Хуже некуда

Она через окно первого этажа, что вечно приоткрытое стояло в общежитие к подруге лезет. На часах едва ли пять утра, но её это навряд ли смутить может. С подоконника слазит, след значительный от обуви грязной в начале оставляя. По коридору бесшумному бредет, возле лестницы оглядываться начинает нарочито. Чего-чего, но встречи с комендантшей избежать пытается, разборок не хочет совершенно. И без того на душе неспокойно. Ещё бы она беспокойство не испытывала. Они вагон наркоты через пол союза отправили, надеясь на собственную безнаказанность. Пугало только то, что за пределами Казани не такое беззаконие. Не их земля — потенциальные проблемы, но риск весьма оправдан. По крайней мере она считает так. До мнения других дела никогда не было особо, едва ли что-то за несколько часов измениться успело. Вообще малопонятно как она из человека совсем не примечательного сумела в криминальный элемент превратиться, в столь короткий промежуток времени. Может она просто никогда хорошей и не была? Просто возможности суть свою не очень миролюбивую приоткрыть не подворачивалось. Ей всегда нравилось то, что позволить себе не могла. В голове словно установка подсознательная засела и голосила рьяно, что проход в лучшую жизнь любой ценой вырван будет. Но сейчас ей не за, что было глотку рвать. Она только томно проходилась по этажу к знакомой комнате приближаясь. Стучит негромко, но весьма настойчиво, для того, чтобы спустя несколько секунд сонную Ярмолову в проеме дверном заметить. — Ты чего тут? — встрепенувшись спрашивала. — Ночь на дворе, — рукой взмахивала демонстративно. — У меня новости, — усмехалась та. — Они до утра подождать не могут? — зевала неконтролируемо. — Как думаешь, если я здесь? — бровь вскидывала привычно. — Проходи, — проговаривала свет в комнате включая. У девушки, которую с мирного сна вырвали на голове бардак полнейший и глаза заспанные до жути, но все равно вопросом искрящиеся. Тимофеева словно специально время тянет, информацию не выдавая. Только бессовестно плюхается на кровать расстеленную, причем в одежде уличной. Глаза вдаль уводит, будто не сама заявилась с чем-то важным, а просто посидеть пришла. На нервишки приятельнице и без того не очень приветливой действует. Хотя, оно и неудивительно, что та её после минутного молчания в плечо пихала, заставляя на себя внимание обратить. — Рассказывай уже, — толи требует, толи просит. — Ладно, короче… — паузу нарочитую выдерживает. — Я замуж выхожу, — руку протягивала. — За кого? — переняла манеру брови вскидывать. — Марин, с тобой все нормально? — прыскала та. — За Валеру, что ли? — как-то поникнув произносила. — Естественно, за кого ж еще? — вопросами метались. — Поздравляю, конечно, — как-то странно говорила. — Че не так? — явно настроя подобного не понимая интересовалась. — Я боюсь, — произносила неуверенно. — За тебя, — ещё тише добавляла. — Ты чего? Все ровно будет, — успокаивала её приобняв. — Скажи, ты точно в нём уверена? — узнает она. — Не знаю, — пожимает плечами та, лгать не желая. На реплику подобную Ярмолова реакцию подобрать не может, посему молча подругу в объятиях сжимает, поддержку высказывая. Ей выросшей в благоприятной обстановке и с относительно уважительным отношением к себе было сложно понять Еву, точнее сказать она совершенно её не понимала. Как можно согласиться выйти замуж за такого человека? Тем более с учетом того, сколько всего не наилучшего он в её отношении сделал. Хорошо, что медсестра не знает, что на росписи девчонка самостоятельно настаивала. Это вообще дикостью назвала бы. В целом все в этом городе не как у людей шло, что раздражать начинало, но она старалась не отчаиваться и в рамки себя не загонять. — Если ты считаешь это правильным, то я очень рада за тебя, — без тени усмешки произносит. — Спасибо, — лишь кивает в ответ. Сама теперь невольно этим же вопросом задается. Насколько в целом все это правильно? Та понятия не имеет, к тому же по-другому не умеет. Наверняка ей было бы скучно с каким-нибудь комсомольцем. Та и комсомольцы эти ничем не лучше группировщиков. Даже не так… Хуже, они явно хуже. Партия к женщине так же пренебрежительно относилась. Секс-объект и не более того, который без мужика ничего из себя не представляет. И комсомолки эти, словно изначально брошенные. Кто хочет, тот и берет, ибо так на собрании сказали и правильным подобное окрестили. Жаль, что народ про зверства совершенные парнями в красных галстуках забыл, а вспоминал лишь о тех же действах со стороны представителей ОПГ. Но во всех правилах были исключения. Тот же Туркин, он ведь к ней и не прикасался особо. Лишь несколько раз руки на бедра опускал, но она и не противилась. Если злилась, обижалась или просто установку очередную придумывала, то у него и мысли взять её силой не появлялось. Он только боялся, чтобы этого не сделал никто другой. Да, он к ней лучше, нежели к другим относился. На то был ряд причин очевидных, но одна из них, наверняка важнейшая — влюбленность. А типам из ВЛКСМ похуй, они в основном таких светлых чувств не питают, заботясь лишь о варении джинсов сомнительного качества. Короче говоря, очевидно, что Валера далеко не самый худший вариант из возможных. Хоть, и нервный, но зато с ним не скучно. Она в постели теплой с подругой валяется в обнимку, вставать с кровати старенькой совсем не хочется. В волосы девичьи зарывается и вдыхает запах шампуня какого-то сладкого, почти приторного, цветочного. Её патлы так не пахли, они обычно выделялись едким запахом дыма сигаретного и едва ощутимым ароматом мыла хозяйственного. — Ты голодная? — переходит на тему нейтральную. — Да, — душой не кривит. — Гренки будешь? — вопрошает улыбчиво. — Буду, — кивает приподнимаясь. Медсестра переодеваться начинает, пока та бездумно стену сверлит. Ей тяжело, правда тяжело, как бы она того скрыть не хотела. Все слишком резко, спонтанно и неоднозначно. Нет ничего в её жизни, что можно на черное с белым поделить, все серое, только в оттенках разных. Та и она сама серая, как вид за окном давно изученный. Но это не мешает ей самоубеждением заниматься, скорее даже помогает. Ибо девчонка не осознает, что вдаваться в крайности не стоит. Честно говоря, она толком ничего не понимает, причем на постоянной основе. Дело не в скудоумии, а скорее в том, что в столь нежном возрасте все в другой жизни нуждаются. Не повезло, ей попросту не повезло родиться в это время и в этих обстоятельствах. Возможно, если бы её мать женщиной поумнее была, то девчушка бы сейчас десятый сон в роскошной сталинке видела. Утром бы проснулась в школу, и пройдясь слегка по Ленинграду направилась бы грызть гранит науки. К сожалению женщина её на свет породившая не столь умна оказалась, поэтому девчушка в холодной и нищей Казани сидит. Только до размышлений высоких вновь дела нет, она на табуретке группируется, наблюдая за девушкой, что у плиты хлопочет. Завтрак незамысловатый смастерив она на стол выставляет куски хлеба поджаренного с яйцами внутри. Чуть позже к блюду подобному две чашки чая какого-то добавляет, для полноты картины. Руку тянет обжигаясь о кружку слегка, после чего кистью трясет, стараясь от ощущения неприятного избавиться. — Ев, — тянет нарочито. — Я, — хмыкает девчонка. — Скажи, а Ильдар про меня не спрашивал? — вопрошает неожиданно. — Спрашивал, думаю, что ещё спросит, — фыркает та. — Может уже хватит от него бегать? — спрашивает с надеждой на ответ положительный. — Хочешь с ним встретиться? — вопросом на вопрос отвечает, бровь изгибая. — Хочу, — кивает девушка. — Организую, конечно, но ты тоже должна понимать с кем связываешься, — прыскает та наконец гренку откусывая. — Вкусно, кстати. — С кем я связываюсь? — от трапезы отрываясь интересуется. — Ну, как бы, блять, тебе это объяснить, — мнется совершенно не желая всю подноготную вываливать. — Прямо говори, — заявляет уверенно та, чай отпивая. — Он тоже в группировках этих, да? — Да, — признает сразу. — Это на самом деле опасная хуйня, ты должна понимать куда лезешь, чтобы не плакать потом, — плечами пожимает. — А ты? — указывает на очевидное. — Я давно встряла, та и выбора особо не было, а у тебя есть, — отговорить пытается. — Но я хочу, — хмыкает та не так уж задорно. — Если хочешь — я сделаю, но назад дороги не будет, — сообщает с надеждой на отказ. — Хорошо, я поняла. На заявление подобное Тимофеева отвечать не спешит, осознавая, что подруга так быстро правила и понятия мира сего принять не сможет. Наверное поэтому она о них и не сообщает. Как о таком вообще можно рассказать? В её картине мира об этом все по умолчанию уведомлены. Приезжая же толком даже не знает на, что подписывается, от чего весьма тошно на душе становиться. Правда она во всем этом и хорошее видит. Пока Мотор с ней девушка защиту и относительную безопасность заимеет. Про то, что ждет после она предпочитает не думать. Та и Хасанов сказал, что экзекуции привычные упустит, раз она так печется о подружане своей новоявленной. Перспективы в целом у всего этого сомнительные, она в этом уверена практически. Но не может же она заставить её перехотеть? Впрочем даже пытаться больше не будет, ну отсутствует у неё дар убеждения напрочь. При этом совсем зверьем в глазах женских становиться тоже неохота. Ей сего не понять и не принять, в то время как Тимофеева в этом с ребяческого возраста вариться. В целом выработав самую удобную стратегию — не влазит в то, что не касается её непосредственно. От того что кто-то Дашку или Машку в подворотне подкараулит лично ей ни холодно, ни жарко. Так чего лишний раз возникать? Потому даже сейчас с продуктами чужими расправляясь она принимает простейшее решение — дать приятелю зеленый свет. Хочешь? Значит устроим. Что ей ещё делать остается? Ведь друга в худшем свете выставлять точно не станет. — Спасибо, — на тарелку пустую кивает. — Та не за что, — хмыкает спокойно. — Я с Мотором побазарю сегодня, — сообщает. — К тебе сюда ночью влезу, если ты не против. — Аккуратно главное, — отмахивается. — Я тогда пошла, — заявляет руку по привычке протягивая. — Ты разве в техникум не пойдешь? — вопрошает не особо радостно. — Не-а, — улыбается. — Мне опять тебя прикрывать? — вопрос риторический. — Ага, и передай Никитичу, чтоб заменил меня сегодня, — придумывает задачу дополнительную. — А я свиданку вам организую. — Так точно! — руку к голове прикладывает шутливо. Они прощаются весьма быстро, Марина добавляет что-то про её наплевательское отношение к учебе, а она и не спорит даже. Нечего на правду обижаться. Выпускает через нормальный выход уже, минимизируя её потенциальные травмы, которые ей бы и обрабатывать пришлось. Рукой в последний раз взмахивает и за громоздкой, деревянной дверью скрывается, на мороз выходя. На улице сумерки ещё, что в ближайшие минут двадцать в утро ясное превратятся. Она шагает по снегу мокрому, который кеды насквозь пропитывает влагой. Холодно в целом, но ногам ещё хуже. Жаль, что пока возможности ситуацию подобную исправить не имеет. Бредет и не оглядывается, боятся нечего уже. Та и ощущения страха с тревогой заебало настолько, что уже казалось атрофировалось. Ничего радужного на глаза не попадается, все те же убогие хрущевки, все те же подгнившие от влаги гаражи та и она внешне та же самая, картину дополняющая. Ветер морозный по коже проходится ворох мурашек оставляя, под курточку тоненькую словно пробираясь безнравственно совсем. Зима ей не нравилась, наверное основной причиной как раз таки холод был, от которого спрятаться невозможно. Ну, или её финансовое положение пока сего не позволяет. Морщится, когда в лицо снежинки разнообразные летят. Красиво конечно, но тактильно весьма неприятно. СТО знакомое уже виднеться начинает, от чего настроение приподнимается невольно. Там по крайней мере тепло и сухо, что уже значительный приоритет перед улицей вырывает. Дверь знакомую давно распахивает внутрь проходя уверенно. В переговорке уже вся троица собралась, дожидаясь только дочь блудную. Заходит, на кресло запрыгивает, голову откидывая сразу. В карман за папиросой тянется, совершенно не желая вслушиваться в шумы окружающие. — Не мельтеши, блять, все ровно будет, — почти орет Радик, пока она спокойно сигарету прикуривает. — Какое нахуй «ровно»? — прыскает Хасанов. — Нам всем пиздец. У неё глаза почти закатываются от выяснений смысла не имеющих. Что есть то есть. Сами на это подписались, причем осознанно, че теперь нервы трепать? Вот она и не треплет, только улыбается насмешливо, дымом белесым комнату заполняя. Очами рыщет по помещению, отвлечься пытается. Круги наворачивает, дребедень всякую рассматривает, ничего особо интересного не находит. Просмотрев казалось все, натыкается на журнал с названием говорящим «Hustler», на котором брюнетка ноги расставив, лишь трусами белыми прикрытая позировала. На груди ладони лежали, посему не полностью открывали вид на тело женское. У Тимофеевой усмешка проявляется. Она недолго думая паникующему Хасанову бумагу в руки засовывает, добавляя очевидно лишнее: — Передерни и успокойся уже. Улыбается совсем слегка, в то время как Ринтик в стороне сидящий до сего момента прыскает не стесняясь. Галиакберов комичность произошедшего хохотом оценивает, девчонку по плечу потрепав. — Тебе, блять, смешно? — хватает её за локоть Ильдар к стене ближайшей прижимая. — Когда мусора повяжут и по кругу пустят так же ржать будешь? — девчонка только дым ему в лицо выпускает. — Че молчишь? — А че мне говорить? — плечами пожимает, вновь затянувшись. — Проблемы нужно решать по мере их поступления. — Голову из жопы высунь, — по стене рядом с ней кулаком прилетает с размаха. — Мотор, тормози, — вмешиваться Радик, на что девчушка лишь ладонь выставляет, в просьбе не ввязываться. — Разберемся, — плюется тот, к ней глазами возвращаясь. — В чем ты разбираться собрался, а? — ладонью по лбу проводя спрашивает. — В придуманной хуйне? Лучше сходи вон, Маринку на свиданку позови. — С темы не съезжай, — поддавшись вперед возглашал. — Бля, та обсуждать нечего, ждём связь с Москвы, — фыркает она. — Вагон по времени уже отчалил, здесь не схватили, значит стрематься нечего, — проговаривает спокойно, а потом смешок едва сдерживая добавляет: — Лучше пиздуй к Джульетте, Ромео недоделанный. — Нахуй меня твоя Джульетта посылает, — прикрикивает, наконец внимание на ее фразу обращая. — Я договорилась, сегодня не пошлёт, — воротник его пальто поправляя и грязь выдуманную смахивая сообщала. — Пиздишь? — Не-а, но ты б поторопился, она выходит скоро, — наставляла нарочито весело. — Если ты меня наебала, то… — начинает он. — То нихуя мне не будет, но я реально с ней поговорила, поэтому шуруй пока разрешаю, — смеется в открытую уже. — Мне твое разрешение триста лет не уперлось, Тём, — все-таки язвит в конце. — Ага, — в спор ступать не желает, пока он за дверью скрывается. Заваливается на диван, в каких-то бумажках копаясь монотонно. С ней в помещении находятся Фархутдинов с Галиакберовым, которые не могут себя занять нечем. Но переживания в отличии от Хасанова сдерживают. Сама же девчонка утопает в отчетностях весьма непонятных, на пару с вечно зажатой в зубах сигаретой. Они время от время какими-то фразами перекидываются, чтоб совсем в тишине не сидеть. Выходит плохо, очевидно плохо, всем страшно и это факт. Только Тёма не особо беспокоится, она уже привыкла к тому, что судьбе на её планы похуй. Что будет, то и будет, а гадать на кофейной гуще о ближайшем будущем не станет, как минимум из-за отсутствия желания как такового. Панику всеобщую, словно им нож к горлу подставили не разделяет совершенно. Она сама как судьба прям, хуй положила на все волнения. Ведь они повсюду: по телевизору, в техникуме, на улице, в массах и даже здесь. Настроения народные с каждым днем все хуже становится, та и она сама с каждым днем чернеет внутри все больше. Хасанов спустя час возвращается, довольный, видит сразу. К ней подлетает, совершенно о недавнем конфликте позабыв и в объятия укутывает. Такие же как и Марина несколькими часами ранее. — Благодарочка, реально, — возглашает. — Че она там сделала уже, что ты такой счастливый? — прыскает Фархутдинов. — Это подруга моя, Ринтик, так, что не надо тут, — фыркает та. — Ну, не ты ж, — аргументацию сомнительную приходит. Она слушать то, что он дальше рассказывать не хочет, посему в уборную удаляется быстро. Жалко, ей действительно становится жалко Ярмолову, которая в это все лезет. Говорила же, что не стоит. Но кто её послушает? Особенно, когда предостерегают от красавца под два метра ростом, который ещё и по ушам ездит профессионально. Не будет же она бегать и кричать, что в лучшем случае он её просто бросит через месяц-второй. И то, если сама Ева сможет её остатки чести выторговать, чтобы расставанием мнимым точку поставить. Блять, хрен с ними. Она надеется, конечно, что с подругой её иначе произойдет, но вериться с трудом, а если честно, то не вериться совсем. Даже несмотря на реакцию столь бурную от приятеля. В комнате закрытой на кафель опирается и в зеркало глядит. Нет, она серьезно, словно получше стала. Может на неё так надежда появившаяся влияет? Навряд ли она сама бы с размышлением столь воздушным согласилась бы. Но очевидно другое — её больше не тянет блевать, после единичного взгляда в стекляшку отражающую. Возможно, если вновь вглядываться туда часами, то сможет что-то отторгающее отыскать. К счастью ни времени ни желания самобичеванием занимается она не имеет. Потому взглянув на себя, она лишь немного волосы взъерошила и руками мокрыми по лицу прошлась. Отсутствие сна ощущалось слишком сильно. Выходит в зал, где в стороне Ринтик с Мотором спорят о чем-то, а Радик молча стену взглядом буравит, покуривая тихо. Рядом с ним падает, вновь в документы зарываясь. Сколько же мороки, а они ещё этот мнимый кооператив не открыли даже. — Че скажешь? — контекст не нужен был совершенно. — Прорвемся, братан, прорвемся, — проговаривает на него оперевшись едва. Тот не отвечает ничего, только за плечи её приобнимает, сжимая сильно. Позже одну оставляет, чтобы она все же с писаниной этой надоевшей закончила. Выводит цифры на пару с буквами какими-то, что спустя несколько часов работы беспрерывной уже плыть в глазах начинают. Курит и пишет, пишет и курит, пока трое присутствующих между собой собачатся, паникой сильной ведомые. Она не осуждает, но усмехается тихо. Тоже мне вершители судеб чужих, что после решения собственно принятого круги наворачивают нервозно. Параллельно друг на друга, иногда и на неё, срываясь. Но она реакции не дает, слишком увлечена. Практика знаний обретенных у неё значительно раньше положенного началась. Не сказать, что от сего больно радостно, но в целом её устраивает все. Заканчивает и уведомляет об этом всех громким звуком, образовавшимся после того как она папку плотно перетянутую откинула. После вновь папиросу промеж губ затолкнула. Пока она занималась документацией весьма сомнительной на дворе уже смеркаться стало. Вечер подкрался к ним уж больно незаметно. Автор группировки небезызвестной на трезвую терпеть это все не может. Не выдерживает, блять, ещё и двое других на мозги капают капитально. Только сестрица названная сидит молча, в руках журнал какой-то, к счастью теперь не порнографический крутит. — Пацаны, давайте хряпнем, — предлагает уже сосуды на стол выставляя, и вновь при обращении забывает, что Тёма к пацанам навряд ли относиться. — Я пасс, — единственная возражает. — Сестрен, никто тебе беленькую и не предлагает, — загадочной улыбкой её награждает, а после из ящичка какого-то бутылку красного полу-сладкого достает. — Винцо, грузинское, как компот считай. — Раджа, у меня наследственность хуевая, ты же знаешь. — кривит лицо показательно. — Та в такой день грех не выпить, — хмыкает, а она глаза закатывает демонстративно. — Нам связь с Москвы ещё хрен знает сколько ждать, изведемся все, если на трезвую. — Мне чутка совсем, — поддается та, ибо настроения тревожные и на неё перебираться начали. Тот разливает все и они по местам давно распределенным уселись. Для неё он даже бокальчик какой-то нашел, который конечно от пыли пришлось отмывать минуты две, но все же. Смотрит на картину, что позитив излучать не стала, параллельно вино в бокале прокручивая. Решает все в свои руки взять, привстает слегка произнося тост, забавный и весьма подходящий под ситуацию разворачивающуюся: — За то, чтоб у нас все было, и нам за это ничего не было! Гул, хоть и тихий весьма по помещению проходится, следом звон единственного за столом бокала и трех стаканов граненых. В целом спустя пару тройку речей подобных всем веселее значительно становится. Ильдар товарищей просвещает, что завтрашний вечер он проведет в компании Ярмоловой, что все же согласилась на встречу неформальную. Девчушка это слушая лишь хмыкает, вспоминая, как подруга с первого дня к приятелю её тянулась. Ей хотелось уберечь приезжую от связей подобных, но не удалось. Не смогла, не уберегла. Но в целом все не так плохо, если он к ней прямо сегодня под юбку не полез. Почему-то она мнимую галочку ему за это поставила. Хоть, и понимает прекрасно, что если выбор между ними двумя будет, то пойдет он явно не в пользу медсестры. Остаётся только надеется, что ситуации подобной в ближайшее время не предвидится. Не хочется ей ещё и в чужих отношениях разбираться, ей своих сомнительных хватает. Про них она правда особо и не вспоминает, пока уже хорошо подпитый Хасанов не начинает вещать: — За то, чтоб муж — объелся груш твой послушным был и мозги не ебал лишний раз, — заявляет с паузами длинноватыми, словно что-то гениальное сказать собирался, но в сей раз не вышло. Троица бокалы ввысь устремляет, посмеиваясь под градусом не пойми с чего, и лишь Фархутдинов смотрит на них непонимающе. — Какой нахуй муж? — Мой, будущий, — плечами пожимает. — Вы знали? — двое остальных кивают. — Хули до меня до последнего все доходит? — Та ты к Радже отошел, когда я Мотору рассказывала, а потом и забыла про него совсем, — прыскает рукой взмахивая. — Да ты прям не жена, а мечта, — смеяться начинает. — Сочувствую ему, честно. — Ой, блять, какие вы все смешные, — кривляется, сразу слова двоих сидящих вспоминая. — Заебись тост, я считаю, так что давайте пить, а не пиздеть. Не столь охотно как в первый раз, но мысль её поддерживают, опрокидывая в себя напиток горячительный. Сама она тоже не отстает, вино сладким и весьма вкусным оказалось. Если ещё и взять в учет, то что Галиакберов ей большую банку консервированных персиков притащил, то комментарии и вовсе излишни были. Не трапеза — мечта. Во рту сладость излишняя ощущается, которую она время от времени сигаретной горечью перебивает. Нельзя сказать, что она была прям пьяной, скорее весьма веселой, с выбившимися до конца мыслями негативными. Расслабление приятное по телу проходится, в то время как стрелка на часах уже за полночь указывает. Но они этого не замечают, о чем-то незначительном болтают. Трель телефонного звонка заставляет всех встряхнуться и возможно даже протрезветь, но лишь слегка. Радик к телефону подходит и короткими фразами с висящим на том конце провода ограничивается. Трубку на место законное закидывает, и поворачивается с нарочито грустным выражением лица, но только для того, чтобы секунду спустя радостно вскрикнуть: — Ровно все! — Я же говорила, — довольно бурчит Тёма. После все крик какой-то больной поддерживают, от радости непередаваемой. Сухими из воды выйти получилось. Раджа просвещает их, что выгрузка в Москве успешно прошла, без косяков. Что бабки будут делить скоро, и что заживут по-новому. Совершенно забывая слово «бедность». Ева в это время уже не особо его слушает, правды ради, ибо слишком занята тем, что персик сочный в рот засовывает, позже вином больно сладким запивая. Кажись, жизнь налаживается!