***
Когда Вольфганга вызвали в покои Иосифа Второго, то юный гений закономерно удивился. Не то чтобы его не жаловали при дворе, просто… Не каждый день сам император желает тебя видеть по неизвестной причине. — Маэстро Моцарт. Я безусловно рад, что Вы начинаете оперу, но, понимаете, всегда есть «но»! Я бы хотел, чтобы эта опера была на итальянском и по всем итальянским традициям. Чтобы… чтобы душа трепетала! — император улыбнулся, снисходительно наклонив голову. — Но… я даже в Италии не был никогда! И не то, чтобы знаю язык, а тут мне даже Да Понте не помощник… — моментально взъелся немец, вскидывая руки. — Может, Вы Сальери попросите? Он же итальянец… Раздаётся стук. В проходе появляется уже упомянутый капельмейстер, на ходу кивает паре слуг. Мужчина занимает место рядом с Моцартом, сдержанно кланяется. От подведённых сурьмой глаз не ускользает некоторая нервозность Вольфганга, выраженная в поправлении манжет и запонок. — Богатым будете, Антонио, только про Вас вспоминали. А говоря о том, что поручить оперу я мог бы и маэстро Сальери, — я хочу, чтобы он немного поработал сверх обязанностей. Маэстро, за этим я Вас и звал. — правитель вдруг оживился, садясь в постели — Мне нужно, чтобы Вы поучили нашего друга итальянскому. А еще лучше — съездили с ним в Италию. В Леньяго, например. Вы ведь оттуда? — Ваше Величество, я… — Антонио бросил на коллегу настолько взмолившийся взгляд, что не знай Амадей контекста — подумал бы, что его здесь мучают. Итальянец чуть прервался, покусав губы. — Смею предположить, что маэстро Моцарт такого не одобрит. Верно, друг мой? Моцарт не замечает этой немой мольбы; может быть не понимает или старательно делает такой вид. В любом случае, чуть сощурив глаза, он переводит взгляд с Сальери на императора и обратно, затем улыбается как-то по-кошачьи. — Что Вы, маэстро Сальери! Вы окажете мне большую услугу, и я буду очень Вам благодарен, если Вы согласитесь. Буду должен Вам желание, если так хотите. Император довольно усмехается и смотрит на своего капельмейстера слегка туповатыми глазами и с такой же улыбкой. Моцарт, чувствуя себя уже менее некомфортно, оборачивается к Сальери, в глазах его азарт и какой-то вызов — ну же, попробуй теперь отказаться. Как будто ты сможешь противостоять слову императора, пусть сейчас это была скорее просьба, чем приказ. Всё ещё может измениться. Брюнет едва заметно вздыхает. Старается быстро усмирить все слова и мысли, которые, на самом деле, стоило бы озвучить немцу. Иосиф с нескрываемым интересом следит за развитием событий. — Всё, что я хочу, это закончить дела в Австрии. У меня два показа и четыре дирижёрства на месяц, в промежутке нужно заканчивать черновики и репетировать. Неужели настолько срочно нужна подобного рода командировка?.. — теперь мольба в тёмных глазах исчезла. Появилось превосходство. — Очень срочно. Потому что итальянский посол решил нагрянуть, а у нас как раз всего месяц на подготовку. Разумеется, всё оплачиваемо. От Вас требуется только знание Италии, языка и… понимаю, странная просьба, но будет лучше, если Вы вдвоем останетесь в Вашем, Антонио, поместье. В Леньяго. Так что можете уже сейчас предупреждать слуг, брата… и прочих. Но как будто Моцарта тоже стоило бы предупредить… Кажется, игра, которую он собирался выиграть, он проиграл с треском. Казалось бы, что такого в том, чтобы жить в одном поместье с человеком, который, вероятно, не упустит возможности подсыпать яда в еду или вовсе втупую задушить ночью подушкой?.. И правда, сущие пустяки, с каждым ведь случается. И то, что знание языка и страны у него примерно… никакое, не делает ситуацию лучше, а делает его буквально зависимым от Сальери — без его помощи он даже не сумеет купить еды или чернил. — Месяц на подготовку?! Ваше величество, это же нереально, ладно написать, но поставить, отрепетировать… — Вольфганг озвучивает мысли, кажется, обоих композиторов, вытаращивая глаза на императора и всплескивая руками. Иосиф, кажется, не совсем понимает композиторов, потому что буквально машет на это рукой и сообщает о том, что всё уже готово, осталось лишь их согласие. Конечно, скорее всего, являющееся чистой формальностью. Становится противно. — Давайте-давайте, уходите. Готовьтесь, собирайтесь там… Вечером за Вами пошлю. Коротко поклонившись, Моцарт круто разворачивается на каблуках и почти выбегает из кабинета, едва сдержавшись от того, чтобы хлопнуть дверью. Оказавшись прямо за ней, он со всей силы пинает стенку и тихо скулит от боли. Почему те, кто не разбирается в музыке, заправляют ей? Почему он так хотел помучить соперника, а в итоге сделал хуже только себе? Капельмейстер же оставляет попытки спорить. Ему дорог его пост. Сальери, сдержанно кивнув, удаляется следом, тихо закрывает за собой дверь. Негромко, совсем по-человечески, посылает красочное проклятие кому-то неизвестному, трёт переносицу. — Герр Моцарт. У Вас была одна задача: подыграть мне. Если Вам кажется, что перспектива провести с Вами месяц, — месяц! — в моём поместье мне очень нравится, то Вы ошибаетесь. — темноглазый страдальчески выдохнул, тихо шипя от гнева. Ему за это даже не доплачивают! — И не бейте стену, она ни в чём не виновата… — Мне очень нравится идея о дополнительной плате за срочность и бесплатной поездке в интересную страну. Это Вы у нас, герр Сальери, при деньгах, а мы бедные и такого себе позволить не можем. Он смеривает взглядом мужчину и как-то грустно смотрит на стенку, которую только что избил. Вздохнув, Вольфганг опускается на корточки и легонько гладит её, будто извиняясь, а потом встаёт и возвращает себе раздражённое настроение. Его, если быть честным, тоже абсолютно не привлекает идея жить с Сальери, мало ли, чем он там увлекается за закрытыми дверьми. Может, убивает людей и питается их кровью или проводит ритуалы, чтобы избавляться от конкурентов. Тем более они просто могут не сойтись в привычках! Ещё короткий взгляд, и Моцарт примирительно поднимает руки, отступает на пару шагов назад, надеясь, что в противном случае ему удастся сбежать. — Послушайте, всё было решено за нас, Его Величество бы всё равно отправил нас в этот ваш Лянго, что бы мы ни ответили. Так может… попробуем?.. — осознав, что это звучит так двусмысленно, он смущённо кашляет и протягивает одну руку для рукопожатия. — Поработать вместе, в смысле. — Ради Бога, герр Моцарт, не Лянго, а Леньяго! Я там родился, можно хоть чуточку уважения? — чуть замешкавшись, Сальери пожимает протянутую руку — Только пообещайте мне, что не развалите поместье за этот месяц, хорошо? Франческо, может быть, Вам такое спустит с рук. Я Вам этого не прощу никогда. Надеюсь, моя мысль ясна? Моцарт смеётся, про себя проклиная свою «великолепную» память. Ну надо же было сказать такое, ещё откажется… Спасибо какому-то невероятно хорошему, судя по согласию, настроению Сальери, которое заставило того пожать протянутую руку и согласится на эту авантюру. — Простите-простите, больше не буду. Мысль ясна, не переживайте, все ваши пылинки останутся на своих местах! Все ещё держа Сальери за руку, он переворачивает ладонь тыльной стороной вверх и оставляет сухой невесомый поцелуй. Отпустив руку, Моцарт спешит сбежать с места преступления, тихо хихикая. Странно, да? Ещё пару минут назад он был готов разнести до фундамента весь дворец, а сейчас, стоило отпустить одну маленькую шалость, уже настроение кардинально меняется. Это как в музыке, на то он и композитор… Сальери лишь чуть приподнимает уголки губ, смотря на сверкающие пятки. Впрочем, с одеждой Вольфганга, сверкал он весь. Итальянец придирчиво смахивает невидимые пылинки с сюртука. — Наглец. — хмыкает под нос маэстро. Он некоторое время стоит на месте, глупо потирая руку. Вскоре, собравшись с мыслями, фыркает и отправляется плутать по коридорам. Желательно, конечно, не нарвавшись на слуг, они бы не поняли его странно-приподнятое настроение. Ковёр скрывает и без того бесшумные шаги.***
Шагая вприпрыжку, будто попрыгунчик, Моцарт, уже продумывал, что же возьмёт с собой в... как его там.... Италию. Не особо он разглядывал, что движется впереди него, поэтому и заметить фигуру, которая шла прямо на него, очевидно, не мог. С разбега Вольфганг упал прямо на кого-то, сразу же отлетев после этого на пол. Как можно быстрее он встаёт, отряхивает вырвиглазно-розовый жакет и медленно оглядывает того, на кого напоролся. Ботинки на высоком мужском каблуке, тёмно-красная бархатистая ткань, белый парик и трость с крупной рукояткой собираются в графа Орсини-Розенберга, отчего Вольфганг непроизвольно вскрикивает. — Маэстро Моцарт, а Вас-то мне и надо! — тут же огрызнулся директор, подскакивая на ноги и перехватывая трость поудобнее, подбросив и ловко поймав где-то посередине. Тренировался специально, что ли... Каким бы снобом не был Франц, одевался он явно по последней моде. Каждая часть его наряда кричала о богатстве: от явно очень дорогой трости до золотых запонок с инициалами. Его парадный парик, возвышавшийся сантиметров на двадцать, выглядел не менее угрожающе, чем его лицо. Тонна пудры его раздражение не скрывала. Как жаль. А Сальери даже косметикой не пользуется, чтобы скрывать что-то... — Я прекрасно знаю о вашей "командировке", и намерен изменить исход событий. Вы сейчас же вернётесь в покои Императора... — граф, чтобы не быть замеченным, дотащил Амадея до собственного кабинета настолько быстро, что тот даже удивиться не успел. — ...и начнёте придумывать что угодно. Что заняты, что не можете поехать, потому что у Вас рыбка умерла. Сделайте всё что угодно. Но в Леньяго Вы не поедете. В дверном проёме мелькает чёрный сюртук, едва различимый в темноте. Сальери останавливается у двери, и незаметной для друга тенью проскальзывает в комнату, становясь у двери. Кивнув новоиспечённому попутчику, итальянец с интересом начал слушать продолжение тирады. — Вы этой поездки, Моцарт, не достойны. Лучше сойдите с дистанции, уступите место профессионалу. В конце концов, даже я не выдержу ваших издёвок над культурой этой страны! Что уж говорить о послах из самой Италии! — продолжал шипеть обозлённый, кажется, на всё и всех, мужчина. — Chaque chien est lion dans sa maison! Слышали когда-нибудь?! — Bonjour, Monsieur le Directeur... — вдруг подал голос Антонио, поправив брошь на шейном платке и скрестив руки на груди. На французском и без того глубокий голос превратился в мурчание, не иначе. Розенберг едва ли не подпрыгнул, тут же разворачиваясь. — Ah, Salieri... C'est juste toi... — лицо Франца мгновенно разглаживается, когда он выдыхает напряжение. Скорее рефлекторно он касается чужого плеча. — "Juste"? Ну, спасибо. То Вы меня выгораживаете, то "всего лишь Вы". Уж определитесь, герр Директор, на какой Вы стороне. — Сальери закатывает глаза, потом резко возвращает внимание на Вольфганга — Маэстро, оставьте нас. Вам, кажется, нужно собираться. И Моцарт, как под гипнозом, покидает комнату. Но это ведь не значит, что он собрался уходить! — Ну, давайте, Франц, ударьте меня. По Вам видно, что хочется. — Перехочется! Кому-то ещё в эту чёртову командировку ехать... — тявкает Орсини, судя по стуку, перехватывая трость. — Я хотел как лучше, Вы же знаете. — Очень лестна ваша забота, но угрожать Моцарту не стоило, мы тут все не в восторге. Это была единственная претензия? — брюнет выждал паузу. — Хорошо. Значит, я также пойду собираться. Прежде, чем юный композитор успевает ретироваться, дверь тихо щелкает и ему с размаху прилетает в нос. Сальери не извиняется. — Это Вас Бог наказал. Подслушивать, маэстро Моцарт, нехорошо.***
Моцарт опаздывает.
Нет, он не проспал, нет, не помогал какой-то бабушке, не завтракал слишком долго. Если быть честным, он вообще не завтракал, всё сидел и бездумно рисовал на листах, расчерченных под нотные станы. Рисовал розы и ромашки, рисовал какие-то яблоки или даже птиц. Переплетаясь с нотами, они превращались в причудливый орнамент, безусловно, красивый, но абсолютно бесполезный. За плотными шторами, которые он по детской привычке задёргивал перед сном, рассвет было заметить невозможно, а во времени Вольфганг потерялся ещё тогда, когда в первый раз обмакнул в чернильницу перо и вывел первый завиток. Внезапный тихий стук в дверь заставил его вздрогнуть и случайно опрокинуть на работу, стол и себя все чернила. Громко ругая все и вся, под встревоженные причитания одной из работниц, сбежавшихся на грохот, Моцарт начал срочно выпутываться из одежды, в которой намеревался поехать. Кажется, в паре моментов был явно слышен отчаянный треск порванных ниток... впрочем, сейчас это неважно. В чуть ли не панике он вылетает из дома, стуча себе по ногам чемоданом и надеясь, что сильных синяков не останется. И дело даже не в том, что могут пойти слухи о причине этих синяков, это банально больно и неудобно. К месту встречи он прибывает, опаздывая на минут десять. Ожидаемо, Сальери уже там, стоит себе. Чуть закатив глаза, Моцарт подходит к нему, тяжело дыша и со стуком ставя чемодан прямо на землю; приветственно наклоняет голову. — Добрый день! Простите грешного... ну что, едем? — Вольфганг улыбается, надеясь, что ему всё простят за красивые глазки. Хотя, тут уже нужна помощь магии, а никто из них ей не наделён, увы. Кажется, до конца поездки он не доживёт... Антонио цокнул, недовольно покосившись на попутчика. Будто он сам не пришёл полторы минуты назад и едва не был пойман за тем, как поспешно складывал вещи. — Я прощу вам эту оплошность, но впредь попрошу не опаздывать, герр Моцарт — итальянец, недовольно прищурившись, щелкнул часами на цепочка. Явно очень дорогие. — Десять минут, немного, но стояще. В глаза бросилось то, что он снял свой сюртук. Чёрная ткань теперь лежала на его руках. Под плотной верхней одеждой скрывались пышные манжеты идеально белой рубашки. Широкие рукава очерчивались чёрной жилеткой, блестевшей на солнце вышитыми узорами. Неизменно отглаженный шейный платок закрепляла чёрная сапфировая роза. — Сначала до Леньяго, а там я вас направлю, дорогу в жизни не найдете. — осторожно положив сюртук на сидение произнес Сальери, отсчитывая пару небольших купюр. Извозчик, присвистнув, доброжелательно кивнул. — День займет, милсдарь. Остановок же не будет? — Не будет, не переживайте. И мой вам совет, поменьше диалектов, тем более польских, тут таких легко могут подловить. — убрав кошель, итальянец закрыл за собой дверь. — Надеюсь, вы не настолько невыносимый попутчик.