Хуже некуда

Сон алкоголика крепок, но краток. Сегодня она в этом убедилась так точно, несмотря на то, что под определение подобное ни себя ни его не подписывала. Ощущение, словно по тебе четыре «Камаза» небезизвестных проехалось, с усилием особым, будто водителю издевательство подобное удовольствие приносило. Правда мелочью совсем это кажется, в сравнении с ароматом куда более зловонным, нежели у неё на кухне. Водка, а точнее сказать дешевая водка, совсем не её напиток. Кажись, ей прямо сейчас проблеваться охота, и причем её по правде подташнивает. Ещё и жрать хочется страшно, так есть не хотелось даже после недельного голодания, совершенно не добровольного. Готова в себя всадить как раз один из проехавшихся по ней грузовых автомобилей, если внутри продовольствие какое-то окажется. Для этого, к сожалению. нужно с кровати встать на, что сил попросту нет. Сейчас она только лежать бездвижно и готова, только для начала хочет избавиться от чувства, что во рту орава кошек нагадила. Ей самой от себя несет непереносимо, а ещё и от Валеры рядом лежащего пасет знатно, от чего нос морщится самостоятельно, словно разрешения у неё не спрашивая. Так, запах этот отшатнутся заставляет, ровно как и тело чужое, теплом отдающее, к которому она во сне прижималась. Блять, под одеяло заглядывает, стараясь вспомнить хронологию событий вчерашних, но у неё все ещё где-то в качалке обрывается к чертям собачим. Внутри обрывается что-то и она отшатывается от него, словно от прокаженного. Под одеяло заглядывает судорожно, и страх назад отходит от понимания того, что нижнее белье, которое на теле ватном не чувствовалось совсем, все же на месте находится. У него тоже. Поза, что сменилась несколькими секундами ранее, словно вытрезвитель собственный для неё сработал. Опять странно, и не скажешь, что плохо все, за исключением головы раскалывающейся, отсутствия половины воспоминаний и шнека в квартире стоящего. Запах этот знакомый давно и от неё самой исходит. Насколько же мерзостным перегар в детстве казался, впрочем, сейчас ничего не изменилось, правда только в этом отношении. Голову на подушку возвращает, но конечности свои вновь раскидывать и не думает, лежит прямо, будто солдатик оловянный. Глаза трет ладонями, даже представлять не хочет то, как сейчас со стороны выглядит. Впрочем, Туркин дрыхнет ещё полным ходом, в то время как к ней сон отказывается возвращаться, причем категорически. На бок переворачивается, уже при освещении нормальном выцветший ковер осматривает, перед этим всю комнату, что незнакомой казалась глазами окинув. Вроде ж и трезвая была почти, так, подвыпившая слегка, но не в мясо ведь, чтобы память отбирало так. Хотя, у неё в целом на пьяную голову воспоминания не сохраняются практически, кажись она совершенно другим человеком становиться. Причем создание это иногда странные вещи творит. Страх по телу проходящийся нагнетает, она же ничего лишнего не ляпнула? Нет, не должна была, у них темы для разговоров иные. У неё из информации, что под грифом «секретно» находился лишь факт причастия к группировке иной, а больше и ничего толком. Но они эту тему напрямую не затрагивали никогда, она лишь в начале происхождением его поинтересовалась, и то любопытства ради. Вообще он сам виноват. Её же вопрос подобный волновал, хоть, и не сильно, но все же. И девчонка поинтересовалась, чтобы в неведении не прибывать. С его стороны вопроса подобного не поступало, что весьма неудивительно. Поэтому и ответа, на деле, столь важного он не получил. Все мучается в догадках и подозрениях однотипных, которые никогда подтвердить не выходило. Больно скрытная она, та и он не слишком заинтересован в том, чтобы в этом копаться. Требования к ней простые весьма, к нему же их нет совершенно. Просто это и погубило наверняка попытки дотянуться до правды ещё в зародыше. От неё не ждут ничего, несмотря на все свои демонстрации многочисленные, она всего-то одной из многих девчонок оставалась, кто с мотальщиком связался. Только все столь просто не бывает, когда выбираешь даму способную не только цветущую розу подарить, но и колюще-режущую. Все в ней выдавало причастность к чему-то, к чему женщина и прикасаться не должна, но проще ведь все на животный страх списать, нежели в действительность неприятную углубиться. Девчушка даже сидит неправильно, не по девичьи совсем. Но это ведь легко спортом не женским объяснить, та и привычкой под мальчугана в темноте косить. Ей так опять же проще было, не более. Страшно быть девчонкой никому не принадлежащей, мол ничейная, а значит и трогать можно. По правде последнее чего она хотела это то, чтобы к ней лез кто-то. Её подвыпившую может и пробивает на нежности некоторые, и то не всегда. Трезвая она и вовсе отстраненная в тактильном плане. Виной тому установки своеобразные, при которых любое проявление подобного могло быть воспринято очень неправильно. Ведь, необязательно совсем уже быть грязной, чтобы насилию подвергнуться. Можно просто стать, или опереться не так, а злые языки свое дело сделают. Просто страшно, и скрывать это глупо. Только страшно не наяву, а этот страх скорее подсознательный, пробирающий глубоко до костей. От него в один день не избавиться, как бы отчаянно она не пыталась, и как бы старательно мнимую уверенность не нагоняла. Сейчас впрочем кавалера переступает аккуратно, в попытке не задеть тело чужое, что в крепком, пьяном сне находится. Выходит почти хорошо, за исключением того, что она чуть ногу не подвернула до состояния невозврата, пока приземлиться беззвучно пыталась. Губу закусывает, чтоб привычно не заорать, внимания на соседей не обращая. Здесь все же кто-то помимо неё находится, от этого все ещё необычно до одури. На запах изо рта все равно в целом становится, когда все тело ломить начинает так, словно она черняшкой ширяется, а тут дозу уже какой день пропускает. В квартире чужой словно не дымят совсем, она в сумку лезет, но наглости, чтобы прямо в коридоре закурить ей объективно не хватает. Сапоги натягивает, даже не застегивая, и в подъезд выходит, дверь прикрывая, но не захлопывая. Падик ничем от её собственного не отличающийся, впрочем как и от остальных тысяч таких же по всей огромной стране, был просто грустным и каким-то пошарпаным. Находится в местах подобных в одиночестве почти всегда весьма не по себе, но ей ныне только столь необходимую утреннюю порцию никотина получить хочется. Курит рвано, на ступеньках стоя, под ноги смотрит монотонно, всё равно оглядываться по сторонам затея не самая интересная. Тут живой души и за километр не видно, все после государственного праздника отсыпаются. Холодно, даже слишком. Это же ещё должно ума хватить, чтобы выпереться в подъезд, хоть и без разбитых окон, но все же весьма морозный, при температуре на дворе в почти минус двадцать. Ей бы головой начать думать, а то беспечность подобная её рано или поздно погубит. Впрочем, ничего удивительного в недальновидности девичьей не было, возраст не тот совсем, при котором о последствиях действий взбалмошных думаешь. Юность в целом прекрасна, как раз именно по причине этой беззаботности детской, что смешивалась с взрослением и осмыслением вещей многих. Большая часть того, что раньше правильным казалась, на деле являлась лишь смесью каких-то понятий и убеждений устаревших. Единственный момент в котором она слегка наперед подумала — брак. Несмотря на то, что он ей не нужен по правде от слова совсем, и на то, что она не желает себя подобным обременять, все равно это беспокойство о последствиях действий собственных. Куда более безрассудным было бы решение закрыть глаза на установившиеся нынче законы, и глупо отдаться порыву влюбленности. Не любви, любовью у них и не пахло, несмотря на редкие вбросы мотальщика. Любовь — это что-то светлое, что-то такое, которое чувство легкости и едва ощутимой опьяненности дарит. Здесь абсолютно точно была симпатия, увлечение и интерес, но язык не поворачивался их взаимодействие понятием столь тонким награждать. Ведь, чтобы с уверенностью заявлять о том, что ты человека любишь, нужно с ним вместе пройти что-то, в различных ситуациях оказаться. Как в сложных, так и в наоборот весьма приятных. Они не прошли вместе ничего, кроме давно истоптанной дорожки, что на его земле находилась. Никаких мнимых «Огня, воды и медных труб» в их жизни не было. Так, скандалили время от времени, и то скорее из-за взбалмошности собственной, но не более. Главной причиной его непросвещенности было как раз то, что на отсутствие интереса к происходящему у девчонки в жизни, указывало. Та не лезла в его бытие, ибо попросту слушать про очередные асфальтные войны не хотела, хоть и попадала на лекции с текстом давно известным время от времени. Ему же даже в голову не лезло, что у неё помимо одной подружки, работы кем-то там, и обучения в техникуме на какую-то специальность, о которой он и забыл, что-то было. По закону подлости у неё как раз таки имелось то, о чем ему знать не стоило. И он не знал, ибо попросту не пытался. Все ведь на поверхности лежит, стоит только голову в нужную сторону повернуть и странности её станут ясными как белый день. Никого только подобное удовольствие не привлекало совершенно, что весьма неудивительно. Ровно настолько же, насколько и она понимала, что выходить с голыми ногами на мороз — несусветная дурость. Ломка по правде считала иначе, но и папироса в такой обстановке заканчивалась быстрее обычного. Затягивается, в последний раз легкие дымом сизым заполняя. По лестнице спускается слегка, и в жестяную баночку окурок закидывает. Действительно морозно, по телу мурашки проходятся, посему она руки освободив и приобнимает себя, плечи растирая. В квартире чужой все так же тихо, она дверь в комнату приоткрывает, кавалер её даже с места не сдвинулся, где-то в облаках витая. После перекура стало действительно легче, но ощущение, словно от неё прет за километр никуда не делось, будто прилипая к коже. Передвигается в ванную, где без стеснения кран на всю открывает, напор в лейку над головой висящую переключая. Какое-то проклятие холодной воды, что она или из дома принесла, или просто в Казани зимой теплую по графику давали. Она даже домашнего не знала, что уж говорить о его. Несмотря на недовольство собственное под напор жидкости залезла, что хоть и весьма неприятной была, но все же справиться помогала. У него из средств только мыло хозяйственное, словно и из квартиры собственной не выходила. Субстанцию мыльную по телу и голове распределяет, какая-то слишком не добровольная закалка с самого утра выходит. Ей то не привыкать, она тело до скрипа вымывает, чтобы он запаха отталкивающего избавиться. Кафель в ванной холодный и влажный, она едва ли не падает, когда вся мокрая вылазит. Полотенце у него первое попавшееся хватает, вытираясь, а после волосы в него же заматывая. В зеркальце небольшое, разводами покрытое пялит монотонно, а после зубы чистит, как и вчера к его зубной щетке не прикасаясь. Закидон странный, но что с неё взять? Кто знает, может он этой обувь чистит, а свою в ящичке хранит. Свитер назад натягивает, слегка протискиваясь в горловине, что явно не рассчитана на такой диаметр, как ново образовавшийся кокон на голове. Запах в квартире после душа стал значительно более ощутимым и отталкивающим. Если говорить совсем прямо — перегаром пасло страшно, так, что хотелось карикатурно нос заткнуть. Несмотря на тихо спящего Валеру, и факт того, что она распарилась, даже под ледяной водой, девчонка настежь окна открывает, и на кухне тоже. Квартирка маленькая быстро наполняться морозным воздухом начала, к тому же сквозняк проходил жесточайший. Она под одеяло спряталась, выжидая хотя бы несколько минут, чтобы аромат зловонный выветрился. Кутается в ткань теплую невольно, нужно было проветривать сразу. — Ты ебанулась? — на локтях приподнимаясь на неё смотрит. — Тут воняет, — фыркает недовольно. — И где вообще мое «Доброе утро»? — проговаривает, а после понимает двусмысленность фразы брошенной. — Та ты мне его устроила, — хмыкает невольно. — Ебать от тебя пасет, — морщится, когда тот ближе пододвигается. — Сама будто лучше с утра была, — рядом с ней укладывается. — Реально как от деда моего, после двухнедельного запоя, — нос под одеялом прячет. — Фу, блять, — восклицает сразу. — Прям так? — А нет, — головой качает в отрицании. — После трехнедельного. — Язва, — заявляет, поднимаясь с кровати. — Холодрыга пиздец. — Иди помойся уже, — привстает, того подталкивая. — Эй, командирша нашлась, — усмехается. — Лучше б пожрать приготовила, а не хуйней страдала. — У тебя есть из чего? — вопрошает, понимая, что сама затею подобную одобряет. — Что на кухне найдешь — все твое, — руками разводит. — Только без гречки давай, а то и без неё тошнит. — Нормальная у меня гречка, — заявляет ему, уже скрывающемуся за дверью ванной комнаты. Тоже мне гурман, не понравилась ему каша. Он ей всю жизнь теперь это несчастное, слипшееся творение вспоминать будет? Сам бы лучше наварганил, умник. С проветриванием действительно переборщила, иначе объяснить резко накатившее желание вернуться под одеяло она не может. По температуре квартира теперь больше напоминала сквозящий подъезд, но здесь по крайней мере не воняло, и это явно лучше душного помещения с невероятным ароматом перегара. Пол холодный до ужаса, прям противный, хоть бы тапочки ей дал. Ладно уже, и за свитер спасибо, ибо она не вынуждена в уличном бегать. Кухонька маленькая, даже меньше чем у неё дома. Неудивительно в целом для однушки в планировке имени Никиты Сергеевича. По ящикам лазит, в основном везде пусто, совсем пусто. У него даже консервации привычной дома нет, что неудивительно совсем, при учете его самостоятельного проживания. Первой на глаза попадается каша пшеничная, но она этот вариант отметает. Навряд ли он возглашая «не гречка» просил о другой разновидности крупы. Осматривая его полки невольно хмыкает. И это он удивлялся, что у неё жрать нечего? Хотя, в целом картошка внизу находящаяся была вариантом действительно неплохим. Особенно с учетом, что до этого она масло нашла. Блюдо незатейливое, что и хорошо, а то после подобной попойки она бы сахар с солью перепутала, а соду с мукой, и накошеварила бы что-то совсем несъедобное. Ведро достает, возле табуретки ставит, после нож обыкновенный кухонный вытаскивает, в миску воду набирает и за дело принимается. Будто в армию попала, так себе удовольствие по правде. Хотя, ей после мероприятий подобных всегда хочется жрать страшно, ну, и опохмелиться. Жаль, что у него в квартире алкоголя не было, хотя, может и к лучшему. Сомневается, что у него денег хватило бы на нормальное винцо, которое ей так полюбилось, а хлестать водку — не её, теперь в этом уверенна стопроцентно. — Че варганишь? — вопрошает полотенцем по кудрям влажным проходясь. — Глаза разуй и увидишь, — фыркает та. — Недовольная ты какая-то, че опять не так? — хмыкает безразлично почти. — Оденься, Туркин, — взгляд короткий на него бросает, замечая отсутствие верхней части гардероба. — Вчера тебя все устраивало, — вновь усмехается. — Вчера я хотела спать, — глаза закатывает. — А сейчас? — в проходе останавливается. — Жрать, — кидает недовольно, глаза вниз устремляя. — Высокие желания казанских девиц, — снова насмехается, а она только полотенце кухонное хватает в его сторону откидывая. — Уже и пошутить нельзя, — веселится. — Ага, я запрещаю, — произносит спокойно до одури. — Ты б нож опустила, — на табуретку рядом заваливается. — Мечтай, — ухмыляется слегка. — Чем я тебя тогда шугать буду? — бровь изгибает вопросительно. — А ты меня ещё и шугать собралась? — улыбается открыто совсем. — Конечно, а то наглеешь с каждым днем, — произносит все же возвращаясь к занятию монотонному. — Кто бы говорил, — произносит, удивленный взгляд ловя. — У меня же дома порядки устанавливаешь, — смеется, ему по правде весело с её пререканий. — Могу уйти, — заявляет без сомнений. — Та сиди уже, — отмахивается. У неё вновь глаза закатываются привычно, пока она с ручным трудом заканчивает. Нет, чтобы помочь, сидит, издевается. Впрочем, от помощи сомнительной она бы все равно отказалась, больно не любит, когда под руку лезет кто-то. Подготовительный процесс заканчивает быстро, а после с той же скоростью сковородку находит. Хорошая, чугунная, видимо от предыдущей владелицы жилья осталась. В руках её держать нелегко совсем, она вес имеет значительный. Хотя, сейчас слово «вес» она все реже по прямому обозначению использует. Кто-то вес имеет, а кто-то этот вес перевозит. Допустим она ко второй категории подходила куда больше, впрочем и под первую подписаться могла. Главное осторожность соблюдать, причем не только когда металл подобный разогреваешь. Она кажись на аспект безопасности последнее время с высокой колокольни ложила, что пока незамеченным оставалось. Стоило бы чутка резче мозгами шевелить, и прикинуть, что она нихрена не бухгалтер, которому скрывать нечего. По-хорошему ей бы шкериться стоило, в вечном страхе разоблачения, но кажись первые своеобразные достижения пелену непробиваемой самоуверенности подарили. Не хватает у неё времени на проработку стратегии скрывающей важную часть её жизни. Пока картошку нарезанную на сковороду засыпает невольно о предстоящем вспоминает. Четыре вагона — не один, и даже не два. Заключение весьма логичное, но от того не менее пугающее. С увеличением объемов прибавляется и увеличение риска, ну, и заработка, что волнует её куда больше. Сейчас бы действительно пару бокалов вина выпить, чтобы в голову мысли подобные не лезли так настойчиво. Смотреть на что-то далекое куда проще, чем на то, что произойдет со дня на день. Её словно со всех сторон придавливает. Прийдется вновь Туркину лапши на уши однотипной навешать, что не радует от слова совсем. Страшно в собственной лжи запутаться, даже, если подобное невозможным кажется. Это все слишком сложно и слишком неестественно для жизни обычной девчонки. Но время такое, с этим ничего не поделаешь. Приходиться приспосабливаться, и Тимофеева приспособленка в самом прямом смысле этого слова. Можно осуждать, конечно, но жить хочется больше, чем мнимую правильность отстаивать. Нужно просто мысли эти нагнетающие отпустить, но помешивание картофеля отвлекает на троечку, правды ради. — Валер, я здесь покурю? — В подъезд выйди, — головой качнув отрицательно, произносит. — За картошкой глянь тогда, — кидает в коридор выходя. В сей раз ошибкой прошлой наученная хочет пальтишко накинуть, но его телогрейка ближе весит. Её и стягивает. — В окно покури, — вдруг снисходит. — Че за приступ доброты? — фыркает, возвращаясь. — Не хочу, чтоб жопу себе отморозила, — прыскает слегка. — Переживаешь, что ли? — брови вскидывает характерно. — Только если совсем немного, — усмехается с её реакции. Курить в окно действительно поприятнее, как минимум потому что ноги в батарею теплую упираются. Казалось, она только проснулась недавно, а на улице уже сумерки в которые она едкий дым выдыхает. Ощущения от происходящего все такие же странные, но и отрицать, что здесь было весьма спокойно не станет. Нет людей вокруг — нет причин для ревности, нет причин для ревности — нет скандала, нет скандала — есть весьма неплохое настроение. Схема весьма проста, но на постоянной основе неосуществима. Нравилось ей и с ним, но и врать, что без него ей плохо тоже не хочет. Они в этом весьма похожи, у каждого есть что-то куда более важное, нежели нынче сидящий на кухне. Вот и все хорошо, вроде как, только их отношения словно карточный домик какой-то. Совершенно неустойчивые и способные в один момент развалиться.