***
После мотора он ползет в гримерку, бросает свои бренные кости в ближайшее кресло и едва не стонет, прикрыв глаза. Всё тело болит и пульсирует. Хуже недомогания только чертова жажда, свербящая чуть ниже затылка, — как раз там, куда хочется надавить рукой, причем не своей, чтобы потом послушно опуститься на колени. — Сколько ты уже без сессий? — спрашивает Дима с порога. Антон, пьющий воду из бутылки, начинает кашлять. Сережа тяжело вздыхает, игнорируя сигналы СОС, которые посылает Арсений: мол, я тебя предупреждал, теперь сиди и расхлебывай. И вправду предупреждал. Но в ответ получил колкие словечки про сексизм — разумеется, сказанные назло, чтоб неповадно было лезть в чужие дела. А вот Диме похуй — Дима в эти самые чужие дела врывается с саркастичным «динь-дон», и срать ему на всякие интимности. — Давно, — скупо отвечает Арсений, пока под майкой носится табун мурашек. — Поконкретней. — Какая разница? Внешне Дима остается спокоен, но Арсений чувствует его нарастающую злость. Быть локатором хуево, но деваться некуда, сам виноват. Не проколись он с графиком, смог бы нормально держать границы. — Пытаюсь понять, не двинешь ли ты кони прямо на сцене. Сколько, Арс? — продолжает Дима. — Три недели? Больше? — Полтора месяца. — Сколько? — Сережа оборачивается к нему всем телом. — Ты совсем ебанулся? Даже Антон замирает, перестав вытирать толстовку, и пялится круглыми глазами. Дима качает головой а-ля «как же тяжело среди тупых». Арсений морщится, проглатывая «я в порядке» и «со мной всё нормально», чтобы не выставить себя еще большим дураком. Проебы бывают у всех, это понятно, — но он не все. Путь на сцену дался ой как нелегко, и опиздюлиться в том, что вырывал зубами, страшно. Особенно если уже опиздюлился по факту рождения. — Ты уверен, что выдержишь еще два мотора? — спрашивает Дима. Взгляд Арсения лижет его берцы (чтоб они, блядь, провалились), цепляется за бедра и бляшку ремня, ползет по застегнутой наглухо рубашке и, наконец, переходит к лицу. Скривить бы надменно губы, фыркнуть — справлюсь, не переживай, — но от гордости сейчас никакого толку. В затылке призывно колет, и он, не сдержавшись, опускает глаза. — Не уверен. — Помощь нужна? Голос не рокочущий, не соблазняющий и вообще лишен намека на флирт. Дима просто дает возможность не сорвать съемки, симпатия тут ни при чем. Это вполне логично. И неприятно. Арсений сглатывает, стараясь не принимать всё на свой счет. Ломка делает его слабым и слишком сентиментальным — это раздражает. — Да. — Серег? Брови взлетают под челку: ну ни хуя себе. О таком они не договаривались. — Я-то не против, но ниче не получится, — хмыкает Сережа, возвращаясь к телефону. Он не лукавит: после стольких лет дружбы трудно втиснуться в рамки сессий. Однажды они попытались, но в итоге чуть не подрались, потому что Арсений злился и не мог передать контроль, а причинение тяжких телесных (и словесных) — явно не тот результат, к которому надо стремиться. — Пусть лучше Шаст попробует. — Нет! — врывается Арсений, не дав Антону и рта раскрыть. На чужом лице мелькает обида, и он, стараясь смягчить, добавляет: — У него ж девушка есть. Дело, разумеется, не в Ире. Точнее, не только в ней. Из-за шипперства между ним и Антоном творится двусмысленный пиздец. — Она поймет. Мы ж ничего такого… — Сомневаюсь, — фыркает Арсений, решив не уточнять, в чем конкретно. — Я могу, — влезает Дима. — Если тебе это подойдет. На кончике языка зудит «неужели? а че ж тогда на Сережу стрелки перевел?», но Арсений игнорирует истеричную часть себя: дома настрадается, сейчас бы моторы нормально провести. — Подойдет. Они кивают друг другу и, не сговариваясь, смотрят на пацанов. Антон выгибает бровь: — Что? — Пошли, — Сережа хватает его за локоть и подталкивает к двери. — Сами разберутся, не маленькие. — Но они же не будут устраивать сессию, — тот смотрит из-за плеча, но Арсений делает вид, что не замечает. — С хера ли мы должны уйти? — Не дури, — обрывает Сережа, мягко выпихивая его в коридор. — Лучше, вон, девушке своей звякни. — При чем тут… Дверь закрывается, унося с собой конец фразы. Арсений шумно выдыхает: Шаст, ну ек-макарек… Молодой еще, глупый, не парится о последствиях. И Иру даже немного жаль: видно же, что не любит её ни хрена, бесится и сам не понимает чего хочет. Он слишком… ненадежный. Передать ему контроль было бы очень трудно. Дима медленно шагает вперед: то ли боится спугнуть, то ли не чувствует интереса. Однако от его взгляда по коже ползут мурашки, и Арсений невольно ведет плечами, хотя всё внутри умоляет опуститься на колени и свести руки за спиной. — Ты мне доверяешь? — голос тихий, но уверенный. Ноги предательски дрожат, сердце прыгает прямо в горло. Хочется ухватиться за стену, но она слишком далеко. — Арсений. — Да, — отвечает он сипло. — Хорошо. — Дима обходит его, даже не коснувшись, и садится в кресло. — У нас мало времени, но я сделаю всё, что смогу. Тебе станет легче. Арсений продолжает пялиться в то место, где Дима стоял пару секунд назад. Облизывает сухие губы. — Спасибо. — Развернись. — Это нельзя назвать полноценным приказом, но тело реагирует даже на такую подачку. — А теперь подойди ко мне. Ноги ватные, но он выполняет что велено и замирает в паре сантиметров от чужого колена. Берцы притягивают взгляд. Арсений смотрит на них так пристально, что почти чувствует, как ботинок давит на грудь, а лопатки прижимаются к полу. — «Светофор»? Он качает головой: раз нет никаких практик, стоп-сигналы ни к чему. — Хорошо. Тогда скажи, что тебе нравится? На что больше всего реагируешь? Открываться незнакомцам из приложений нелегко. Открываться коллеге, да еще и в разгар рабочего дня, нелегко вдвойне. Арсений молчит, подбирая слова, заставляя себя выдать хоть что-то, но в итоге поджимает губы и снова качает головой. — Это важно, — настаивает Дима. — Чем лучше я настроюсь на тебя, тем больше шансов, что мы нормально отыграем моторы. Моторы. Ну конечно. Он еле слышно фыркает и даже перестает пялиться на берцы. — Что это было? — Ничего. — Арсений. Недовольство врезается в виски — остро и неожиданно, — и он чуть не сгибается пополам. — Блядь, — Дима тянет к нему руку, но не рискует коснуться, — Арсюх… — слишком мягко и нежно, зато легкие вспоминают, как функционировать, и Арсений хватает воздух ртом. — Прости. Раньше они не контактировали в этом плане, косяков не избежать, просто он не думал, что чувствительность возрастет до таких высот. Пожалуй, не лучшее время, чтобы выебываться и смущаться. — Мне нравится… похвала, — хрипит Арсений, кое-как выпрямляясь, по-прежнему дыша через рот. — И когда… — голос пропадает, переходит на шепот, — когда по волосам гладят. Нравится… сидеть в ногах. Если ты позволишь. Дима откидывается на спинку кресла и смотрит на него снизу вверх, но взгляд всё равно давит-давит-давит, успокаивая и заземляя. — Сидеть… небезопасно, — говорит он с заминкой. — Здесь много людей. Я не хочу, чтобы тебя кто-то увидел. Верно. Такая репутация Диме на хуй не упала. Арсений кивает, стараясь игнорировать боль в груди, но последняя фраза таранит ребра и ведет по сердцу когтистой лапой. — Эй. О чем ты сейчас подумал? Новый отказ, скорее всего, вышибет из него весь дух, поэтому он умоляюще бормочет: — Не надо. — Арс. — Пожалуйста. Дима молчит. Арсений чувствует напряжение каждой порой. Размышлять о том, что из него никудышный саб, — прямая дорога к дропу, хоть у них и нет сессии как таковой. Губы шепчут против воли: — Жалеешь, что согласился? — Нет, — тот отвечает быстро, но спокойно, и опять подается вперед. — Я просто хочу, чтобы тебе было хорошо. — Из-за съемок? — Нет. — Тогда почему? — Потому что ты этого заслуживаешь. Удовольствие толкает прямо в лопатки, и он неуклюже валится на Диму, но в последний момент успевает вцепиться в подлокотники. — Прости, я… — Всё в порядке, — раздается возле уха. В нос бьет знакомый запах одеколона. — Ты молодец. Похвала абсолютно неуместная, но изнуренному телу плевать: оно звенит и само тянется к ласке, хоть и не имеет на нее никакого права. Арсений мысленно хватает себя за шкирку, как дурного котенка, и, совладав с руками-ногами, выпрямляется обратно. Дима обводит его внимательным взглядом. Спрашивает: — Ты хочешь, чтобы я тебя касался? Стыд опаляет щеки и сползает на шею, но Арсений всё равно кивает. — Нет, скажи это. В башке роем зудит «касайся меня, сжимай, управляй и надавливай, подчиняй, бери, я тебе доверяю», однако вслух он говорит: — Да, я… хочу. — Умница. В кончиках пальцев пульсирует, но, пусть никаких запретов не было, Арсений всё же не рискует двигаться. — Сейчас я ненадолго выйду, а ты останешься ждать здесь, в этом кресле. Хорошо? — Да, — отвечает он тихо. Когда они меняются местами, Дима наклоняется, чтобы заглянуть в глаза. — Посмотри на меня. Тут ты в безопасности, с тобой ничего не случится, — его тембр ровный и расслабляющий. — Считай до пятидесяти. Если я к тому моменту не вернусь, считай в обратную сторону, от пятидесяти до нуля. Ты всё понял? С каждой простой командой становится чуть легче. — Да. Вскоре еле слышно закрывается дверь, однако паники нет. Арсений погружается в подобие транса: вопросы, терзавшие буйную голову, постепенно исчезают, и всё внимание переходит на монотонный счет. На двадцати он забивает на свой промах, на сорока перестает думать, разочарован Дима или нет. Когда губы произносят «пятьдесят», взгляд клеится к двери — она по-прежнему закрыта. На секунду мелькает страх, но Арсений, уставившись в пол, бормочет «сорок девять, сорок восемь…», и напряжение отпускает. Дима возвращается на двадцати пяти. Арсений не смотрит: продолжает мысленно считать, — однако перед глазами появляются мыски черных берцев, а потом теплая ладонь ложится на его подбородок. — Подними голову. — В руках напротив бутылка с водой. — А теперь пей. Пластмассовое горлышко замирает возле губ. Он расслабляет челюсти и, подавшись вперед, открывает рот шире, чтобы через миг ощутить прохладу на языке. — Умница, — хвалит Дима под звук неспешных глотков. Большой палец слегка давит на челюсть, остальные согревают шею. — Ты считал, как я тебе и велел? Нет, не прекращай пить, просто моргни два раза, если да. Арсений дважды моргает. Ладонь смещается, чтобы зарыться ему в волосы и мягко царапнуть кожу на затылке. Глаза закрываются от удовольствия. — Молодец, — раздается сверху тихий голос, — ты всё делаешь правильно. Идеальный саб, верно?.. Ты привык во всём выкладываться на сто процентов, и я это вижу, Арс. Всегда видел. Внезапно чувств становится слишком много. Под веками копятся слезы, и он изо всех сил старается их удержать, но тщетно: они просачиваются сквозь ресницы и стекают дорожками по щекам. — Тш-ш-ш, всё хорошо. Бутылка исчезает, но Арсений продолжает сидеть в той же позе, зажмурившись и приоткрыв рот. Он не рискует облизнуть губы, которые стали мокрыми от воды, потому что полностью сосредоточен на Диме и его указаниях. — Я здесь, — говорит тот, обрамляя ладонями лицо, — я с тобой. Ты в порядке, слышишь? Повтори мои слова. — Я… — сипит Арсений, с трудом сглатывая, будто молчал неделю, — в порядке. Судя по свету, который падает на тонкую прослойку век, Дима подходит ближе. Его шаги абсолютно бесшумны. — Ты повторил не всё. Арсений выгибает брови домиком, потому что посыл слишком интимный, но всё же шепчет: — Ты здесь, ты со мной. И я… в порядке. — Так и есть, — отзывается Дима, поглаживая щеки и позволяя слезам цепляться за его кожу. — А теперь разведи ноги и слегка наклонись вперед. Да, умница. Опусти голову. Спустя пару секунд Арсений утыкается лбом в чужой живот. Пуговицы рубашки немного давят, от них наверняка останется красный след. Сейчас это не имеет значения. — Можешь обнять меня за талию или за бедра, как тебе удобнее. Арсений, особо не раздумывая, оплетает чужие ноги. Его пальцы скользят к нежным местам на внутреннем сгибе колен, а пальцы Димы зарываются в волосы и мягко массируют затылок. — Перерыв скоро кончится, — замечает он, но тревога, мелькнувшая белой искрой, исчезает под лаской рук. — Ты отлично справляешься, Арс. И я сделаю всё, чтобы так было и дальше. Арсений мычит и плотнее вжимается в рубашку, стремясь к теплой коже, спрятанной под слоем ткани. — Я дам тебе свой браслет и договорюсь с девочками, чтобы они его не снимали, — будешь носить до конца эфира. Я хочу, чтобы ты сосредоточился на нем, если почувствуешь себя плохо. Кивни, если понял. Кивнуть, когда пытаешься вплавиться в чужое тело, нелегко, но ему удается. — Умница. А теперь потихоньку возвращайся, ладно? Не торопись, у нас есть пара минут. Арсений опускает голову еще ниже — чтобы разлепить глаза и увидеть те самые берцы, которые стали всему виной. «Ага, пизди-пизди», — смеется внутренний голос, потому что знает: дело не в берцах и не в проебанных сессиях. Дело в Диме. — Мы справимся, Арс. Не переживай. Дима отдавал ему указания, поил из рук, хвалил и прикасался в нужных местах — это, конечно, не настоящая сессия, но её подобие. И этого действительно должно хватить, чтобы всё прошло как по маслу. Проблема лишь в том, что Арсению недостаточно.