Хуже некуда

Впервые её утро начиналось не с подъема нарочито раннего, а с трещащей головы и пробуждения от протяженного «Блять» в исполнении Хасанова. Сначала та даже понять толком не могла где очутилась. Радовало лишь то, что она одетая проснулась, уже какой-никакой успех. Только потолок смутно знакомый и дребезжание колес на пару с покачиванием значительным не сразу элементом опознанным стал. Ладонями глаза протирает, в то время как во рту вкус весьма блевотный чувствует, на вчерашнюю сладость излишнюю не подходящий совсем. Виски буквально пульсируют болью ноющей, а в горле сухо настолько, что пустыня какая-либо оазисом покажется. Местонахождение свое она до сих пор распознать не может, но на локтях приподнимаясь невольно реакцию приятеля копирует: — Блять, — тенет тише значительно. Перед глазами вид на соседнюю верхнюю и две нижних полки купе предстает. Они не в плацкарте, что уже успехом можно назвать, и что точно означает — платила не она. Впрочем у неё и на плацкарт денег не хватило бы. Слазит с этой полки верхней и видит Ринтика с Раджей, что просыпаться и не думают даже, в то время как Ильдар секундами ранее голосивший не двигается вовсе. На столике бутылку вина наполовину пустую замечает и грамм сто в себя вливает в попытке жажду заглушить. Выходит на троечку, ибо напиток теплом каким-то в груди раздается, и словно слегка напряжение снимает. Боже, знает же, что ей пить нельзя, а про наследственность свою и вовсе на каждом углу кричит в оправдание того, почему от алкоголя отказывается. Тоже мне трезвенница, за столик придерживающаяся в поезде направляющемся куда-то, с похмельем страшным. Сука, она с бодуна только сейчас осознает, что в транспорте железнодорожном находиться. Осматривается еще раз словно все происходящее привидится могло. Нет, точно нет. Как они из посиделки вечерней в это переросли? Она же едва подвыпившей была вроде как, а сейчас даже вспомнить ничего не может. Еще раз по вискам пальцами проходиться в массаже импровизированном, и попытке хоть за что-то зацепится. Опять провал, причем не только в памяти. Поезд передергивает, от чего она на ногах лишь с божьей помощью удерживается. Точнее с помощью реакции, правда сейчас слегка заторможенной. По ушам режет звук колес о рельсы, который глухим и при этом в голове ещё, или уже пьяной звонким кажется. Не в состоянии больше на ногах стоять она на кровать импровизированную присаживается, Радика двигая слегка. — Мотор, — зовет негромко совсем, а тот лишь угукает неразборчиво. — Мы где вообще? — В поезде, — осмотрев купе ещё раз уведомил, словно та после попойки ослепла. — Я че слепая по-твоему? — фыркает непроизвольно. — Та хуй с ним, пошли покурим лучше, — предлагает, словно её согласие значит что-то. Как не удивительно она не возражает, только ещё раз винцо отхлебывает прямо с горла и товарищу спускающемуся передает. Тот не брезгует, и бутылку на ходу подхватив отпивает с ней наравне. У него самочувствие не лучше, посему отказываться весьма глупо. Не сказать, что он особо сейчас в пространстве та и в чем-то другом ориентируется, но помнит наверняка больше девчушки. Иначе его взгляды очевидно смешливые она оценить не может. Нельзя ей даже капли, знает ведь. Но вчера к сожалению после тревоги прихлынувшей до этого дела не было. Последствия решения необдуманного прийдется выгребать позже, а сейчас ей бы понять, как они всей оравой здесь оказались? Для сего выяснения она за Ильдаром уже выходящим из комнатушки импровизированной следует. Она в поездах редко бывала, точнее сказать всего несколько раз за жизнь. И то это плацкарты дешевые были, а никак не купе, что в её мировоззрении чем-то недоступным являлось. Коридор тут другой, совершенно на свой бедноватый подвид не похожий. Тут чужие ноги не барахтались перед глазами, скорее наоборот — все охотно скрывались за дверями имеющимися. Перешагивает по проходу красивенькому и в окно выглядывает, где уже давно все светом дневным залило. Её в тамбур ведут на перекур, а она и не противится. Чувство отсутствия наблюдений слишком мучительным было. Она в проход меж вагонами сквозящий заходит и сразу на стену опирается, словно устала невыносимо, а не дрыхла бездумно. Причем даже без укрытия маломальского, ибо белье РЖД нерасстеленным лежало. В карманах роется, но Хасанов раньше нее пачку выуживает, посему та у него стреляет сразу. В зубах папиросу зажимает, пока огонька ждет и все так же в прострации находиться. Он ей прикуривает почти сразу, на что та кивает благодарно, параллельно первую порцию никотина с утра получая. Который после вина опрокинутого минутами ранее добивал окончательно. Клуб дыма сизого выпускает, сигарету губами сжимать продолжает. Лишние телодвижения куда сложнее обычного даются. — Сука, а куда мы хоть едем? — с силами собравшись и злодейку с фильтром изо рта вынув спрашивала. — В Москву, — прыскает тот, смешок не сдерживая. — Не смешно, — возглашает та, ещё питая надежду, что они не так далеко отъехали. — Ты с Раджой вчера так не считала, — насмехаться над ней продолжает. — И так бошка болит, выкладывай давай, а не мозги еби загадками своими, — хнычет почти, серьезной показаться стараясь. — Серьезно не помнишь нихуя? — она лишь кивает замученно. — Ну, ты даешь, мать. — Что даю? — спрашивает словно резко протрезвев, а тот еще больше ржать начинает. — Мотор, блять, ясность внеси. — Та не даешь в смысле даешь, дура, — произносит, а у неё облегчение проноситься. — С хрена ли я дура? — в привычную колею возвращается. — А как еще назвать человека который в четыре утра решил в Москву рвануть? — усмехаться, падла. — Ты так-то тоже едешь, — стрелки метает. — Бля, а нахуя? — бровь едва вскидывает. — За бабками, — плечами пожимает. — Их же на неделе подвести должны были, — вспоминает. — Должны были, — повторяет за ней на прошедшем времени наглашает. — Вам с Раджей ждать не хотелось. — Пиздец, — единственное, что сейчас в голову приходит. — Я пытался вас отговорить, — будто оправдывается, хотя скорее комичность действий вчерашних подчеркивает. — А Ринтик? — вспоминает про последнего участника четверки. — Он вообще к телке какой-то поехать хотел, — пересказывает. — Чего не поехал? — узнает, ибо его на койке видела. — Вы ему пообещали в Москве кого-то найти, — смеется неприкрыто совсем. — Блять, я ж с Мариной сегодня встретиться должен был, — произносит не так задорно. — А я с Валерой, — констатирует, вспомнив об этом только сейчас. — Хуевые из нас с тобой возлюбленные выходят, — ухмыляется с печалью какой-то. И ведь не поспоришь. Тимофеева в таком бурном потоке событий о Валере забыла совсем, как и о встрече их назначенной. Хотя, может он опять не придет? Было бы славно. Но по закону подлости он точно явиться, впрочем поделом ему будет. Почти сразу у неё получается оправдание себе найти. Скажет, что дела были, а если не проканает, то вспомнит его косяк недавний и ссору в другое русло переведет. Ей уже не привыкать с интересующих его вопросов съезжать. В то время как за Марину действительно обидно становиться. Она подобной ситуации точно не заслуживала в отличии от Туркина. Вроде как они с ним и помирились, и зла она на него не держит, но отношение все равно предвзятым остается. Невозможно все забыть в один день, как бы сильно того не хотелось. Даже думать, если честно не хочется о том какой разбор полетов он ей устроит. Опять наверняка по накатанной пойдут с орами и обвинениями бесконечными. Забавно лишь то, что все его страхи оправданы, хоть и не в той интерпретации, которая изначально на ум взбрести может. Не шлюха она, но честно говоря её позиция не намного устойчивей. Конечно, сего она признать не может. Глуповатым образом закрывает глаза на все правила и установки не первый год существующие. На понятия уже все с высокой колокольни положили, причем не единожды. Если пацанам так называемым в большинстве своем на правила здешние все равно стало, то ей так тем более. Несмотря на то, что в неправильности своих действий и самой себе признаться не может, все равно скрываться продолжает. Подсознание невольно о последствиях действий столь неоднозначных голосит. Но какое дело до этих последствий сейчас? Особенно с учетом, что настрой весьма задорный, хоть и произошедшее в голове не укладывается. Имей она возможность назад вернуться, то явно бы пить в таком объеме не стала бы, отдав предпочтение притворному пьянству. Правда изменить они уже не в силах ничего. Особенно после того как девчушка дернула проводницу с повторяющимся не первый раз за утро вопросом «Мы где?», а в ответ услышала «В Московской области, прибытие в течении часа». Да, алкоголь ей точно противопоказан, но почему-то сейчас на пару с Раджей, который просыпаться не хотел особо они бутылку вина галимого опрокидывают. За удовольствие подобное вывалив баснословные семь рублей в карман спекулирующей проводницы. — Ладно я, — хмыкает Радик. — Но ты то, Тём. — А я то че? — отпивая винцо дешевое прямо с горла вопрошает, бутылку Ильдару передавая. — Адекватная, — теперь словно с вопросом добавляет Галиакберов. — Она адекватная была до того как две бутылки в одно рыло опрокинула, — вклинивается Фархутдинов. — Я ж говорила, что у меня наследственность хуевая, — прыскает невольно. — Та и без того знали, но не настолько же, — проговаривает Хасанов. — Настолько, как видишь, — пожимает плечами девчушка вновь стеклянную тару в руки принимая. Последующие минут сорок они провели в попытках воспоминания отрывистые в полную картину сложить. Вышло на троечку, конечно, но зато хоть относительная ясность внеслась. Стало понятно, что после звонка из столицы в начале первого они решили еще совсем чуть-чуть посидеть. Посиделка постепенно им слишком скучной казаться начала, от чего они по пару капель добавить решили. В совсем пьяной юношеской голове появилась идея поехать загород, которую девчонка поддержала сразу. На веселе на вокзал отправившись они увидели, что поезд в Москву через пятнадцать минут отходит и по дурости несусветной в него запрыгнуть решили, заместо электрички. Подробностей не помнил никто, но пазл смог сложиться. Весьма посредственно, но куда лучше, нежели неведение полное которым они после пробуждения довольствовались. Между попытками что-то внятное из головы выудить они в тамбур на перекур выбегали, с регулярностью завидной. Все происходящее каким-то слишком веселым и до ужаса позитивным кажется, что ничего хорошего обычно не предвещает. Только она в меру возраста и неосознанности наивной того не понимает, лишь радуется мнимой белой полосе в собственной жизни. Совершенно не замечая того, что это никакая не полоса, а дорога вымощенная кокаином, недоступным для простых граждан и шприцами с черняжкой для пролетариата и предназначенных. Когда она в купе сидит, которое оплатили далеко не из честно заработанных, то признаться, о таком и на подкорке сознания не задумывается. Ей просто хочется назад тоже не в плацкарте ехать, а в вагоне классом повыше. Будто, главная ценность в жизни — комфортабельность передвижения и привкус сигарет забугорных. Но она в меру того, что большую часть существования своего не жила, а выживала, простые материальные блага за высшую ценность воспринимает, на моральность внимания не выделяя совсем. Конечно, просто её осудить будет, та в целом и правильно, с учетом действий ее. Правда, ей до порицания общественного дела нет. Сейчас она нехотя с полки нижней встает, чтобы спустя секунду всей дружной компанией на выход нехотя побрести. Проходит по коридорчику вылизанному и понимает, что подобное ей нравиться куда больше замызганных плацкартных вагонов. Оно и неудивительно, что девчонку большую часть жизни просуществовавшую в нищете и бедности непросветной привлекает все, что ценность выше доступного имеет. Хочется просто жить как человек полноценный, а не пересчитывать копейки и выбирать между пачкой сигарет и продовольствием на ближайшие пару дней. Но прямо сейчас все переживания будничные из сознания испаряются бесследно. Та с вагона выпрыгивает, морозный воздух столицы вдыхая. Не думала она, что город этот таким образом посетит, хотя, ей и мечтать о такой поездке не позволено было. Что уж говорить о том, чтобы в один день сорваться и приехать? «Казанский» встречает их не прям приветливо, но какое до этого дело, когда она глазами во все окружающее впивается с восторгом. Кеды её старые правда, что в Казани, что в Москве влагу впитывают моментально. Словно девчонку приземляя. — Аккуратней, — кидает Радик, когда та вновь в сугроб небольшой по щиколотку проваливается. — Щас все ноги намочишь. — Уже, — хмыкает та на ткань потемневшую взгляд кидая. — Я ж тебе сапоги обещал, — вспоминает тот. — На день рождения, — соглашается. — Ну, у тебя ж на следующей неделе, выходит? — она лишь кивает. — Ты в приметы не веришь? — Нет, конечно, — вновь головой качает. — Тогда сегодня купим, — заявляет спокойно. — Врешь, — тот только жест её на отрицательный манер копирует. — Спасибо, — орет так, что казалось и в родном городе услышат. — Тихо, я еще нихуя не сделал, — приобнимая её наставлял. Кажется, что все налаживается, теперь все по-настоящему будет хорошо. Заживут так, что раньше и мечтать не могли. Сначала она она метро прокатиться хочет, но товарищи ее переубеждают слишком быстро. Такси за сумму несусветную и для нее совершенно неподъемную ловят и в сторону «Украины» направляются. Шикуют по полной, гулять так гулять, как говориться. Она глаза от окна автомобильного оторвать не может, в каждый сантиметр города незнакомого впивается с интересом. Происходящее каким-то нереальным кажется, ибо все окружающее какое-то слишком вычурное, слишком вылизанное и приторное до такой степени, что аж зубы сводит. Ева честно говоря подвоха не чувствует, для нее все, что отличается от монотонной жизни в убогой хрущевке — предел мечтаний. На дома красивезные заглядывается и радуется тихонько, надеясь счастье свое не сглазить. Первое впечатление чаще всего обманчиво и сей раз вовсе не исключение. Последствия действий необдуманных рано или поздно настигнут всех. Они исключительными не были. Но думать об этом она не станет, ей для морального удовлетворения внешнего благополучия достаточно. И совсем не важно какими средствами вышеназванное добыто будет.