Хуже некуда

Спустя несколько недель нахождения в статусе Туркиной все так же в качалке этой сидит о чем-то переговариваясь с Людой, которая по обычаю к другим девчонкам подходить не хочет. Удивительно то, как они вообще с ней коммуницируют нормально, с учетом различий кардинальных. Наверное сказывается то, что она так же желанием с кем-то сомнительным общаться не горела. И не сказать ведь, что особы эти что-то плохое ей сделали, но иногда казалось, что они только взглядом прожигают дотла. Дама авторитета ей в подробностях поведала, что о ней в коллективе этом своеобразном глаголят, естественно утрировано, чтобы больше эмоций вызвать. На деле о чужой супруге говорить открыто теперь не решаются, не просто баба ведь. Только от того женская тягота к сплетням у единственной приятельницы на универсамовской земле меньше не становится. Интереса к чужому мнению от её переживаний у самой девчонки не прибавляется. Пиздеть — не мишки ворочать, а она и на второе способна, в отличии от некоторых, как оказалось. Достижения у неё по правде все такие же сомнительные, потому и не делиться ими ни с кем, несмотря на то, что проблемы с каждым днем нарастающие хочется переложить на кого-то хотя бы на пару минут. Правда здесь деяния подобного рода не поддержат уж точно, особенно, если учитывать, что происходящее не без содействия участников другой ОПГ происходит. Забавно, как она сама себя в угол загнала, без чьей-либо помощи. Глупость и наивность какая-то больно детская, не иначе. Эмоции эти верха над умом здравым, к счастью, не берут, посему и курит спокойно из бутылки объективно помойную «Охоту» отпивая. Смешно даже становится от того насколько быстро все в округе меняется. Ещё полгода назад она бы моментально от алкоголя отказалась, а тем более от такого. Теперь же не отказывается, а наоборот поддерживает инициативу такую моментально, в попытке забыться и расслабиться чутка. Наваливается все больше на плечи юные с каждым днем, и она уже привыкла к рассказам про работу несуществующую, и более того привыкла каждый день на неё уезжать. Вешает лапшу ему на уши, причем искренне веря, что совершает это ему во благо, а не от страха последствий за решения собственные. Пока не задумывается даже, когда и при каких обстоятельствах о таком сообщить можно, желательно так, чтобы живой и здоровой остаться. И тут проблема куда серьезней, нежели сплетни о которых спутница твердит без устану, такой же тошнотворный хмельной напиток попивая. Ее никогда больно сильно треп незнакомых людей не задевал, точнее она просто иммунитет своеобразный выработала к чужому мнению. При этом стерпеть высказывания нелестные напрямую обращенные не могла, зато от шушуканья иного отмахивалась сразу. Не хочет подходить к кому-то и претензии какие-то высказывать. Ну, не изменится же ничего, а она ещё больше внимания привлекать тем более не желает. Без выкидонов излюбленных все косятся странно, когда она с бабой авторитета трындит, а представлять, что будет, если скандал яркий себе позволит не станет даже. У неё от подобного действия необдуманного в последствии только ещё одни выяснения появятся, только на сей раз дома с мужем, который вспыльчивостью славится, и явно не одобрит разлад даже в женском коллективе. Он вообще ещё более импульсивным стал в последнее время, вечно теории разные строит, особенно насчет поведения Кащея и его привычек губительных. Ей во время таких разговоров сбежать хочется, закрывшись в своей квартире старой, и с дедом на пару несколько рюмок опрокинуть. Спутник ее правда отпускать не хочет, а она с этим мириться, ровно так же как он, когда принимает и выслушивает рассказы про работу иллюзорную. Считай семья практически, в которой никто из участников понятия не имеет о том, как отношения подобные строится должны. Нет никакого понимания, что делать нужно, от того разлады на бытовой почве присутствуют постоянно, и абсолютно бесконтрольно. Девчонка кричит, мол на работе устала и хочет просто полежать в тишине, ведь в последние пару недель у них действительно дел невпроворот. Юноша же беспокойств её не разделяет, норовит в люди вытащить, при этом намеренно на остановке выжидая, или по приходу в жилище недовольство её кулинарным навыкам высказывает. В то время девчушка глаза закатывает невольно, не понимая совершенно, чего он ожидал, если в квартире продовольствие отсутствует напрочь. К тому же сил на бытовые моменты нет совсем, когда на кону поездка в Душанбе, а после в Москву, о которой её супруг ещё не уведомлен. На фоне всех событий происходящих, она радуется лишь тому, что от домбытовских обычно Цыган приезжает, без сопровождения особого. Желтый заглядывал один раз, но её тогда на месте не оказалось, и ей лишь сам факт визита этого передали вместе с презентом в виде коробки конфет дефицитных. От внимания подобного сквозь землю провалиться желала, но при этом лгать самой себе не может. Знаки такого рода всегда приятны, особенно девочке, особенно той, которая с таким не сталкивалась. Странно это все, непонятно совсем, но она разбираться не хочет, та и времени на это не имеет, от чего подальше размышления откладывает по обычаю. Подумает об этом потом, а сейчас у неё первый выходной законный за время прошедшее, что она в компании весьма приятной проводит. Поменять бы, конечно, пойло это на что-то более пристойное, и тему для разговора новую найти, то цены бы сегодняшней вылазке не было. Мероприятие данное правда к завершению движется плавно, чему она и рада по правде, ибо у человека без выходных работающего есть желание весьма простое — дома в тишине остаться. — Не, эта рыжая вообще того, — пальцем у виска крутит. — А че она? — вопрошает девчонка. — Мне та светленькая, Маша, кажется, — произносит. — Даша ж вроде? — бровь скидывает. — Та похуй, — отмахивается. — Короче, она говорила, что та твоего подбивала, чтоб он тя бросил, — вываливает быстро. — Нахуя? — хмыкает. — У неё вроде подружка с ним мутила, — плечами пожимает. — Давно? — более увлеченно спрашивает. — До тебя кажись, — выкидывает. — «Кажись»? — уточняет. — Я че слежу по-твоему? — фыркает беззлобно. — Не, но может в курсах же, — проясняет. — Бля, ну, месяца три-четыре назад было, может пять, не ебу, — выкладывает все же. — То есть он и со мной и с ней? — вспыхивает вдруг. — Не факт, — задумывается вновь. — Вы когда познакомились? — Ты думаешь я день помню? — голос повышает слегка. — Успокойся, — кидает. — Если орать будешь, то нихуя не поймем. — Мы и так нихуя не понимаем, — гаркает слегка. — Сядь, — указывает. — Разбираться будем, — действие предыдущее повторяет. — Вот заморозки осенью были, помнишь? — Помню, — хмыкает недовольно. — Вы познакомились тогда уже? — наводящий вопрос задает. — Ну, да, но просто познакомились, — добавляет в конце. — Где-то тогда они и разбежались, — заявляет. — Сука, я запуталась, — недовольно заявляет. — У него спроси прямо, и мозги себе не еби, — предлагает. — А он мне скажет? Вопрос этот без ответа остаётся, очевидно от неосведомленности обеих, и понимания того, что даже если догадки верными окажутся, то подобное в жизни не признает он, во избежание скандала. Информация странная в голове задерживается, и в груди комом неприятным отдает, от чего ей вопить натурально хочется. Противно как-то, блять, словно в первый раз, впрочем она даже не знает, что думать, сознание расслабленное информацию тяжелую переваривает с трудом. Если вдруг окажется, что действительно он с ней параллельно отношения начал, то выходит, что изменял он не ей, а с ней, и от подобной догадки вдвойне тошно. Зал глазами окидывает и его не находит, потому недовольство самостоятельно в груди вскипает, несмотря на состояние подпитое слегка. Ей теперь разборок настоящих хочется и желательно допроса с пристрастием, потому что её расклад подобный не устраивает нисколько. Может же и с ней подобным образом поступить. Хотя, нет, не может, в их отношениях все сложнее значительно, но от того не легче. Такое неприятно в априори, а когда даже пригрозить иллюзорным разрывом не можешь, то в разы обидней становится, из-за бессилия собственного. Нельзя сказать, что её произошедшее трогает так, как тогда, но кошки внутри все равно скребут ощутимо. Даже не сколько правда сейчас нужна, как просто выяснение в попытке все накопившееся сбросить. Только виновника состояния обострившегося на горизонте нет, от чего она по почти пустующему помещению слоняется нервно, невольно человека другого подрезая. — Не обессудь, — кидает сразу. Взгляд на того, кого зацепила случайно опускает, сразу понимая, кто же на глаза попался. — Лампа, а ты че здесь? — переключается быстро. — Та мамку, — взгляд девичий замечая исправляется: — Маму в школу вызвали. — Пиздить будет? — бровь изгибает. — Она сказала, что меня убьет, если я что-то вытворил, — делится. — И ты вытворил, — скорее констатирует, а тот и кивает осторожно. — Че конкретно? — Вообще за прогулы, — фыркает слегка. — А не «вообще»? — хмыкает. — Сегодня окно разбил, — признается. — Скажи, что случайно, — плечами пожимает, очевидное решение выдвигая. — Так, я не случайно же, — обречено выдает. — Ну, напизди, — указывает. — Тебе впервой, что ли? — Мать обманывать нельзя, — проговаривает четко. — Меня можешь не наебывать, я те прописывать не буду, — по голове того трепет. Сама на стену опирается, успокаиваясь из-за отсутствия своего раздражителя прямого, но нервозность при ней остаётся неизменно. К ней спустя время Люда прощаться подходит, в то время как кавалер её лишь рукой машет, о чем-то с каким-то участником новым переговариваясь, о котором ей знать не хочется. Та кивает, и просто наблюдает за тем как немногочисленные окружающие постепенно удаляются восвояси, а с ней на ночь глядя только Альберт и остаётся. Звучит сомнительно, но она бы с радостью его проблемы забрала, на себя переняла, если бы тот хоть часть переживаний личностных забрал. Только ей со своими невзгодами разбираться самостоятельно приходится постоянно, что юную особу не на шутку выводит. Хочется иногда просто на потом отложить все, но сейчас настрой другой совершенно, особенно с учетом, что штиль иллюзорный слишком долго продолжается. Попросту неестественно молчание столь продолжительное для их отношений, и она это исправить как никогда намерена, хотя, может оно и не стоит того вовсе. Промолчать ведь вариант самый простой, от того докучающий, во всех вариациях многочисленных. Скучно, как-то слишком занудно, при затишье этом, но он как вышел в неизвестность минут сорок назад, так и не вернулся до сего момента. Словно чувствовал невербально, что она в состоянии негодования находиться, чем оттягивал встречу неминуемую, что раздражало её все сильнее. Ожидание — отдельный круг личного девичьего ада, иначе не скажешь, ибо нога подергивающая выдавала все. На пару с ней здесь куковать только самый юный член Универсама и остаётся, когда за последним пацаном дверь захлопывается с такой силой, что она дергается неконтролируемо. — Курить будешь? — пачку ему открытую протягивает, после того как сама оттуда папиросу выудила. — Я не… — начал тот. — А я просила мне не пиздеть, — фыркает на него без злобы совсем. — Вдруг вернётся кто-то? — вопрошает сразу. — Дым глотаешь, сигарету мне вручаешь, — будто краткую инструкцию проговаривает. — Буду, — кивает все же. Она лишь плечами пожимает, и коробок спичек ему передает, самостоятельно затягиваясь все ещё напряженно. Предвкушение в крови бурлящее по правде чем-то странным кажется, она ведь раньше конфликтов избегала всегда, не желая лишние нервные клетки тратить. Меняется все по правде слишком быстро, и она за течением этим поспевает, даже того не осознавая. Всегда хочется от других чем-то отличаться, но она не исключительная совсем, по крайней мере в обстоятельствах данных. Были отличия, но и они совершенно не те, о которых трещат на каждом углу без устану. Ей бы по-хорошему определиться, чего от жизни хочет, а не бегать туда-сюда. Только проблема в том, что она уже определилась, ей нравится и первое и второе, а выбирать что-то одно не хочется. У неё запросы нереальные к жизни этой, как со временем оказалось, и удивительно, что она как-то свои махинации проводить умудрялась. Минимальная хитрость, и первостепенно — безразличность странноватая со стороны супруга, помогали. Ему не то, чтобы откровенно похуй, но он явно копаться в ней не хочет, с него хватит уже. И без того от неё мороки сколько было, причем на протяжении времени продолжительного, что сейчас по их меркам спокойствие ему в радость. Тихо, мирно и почти похоже на что-то нормальное, если бы она большую часть времени не являлась домой с настроением собаки сорвавшейся с цепи. Ему невдомек, что при делюге наклевывающейся у неё голова кипит натурально изо дня в день, а ей при этом нужно ещё и род деятельности собственной скрывать. В своем коллективе она разлад устраивать не намерена, у них и без того балаган страшнейший по правде, когда троица небезызвестная пытается маневрировать меж уличными замесами и вопросами на десятки, если не сотни тысяч советских рублей. Последний раз она на серьезных щах произнесенную сумму выше рублей ста не помнила. Та у неё у деда пенсия социальная на пару с надбавкой за женское существование выходила в смешные пятьдесят два, и это на месяц. Размеры финансового оборота в бизнесе наркотическом на закате советской эпохи были сумасшедшими. Не верила по сей день, иллюзией это казалось. Даже при размахе, который в её тратах появился все в округе осталось в том же состоянии плачевном, но ей уже на это плевать с высокой колокольни. Её главная головная боль на протяжении времени проходящего — как-то удержаться при западне, что она сама себе устроила. Просто не прогореть на мелочи. Было уже действительно сложно постоянно врать, это начинало рвотный рефлекс вызывать каждый раз, когда она заканчивала рассказ выдуманный, после его редкого вопроса о дне прошедшем. Тошно от самой себя моментами, допустим нынче. Хочет же ему за ложь сейчас предъявить, причем произошедшую когда-то давно, в то время как ещё вчера самостоятельно ему лапшу на уши закидывала. — Ламп, а че за девка у Турбо до меня была? — выкидывает вдруг. — Та Катька, — отмахивается будто. — И че она? — интересуется. — Шлюха она, — заявляет тот уверенно. У девчонки глаза на лоб натурально вылазят от подобных выражений из уст ребенка, а тем более от того, с какой уверенностью, и каким спокойствием он это произносил. Какой-то тотальный пиздец, не иначе. Им словно при вступлении в группировку подобные установки вкачивают, но она привыкла. Только не привыкла к тому, что участники ОПГ не всегда взрослые, есть и такие как Салихов, что совсем недавно читать научились, но при этом с четкостью и расстановкой могут выдать добрые десять синонимов слова «блядина». Почти дымом давится, в момент когда глаза удивление транслирующие на него переводит, от чего тот тушуется невольно, все-таки дитя. — Это сейчас, — поправляет зачем-то. — Раньше нормальная была. — А сейчас что? — бровь изгибает слегка насмешливо, затягиваясь. — Ну, Турбо её бросил, — словно очевидное оглашает. — Почему? — интересуется непонятно зачем. — Тебя встретил, — просвещает девчонку. — То есть, если он ещё какую-то Дашу встретит, то ты и меня шлюхой считать начнёшь? — в попытке, хоть немного пар выпустить наезжает, — Не знаю, — с заминкой произносит. — Ты хорошая. — Катя плохая была? — выкидывает, но ответа так и не получает. Дверь открывается, неожиданно диалог ничего хорошего не предвещающий прерывая. Альберт радуется мысленно и тому, что докурил уже, и тому, что на расспросы чужие отвечать не прийдется. Правда, ведь не знает, что сказать ей нужно, ибо по понятиям и всем правилам ответ очевидный — да. Только бывшая избранница старшего не была ему столь близка. Ещё Тимофеева на него обращала внимание открыто, при этом на роль сестры все ещё не тянула, но была весьма приятным собеседником, готовым выслушать, та и просто человеком, что на Новый год не поскупился. В его глазах она правда была хорошей, она не делала ничего, что в общественные нормы не вписывается, а параллельно даже успевала с ним как-то взаимодействовать. Внимание к персоне собственной естественно отношение в её сторону меняло, не просто баба, но при этом все такой же человек без звания. Его мысли приземленные, правда, быстро прервал её же спутник, что в помещение зашел, на удивление в одиночестве. Опять троица непонятная, только сей раз не за столом её квартиры, а в качалке универсамовской. Злая женщина, её веселый спутник и чужой напуганный мамиными словами ребенок — чудная компания. — Тебя там мать заждалась, — проговаривает Лампе в намеке, чтобы тот удалился. У него выбор невелик, от чего и кивает недовольно, куртку, что минуту назад в руках мял, на себя накидывает и за дверью скрывается спешно. Она же в это время в каморку заходит, с уже новой сигаретой в зубах, вместо того, чтобы хоть слово вернувшемуся сказать. Проходит за ней, и усаживается на диван следом, рядом с девчушкой, но та отодвигаются демонстративно, чем усмешку неприкрытую вызывает. — Че у нас за хуйня опять? — спрашивает в манере той же. — Да, вот думаю, когда ты меня бросишь, из-за того, что какую-то новую Катю найдешь? — вопрошает прямо. — Блять, кто тебе уже мозги промыл? — фыркает недовольно. — Сама как-то два плюс два сложила, не тупая же, — хмыкает. — В последнем сомневаюсь, — её тон поддерживает. — Это ты мне говоришь? — вспыхивает моментально. — Не я ж столетнюю хуйню вспомнил, и пиздец тут устраиваю, — закипать начинает. — Конечно, хуйня, — произносит стараясь безразличие выдавить. — Особенно «хуйня» будет, когда ты шмару себе новую найдешь. — А ты шмара старая значит? — за слова цепляется. — Ты тогда долбоеб, раз с такой водишься, — так же реагирует. — Текст смени, заебала одно и то же елозить, — прикрикивает. — Как его сменить, если ты мне поводы новые даешь, блять? — орет открыто. — Так ты за все подряд не цепляйся, и не будет тебе поводов, — заявляет громко. — Ебало нужно завалить, и ждать, когда ты кого-то поинтересней меня найдешь, да? — кричит на того. — Может она, сука, че-то поярче выкинет? — Та нахуй она мне нужна? — вопит не выдерживая. — Ты, блять, конченая. — Я конченая? — переспрашивает. — Да, — голосит. — Устроила истерику из-за придуманной телки. — Катя историки наверное не устраивала, да? — язвит. — Хорошая была… — Че ты к ней прицепились так? — не выдерживает уже. — А че ты её защищаешь? — изводится натурально. — Иди ещё потрахайся с ней, может подцепишь чего. — Захочу, и пойду, тебя спросить забыл, блять, — огрызается. — Ну, и пиздуй, спрашивальщик хуев, — приближается, только ради того, чтобы ко входу его толкнуть демонстративно. — Я ж пойду, — на понт берет. — Иди, — не реагирует. — И че, стерпишь? — насмехается словно. — На развод подам, — удивительно спокойно о подобном говорит. — И не страшно? — усмехается. — Я тебя боятся не собираюсь, — с места не сдвигается, несмотря на то, что он приближается, небезопасно совсем. — Зря, — с угрозой выдает. Тот со стороны действительно пугающе выглядеть начинает, и она ежится невольно, только почти безупречную семейную идиллию рушит скрип входной двери. Она глаза закатывает нервно, но ей и впрямь не страшно, она перестала чувствовать от него опасность от слова совсем, несмотря на то, что избранник её не изменился ничуть. Прижилась как-то и она сама, и его агрессия неконтролируемая в их отношениях, словно без этого аспекта деструктивного существование этой пары и вовсе обреченно. Вот, ей сейчас же изначально не столько обидно было, сколько просто эмоции выбросить хотелось, из-за их переизбытка, на который он не влиял нисколько. Нельзя же так разораться по причине кружки не помытой, зато на почве ревности — легко, и даже весьма объяснимо. Вправду же специально зацепилась, причем заранее выбрала то, где его вина прослеживается очевидно. Мол, а что же ему не понравится может, если она по факту предъявляет? Но ему не нравится, это и дураку понятно, ему по статусу на косяки, из ныне присутствующих в Казани, только Кащей, ну, и Зима указывать могут, и за них же спрашивать, а девчонка грани переходит постоянно. Приложить бы её головой об стенку разок, чтобы свое положение, далеко не вверху находящееся, осознала. Он даже порывался, замахивался, но сил начатое завершить не хватало. Раньше он останавливался страх в девичьих глазах замечая, но теперь же словно машинально, как собака, блять, дрессированная. Вроде сам же хотел, чтобы его баба рядом не из-за страха была, но ощущения по правде не столь радужными оказались, как в представлениях коротких, лишь изредка проскальзывающих. Редко девочки сами хотели отношений подобных с такими людьми, она наверное тоже поначалу не хотела. А может и хотела, хрен её знает вообще. Ему нравилось в начале, что у неё защитная реакция другая, нравилось то, что она без дипломатии женской обходится и действует резко, нравилось то, что даже с испугом в глазах противостоять пыталась. Открытая слабость попросту надоела, что-то другое привлекало больше. Характеристика для её поведения была именно такой — «что-то другое», ибо ей все равно сил в жизни не хватит, чтобы физическое первенство одержать, хоть, мозгов хватает убегать. Новизны какой-то хотелось, под всеобщие громкие выкрики о наступающих переменах, и она действительно была чем-то новым, и неизведанным. При этом навряд ли бы он когда-то даже ради удовлетворения желаний сомнительных связался б с хадишевской, даже несмотря на то, что статус не от отношений романтических получен. Знай он все её скелеты в шкафу припрятанные, то и на километр не подошел бы, но он не знает, от того и мучается. У неё на лице ни намека на испуг, или хотя бы беспокойство, у неё на лице только насмешливая маска безразличия, что ему о собственном бессилии кричит безмолвно. Сколько порывается уже, сколько орет и угрожает, сколько самому себе указывает на то, что пора воздействие сильнее применять, но сука, не может, не получается у него, как бы глупо со стороны не звучало. Нравится ему все так же эта уверенность сомнительная, нравится, что девчонки чужие на неё глядят завистливо, нравится, что даже его пацаны насчет неё высказываются иначе, нравится, что она не совсем пустое место, ибо безликость чужая уже поперек глотки стоит. Только параллельно его до скрипа зубов раздражали другие проявления, которые в комплекте шли. Раздражало, как берет на себя слишком многое и позволяет себе с излишком, раздражало, как притихнуть во время не может моментами, и до жути раздражало даже то, что нравилось. Непонятно у них все, и он даже сам себя понять не может, на неё чуть ли не усмехающуюся при виде его гнева смотря. Сделал бы так кто-то другой, то наверняка бы отлетел от удара резкого давно, несмотря на убеждение, что девок бить нельзя. Рука даже в кулак сжимается механически с силой страшной, но он и завести её для удара, что для неё бы оглушающим стал, не может. Вот же ирония, у неё б даже глаз не дернулся, желай она силу физическую применить. Правда она тоже не решается, только по причине более приземленной — не потянет, даже если головой об стену биться начнёт, несмотря на то, что желание пар сбросить имелась. Скалится слегка, а тот на неё глядит беспрерывно, топота чужого за спиной не замечая. Это любовью называют, вроде. Ассоциации с этим словом у него по правде другие, несмотря на то, что он и не задумывался о таком никогда, не девка же он в самом деле. Просто казалось, на подсознательном уровне, что это что-то легкое, воздушное и ничем не обремененное. Но ощущения нынешние, когда он на неё в старом подвале смотрит чем-то другим являются. Наверное на то о чем в романах пишут им изначально рассчитывать не стоило, у них все слишком скомкано, отрывисто и попросту неопределенно. При этом кажись он её правда любит, та и она его, вроде как тоже. Злости правда на ситуацию давнишнюю это не сбавляет совершенно, ровно как и звуки за его спиной раздающиеся продолжаются в той же мере. — Я шапку забыл, — произносит в свое оправдание Салихов, атмосферу окружающую чувствуя. — Я ухожу уже. — Потеряйся, — гаркает на него. — Нет, оставайся, — протестует девчонка. Альберт уже второй раз за последнюю минуту жалеет, что решил за вещью этой вернуться, а не молча домой потопать, от того и стоит на месте как вкопанный. Правильного варианта действий попросту нет. Не послушать старшего — нельзя, но и испортить отношения с ней тоже не хочется. Желания его все равно ниже стоят, нежели обязательства в группировке, потому наверное с заминкой и выдает: — Меня там мать ждёт, — шапку подхватывает. Та глаза на выпад этот закатывает, молча поражение собственное принимая, ничего другого в реалиях здешних ждать не приходилась. Хоть, миллиард сравнений приведи, но чтобы она не сделала, ее слово все равно меньше стоит, как бы она то признавать не хотела. Посидел бы чутка, пока они вдвоем успокоятся, и тогда бы уже слямзил осторожно, вдвоем пару сомнительную оставляя. Ну, нет же, спутник ее на столь долгую прелюдию не настроен, особенно в присутствии скорлупая. Она дистанцию старую возвращает, от него отворачиваясь, демонстративно вновь, когда он за представителем младшего возраста наблюдает. Ей бы «Оскар» вручить за такую почти не паршивую актерскую игру, и томное курение свеже прикуренной импортной папиросы, которая спутнику уже глаз не мозолит. Свыкся, как смешно бы это не звучало, он просто привык присутствию курева заграничного, а она уже время от времени наглым образом курила в квартире, не желая на морозный воздух высовываться. Спускал ей с рук слишком многое, в то время как девчонка, по его личному мнению, доебывалась к мелочам бесстыдно. Не видел, словно, что она тоже терпит немалое, от вечно появляющихся ранений и ссадин на его теле, до импульсивности, которая от милости спустя секунду в гнев превращается. Определенности с его стороны не было никогда, ибо если и без долгих изречений стало понятно, что с работы она возвращается уставшей и злой, то девчушка никогда не знала в каком настроении её встретит новоявленный супруг. Иногда он её выпады принимал спокойно, иногда агрессировал открыто, в то время как её проявления скорее пассивными были, а иногда и вовсе первый конфликт начинал на фоне мелочи какой-то. Её это злило очень, но как и в любых взаимоотношениях вина девичья была, возможно даже в большей мере, несмотря на то, что он активную наступательную позицию занимал. Незаметно ведь совсем, что она инициативу толком не проявляет, безразличием по большей части того одаряет, и с каждым днем все хуже становится, причем во всех аспектах. Он не осознает это, но подсознательно чувствует, что спутница его меняется резко и стремительно, к тому же необъяснимо совсем, ибо причин на то никаких. Раздумий подобных в голове нет, когда дверь за мальцом наконец захлопывается, и он на девчонку в сторону смотрящую с сигаретой в зубах, буквально наваливается, к себе разворачивая. Но даже после такого действия резкого испуга не видно, лишь растерянность едва заметная, что спустя несколько секунд скрывается за маской саркастической. Когда она бровь изгибает насмешливо и ухмылку на губах проявляет, то ему придушить её хочется, без жестокости так, чтобы припугнуть слегка. — И? — тянет она. — Тебя не смущает ничего? — её тон перенимает. — А че не так? — прыскает невольно, эмоции проявляя ярче. — Я на тебя навалился, а ты мне «чекаешь»? — лыбится. — У меня ещё и платье задралось, — жест его повторяет. Тот словам девичьим удивляется, но она решает их ещё и действиями настойчивыми подкрепить на всплеске эмоциональном, руками шею чужую обвивая. Голову его к себе притягивает, устами собственными в его впиваясь рвано, после того как подтянуться на его уровень смогла. Бедрами двигает намекающе, но не больно активно, ибо под натиском тела чужого у неё сил на более резвые действия не хватает совсем. Он на поцелуй её не отвечает, ровно как и на призывы очевидные, к мнимому примирению, отстраняется наоборот, все же превосходство физическое имеет. — Вот так значит? — усмешку по её примеру демонстрирует. — Так, — кивает, пытаясь вновь того притянуть. — Не, — растягивает. — Я ж мудак, — смеется практически, а та вновь головой в жесте согласном кивает. — А ты передо мной ноги раздвигаешь. — Как грубо, — иронизирует, пятерню в волосы чужие запуская. — Я ж долбоеб конченый, — нагнетает. — Брошу тебя скоро. — Ты? — смешок пускает. — Меня? — Да, — вновь тянет. — На субботник тебя отправлю. — Даже так? — вторую бровь вскидывает. — Вся Казань, блять, к тебе в очередь выстроится, — угрожает почти что. — Я ж гнида последняя, да? — давит, а та промеж пальцев кудряшки его сжимает, а после оттягивает того слегка на второй руке удерживаясь, чтобы приподняться, и кончиком носа своего к его прикасается. — А я хорошая, Валер? — произносит саркастично, понимая, что тот даже о трети её грехов не знает. — Очень, — тоже иронией отвечает. — Такая, сука, хорошая, — усмехается. — Да? — хмыкает. — Реально сука, — фыркает. — Я? — скалится. — Ты, — подтверждает. — Ну, тебе же нравится, — утверждает. — Вдупляешь, что с тобой за такой базар кто-то другой сделал? — давить продолжает. — О, молодца, к совету моему прислушался, — заявляет вдруг. — Ну курсать начинаешь, — объясняет. — Ладно, вещай, — вновь насмешка. — Блять, та тебя б даже на общак не пустили, — говорит, словно о худшем её качестве заявляя. — Тя б грохнули сразу. — На это и расчет, муженек, — губы кривит. — Не буду ж я тебя позорить. Ему от фразы вброшенной смешно, от единственного факта её присутствия моментами стыдно становится, что у него усмирить её не выходит, но об этом он тактично промолчит, не желая слабость собственную признавать. Потому наверняка рот ей и затыкает, чтобы она очередную фразу язвительную не выдала, на которую он ответ найти не сможет. Поцелуй это напоминает лишь отдаленно, ощущения словно он специально уста сжимает до боли, чтобы та хоть пискнула женоподобно. Желаемого вновь не добивается. Кудри его на палец наматывает, оттягивая так, словно вырвать впрямь мужскую прядь грозится, от натиска его очевидно мстительного. Новые правила игры принимает нехотя, но все же втягивается моментально практически, ей нравится подобный выброс эмоциональный, здесь все ведется не к быстрым потрахушкам на скорую руку. Ей обыденность вкатывать переставала, больно скучно трахаться в одной позе, в одном месте, особенно с учетом, что Мотор недавно в лучших приятельских традициях ей «Камасутру» подогнал. Книгу домой она так и не принесла. Суженый её обороты набирает наконец, а она даже радуется, что это предисловие сарказмом пропитанное наконец закончилось, ибо глаза закатывались тогда далеко не по желанной причине. Девчушка приподнимается чутка, несмотря на тело сверху находящееся, и пока он этот сигнал по-своему считывает поцелуй углубляя, и языком развратно в полость рта девичьего проникает. Неудивительно совсем, что она выпад такой поддерживает, постепенно колготки стягивая, от веса чужого над ней чувствующего это нелегко дается. Тот даже усмехнуться не может, но вспоминает невольно, как она недавно совсем этот аспект отношений отвергала категорично, а сейчас плечом на его надавливает зачем-то. Привстает слегка в попытке перевернутся, и он даже глаза непонимающе раскрывает, в её направляет, но поддаться решает, совершенно не замечая, как она отстраняется ненадолго, лишь для того, чтобы в считанные секунды сверху оказаться. Умащивается нарочито долго, чем того на действия призывающие провоцирует, он её ближе притягивает, и та сквозь слой одежды мужской и собственное нижнее белье поступательные движения совершает. Понятия не имеет, что дальше делать нужно, ибо картинки, которые она осматривала не особо внятные инструкции в себе не несли, или она попросту не удосужилась их прочитать. Потому все же с усилиями некоторыми обнажает себя в нижней части до конца, а после и к возлюбленному приступает с осторожностью некоторой. Расправляясь с моментом последним окончательно, она с аккуратностью присущей плавно головку члена эрегированного в себя вводит. Движения у неё совершенно другие, на мужские непохожие, куда более мягкие, обволакивающие что ли. Проникает глубже в лоно погружаясь, с глазами прикрытыми, ощущения от перемен весьма необычные, особенно от того, что это впервые не в квартире закрытой происходит, от чего она даже в момент весьма щепетильный назад оборачивается. Сопротивление внутренне все же перебарывает и во всю длину насаживается, руками на торс мужской облокачиваясь, чем контакт тактильный поддерживает. Изгибает спину слегка, и плавные движения совершает, на него посматривая сверху вниз, словно внешний вид спутника оценивая впервые, а после выдает задумчиво: — Это ж я теперь на районе могу сказать, что Турбо под меня лег? Он брови к переносице сводит, возмущенно головой качает в отрицании, пока девчонка ухмыляясь темп наращивает, в иную сторону преклонившись едва. Положение сидя принимает, на одну ладонь упор сделав, а второй её придерживая, в момент передвижения не запланированного, и она от действия такого смеется, чем партнера своего раздражает немерено, а возможно и намеренно. Впрочем, это неважно совсем, если учитывать то, что провокация срабатывает моментально, тот её за бедра сжимает сильно, стараясь контроль над положением перенять. Та не поддается совсем, от чего он воздействие это приостановить на миг решает, ладонями под платье девичье проникая, а после медлительно то стягивая вверх поднимая. Девчушка не противится совершенно, лишь руки приподнимает. Тот действо сие растягивает, наблюдая за тем как собственноручно тело девичье обнажает. Под желтым, мигающим светом тусклой лампы, что весьма паршивенько каморку освещала, девчонка, которая от процесса не отрывалась выглядела слишком ново. Живот не плоский, а скорее впалый напрочь, что у нормального человека изначально симпатию не вызывало, но он привык и к худобе её болезненной настолько, что кожа натянутая симпатичной казалась, как и шрамы на боку видневшиеся. Ряд ребер открыто просвечивался, от чего дистрофия ещё более ярко в глаза бросалась, иногда ощущение было, что если придавить её слегка сильней, то она сломается обязательно. Грудь с сосками вверх от возбуждения стремящимися она не скрывала, и под платьем до момента сего все проглядывалось, чему он по обычаю был недоволен весьма. Зато ту же двойку уверенную, что в некоторые дни и вовсе до тройки дотягивала, в ладони сжимать было приятно. Растяжек по всему телу присутствующих он не замечал, словно полосочек этих побелевших и не существовало вовсе, несмотря на то, что ей самой они глаза резали. Особенно выделялись на железах молочных, по её мнению субъективному, но то ли ему зрение в какой-то потасовке подпортили, толи он её недостатки даже в столь очевидном аспекте отрицал. Свет мигает все чаще, а он в неё всматривается, пока особа юная процесс контролирует полностью. Не помнит даже, в какой момент от мыслей, что ей поднабрать в весе стоит перешел к четкому убеждению, что остальным худеть надо. И не то чтобы он о ней мнения больно высокого был, скорее считал, что подходящая попросту, как влитая села, даже сейчас когда бедрами покачивала, словно в такт какой-то песенке незамысловатой. Пальцами сосок девичий скручивает до боли почти что, и она губу закусывает невольно от ощущений двояких. Ему на неё смотреть нравится, но касаться куда больше, он её притягивает рвано, с упоением в губы девичьи впиваясь вновь, на себя её укладывает, чем позой такой девчонке угол проникновения улучшает. На бедрах чужих располагается уверенно, и лишь движения круговые, поступательные совершает, когда суженый устами собственными в шею впивается. Узел внизу живота наконец завязываться начинает, хоть, и с задержкой непростительной. Движения она ускоряет. Кожа сухая краснеет невольно под натиском чужим и она даже пищит слегка, когда тот от поцелуев требовательных к укусам едва ощутимым переходит. — Валер, следы останутся, — отстранится слегка пытается, но выходит весьма паршиво, на уровне с тем, как она убеждает себя в том, что подобное ей не по душе. — На это и расчет, женушка, — обращение насмешливое по слогам растягивает, перед этим её слова повторяя. Слушать его желания особого нет, потому сама в уста чужие впивается, что занятием куда более приятным, нежели треп смешливый оказывается. Руки его по телу блуждают настойчиво, словно принудить к чему-то хотят, но её и принуждать не нужно, она сама лезет без стеснения. Ощущения новые по вискам бьют знатно, вольности подобные чем-то недопустимым кажутся по сей день, но она уже давно на рамки дозволенного внимания не обращает. Увлекаясь в процессе тактильном не замечает, как в действиях своих на него походить начинает, двигаясь так же настойчиво и резко, словно с требованием каким-то. Стенками влагалища узкого его полностью внутри ощущает, глаза закатывает невольно, и голову назад откидывает, когда мышцы лона сжиматься начинают, параллельно с тем как она вскрикивает рвано, ногтями своими в плечи чужие впиваясь. Испарина на лбу выступающая сопровождалась дрожью, словно она вновь в морозы страшнейшие покурить голая выперлась. Только сейчас и осознает, насколько же холодно в подвале этом на самом деле, когда ртом воздух хватать перестает. Спутник её в руках сильных стискивает совершенно по-другому, словно согреть пытается, не так как буквально минутой ранее. Девчонка вперед подается в него впечатываясь самовольно, когда тот по волосам проводит ладонью осторожно, будто спугнуть боится. Губами прикасается к макушке едва ощутимо, нетребовательно совсем, а после носом в копну девичью зарывается долго, момент растягивая. От неё несет куревом, тошнотворной «Охотой», которую она весь вечер в себя вливала, и домом. У неё аромат отталкивающий словно, но при этом родной до жути. Нравится ему вдыхать смесь сигарет и мыла хозяйственного, которым она голову намывает всегда, в том, чтобы столь близко её чувствовать нуждается. Хочется, чтобы она голову свою от плеча не отрывала, та хочется, чтобы она вся не отрывалась. Самого блевать тянет от мыслей подобных, но и хватку свою отпустить не может. Иногда её забыть и не видеть никогда было желанием весьма рьяным, иногда казалось, что она ему и не нужна вовсе, но когда кажется — креститься надо, даже несмотря на то, что он атеист убежденный, как и большинство других граждан советских. Нет, он все-таки её любит, даже такую противную и из себя выводящую, ему и нервотрепка эта по правде нравится. Обстановка сейчас по правде совсем другая, какая-то размеренная что ли, и она ему тоже нравится, особенно рядом с ней. — Ты очень красивая, — шепчет той, от чего по тельцу хрупкому мурашки проходятся, а может и не только от этого, ведь температура в подвале все ещё на приятную не тянет. — Знаю, — усмехается не в силах комплимент нормально принять. — Сука, — отвечает в том же тоне. — Ты кабель тогда, — фыркает. — Не, я теперь верный пес, — усмехается. Девчонка привстает слегка и носом собственным о его трется, поведение животное копируя, а после отстраняется сразу. Тряпки по каморке раскиданные на себя тянет медленно, словно одеваться и не особо хотела, а после сигарету закуривает с видом задумчивым. Её перемены настроения в глаза бросаются сразу, и ему естественно по душе не приходятся от слова совсем на, что она и рассчитывала изначально. Трогать ее не хочет, надеется все же атмосферу приятную сохранить, но совершенно забывает, что любимое увлечение его жены — игра на нервах супружеских. — Хорошее прощание вышло, — выпаливает глуповато в стену пялясь. — Че? — вопрошает тот, резко из положения полулежа привставая. — Ну, не могла же я не попрощаться, — о своем лепетать продолжает. — Ты вроде башкой вниз не падала пока мы тут были, — рявкает. — Да тебя, блять, по кругу пустят, дура, — напоминает вновь. — За что? — поворачивается на него ресницами хлопая нарочито часто. — Бля, не строй из себя хуй пойми кого, сама знаешь, — гаркает. — Я перед ней распинаюсь, сука, как додик какой-то, а она «прощается», — в пустоту заявляет. — Валер, я работающий человек, — проговаривает. — Это тут причем, блять? — хмыкает недобро. — Я не выбираю отправят меня в командировку или нет, — плечами пожимает. — Ты специально? — посмеивается истерически. Она усмехается бесстыдно, конечно, специально. У него ведь теперь и претензий особо насчет отъезда скоропостижного не возникнет. Поездку, что они с пацанами ещё до наступления восемьдесят девятого года спланировали отменять никак нельзя, но и у Марины скрыться не выйдет. Две недели на два дня не походят совершенно, и он с привязанностью больной какой-то способ её на другом районе отыскать найдет. Тем более имелась небольшая вероятность того, что если сказать, мол к девчонке пожаловал, то пацаны чужие пропустят, так же в кодекс гласил. Подставляться она не хочет, потому давно раздумывала над вариантами, при которых можно все в наиболее мирное русло обернуть. Забот у неё и без его скандалов предостаточно, к тому же, когда они отношения выяснять будут решает она, по крайней мере сего хочет очень. Волосы поправляет и все-таки на диван рядом с ним возвращается, ликующие. Теперь для него информация о командировке мнимой весьма радостной кажется, хотя, при другом контексте тот бы в штыки все воспринял наверняка. Сейчас же глядит на неё уже не столь злобно, как секундой ранее и ей от информации этой легче намного. — Ко мне иди, — указывает тот. — Зачем? — бровь вскидывает. — Прощаться будем. Губы вновь кривит, но в его сторону поддается все же, мысленно саму себя спрашивая, а стоило ли одеваться вообще? Впрочем, вопросы столь высокие её все ещё не волнуют. К нему тянется, с чувством собственного удовлетворения, как минимум по причине того, что тот действительно глаза на её отъезд закрыл по всей видимости. Прощание подобное навряд ли последним окажется, зато окончательным примирением в сей вечер станет, и она противится желаниям собственным не будет. Словно совершенно позабыла о установках старых, что громко голосили о том, что на рожон лезть не стоит. Хотя, она сейчас в совершенно другом направлении движется, что мужем именуется. Кажись, у них и хорошо все, если бы скрывать ничего не приходилось, но такое она раскрыть все ещё не в состоянии. Та и навряд ли такое состояние возможно в априори.