Хуже некуда

С перрона спрыгивает уже трезвая совсем, на часах вокзальных начало пятого показывает. Ей в техникуме через два с половиной, ну, в худшем случае три часа нужно быть. Она заспанная совсем, только встали за минут десять до отправления, ибо бабки по очереди сторожили. От греха подальше. Первую за последние шесть часов сигарету промеж губ сует, сжимая фильтр и зажигалкой привычной уже, кончик поджигает. Словно традиция какая-то на вокзале всем кагалом дымить, ибо товарищи недолго думая за ней повторяют. У Ильдара, который в первое утро громче всех кричал, что он против этой поездки был, с собой ключи от машины оказались. Что всех кроме него самого позабавило конкретно. Топает под ноги смотря и туда же дым сизый выдыхая, спать хочется ужасно, но возможности такой уже не имеет. В столице до вечера воскресенья кутили дружно, она только в номер к ним не заглядывала во избежание казусов характера непристойного. Смотреть — не слушать, про то как они телку какую-то около отеля сняли. Ей столичный лоск по душе пришелся, скрывать не станет. Подобное всю жизнь недоступным казалось, но она и не думала, что увидеть и более того почувствовать это все сможет. Ощущения непередаваемые, когда ты из унылых, хоть и различных, оттенков серого перемещаешься в город где вся палитра цветов присутствует. К ней не лезли больше, а если и пытались, то она про кольцо на безымянном пальце резко вспоминала. Вместе с ним и о Валере, который наверняка переживает. Конечно, он с ума не сходит, но явно недоволен и зол от её поступка необъяснимого. При этом про свой такой же предпочитал забыть. Они на парковке вокзальной свой автомобиль видят сразу, девчонка сумку покупками доверху забитую в багажник грузит и на него же облокачивается. Дым сигаретный из легких куда-то вверх выпускает, в темное и совсем беззвездное небо. Вокруг все лишь несколькими фонарями освещается, которые так же с непривычки глаза слепят. Щурится слегка, когда рассмотреть что-то вдали пытается, не выходит, но она это маленькое поражение принимает достойно. Все молчат, и как-то на душе спокойно, умиротворенно что ли. Подобное ей по душе. Суета извечная надоедает быстро, но при этом результаты приносит знатные. На неудобства она закрыть глаза готова, впрочем она и без результатов каких-либо так всю жизнь делала. Тимофеева не злая и не безразличная, она озлобленная и голодная. Тут нужно в суть смотреть, а не делать выводы поспешные, чем сама девчушка грешит часто. Ей не нравится смотреть на чужую боль и страдания, но она готова на это глаза закрыть, если от того в выигрыше останется. В этой жизни слишком простые правила, основное — или ты, или тебя. И она подставляться ради кого-то не готова совершенно. Да, эгоистично, но со стороны судить проще, когда и половину ее мук не ощущал. Ничего не измениться от того, что она крикнет «Не надо», только разве, что у нее самой. Это объективно глупо, она, хоть, и совершенно заурядного ума, но прекрасно осознает, что устои появившиеся давно не изменит. Даже пытаться как-то понятиям противостоять попросту глупо. Изначально она революционером не является вовсе, она перемен не хотела. Боялась, что после них ещё хуже станет. На удивление просчиталась, по крайней мере в своем отношении. В то время как другие хрен без масла доедали она в столичных ресторанах шиковала. Момент, что буквально месяц назад она ничем от этого простого населения не отличалась предпочтет упустить. Девчонка далеко не протестант, который против всех во благо своих убеждений пойдет. Скорее она свое мнение себе же в жопу засунет, если будет понимать, что этот вариант наиболее выгоден. Приспособленка — это наиболее точная характеристика её личностных качеств. Не стоит подобное сразу в негатив переводить, ведь — это норма, а в её ситуации действительно необходимость. Она не хочет оказаться на месте любой из девчонок, которые субботники пережили, а после и судьбу «общей». Кто-кто, но она бы точно сломалась после такого. Особенно, если брать в учет, что она привыкла, что к ней относятся иначе. Из князи в грязи — это точно не её история, в её ситуации все скорее наоборот. Во, блять, хоть убей, но не готова она свое привилегированное положение потерять. Ибо это попросту страшно, не более. Ею не двигали какие-то высокие чувства, она человек простой, и эмоции подобные же и испытывает. Ей по-человечески страшно, страшно как все стать и без защиты остаться, за эту защиту она многое промеж пальцев пропустить готова. Возможно это неправильно, спустя годы все точно начнут так считать. Забывая один и основной момент — в разгар перестройки и развала эпохи ни о каких правах женщин речи не шло. Девчушке повезло мнимую безопасность иметь, и то весьма иллюзорную. Правда и то лучше, чем у большинства сверстниц. Она обычная девочка, которой попросту страшно стать «чужой» или «ничейной», ибо она последствия понимает прекрасно. Слишком рано она в эту пучину криминала попала, что даже осознать того не могла. Ей просто хотелось чувствовать себя нужной, а человек, который подобную эмоцию давал к движению подключился еще в восемьдесят втором, параллельно называя её нежно «сестренкой». Ребенку для которого любовь лишь слово от других услышанное и сего достаточно было, для того, чтобы слепо за другим человеком следовать. Особенно с учетом, что он свои слова еще и действиями подкреплял. Они разными были. В детском возрасте он два пирожка воровал с прилавка, всегда один под неё рассчитывая. Сейчас же абсолютно спокойно фирменные кожаные сапоги дарил, не обязывающие её ни к чему. Обязательствами она себя и без его требований нагружала, словно чувство долга, едва ощутимого преследовала всегда. Было бы, что в ответ дать. И сейчас ей возможность подобная подвернулась, ведь именно по этой причине она на все это подписалась. Когда она в тему столь мутную полезла, то не понимала даже выхлопа, просто следовала слепо за человеком для неё важным. Сейчас это результат принесло, и для нее подобный поворот событий весьма неожиданный, но от того не менее приятный. Правды ради её участие здесь совсем необязательным было. Он просто внутри как и она сама ребенком оставался, который всегда за собой сеструху тягал. Даже в такое дерьмо за собой потянул. Хотя, сейчас на багажник оперевшись и в очередной раз затягиваясь никто в правильности решения принятого не сомневался, только глядели на то как дым в стороны развивается разнообразно. Им невдомек чем авантюры такие заканчиваются. Несмотря на возраст они — дети. Причем дети родительским вниманием обделенные, а в случае девчонки и вовсе подобного не имевшие. Их воспитала улица, и ей улица преподнесла главный урок. Не ебут — не рыпайся. И она безоговорочно данному выражению потакает. Как себя защитить она знает. У нее всегда в кармане финка наготове имеется. А на самый крайний случай фраза «Я с Хади Такташем», если сего недостаточно, то ещё и имя одного из товарищей. Но своим правилам она старается не изменять, потому вначале сама вопрос решает. Возможно и неправильно миллион раз, но разобраться пытается. Обернуться это не самым благоприятным образом может, но и факт причастия прямого к группировке такой же риск. Грустно даже в какой-то степени от того, что она столь просвещена и не может романтикой уличной насладиться. Радует то, что она сама по себе натура нихрена не романтичная, а посему не страдает от такой потери особо. Особенно сейчас хабарик в сторону откидывая и в сторону двери автомобильной бредя, еще наполовину спящей. — Нас по домам раскинешь? — первым нарушает тишину Ринтик, на что Хасанов только кивает слабо. — Меня тогда домой на пару минут, а потом к Марине, — подключается к раздаче заданий девчонка. — Мне так-то тоже к ней надо, — возглашает товарищ, который так и не смог на встречу с медсестрой попасть. — Она по-любому обиделась, я с ней перетру, а ты возле общаги подожди, — заявляет она. — Добро, — лишь кивает тот. Дальше в тишине едут, а Галиакберов и вовсе засыпает ненадолго, ибо последним на вахте стоял. За оком темнота кромешная, подобное тревогу обычно навевает, ей не нравится совсем. Глаза прикрывает на стекло облокачиваясь, не сказать, что поза комфортная особо, посему она на кресло переваливается. На улице хмуро и безвыходно как-то. Этот город словно синоним к слову «безденежье», правда последнее время он куда быстрее приближался к слову «контрасты». На себе их ощущать удовольствие не из легких. Особенно, когда ты всю жизнь выживала на гроши, а теперь в сумке почти двушку тащишь, хотя и не сделала ничего толком. Впрочем, она во всякое дерьмо влазила с ними на пару и за бесплатно, потому наверное её сейчас и подтянули. Не самая белая тема, конечно, зато выхлоп очевиден. Этот выхлоп ей нравился куда больше, нежели тот, что сейчас ей на ноги выходил, когда она около багажника стояла. — Тём, только по быстрому, земля не наша, — кидает Хасанов. Она кивает, как-то слишком элегантно, для обстановки здешней и быстрым шагом к подъезду улетучивается. От помощи в переносе груза нетяжелого отказывается, лишний раз светить кого-то в подъезде во избежание слухов не хочет. Людей в падике правда не встречает, пробегая по лестничным пролетам, но предпочитает перестраховаться. Дверку все так же хиленькую открывает быстро, внутрь сумку с добром недавно нажитым закидывает. Все же разувается, в комнату свою пожитки занося. В зал заглядывает, там пусто. Записок никаких не находит, что вроде и хорошо, в том плане, что дед переживать не будет, хотя, кого она обманывает? Ему все равно где и как она шатается, в этом доме за кого-то другого переживает только она, а сожителю её абсолютно все равно. Навряд ли он бы её отсутствие заметил. Обидно, действительно обидно, ей не понять тех, кто заботливых родителей доводит. Ведь, она о таком и не мечтает давно, не видит смысла верить в сказку. У неё родителей нет, та и понимания, что такое семья в принципе тоже. В её голове это какое-то абстрактное понятие, с агитационных плакатов. Нет понимания, что и как в этой мнимой семье быть должно, есть только обширное представление правильности, которому она следовать и пытается. В зеркало глядит быстро, решает не переодеваться, чтоб время не занимать. Назад на себя сапожки тянет, на пару с сумкой новой. Куда деть деньги не знает, поэтому большую часть откладывает в ящик, под замочек, а после и саму комнату на ключ запирает. Дверь впервые закрывает на три приворота не изнутри, а снаружи. Теперь у них действительно есть, что взять, и не сказать, что это особо благоприятная информация. Слишком выделяться весьма опасно. Правда сейчас она думает, только о том как свинтить с района своего куда подальше и не пересечься ни с кем. Лишние проблемы ей уж точно не нужны, своих и так хватает. Вылетает из подъезда практически, и сразу на излюбленное переднее сидение падает. Они на касательную выезжают резво, к счастью в такое время никого не встретив. Ильдар сам полуживой за рулем сидит, ибо в отличии от девчонки вчера вечером решил пригубить слегка. Какой-то коллективный алкоголизм у них организовывался. Раджу с Ринтиком они по домам раскинули, обходясь простым словесным прощанием. Сил на большее не было ни у кого. — Тём, ты долго с ней возиться будешь? — прерывает молчание, когда Фархутдинов покидает машину, один на один их оставляя. — Че? — прыскает. — А… — тянет продолжительно. — С Мариной? — понимает наконец. — С кем ещё? — фыркает сонно. — Не знаю, час где-то, а потом в технарь, — плечами пожимает. — Можете резче? — интересуется устало. — Постараюсь, — лишь кивает. — Добро, я жду, — припарковавшись возглашает. Из машины выпрыгивает почти что, ногами перебирает вяло. Вокруг так же темно, противно и сыро. Только теперь у неё ноги не мокрые, что весьма непривычно. Сапожки новые, словно лучшее, что в её жизни случалось. Вообще обновки все радость такую приносили, что и объяснить невозможно. Когда последние четыре года одни и те же кеды летние в любое время года таскала, и радовалась тому, что нога не растёт, а теперь ступаешь в сапогах импортных. Жаль, что общежитие за время её отсутствия не изменилось совершенно, потому она тем же выверенным путем к знакомому окну первого этажа подходит. Признаться честно, не санкционировано проникать в помещения было куда удобней в старых шмотках. Их не жалко совсем, в отличии от тряпок столичных. Хотя, это она ещё не учитывала то, что в платье не особо длинном карабкается. Благо у неё колготки теплые, черные, так что ничего засветить и застудить не должна. На подоконник вылазит, грязный след за собой оставляет, от снега мокрого. Вытирает его тряпкой, которая здесь кажись именно для этого и валялась. Почти примерная домохозяйка, если не приглядываться. Полуулыбка на лице озорная, с которой она вахтершу минует тихо и аккуратно совсем. Хорошо, что не взяла сапоги на каблучке, иначе не смогла бы беззвучно проскользнуть. Та и к тому же на каблуках ходить она не умела, в любом случае затея бесполезная. Ступени громоздкие за собой оставляет и по коридору бредет осторожно. К двери знакомой подходит и вновь мнется, стыдно ей перед девушкой, по-настоящему. Она то знает, каково это ждать и не дождаться суженого своего. Но в руках сжимает сумку свою, с презентами приятными, и все же решается постучать негромко. Ярмолова на пороге появляется почти сразу, заспанная и очевидно не очень довольная. У неё взгляд какой-то вопрошающий и при этом обиженный. — Я сейчас все объясню, — улыбается едва ли. — Попробуй, — хмыкает Марина. — Короче, мы в пятницу случайно в Москву умотали, — посмеивается почти. — Случайно? — уже куда более расслабленно вопрошает. — Да, — кивает как-то нелепо до одури. — Ильдар тоже, и он кстати будет час под общагой куковать. — Зачем? — спрашивает параллельно зевая. — Объясниться хочет, и подарок из столицы отдать, — голову набок склоняет затейливо. — Какой? — уже куда более резво интересуется. — Вот выйдешь и увидишь, — улыбаться продолжает. — А пока глянь мои подгоны, небольшие. Подруге помаду на пару с палеткой теней и тушью иностранной, совсем на плевалку привычную не похожей тянет. Та принимает охотно и визжит практически, когда новинка иностранная на ресницы ровным слоем без комочков ложится. Восторгается оттенкам благородным на палитре расположившимся и текстуре помады какой-то, цвета не особо яркого, скорее повседневного. Тимофеева параллельно вещает о поездке в Москву, упуская детали, которые знать девушке не стоит. Пусть думает, что они просто перепили и после чутка покутили, без перебора. Сказала, что в номерах раздельных жили, впрочем не соврала даже. Про подробности грязные умолчала, для её же блага. Ей не стоит о подобном думать и переживаниями себя загружать, с её то эмпатией. При рассказе занимательном не забывает упомянуть, что Валере в случае чего, нужно сказать, что она с ней с пятницы по понедельник была. А подарки пришли в посылке от брата. Марина суть такой конспирации понимала мало. Мол, чего она своих друзей скрывает? Девчонка этот вопрос обошла ответом коротким, о излишней ревности Туркина. У той в памяти их разговор остался, посему что-то против возглашать и не думала. Жених её по правде слишком нервный. Своими обновками перед подругой тоже покрасовалась, что уж скрывать. Та сначала про приметы что-то говорить начала, но присмотревшись к вещичкам новым враз закидоны деревенские позабыла. Пока Ярмолова возле зеркала прихорашивалась пуще обычного, Ева возле той же стекляшки отражающей, себя в полный рост оглядывала. Волосы взъерошивала у корней, мнимую укладку создавая. Только сейчас замечает, что она в черном полностью стоит. В целом очень даже ничего. Платье объективно коротковатое, но при этом вверху закрытое, почти облегало по фигуре, лишь в некоторых местах в небольшие складочки собиралось. Колготки, действительно теплые колготки, в которых было куда лучше, нежели в старых демисезонных штанах, которые лишь внешне что-то прикрывали. Пальто кожаное, черное и очевидно до одури дорогое. Такие вещи простые люди не носили, зато теперь носила она, что самолюбие девичье очень грело. Оно слегка великовато было, но в целом смотрелось хорошо, та и размера в ширине меньшего найти не удалось. Девчушка его запахнуть попробовала, в отражение смотря и на поясок завязать. Нет, все же на распашку ей нравилось куда больше, та и к морозу она привыкла давно. Насчет обуви комментарии и вовсе излишни, сапожки подобные всеобщей мечтой являлись. А она безжалостно в них по снегу грязному ступала. Ну, не строить же из себя интеллигенцию из-за шмоток новых? Кто-кто, но она точно не станет. — Я готова, — сообщает Ярмолова, последний раз по губам проводя. — Нет, ну, прям мой цвет, скажи? — Даже не знаю, — хмыкает та, спустя секунду добавляя: — Конечно твой, это ж я выбирала. — Не спорю, — улыбается она. — Но я ж серьезно. — Да-да-да, — кивает продолжительно. — А одежда нормальная? Я просто как обычно, может нужно… — начинает медсестра. — Не нужно, пусть тоже слишком не зазнается, — отмахивается сразу. — Тоже правильно, я в субботу наряжалась, а сегодня не буду, — фыркает невольно. Девчушка на выпад подобный никак не реагирует, только напоминает, что там внизу человек ждёт. А Ярмолова, которая вообще не собиралась наряжаться все равно на сборы минут сорок потратила. Ева даже пальтишко с себя скинула, ибо реально жарко становилось. Себя осматривая она пришла к выводу, что нужно было ещё и шапку какую-то модную взять. Хотя, лишнее внимание к и без того совершенно не бедному гардеробу привлекать не стоит. Ладно, и без шапки отлично скупилась. После девичьего утверждения, что она готова прошло пятнадцать минут до того, как та действительно на выход поторопилась. Девчонка лишь следом за ней двинулась. Этажи пролетает, и выскальзывает из помещения пока Марина с комендантшей переговаривается привычно. Холод неприятно по лицу отдает и она к автомобилю знакомому подлетает. — Давай, Ромео, двигайся, там Джульетта уже выходит, — приоткрывая дверь возглашает, а после ту захлопывает. — Ещё раз меня так назовёшь, то… — вновь начинает тот. — То нихуя мне не будет, хватит шугать, — фыркает невольно. — Тём, нормально ж прошу, — сумку привезенную для медсестры доставая произносит. — Мотор, веселюсь я так, че ты кипишуешь? — говорит за пачкой сигарет потянувшись. — Я сдыхать от любви не планирую, новый прикол придумай, — утверждает. — Хрен с тобой, не хочешь романтики — не надо, — рукой отмахивается. — Все, я за угол покурить, — поизносит, когда девушка из общежития выходит. — Можешь не возвращаться, — прыскает тот. — Не надейся, — усмехается в ответ. Тимофеева действительно за углом скрывается почти сразу, даже не подсматривая за парочкой своеобразной. Вот они настоящая карикатура на хорошую девочку и плохого мальчика. Она — примерная медсестра, лишний раз из дома носа не высовывающая, а он — старший в одной из самых жестоких ОПГ в целом, не только в Казани, к тому же с недавних пор ещё и барыга. Просто сказка, а не вариант для абсолютно спокойной и иногда до ужаса доброй Ярмоловой, которая чуть не заплакала от разбитых костяшек подруги. Девчонка даже не хочет думать о том, что с ней будет когда, именно «когда», а не «если» его вновь пырнут, или не дай Бог чего похуже. Блять, во что её сейчас впутывают — это просто страх. Тёма не дура, совсем не дура, именно поэтому она и Тёма, а не телка с улицы, которая без защиты блуждает. Не может она её уберечь, никак. Она пыталась Хасанова отговорить, переубедить. Не вышло, он уже решил, что Марина его будет, и тут уже не помочь никак. Посему она сейчас и не рыпается, опять глаза закрывает. Так проще, даже несмотря на то, что к Ярмоловой она более тёплые чувства питает, нежели к другим. Папиросу растягивает нарочито, в дым развеивающийся всматривается, словно не видела того никогда. Во рту горечь сигаретная отдает ощутимо. Привкус неприятный её уже давно сопровождает, она с ним прощаться не хочет, при этом вспоминает, что даже не помнит как привычкой пагубной обзавелась. Наверное кто-то из пацанов сигарету всунул, ожидая бурной негативной реакции. А девчушка как обычно решила «своей» стать, к подобному занятию присоединяясь. Лучше б не присоединялась, конечно, но сейчас об этом говорить слишком поздно. Она только хабарик носком тушит, в снег тот втирая практически. Выдохнув последнюю порцию никотина к паре направляется. Стоят так спокойно, любезничают, Маринка глазами стреляет, а после смущается слегка. Мило, у них с Валерой так не получалось. Они — карикатура на плохую девочку и плохого мальчика, и никак иначе. В их разговор она не вмешивается, едет на заднем сидении тихонько. Пусть общаются, пока могут. Слышит, что Ильдар её вечером прогуляться зовёт, а та соглашается недолго думая. Но не забывает про его оплошность упомянуть, и просит в следующий раз предупреждать. И вроде бы нормально все, точнее именно в этом и проблема. У них все слишком нормально, она не представляет такого между ней и Турбо. Им, чтобы просто погулять сходить, нужно пару раз поорать на всю улицу, может пригрозить чем-то бездумно, ей после угроз слезу пустить, и только после процедуры подобной можно спокойно лобзаться где-то. — Мотор, меня перед поворотом выкинешь, — кидает, а после вновь замолкает. Особ друг в друге заинтересованных оставляет от своей компании ограждает. В техникум заходит и привычно ключи от подсобки берет. Вот, как-то совсем неправильно то, что она в виде таком стоит и лопатой снег кидает. Нет, ну это по правда неестественно, что ли. Каждый взмах инородно ощущается. Все же двор убирает, кажись в последний раз, ибо ключи сторожу вручает и в отдел кадров прется, который ещё не пришел наверняка. Оказывается права, там за двадцать минут до начала лент нет никого. Ничего, она не гордая, подождёт. Глазами сверлит вид из окна коридорного, а там как на зло ничего интересного не находится. Звонок на первую пару игнорирует, и все же дожидается Елену, отчество которой не помнит, если честно. Она её в кабинет пропускает молчаливо, а та тоже диалог начинать не рвется. — Чего тебе? — снимая шарф кидает женщина. — Уволиться хочу, — уведомляет спокойно. Сотрудница её обводит взглядом каким-то презрительным, осуждающим почти, а после выдает: — Я думала, что ты девка нормальная, умная, — прыскает, на что девчонка лишь брови выгибает. — Че смотришь так? Думаешь, я не понимаю за что такие вещи дарят? — указывая на её пальто оповещает, а девчонка как вкопанная стоит. — Ты б увольняться не спешила, надоешь своему отморозку быстро, а жрать все равно хотеться будет. — Вы о чем? — вопрошает та, недовольно. — О том, что ты даже не понимаешь во что ввязалась, — она лишь ухмыляется однозначно. — Оно и понятно, ты сирота, он тебя пальцем только поманил… — продолжала женщина. — Рот закрой, блять, — на словах о сироте не выдерживает. — Ну, вот, все видно сразу, — заявляет она. — Нет, ты послушай, что я тебе скажу, деточка… — начинала вновь. — Это ты меня послушай, хватит мне морали читать, — на крик почти срывается. — Дай мне эту бумажку ебучую, молча, если не хочешь, чтоб твоей дочке мои отморозки в переулке «привет» передали. Не выдерживает, орет как конченая совсем, но впрочем оно и неудивительно, с учетом того, что до этого женщина на неё ушат с нелицеприятным составом по-другому поводу выливала. Заебали, и вопрос даже не в «отморозках», ей прекрасно известно было куда она влезла, ещё задолго до того как про это каждая собака узнала. Просто должен же быть какой-то человеческий фактор. Да, сирота, но она это и без напоминаний прекрасно знает. У неё квартира пустая или иногда с человеком на неё внимание не обращающим. Ей и так от этого херово, зачем лишний раз на подобное указывать? Многие кто с улицей связался и из нормальных семей был. Сука, она злая до одури стакан с карандашами женщине больно умной переворачивает и там же без разрешения лист берет. Строчит криво-косо, главное — быстро, хоть и некорректно абсолютно. Ей все равно, она завтра уже, на работу эту не выйдет. Двадцатку себе пусть оставят, ей не нужно. Не волнует и то как это оформлять Елене какой-то там придется. Пусть лучше ходит и молиться, чтоб она свою колкость выкинутую не выполнила, ибо может. Это только на первый взгляд она безобидная совсем, как бы там не было она хадишевская, их зверьем среди зверья называют, а девчушка для них своя. Значит уж точно нормальной не является. Кидает ей прямо в лицо лист исписанный и нахрен шлёт, напоследок советуя в подъезде оглядываться и резких движений не делать. Дверью хлопает и неспешно на пару шагает, заходит, даже не извинившись дежурно. Всем в последнюю неделю декабря на это все равно в целом. Она пары высиживает, чтобы считалось, ровно как и все остальные, включая преподавателей. Родная и до одури серая Казань, после вычурной столицы раздражала своей скупостью красок и полным отсутствием какой-либо жизни. Не было здесь того гламурного, московского лоска и женщин знающих, как правильно бокал с вином в руках держать. Тут только такие как и она сама обитали. Кабинет старый, неухоженный совсем осматривает. Спустя минут семь находит глазами кусок стены треснувшей, от которой штукатурка отваливалась почти. Сегодня три лекции всего и она последние минуты конечной считает. Нужно было все-таки какую-то головоломку купить, чтоб не куковать бездумно. Выходит за минуту до конца занятия, бросив что-то про резко разболевшуюся голову. Гардероб её не интересует, она пальтишко свое не снимала, из-за чего взгляды завистливые собирала. Самолюбию её это льстило, пусть выкусят всё, им о таком даже думать не стоит, пусть дубленками прошлогодними довольствуются. На которые она раньше как на что-то недосягаемое глядела. Со сторожем все же прощается, Никитич мужик нормальный, не то что тетки по кабинетам сидевшие. Он в отличии от многих действительно уважения заслуживал. Ещё раз верхнюю одежду поправляет и даже хорошего дня ему желает, перед тем как за громоздкой деревянной дверью скрыться. Морозный ветер обдает сразу, но она на эту прохладу внимания не обращает. Ей в целом весьма тепло. Она почти спрыгивает с крыльца, желая поскорее домой добраться и хорошенько отоспаться. Правда с её желанием навряд ли согласиться спиной повернутая фигура в красно-черном петушке. Девчонка его замечая только глаза закатывает, не от злости или раздражения. Нет, она даже скучала, просто сейчас слишком устала. Сквозь предчувствие очевидно не самое волшебное, подходит к нему из-за спины аккуратно ладони на глаза накладывает, которые тот сначала скинуть хотел, пока сзади не услышал: — Угадай кто? — посмеивается слегка. — Даже не знаю, — усмехается с глазами закрытыми. — Настя? Нет, Катя? Наташа, что ли? — Да ну тебя, — фыркает недовольно. — Та я ж… — начинает оборачиваясь, но в лице резко меняется. — Это че? — за ворот кожаный её хватает. — Пальто, — отвечает недовольно. — Я че слепой по-твоему? — кричать начинает, её не отпуская, а та на вопрос сей риторический не отвечает. — Откуда это все? — с ног до головы её осматривает. — От верблюда, блять, — язвит. — Ты дура? Сука, ты что за эту хуйню сделала? — орет к себе притягивая. — Нихуя, это подарок, — в той же манере голосит. — Я на долбоеба похож, а? Думаешь не вдупляю как телки на такое зарабатывают? — отталкивает от себя так, что она едва с ног не валится, а у девчушки чувство дежавю мерзостное. — Реально похож, — возглашает громко. — Ты че себе надумал? — А я два плюс два сложить не могу? Сначала пропадаешь, а потом в шмотье забугорном появляешься, — ближе подходя произносит. — Помазка во мне увидела, или че? — Брат мне на день рождение подарил, придурок, — проговаривает, а спустя секунду их первую встречу вспоминает, когда чуть по лицу ему с размаха не заезжает, руку в сантиметре остановив. — Кольцо забери, — назад попятившись говорит. — Стелешь хорошо, а где братец то, блять? Хули я его не видел ни разу? — выплевывает ближе подходя. — Не здесь он живет, — спокойнее произносит. — Могу фотки детские показать, — выкидывает, а после вновь срывается: — Хотя, нахрена я тебе что-то доказать пытаюсь? — сама подходит и пальцем в грудь ему тычет. — Это твой конек по койкам прыгать, — не упускает возможности припомнить, не смотря на то что технически лжет сейчас. — Иди Машке своей кольцо передари, — украшение ему тыкая произносит. — Не обо мне речь, — тираду её прерывает. — Так у нас всегда речь не о тебе, Валер, всегда я во всем виновата, — руки раскидывает. — Несчастную из себя не строй, — сплевывая под ноги произносит, а в голове девичей сразу фраза всплывает «Шлюхам под ноги плюют». — Нахуй иди, — на жест его реагирует, а после за ним повторяет. — Блять, — он взрываться начинает, на дистанции недопустимо близкой. Девчонка движущая порывом неизведанным совершенно грань переходит, в губы мужские впиваясь резко, а тот столбенеет на месте. Она впервые поцеловала его сама, правда, нужно ли это сейчас?