Хуже некуда

От него отстраняется самостоятельно и в глаза шокированные ему заглядывает порицающе. Сама, конечно, тоже хороша, все время братом мнимым прикрывается, а на его вопрос резонный ответить не может. Где ей этого брата найти то? Благо, у них с Раджей действительно есть четыре фотографии с детского, и возможно его подросткового периода. Хоть, есть, что продемонстрировать. Чувствует себя странно, сама полезла целоваться к нему, после того как море оскорблений в свой адрес выслушала. Самоуважение пошло куда-то далеко и надолго. Признать слабости своей перед ним не может, та и не хочет уж точно. Не привыкла она настолько мягкой быть, слишком уж опасная затея в такое то время. С нежными обычно обходятся слишком грубо, уйма примеров наглядных в памяти приставала. На такое подписаться ни при каких условиях не согласиться. У неё характер другой совершенно. Понятие податливости чрезмерной для неё неизвестное, та и слишком страшное. Проще самостоятельно ситуацию контролировать и не переживать не о чем. Только сейчас несмотря на то, что она его из колеи выбила у неё уверенности не прибавилось. За ней косяк конкретный имелся, он даже не догадывался какого масштаба. Щурится слегка на него смотря, и это пока единственное, что в голову приходит. Сам он не лучше нисколечко, если говорить объективно. Стоит словно вкопанный, подобного выпада не ожидал так точно, обычно подобным образом конфликты заканчивал он, когда дискуссию прервать хотел. В сей раз у него желания подобного не возникало, наоборот хотелось до сути докопаться. Реакция её на предъявы конкретные шокировала, но, блять, то в чем он её обвинял с подобным не вязалось никак. Ему должно было от её касаний противно стать, но не по плану как-то совсем пошло. Он же тоже не слепой, не заметить подобных изменений внешних было невозможно попросту. Что тоже странно, Ева явно не дура, и если бы на шмотки таким образом заработала, то навряд ли бы в них светиться стала. Разве не так? Тимофеева действительно тряпки заграничные раздобыла способом не типичным. Но о таком рассказывать нельзя, и это понимают все, она не исключение. У неё вообще ситуация своеобразная весьма, если пацаны легко кооперативом прикроются, и никто лишних вопросов не задаст, то она подобной привилегии не имела. Быть женщиной сложно, а иногда и вовсе невыносимо. Не может себе позволить и трети того, что позволяют представители противоположного пола, и это уже с учетом её положения привилегированного. Знает, что не права совершенно, но все равно злиться на него ужасно. Может она и не самый святой человек, но уж точно не шлюха, раздражает подозрениями своими вечными, постоянно к одному и тому же сводящимися. Неужели нельзя было обновки её проигнорировать? Вопрос риторический, сама понимает. Её жизнь сплошной контраст, который даже у самой в голове не всегда укладывается. Месяц назад она пожрать купить не могла, а сейчас стоит перед ним в пальто, цену которого и не знает честно говоря. Но прекрасно понимает, что стоимость его не меньше пары сотен. Диссонанс, единственная эмоция при виде подобного. Туркин не понимает откуда у нее вещица подобная, от чего и злится сильнее только. Если бы знала как заживет, то явно не стала бы признавать свои финансовые проблемы, но она не знала, та и знать не могла. Все повернулось в русло неожиданное слишком быстро, даже настолько быстро, что она и сама понять не успела. Внимания, правда, на факт того, что она сама переживания и без того ревнивого юноши провоцирует, она предпочтет не обращать. Сам виноват, может и не провоцироваться. Несмотря на действие её из ряда вон выходящее он не особо свой настрой агрессивный сбавил. Даже возможно в моменте завелся сильней. В то время как она сама глядит на него не менее раздраженно, а после кольцо, что сняла минутой ранее демонстративно ему в руку сует. — Считай попрощались, — кидает насмешливо разворачиваясь. Лучше ничего в голову и не лезет, но сделать вид словно и не было ничего тоже не может. Неприятно, каждый раз как в первый. Вновь её за локоть хватает, что ж это за привычка дурная за руки её удерживать? Она глаза закатывает, но даже попытки вырваться не предпринимает. Все равно бесполезно, все равно он сильнее значительно. — Че ты меня хватаешь? — в нападение первой идет. — Испачкаться не боишься? Ты ж меня шалавой считаешь, — голосит с выражением театральным практически. Тот во взгляде не меняется, в глазах его холодных, серо-голубых словно огонь полыхает. Руку её сильнее ладонью сжимает, у неё точно синяк останется. — А че я ещё должен думать, а? — прикрикивает. Уже не ждёт с её стороны ни страха, ни слез, понимает, что она сейчас заведется и хрен успокоиться, если вновь права. Ему впервые так сильно хотелось ошибиться, он на неё смотрит и сам в слова произнесенные верить не хочет. Девчонке напротив стоящей словно тошно и смешно одновременно. До чего же близко он к завесе самой страшной тайны находится, и каждый раз понять в чем дело не может. Это уже игру в догонялки напоминало, и пока определенное лидерство в ней занимала девчушка. Но рано или поздно позиции свои сдать придется. Сама к нему ближе подходит, но тот хват на локте не ослабляет совершенно. Выводит из себя ещё больше, и она паузу нарочитую выдержать пытается. — Валер, ты не забывай, что своими предъявами себя под помазка подписываешь, — долго держаться вновь не смогла. Слова колющие вкидывала ехидно до одури, словно момента подобного ждала. Хотя, почему «словно»? От обвинений подобных уставшая она и впрямь о речи данной задумывалась. Чувство дежавю какого-то, у них причины для ссор не меняются совсем, что изрядно давить начинает. Та даже текст каждый раз повторяется, лишь синонимами заменяется. — Пошли, — руку её вперед отталкивает отпуская. — Куда? — прыскает недовольно, рукав поправляя. — Фотографии показывать будешь. Грубо говоря поражение свое признает утверждением подобным. Поздно её шлюхой называть, ибо статус тогда за собой тоже нелицеприятный закрепит. Бредут молча, под ноги смотрят, не курят даже. Она потому что у неё «Прима» закончилась, а добивать его куревом заграничным не хочет, он же до такой степени злой, что кажись пачку эту в миг раскрошит. Если она ему эти фотографии не покажет, в качестве хоть каких-то доказательств, то он её там же и придушит, от порыва ненависти неконтролируемой. Нет, блять, она серьезно не понимает, почему его так корежит? Понимает, он в этом уверен, иначе ходит он не просто с потаскухой, а ещё и с конченой дурой. И с учетом того, что таковой она уж точно не являлась вопросов возникало ещё больше. Хотя, разве могло быть иначе? Знакомишься с девчонкой, у которой не всегда на базовые потребности хватает, а спустя время она в пальто пизже, чем у Кащея приходит. В голове почему-то образ старшего всплывал невольно, но с ним же она не могла? Та нет, точно нет, она его увидев деру дала сразу. Сомнения волной мерзостной накрывают, с ног до головы отхлестывают. У него кулаки сжаты непроизвольно, едва сдерживается от физического проявления агрессии. Ступает спокойно, но задрал он её конкретно. Не ангел она, конечно, причем совершенно, но не блядь уж точно. Не спала бы она ни с кем за тряпки, ибо последствия действий подобных понимает прекрасно. У неё вопрос в голове зреть начинает невольно, но она понимает прекрасно, что подобным его вывести может. Усмехается едва ли, серую картину района родного обводя. Тут тебе не Москва, с её палитрой цветов ярких и нескончаемых. Здесь нет подсветки красивой на зданиях, впрочем зданий красивых тоже не видится, только хрущевки и чешки панельные, в окнах которых свет желтый мерцает. На улице вроде и день, если по промежутку временному судить, но ощущение словно смеркается уже. Неприятно в округе, лучше б жизни хорошей и не видела, а то обыденность угнетать потихоньку начинает. Снег кончиками сапожек подкидывает, привычкам собственным не изменяя. Сейчас зима ей нравилась куда больше. Как оказалось время года здесь совершенно ни при чем было, её попросту раздражали мокрые насквозь ноги, и замерзшие до синевы руки, которые карманы не спасали особо. Снежинки разнообразные на волосы сыпятся в порядке хаотичном, будто небольшой ободок вокруг неё создают. Выглядит весьма забавно, но голова по приходу домой из-за красоты этой, весьма влажной окажется. Подъезд давно знакомый на горизонте виднеется, никаких теплых чувств по правде в ней не вызывает. Ей не импонировало то в каких условиях она жила и до этого, а после поездки недавней так точно. Даже не расскажешь ему, ибо тогда придется и остальные детали уточнять, из которых он вывод не самый лицеприятный сделает. Оно и не удивительно, она бы сама не поверила в такое. Хотя, кто-то бы вообще поверил? Навряд ли, а он так точно. История про брата начинает ей самой казаться странной, остается надеяться лишь на то, что он детали как всегда опустить решит. Дверь подъездную дергает, сама первая проходит. Молчание угнетает капитально, но и сказать им нечего. В падике кто-то окно выбил на лестничном пролете, между первым и вторым этажом. Осколки обходит, но убирать уж точно не станет. Туркин же наступает на них бездумно, треск по всему помещению распространяя. Их отличия даже в такой будничной ситуации прослеживаются. Девчонка проблем избегает, в то время как он от скуки может придумать те самостоятельно. Ступеньки перешагивает осторожно, в платье особо ноги не раскинешь, но повадки те же остаются несмотря на наряд, уж больно женственный для её натуры. Квартиру открывает быстро, что уж там растягивать, он ей затылок глазами прожигает, и она это чувствует не оборачиваясь даже. — Заходи, — дверь приоткрывает, гостя вперед пропуская. Тот кивает, скорее дежурно, нежели в знак благодарности, она же за ним заходит, вновь на все обороты механизма незаурядного закрываясь. В проходе стоят, словно специально ситуацию нагнетают. У неё зрачки за веками скрываются в жесте привычном, и та рукой в сторону кухни ему машет. Сама в комнату направляется, вновь ключом дверь открывает и понимает подсознательно, что тот в помещение указанное не прошел. Действительно за ней стоит, ибо когда та разворачивается едва ли, чтобы кусок фанеры приоткрыть, то локтем ему в бок врезается. Виду не подает, мол, если хочешь — заходи. Но на пороге оказываясь аккуратно сумку с обновками под кровать определяет. Пусть не шокируется так сразу. К шкафу своему старенькому и весьма потрепанному приближается, опять открывает, словно у неё матрешка из дверей какая-то. На корточки присаживается, пятки не отрывая, привычка, которая уже въелась настолько, что избавиться от неё кажись и невозможно было. Рыщет, откладывает кучу грамот бесполезных за достижения спортивные, что такими же бесполезными по факту являлись. Кончиками губ улыбается, былые времена вспоминая. Осознает, что около месяца уже не появлялась нигде. Интересно, про неё там помнят ещё? Хотя, дела до этого и нет уже. Все с кем она действительно на тесном контакте сейчас, тоже на спорт забили, при первой же возможности. И как неудивительно девчонка вновь не горела желанием выделяться. Не выдержит она ещё давление моральное на тренировках, ей морального давления хватало и от юноши, что сзади нависал над ней практически. Пользы к тому же как таковой эта все активность не приносила особо. Удар у неё на всякий случай поставлен, но он не спасет, силы не хватит, а для отвлекающего маневра ей и старых умений достаточно. Перебирает конверты с письмами, которые с мест не столь отдаленных получала. На одном из них выведено очень ярко, за счет наслаивания ручки «С днем рождения!». Она конверт этот открывает спокойно, ибо помнит, что это единственное письмо в котором он не погонялом в конце подписался. Это была последняя весточка, которую она получила, а дальше последовали протяженные одиннадцать месяцев молчания, несмотря на его освобождение. Причины она не уточняла по сей день. Его изнутри уже рвало практически, ожидание мучительное по телу разливалось, а девчушка, словно для того, чтобы еще больше вывести начинала листок какой-то рассматривать. Он не выдерживает спустя секунд двадцать опускается, в шею ей дыша практически, от чего та письмо к себе прижимает. Не особо его волнует её личное пространство, посему тот нагло его из рук вырывает, только каким-то чудом целым оставив. — Отдай, — голосит сразу подрываясь. — Гляну и отдам, — произносит угрюмо. — Верни, — не особо его слушает. — Че это, записка от ебаря своего? — усмехается вдруг, бумажку над ней трусит, словно собаку дразнит. — Мудак ты, — фыркает, понимая, что все равно письмо назад не получит. Тот в это время уже по листку глазами проводит не вчитываясь особо, но текст гласит: «Ещё раз с днем рождения! Я в речах не силен совсем, поэтому счастья тебе, здоровья, побед на этих соревнованиях твоих. Любви не надо пока, та и на улице осторожнее, а то шестнадцать… Сама знаешь. Маляву раньше отсылаю, чтоб не опоздать, та и в приметы эти верить — затея хуевая. Не мельтеши главное. Как смогу, то че-то нормальное подгоню, а пока так. Все будет ещё, отвечаю, сеструх!

Брат

.» Он ладонью по лбу проводит и ещё раз взгляд на письмо кидает, а после и на девчонку выжидающую. Руку с листком протягивает молча, а она лист в его манере вырывает. — Ебари так пишут, да? — хмыкает невольно, назад к шкафу возвращаясь. Не отвечает, ответить то и нечего впрочем. Присаживается рядом, приобнять слегка пытается, а та как от огня шарахается. — Не трогай меня, — выплевывает злостно. — Та, блять, я че должен был думать по-твоему? — прыскает на неё. — Не думай, у тебя хуево получается, — глаза закатывает. — Ты всегда себе надумываешь только то, что я шлюха. — Не борщи тоже, я прямо нихуя не говорил, — недовольство демонстрирует. — Валер, не ходи со мной, если ты считаешь, что я такая, — слово последнее выделяет значительно. — Та бля, не считаю я, не придирайся, — прижимается все же, а она уже и не сопротивляется почти. — Я по-другому не умею. — Фотографии искать? — бровь приподнимает слегка. — Не надо, — приближаясь произносит. К устам девичьим прикасается резко, что она и понять толком ничего не успевает. Но руки на затылок его приземляет, ближе прижимаясь. Тот недолго думая ладони ей на талию опускает, пока она на палец кудряшки его наматывает. Как он вообще в группировке с такой прической водится? Рики опускает плавно, едва ощутимо её за губу кусает, а та манеру подобную переняв тем же отвечает. Не механические действия совершенно, будто что-то и впрямь за этим стоит. Бедра женские сжимает, что она аж пищит слегка, но отстранятся и не думает даже, только пятерню в волосы запускает, потянув слегка. Туркин руки ещё ниже спускает под платье пробираться начинает, а вот теперь она отодвинуться пробует, но на сигналы её тот не реагирует вовсе. Страшно становится, от того с какой силой он её сдерживает, у неё паника по телу раздается невольно, и она куда сильней уста его прикусывает. — Валер, остановись, — проговаривает скомкано. — А если не остановлюсь? — усмехается едва. — Не смешно, — выкидывает нервно. — Так, может я не смеюсь? — вкидывает насмешливо. — Что делать будешь? — хватку все же ослабляя произносит. — Трохею вырву, — прыскает та, понимая, что тот все же притормозил. Он руки приподнимает, указывая на поражение собственное, усмехаясь слегка, а та его обнимает сама, практически вжимаясь, в то время как он ей ладонь на спину перекладывает. Подсознательно не хочет в ней панику создавать. Та не отстраняется, дышит ровно, спокойно, это чувствуется весьма. Тот на неё глядит, и впервые произносит: — Я тебя за это и люблю. — Любишь? — хмыкает та. — Люблю, — повторяет, словно для успокоения её личного. — Туркина, — усмехается вновь, на что она лишь глаза закатывает, но он того не видит уже.