Часть 1
Яркое солнце, пронзающее немецкие пейзажи: холмы, сады, здания, дворцы — все священные земли, находящиеся под охраной великого Бисмарка. Эти лучи так же играли в шторах, пускаясь в пляс с ветром и яркими зайчиками отдаваясь на лицах хозяев и гостей. На сей раз к Германской Империи навестили сами Великобритания с его, уже на тот момент, будущей невестой - Францией. Дама цвела и благоухала рядом с возлюбленным, заражая своим настроением всех окружающих её людей. А вот другая женщина, уже хозяйка дома — Австрия — со строгим, холодным и бледным лицом, накрытым вуалью, ходила рядом с мужем, не забывая показывать всю свою благородность, достойную австрийской принцессы. Её пронзительный алый взгляд заставлял войти в ступор даже англичанина. Сердце дамы уже не стучится в унисон с сердцем мужа, ведь она давно перестала трепетать над любовью, неся ее как крест, предречённый судьбой. А была ли вообще любовь? Кто знает. Но сейчас не об этом. Достопочтенные гости пришли не просто так, поэтому сразу после того, как читу поприветствовали, они завязали диалог. — Что же, где ваш сын, господин Вильгельм? — поинтересовался Грин, делая глоток свежесваренного чая. Он посмотрел на хозяина дома, искренне интересуясь, где был ребенок. Неужто он вообще, находится вне дома? — Ах, и не спрашивайте. Он вновь заболел, вон и сидит у себя. Пустить вас к нему я не могу, карантин, видите ли, — ответил Вильгельм, мягко улыбаясь. — Ох, бедный ребёнок, как же он так? Совсем один, только доктора и медсёстры...? Чем же он таким заболел? — взволнованно спросила Жозефина, боясь за больного так, словно она была матерью. Вильгельм замолк, углубившись в раздумья, пытаясь вспомнить то, что от него сейчас ждали. Правда скоро его мысли прервала жена, которая, видимо, оказалась раздражённой, то ли из-за ситуации, то ли из-за мужа, громко и четко промолвив: — Вирусная лихорадка, — сказала она, после чего добавила, — Снова заболел ею. — Разве он не переболел ею прошлым летом? Какой бедный ребенок!... — удивлённо спросила Гальяно, а последнюю фразу она тихо прошептала, прикрыв рот рукой, будто эти слова никто не должен был услышать. — Именно, — отрезал ГИ, немного нахмурившись, но под сверлящим взглядом Австрии он снова сделал спокойное лицо, тихо и тяжко вздыхая, — Этот юный отрок и недели не может продержаться, не говоря уж о восстановлении. Вечно больной, а учится когда? Это отродье даже пера в руках держать не может! — пожаловался Вильгельм, стараясь не повышать тон. — Ну-ну, что же вы так, господин Вильгельм, не горячитесь, — продолжал спокойно слушать англичанин, протягивая кружку собеседнику, — Уверен, это временно. Все бывает, не так ли? — теперь он более спокойным голосом "успокоил" накипевшую злость хозяина, которую он подметил. Вильгельм молча кивнул, снова натянув слабую улыбку. Он взял кружку горячего, ароматного черного чая, тихо благодаря его, после чего он не сразу сделал небольшой глоток напитка. А в это время Адель, находясь в неком ужасе от такой нелюбви к родному сыну, стала обхаживать глазами прихожую, сжимая в руках платье. «Как же так можно? Неужели они и вправду так безразлично и злобно обращаются к своему сыну, как к игрушке?...» — постоянно крутилось у нее в голове, пока дама сидела за столом. Внезапно взор привлекли тонкие пальчики, что держались за дверную коробку. Франция даже слегка вздрогнула, осознав, что все эти слова слышал юный наследник. Дама поспешила удалится отсюда, встав из-за стола, и неловко улыбаясь. — Pardon, я вынуждена отлучится... — извинилась она, немного кланяясь, и уже делая пару шагов к двери. — Хорошо, мои слуги проводят вас, — не возразил Вильгельм, провожая Жозефину взглядом. — Не стоит, я уже хорошо знаю этот дом... — отказавшись, дама решила добавить, — Спасибо большое. И вот, стук каблуков отдалился, после чего Адель вышла из комнаты, закрывая за собой дверь. Дама, развернувшись, моментально присела на корточки рядом с чадом, разглядывая эти немилые ей черты — мамины пронзающие душу глаза, тонкие и холодные пальцы и лицо мертвеца, покрытое пудрой, не скрывающей клыков. — Малыш, тебе не следует здесь находится.. Твой отец разозлится, если узнает, что ты выходил из своей комнаты, — довольно взволновано объяснила она, немного грустно склоняя голову набок. Мальчик молчал, глядя своими кукольными глазками на даму. Он ничего не ответил, а лишь молча протянул конверт с еле разбираемым немецким, который Франция, увы, не сумела понять. Пока же Республика разбирала почерк, вглядываясь в него, и изучая каждую чёрточку, Германский Рейх уже успел сбежать в свою комнату, понимая, что скоро его ждёт очередной приступ, да и врачам скоро вернуться придется. Гостья не посмела идти за ребёнком, осознавая тот факт, что поведёт она себя как последняя невежа, посеяв семя раздора между Великобританией и его другом. Дама только провела сочувствующим взглядом ребёнка, после чего она встала и вернулась в гостевую, предварительно передав письмо хозяину дома. Она сразу же отговорилась небылицой, что по пути встретила служанку, которая попросила ее передать письмо, а-ля сама спешила. — Извините за задержку.. — мадам присела на своё место, осторожно взяв Грина за руку, уже стараясь вернутся в прежнее состояние. — Что ж, думаю я могу сказать, зачем мы с Францией здесь. Да, дорогая? — Британия, почувствовав волнение любимой, сжал её ладонь в своей, грея. — Да, конечно. Могу я? — Жози, получив согласие, достала красивые конверты, и протянула их немецкой чите, — Мы хотели бы пригласить вас на нашу помолвку. Вы стали бы прекрасным дополнением к празднику, господин и госпожа. Я надеюсь, вы хорошо обдумаете наше предложение, и решитесь прийти, — с неким облегчением на лице вновь заиграла улыбка. Ее слова кивком подтверждал муж. Начались раздумья, потом веселые беседы, и невеселые... Гости общались с хозяевами дворца, да и те тоже немало поддерживали беседу для приличия. И лишь под вечер гости ушли, оставив за собой лишь письмо и, правда, неприятный осадок. Франция ещё долго будет думать над состоянием наследника этой семьи.. Кажется, что в её памяти навсегда отпечатается этот образ, эти синюшные и холодные, как лёд, руки. А теперь... Что же всё то время происходило в комнате мальчика? Начнём с того момента, на котором и остановились. Агидиус в порыве приступа забежал в комнату с раскрытыми нараспашку окнами, и начал откашливаться, попутно плетясь на кровать. Его тушка была немощна, и вновь испытывалась судьбой, дерясь за своё право на жизнь. Внезапно, не успев дойти до постели, парень с грохотом упал на пол, но он с тяжестью поднялся и лег на постель, уже более спокойно вздыхая.***
Недолго пролежав, Бисмарк неспеша встал с постели и подошёл к окну, опираясь на подоконник. Парень долго разглядывал давно известные ему картины родины, что только начала расцветать в своём прекрасном обличии. В такие моменты в голове проскакивала мысль о том, что люди недостойны такой красоты, раз не замечают её, занимаясь своей тленной рутиной. Ветер время от времени скользил меж волос и пальцев, пускаясь с ними в пляс, освежая бледные черты лица и тела, что дрожало от поступающих холодных капель пота. Немец никак не мог надышаться этим воздухом, налюбоваться пейзажами матушки-земли, каждый раз он замечал для себя всё новые детали. Однако, долго простоять тот, увы, не смог, ведь вместе с ветром приходил и холод, что заставлял тело оцепенеть, и в конце концов оторваться от чудесных видов в окне, вновь садясь на кровать в раздумьях, и укутываясь в одеяло. Как же ариец устал. Он устал от своей немощности, от бренного цикла, который уже давно не приносит ничего нового. Он уже ничего не хотел, он был готов отказаться от всего, лишь бы вырваться из этого порочного круга и самостоятельно вершить свою судьбу. Но не выйдет. Мальчику всего-то одиннадцать лет. Лето в самом разгаре, а пейзажи всё те же, ничего не меняется. Все же, сидя укутанным в одеяле на кровати, мальчику было есть чем заняться. Пока отец и мать не видят, он мог делать у себя всё, чего только душа пожелает. И действительно, было ему чем заняться! С каждым днём ариец всё больше читал, занимался саморазвитием, играл, рисовал, сочинял и строил... На данный промежуток времени Агидиус сочинял новую композицию для своего рояля, которую, скорее всего, никогда и никому не покажет, дабы избежать новых сравнений. «Никто не достоин слушать юного таланта!» — считал он. Тонким, еле видным почерком, парень выводил новые ноты, пропевая у себя в голове сочиняемый отрезок. И после достаточного, по мнению немца, количества проверок, он садится за рояль, неспеша поднимая его глянцевую крышку, и морально готовясь к очередным вопросам от невежественного в этой сфере отца по поводу того, что же за композицию тот исполнял. Моцарта или, быть может, Баха? В ответ на такие глупые вопросы мальчик всегда припоминал любое известное ему и малоизвестное остальным произведение. Наконец-то пальцы встали на нужные позиции, и из комнаты полилась музыка, которую Бисмарк сочинял не менее сезона, а посему играл почти без замешательств. Однако после того, как Агидиус кончил, он не поспешил радоваться идеальной отыгровке. Его непоколебимое лицо вновь хваталось за нотный стан, поспешно поправляя некоторые места, уже менее разборчивым почерком, в попытках угнаться за утекающей мыслью. И вот, уже исправленная версия поместилась на пюпитр. Не успел юноша начать, как в комнату зашёл заинтересованный отец вместе со своими друзьями. Тот в данный момент хотел лишь похвастаться своим ребёнком, которого ранее описывал не самыми лучшими словами. — Ох, что я слышу! Неужели мой дорогой сынок вновь взялся за рояль? Всегда знал, что у тебя к этому талант. Что же ты исполняешь на этот раз? — некой слащавостью спросил заинтересовано глава семейства, обращаясь к сыну. — «Rondo: Allegretto». Бетховен. Соната для фортепиано №8, — не переводя взгляда, с некой пассивной агрессией проговорил полукровка, внезапно почувствовав на своём виске непонимающий взгляд Великобритании, который знал, что это за соната и даже играл её ранее. Однако, англичанин даже не успел задать вопросу, как хозяин дома продолжил лелеять: — Ох, похвально, похвально... Что же, не будем тебе мешать, сынок, так держать! — с этими словами Вильгельм сам вышел, и вывел из комнаты гостей, даже не спрашивая того. После проследовало тихое дополненье, — Боюсь заразить и вас и себя, Грин. Пройдём, мы ещё не закончили, — отказывать хозяину британец не смел, а посему Агидиус вновь остался наедине. Лёгкие еле давящие на клавиши пальцы вновь забегали по регистру, создавая новую композицию. Звон от клавиш мешался со звоном в голове, не давая концентрироваться на мелодии. Так повторялось несколько раз, пока цесаревича не устроил окончательный вариант, который тот сложил вместе с карандашом и ластиком на своё место.Вечерело.
Немцу не оставалось ничего, кроме как сидеть на кровати, смотреть в окно и ждать, пока родители не проводят гостей. Рядом с постелью на тумбе лежали препараты и вода, выпить которые ребёнку, как всегда никто не напомнил. Неподалеку стояла книга Уильяма Теккерея «Ярмарка тщеславия» с бумажной закладкой, полностью оформленной в стиле рода, посреди которой гордо красовался герб семейства. Она была заложена примерно на одну треть всего объёма. Читать её сейчас вовсе не хотелось, ведь на сегодня вампир вдоволь насытился всей грязью окружающих его людей. Над тумбой висела подробная карта Германской Империи. Постепенно солнце спряталось за горизонтом, зажёгся камин, входная дверь захлопнулась и имение на минуту погрузилось в тишину. После в сторону комнаты послышались поспешные и тяжёлые шаги, услышав которые, у Агидиуса со вздохом пронеслось в голове «Снова...». Дверь отворилась и в помещение вошёл высокий силуэт. — Ну и что ты устроил на этот раз? Перед тем, как играть, лучше бы приоделся, а не ходил с голым торсом перед гостями! — возмущался Вильгельм, не успев даже зайти за порог. Сын ему же в ответ на высказывания, глянул своими бездушными глазами на отца, не желая даже разговаривать с тем. Не спеша, он встал с кровати и поплёлся за одеждой. — Не смей меня игнорировать! Если ты не мог одеться, то мог бы вообще не привлекать к себе внимания. А это письмо? Думаешь одна Франция заметила тебя?! Конечно нет! Это письмо даже внимания моего не стоит, настолько оно недостойно и скверно передано мне! — этими словами свёрток бумаги полетел в камин, сгорая вместе с наивными надеждами, — И одежду тоже не смей трогать. Для того, чтобы тебя одевали я нанимаю служанок, — ответ лишь шумный вздох, после которого тушка встала ровно, направив взгляд прямо на отца. — Не смей на меня так смотреть. Твои уловки пойдут тебе только на вред, они лишь раздражают меня меня, — взгляд не прерывался, будто мальчик уже и сам хочет, чтобы это всё закончилось пораньше, ведь итог будет всегда один. Этот взгляд действительно вводил в ступор даже такого агрессивно настроенного человека. — Почему мои лекции идут тебе мимо ушей? Неужели твоя тупая головка не воспринимает ничего, кроме боли?! — империя сделал два шага вперёд, ожидая ответа. Он перешëл на более строгий тон, и чуть ли не орал. — Нечего на зеркало пинять, коли рожа крива... — тихо проговорил мальчик, уже ожидая завершения. — Что ты сказал? Да как ты посмел, никчёмное отродье! — наконец последовал удар Бисмарка в щёку, а после несильный захват того за шею, — И в кого ты только такой пошёл.. — всё же император быстро остыл, отпустив сына. — Я не собираюсь марать о тебя руки, никчёмное отродье. Запомни: пока ты живёшь в этом доме, ты должен полностью слушать меня и только меня. С этими словами глава семейства быстро удалился, что-то шепча себе под нос. Он оставив сына наедине с разыгравшейся болью и гулом в голове. Его неимоверная агрессия доводила до скрежета зубов и до жуткой боли. Рейх терпел, ведь он знал, что ещё придёт час расплаты. Спустя пол минуты ножки понесли Агидиуса с пижамой в руках на кровать, где тот кое-как переоделся. Он сейчас ничего не хотел. В глазах виднелась безжизненная, подавленная ненависть ко всему этому дому, что, однако, смешиваясь с гулом, быстро пропадала. Парень не хотел забивать свои мысли кем-то столь неприятным, как отец. Взгляд вновь направился на окно. Ночь почти полностью поглотила рельефы, превращая утренние, кипящие жизнью пейзажи в ночные просторы, над которыми царствовал мрак и страх. Похолодало. Воздух уже не ласкался с телом, а всеми силами сковывал его, а потому ариец закрыл окно, снова прикрывая плечи одеялом. Готовясь к тяжкой ночи, Бисмарк взял керосиновую лампу, после чего зажёг её. Комната покрылась тёплым светом, отгоняющим кошмары и невзгоды. Однако, при этом вызывалось сильнейшее привыкание, которого мозг всячески старался избежать. Труба от камина грела комнату, а тёплый свет согревал душу, но недолго. Укутавшись в одеяло поудобнее, молодой хозяин потушил свет, впуская в свою комнату кошмары, он надеялся наконец побороть их, но, видимо, тщетно. Гул в голове постепенно перерастал в звуковые галлюцинации, а столь знакомая комната внезапно стала совсем чужой и неприятной. В голове беспорядочно пролетали мысли, а тело охватывал мандраж. Руки поближе сжались к груди в ожидании того самого монстра, что являлся не первую ночь. А самое страшное — это то, что он всегда рядом, где бы не был Бисмарк, куда бы не прятался, ведь этот монстр в голове его, в его сердце. Он являлся не только в голове, но и под кроватью в виде двух красных глаз, глядящих прямо в душу и жаждущих крови. А имя ему — Рейх. Именно он является отражением всех внутренних желаний, всех жесточайших мыслей, которые преследуют ребёнка с недавних пор. Именно он ждёт того самого момента, чтобы наконец выйти наружу и отомстить за обиды всему миру. И всё же бояться вампиру пока нечего, он контролирует его, забивая мысли саморазвитием. Правда... Разве оно не поможет этому монстру в дальнейшем стать сильнее? В любом случае это ещё не конец. Уже через час видений Агидиус Бисмарк выключился, не имея больше сил на то, чтобы подавлять этого монстра. На утро же, уже отдохнувший мальчик вновь продолжит заниматься тем же, что и раньше.