Дело не в берцах

Съемки проходят… сносно.   Дима старается держаться ближе — насколько это возможно под объективами камер в полном зале людей. Его пальцы мимолетно ведут по спине — «молодец, отличная шутка», костяшки неслучайно задевают бедро, когда они стоят вплотную друг к другу. Стоит им переместиться на диван, и он тут же наклоняется к гостье, опираясь согнутым локтем на колено Арсения.   Это помогает. Второй мотор получается бодрее первого, ключи от каламбурошной возвращаются владельцу. Однако «Куклы» даются нелегко: Арсений чувствует тяжелый взгляд, который следует за ним, словно стрелка компаса за севером, и коннект с Антоном заметно слабеет. Чужие отпечатки горят под кожей, но это далеко не тот огонь, который хочется ощущать.   Не те руки. Не те указания.   Гостья постоянно норовит свести их лбами, плечами и бедрами: может, знает про «артон» и старается на радость залу, а может, просто видит это забавным. В чем бы ни была причина, её манипуляции раздражают. Арсений косится на браслет и молится всем богам, чтобы быстрее прозвучала отбивка. Правда, дальше вряд ли будет легче: впереди еще «Опоздание», которое грозит сбить его с ног, ведь Антон, исполняя роль сердитого начальника, начнет командовать налево и направо, — а сейчас не лучшее время для приказов.   Опять же… не от него.    Стас берет паузу и машет девочкам, чтобы поправили грим. Дима ничего не говорит, но Арсений и не ждет: Антону придется делать свое дело, они все это понимают. Быстрый обмен взглядами — «держишься?», короткий кивок в ответ, — и уже пора возвращаться под прицелы камер.   Мелькает шальная мысль, что Дима мог бы запретить отзываться на команды Антона. Не стал бы, конечно, но… мог. И Арсений покрывался бы потом и облизывал губы как сумасшедший, стараясь выполнить приказ. А сразу после этого их бы на хуй уволили, пока на фоне играло «Directed by Robert B. Weide». Ага, отличный план, десять из десяти.   Через пару минут Арсений обливается потом не в фантазиях, а наяву: Антон в образе босса беспощаден, и каждый его крик проносится током по позвоночнику.   — Так, Бантиков! — орет он, тыча пальцем. — Ты что мне тут выделываешься, а?! Иди смотри в стену. Жилеткин, рассказывай давай, чем вы занимались.   Взгляд послушно упирается в одну из колонн. Стиснув зубы, Арсений всё же косится на Сережу и пытается включить мозги, но в висках пульсирует, а над верхней губой собирается влага. Хорошо, что на нем плотный пиджак, иначе б сверкал мокрыми подмышками налево и направо. Еще немного — и его можно будет выжимать.   Антон выпадает из роли, виновато смотрит из-под волнистой челки, но Арсений едва заметно качает головой — «не смей останавливаться». Они доиграют эту ебаную сценку, иначе он перестанет себя уважать.   Однако чем дальше, тем тише голос самолюбия. Остается угадать последнее слово, но Арсений едва соображает и хочет простого человеческого уткнуться лбом в Димино бедро. Слава богу, тот уже не в берцах: для второго мотора им выбрали максимально всратые цветастые костюмы. Дима сам добивает формулировку, зал аплодирует и шумит, но Арсению не до веселья. Он спотыкается на ровном месте и чуть не летит носом в пол, но Антон хватает его за локоть.   — Готов упасть к вашим ногам, — коряво шутит Арсений, издалека глядя на гостью, и та наигранно смущается:   — Ну что вы, что вы!   Благо это случается после отбивки, не придется ничего переснимать.   Антон продолжает его держать, и они оба, не сговариваясь, смотрят, как пальцы сжимают синюю ткань пиджака. А потом упираются взглядами друг в друга. Антон мельком облизывает нижнюю губу, вдох получается прерывистым и сбитым.   — Шаст, — еле слышно бормочет Арсений, радуясь, что микрофоны уже отключили, — отпусти.   Тот кивает и убирает руку, но остается стоять на месте. Слишком близко.   — Не дури, — так же тихо просит Арсений, хотя всё нутро умоляет заткнуться и встать на колени.   Стас вырастает будто из-под земли.   — Антох, — зовет он с фальшивой небрежностью, — давай-ка на позицию, пора рекламу снимать.   Тот проводит ладонью по лицу, словно сбрасывая морок, и плетется выполнять работу. Арсений делает пару шагов и обессилено валится на диван. Об этом коротком моменте будут орать из каждого твиттерского утюга, а Стаса опять выставят злодеем, который, словно маньяк, гоняется с ножницами за любым проявлением «артона». Обычно подобное раздражает (не наезды на Стаса, а натягивание совы на глобус), но сейчас Арсений думает лишь о том, что Дима всё видел. Видел — и даже не подошел, будто ему плевать.   Всё правильно. Они просто коллеги, один помогает другому пережить съемки. Однако кукуха Арсения так не работает: она навязчиво шепчет, что он настолько никудышный саб, что даже временный Дом не хочет о нем заботиться.   Недостаточно хорош. Не заслужил.   Он напрягает челюсти и жмурится, пользуясь тем, что в лицо снова лезут кисточкой. Пальцы сами перебирают бусины браслета — Арсений, поняв это, злится еще сильнее. Мелькает крамольная идея снять браслет к чертовой матери, отдать его Диме и, задрав подбородок, гордо уйти в закат. Но это красиво только на уровне фантазий, а в реальности всё закончится приступом паники. Сверхчувствительность делает его слабым и зависимым, будто ему снова пятнадцать, и организм готов к первой сессии, а потому реагирует на каждого Дома — неразборчиво и остро.   Мысли о собственной никчемности знакомо толкают к дропу, а им играть еще один мотор, поэтому Арсений, натянув ментальные удила, меняет курс — буквально и фигурально. После прощания с гостьей он не идет в гримерку, а, попетляв в коридорах, выползает на улицу. Воздух морозный и свежий, помогает прочистить мозги.   С одной стороны, если б не Дима, уже б давно стало хуже. С другой — он ведь обещал помочь и на съемках, не только между моторами. В отношениях Антона и Арсения есть огромный слон, которого они оба считают элементом декора, и Дима прекрасно об этом знает. Однако он даже бровью не повел, когда произошла очередная двусмысленная херня. Ну и где его хваленая забота?.. Арсений тихо хмыкает: пиздеть — не мешки ворочать.   Он упирается локтями в ограждение на лестничной клетке и опускает голову. Пялится на мыски модных лоферов, надетых чуть ли не на босу ногу: подследники сползли с пятки, задник уже натер мозоль. Надо было зайти переобуться… Теперь получит люлей от костюмеров за слякоть на подошве. Снег почти растаял, превратился в грязное месиво, уродливое и серое, — идеальные декорации для страданий. Но сплин нарушается скрипом двери. Арсений не оборачивается: запах одеколона говорит сам за себя. Дима замирает обелиском за его спиной, тяжелый взгляд привычно сверлит затылок.   Они оба молчат. Злость с каждой секундой растет по экспоненте, покалывает в кончиках пальцев и копится остротой на языке. Воздух дрожит от напряжения — и Арсений дрожит вместе с ним.   — Зачем пришел?   Дима тихо хмыкает и делает шаг вперед. Копирует его позу, сложив локти на ограждении.   — Разве ты не этого хотел?   Выгнуть бы бровь, всплеснуть руками — «о, да неужели?» — но Арсений цедит сквозь зубы:   — Нет.   — Странно, — отвечает тот абсолютно спокойно. — Я думал, если человек прячется в курилке, куда каждые пару минут выходят люди…   — Не надо.   Дима замолкает, но продолжает наблюдать — внимательно и цепко.   — Что происходит, Арс?   — Не понимаю, о чем ты.   Сбоку раздается тяжелый вздох, и раздражение мигом отзывается где-то под ребрами.   — Арсений.   В животе закручивается узел. Еще немного, и откат ебанет с такой силой, что зазвенит в ушах, но злость на Дома — непозволительная и опасная — буквально единственное, что держит его в сознании.   Чертова ловушка Джокера: вечная мясорубка из страха, агрессии и потери контроля.   — Я пытаюсь помочь, — говорит Дима, и Арсений, не сдержавшись, фыркает:   — Хуево пытаешься.   Боль не заставляет себя ждать: она впивается в кости и вынуждает сгибать колени, хвататься пальцами за металлическую перекладину, чтобы не упасть. Диме не нужно его наказывать, он прекрасно справляется с этим сам.   Прохладная ладонь сжимает плечо, запах одеколона становится ближе и гуще.   — Не трогай, — шипит Арсений, ускользая из-под руки.   Дима хмурится, но оставляет попытки его утешить и вместо этого кидает взгляд в сторону двери. Затем снова смотрит в глаза:   — Ты нестабилен.   — Вот это новость.   — Пойдем, — он опять тянет руку, но уже в приглашающем жесте. Арсений косится на нее, как на ядовитую змею, готовую укусить в любой момент.   — Куда?   — Со мной.   — С точки зрения грамматики…   — Арс.   Ему злобно. И страшно, и тяжело, и хуево — как угодно, только не хорошо. И он знает, что всему виной собственные загоны. Трудно подпустить тех, кто хочет помочь. А когда это всё же случается, психика начинает видеть каждый крошечный изъян и раздувать его до невероятных масштабов, лишь бы оттолкнуть как можно дальше. — Иди сюда.   Они продолжают смотреть друг на друга, но ладонь, повисшая в воздухе, остается твердой — и Арсений, сдавшись, хватается за нее, как за спасательный круг. Дима больше не церемонится, сразу ведет их в коридор. Жизнь на площадке кипит, а время беспощадно утекает сквозь пальцы, и Арсений почти уверен, что уже пора готовиться к последнему мотору. Однако его тащат не в гримерку и даже не в общую комнату отдыха, куда забредают все члены съемочной группы, нет: Дима просто толкает одну из безликих дверей. Два комода, подвесные полки и торчащие из ящиков провода — таких комнатушек в Главкино вагон и маленькая тележка. Сюда в любой момент могут припереться люди, но не успевает Арсений озвучить свои опасения, как замок с глухим щелчком встает в пазы.   — Что…   — Нам надо поговорить. — Дима прислоняется спиной к двери и не сводит с него глаз. — Я хочу знать, что творится у тебя в голове.   — Всё нормально.   — Нет, нормально было полчаса назад, а теперь ты от меня шарахаешься. В чем дело, Арс?   К щекам приливает горячим — и от стыда, и от гнева, — губы пересыхают, а под веками становится влажно. Он раздраженно моргает, не давая слезам намочить ресницы.   — Ты не подошел, — Арсений ершится, как бродячий пес, который лает на любую помощь, хоть и отчаянно в ней нуждается. — Тогда, с Антоном… ты просто не подошел.   — Тебе хотелось, чтобы я это сделал?   — Ты… должен был.   — Нет, не должен, — спокойно отвечает Дима, будто Арсений не закатывает тупую истерику, а просто рассуждает о погоде. — Мы не обговаривали контракт, и я не имею на тебя никаких прав. — «Как и ты на меня» остается неозвученным, но вполне очевидным. — Я не могу отгонять от тебя других Домов, потому что не знаю, хочешь ты этого или нет. Особенно когда дело касается Антона.   Он с намеком выгибает бровь, и Арсений бесится еще сильнее:   — Чушь. Я всё ясно дал понять еще после первого мотора.     — Мне так не показалось.   — Это не моя проблема.   Дима снова выгибает бровь, потому что, разумеется, это их общая проблема. Он качает головой и говорит опасно тихим голосом:   — Не дерзи.   — Переживешь, — срывается с языка раньше, чем мозг успевает обработать мысль, но сожаления всё равно нет.   Желваки на чужом лице напрягаются, а глаза сужаются в прищуре.   — Я знаю, что тебе тяжело, но ты не можешь так со мной разговаривать, Арс. Не сейчас. Дима взывает к здравомыслию, но всё в Арсении стремится ужалить в ответ, наброситься и причинить боль, направить клубок хуевых эмоций вовне, потому что держать их внутри уже невыносимо.   — Да? — он обнажает зубы в надменной ухмылке: — Попробуй меня заставить.