Часть 2
Тучное небо собиралось над Мюнхеном, окутывая город приятным запахом дождя, который вскоре увлажнит землю. Даже это не останавливало шумную суету, что старалась успеть сделать всё до начала дождя. И лишь птицы собирались низкими тучами, улетая в безопасные низовья и прячась в гнёзда. Природа будто готовилась пережить очередное сотрясение. Однако, ничего не останавливало карету на полном ходу, под звук ржания лошадей и свиста вожжей, неслась прочь, а вместе с ней и королевская семья, мирно поддерживая гробовую тишину в довольно узком, но изысканном помещении. Юный наследник ровной осанкой сидел у окна, рядом с отцом, читая сборник стихотворений. Глаза быстро метались по строчкам, выразительно читая их у себя в уме: «Куда несетесь вы, крылатые станицы? В страну ль, где на горах шумит лавровый лес, Где реют радостно могучие орлицы И тонут в синеве пылающих небес? И мы — на Юг! Туда, где яхонт неба рдеет И где гнездо из роз себе природа вьет, И нас, и нас далекий путь влечет… Но солнце там души не отогреет И свежий мирт чела не обовьет. Пора отдать себя и смерти и забвенью!» Малые капли забили по стеклу, отвлекая юного наследника. Он ловким движеньем рук закрыл книгу с ляссе на нужном месте, а взор устремился на стук: прекрасные пейзажи летели один за другим, словно плёнка проигрывалась перед глазами. Обширные равнины плавно перетекали в холмики, а после и в огромные хребты гор, за которыми прятался горизонт. Как же красива природа...! И наконец-то, скоро остановка. Скоро можно будет сойти с кареты и насладиться запахом росы, а заодно и пройтись по полю. Мальчик ещё долго мечтательно смотрел в стекло, пока его родители молча занимались своими делами, будто игнорируя друг друга. Впрочем, это даже и не волновало подростка, который, видимо, даже и не хотел смотреть на взрослых. Прибывшись на порт, Агидиус вздохнул полной грудью, разглядывая дневные пейзажи моря. Кажется, столь долгая дорога действительно того стоила. Но это не конец, впереди еще более долгая поездка в Петербург. Не успел немец хоть немного насладиться пейзажами, как его потянули вечно спешащие предки, которым было плевать на красоты вокруг. Их волновала лишь опасность, что может настигнуть в любой момент. Уже совсем скоро королевские особы водрузились на борт. Везде бегали матросы, что-то перетаскивая, чуть ли не сбивая хилого парня с ног. Да и в этой спешке чету успели встретить и проводить в их хоромы. Так и пролетели дни, когда в один чудесный миг немцы прибыли в величавый Петербург, построенный на костях крестьян и вояк Шведской Империи. Сейчас это никому не интересно. Всë же, не этим Империя славится, а славится она своей поразительной пафосностью. При этом факте, так же противоречит ему другой факт: удивительная бедность и отсталость. Сам глава государства понимал это, но выросший в рамках традиций разум не мог противиться им. Это так же было очевидно и сыну императора. Правда, цесаревичем себя не считал и отличался поразительной лëгкостью, и некой крастьянской, непозволительной для таких особ глупостью ума, простотой. Его любовь к родине преодолевала все рамки «высокой» жизни. Он переписывался с великими умами лишь на русском, а иногда и вовсе мог настоять на том, чтобы простой крепостной крестьянин ступил в дворянский чин. Такого себе не мог представить ни один член высшего класса. Поразительная доброта императора удивила своевольного мальчугана, который, кажется, и вовсе не мог править государством. В такое-то время было непозволительно растить ребëнка без требований, порки и прочих методов воспитания казалось безумством, что превратит ребенка в некомпитентного дворянина. В огромном дворце, в котором словно город кипел жизнью, вознеслись уверенные шаги, бряканье одежды, обвешаной украшениями. Это была уже известная немецкая чета. Правда, слышны были только движения главы государства, тогда как его жена и сын словно тень перемещались по длинным коридорам за отцом. Кажется, никто из этой троицы, кроме самого Вильгельма не жаждили встречи с императором. Наконец те дошли до нужной двери. Тихий стук раздался по залу, а вскоре дверь отворил слуга, приглашающий гостей в комнату. Перед глазами появилась великолепная картина: европейские люстры высшего качества, обделанные золотом, прекрасно компонировали с белоснежными хоромами, украшенными религиозными узорами, что были нанесены мастером своего дела. Дорогие шкафы и тумбочки, на которых стояли императорские презенты, лаконично переплетались с общим антуражем. На полу был постелен широкий и мягкий ковëр, привезëнный прямиком из Азии, а поверх него были диван и креслá, куда и пригласили немцев. Сейчас Российская Империя занималась не менее важными делами, соблюдая свой порядок. Агидиус с восхищением оглядывал хоромы, поражаясь тому, насколько сильно дорогие украшения могут отличаться между городами и странами... Родители же его были не столь впечатлены. В своëм веку они наблюдали многое, и этим их уже давно не удивить. Спустя продолжительное время ожидания дверь открылась, и через проход прошëл высокий, статный европеец, жене которого могла бы позавидовать любая принцесса. Его выразительный взгляд, светлые волосы и широкие плечи сводили с ума многих, но жене Вильгельма мужчина вовсе не пришëлся по душе. Она видела его насквозь, и там всë не так чисто и красиво, как на лице. Сын же еë был более поражëн, но ни одна складочка на лице не выдавала этого. — Добрый день, дорогие гости! Я приветствую вас в Петербурге. Простите за задержание, появились дела, требующие срочного решения, — объяснился РИ, присаживаясь на своë кресло. Он оглядел всех гостей, и взгляд его сфокусировался на мальчике, — Вы, должно быть, проголодались в дороге, я прикажу приготовить вам ужин. — Спасибо, не стоит, мы не голодны, — отвечал за свою семью Бисмарк, отмахиваясь. — Что же вы, не скромничайте! К тому же, приказ уже был подан, и деваться вам некуда, господа мои! — усмехнулся император, глядя на гостей, — А пока давайте приступим к делу. Слышал, вы хотите... Дальше пошли скучные политические разговоры, которые не приносили удовольствия даже собеседникам, не то, что сидящим рядом матери и сыну, что вынуждены держать себя в тонусе. Совсем скоро разговор прервал резкий подросток, который чуть не ввалился в помещение, и с легкой одышкой и забавной улыбкой на лице. И несмотря на то, что это ровесник Агидиуса, был он минимум на голову выше немца. Такой же красивый ребëнок, что и его отец, но его отличали тëмные, угольные волосы. А характером он был явно ни в отца, ни в мать: мальчик был скорее похож на непослушного слугу, нежели на наследника трона. И вот Михаил неспеша обошëл кресло отца, положив руки на спинку кресла. Он слабо кивнул гостям, а-ля «Здрасьте». — Пап, прикинь что сейчас случилось, — заговорило чадо на чистом русском, который вовсе не был похож на дворянский говор. Отца ничуть не смутил этот факт, и он сразу прервал разговор с Вильгельмом, обратив внимание на горячо любимого сына. — Да-да, Михаил? — улыбнулся сыну император, повернув голову в его сторону. Для немецкой четы такое поведение было верхом необразованности и неприличия. Как можно прерывать разговор ради своего отрока, не прогнав его прочь с глаз? Видимо, для России этот мальчик был дороже любых договоров и бесед. Ради Михаила империя была готов пожертвовать всем, хоть своими имперским характером, который так долго и упорно прививали ему с детства. А сын и вовсе не против, ведь никто, кроме как его отца не мог наказать неугодного. — Значит я пошëл на кухню, чтобы пожрать, беру, тяну тяпку к любимой булочке, а меня хвать за шкирдосину! И вон отсюда! — возмутился ребëнок, рассказывая историю. Моментами он усмехался, а другими недовольно хмурился, — Так и остался я голодным... Под взор подростка попалась ваза со сладостями, откуда он беспардонно схватил одну конфетку, вставая перед отцом, который не мог наглядеться на своë счастье. Члены другой семьи, хоть и знали русский язык на хорошем уровне, половины слов они не понять вовсе и не смогли. — Ну что же ты, Миша! Подождал бы ещë часик, пошëл бы прогуляться... Ты же знаешь, как повара не любят, когда деликатесы их трогают до презентации, — мужчина встал с кресла, и потрепал Михаила по голове, мягко улыбаясь ему в ответ. — Да знаю я... Мне просто так скучно, хоть вешайся! — парень в очередной раз обратил внимание на чету, которая в полном удивлении и непонимании смотрели на эту семейку. Агидиус вообще не понимал, почему отец и сын так хорошо друг с другом ладят, так ещë когда второй вовсе обнаглел, делая что-либо без разрешения первого. Сказать честно — ему было даже немного завидно. Хотел бы и Бисмарк так бессовестно и спокойно, без долгих терзаний в душе делать то, чего ему хочется. Но он не мог. — А это что за молчуны? Немые чëль? Немцы какие-то, хаха! Вы меня пардон, не серчайтесь, — пошутил парнишка, после чего он мигом же отчитался за выдуманную шутку. — Нет, не немые. Просто поражаемся вашей наглости, цесаревич, — ГИ мог позволить себе такие высказывания в сторону детей императоров, и не видел в критике и обзывательств ничего плохого. В этой истории такое было нормой, однако не для русской семьи. — Ой, немецкий! Реально немцы! Гутен морген, господа, хе-хе! — ничего не боялся Союз, обращаясь таким образом с Вильгельмом, и будто передразнивая его, от чего второй впал в глубокое удивление. Конечно, мальчик не понял и слова, сказанного гостем, а потому и не воспринял это как оскорбление, — Попрошу простить, но у нас принято говорить на русском, немецкого я знать не знаю. — Ох, Михаил. Думаю ты чуть перегибаешь палку.. — отец заботливо прогладил сына по спине, чуть шире и беззаботнее улыбаясь, — Попроси у них прощения, дорогой. — Эх, ладно. Извините меня пожалуйста за то, что не знаю я вашего великого языка, — снова иронизировал, закатывая глаза, ребëнок. После чего на лице появилась довольная ухмылка. — Михаил, — уже более строгим тоном повелел отец, убрав руку со спины мальчика. Он глянул на гостей,а потом снова на сына, — Знаешь... Поди пока к себе, у нас тут важный разговор. — Да-да, хорошо, Альф Фридештейн! — с той же ухмылкой ребëнок медленно поплелся на выход, подпевая песнку себе под нос. Он вовсе не жалел о своих поступках, да и жалеть не собирался, что ему сделают? — Разбаловали вы сына, Россия, разбаловали. Такого хамства я не видел уже долгое время, — возмутился Вильгельм, глядя на императора. Агидиус же за всë то время, которое наблюдал за цесаревичем, сменил на лице множество эмоций. В конце концов тот остановился на неком раздражении, сопровождаемом преогромной завистью. «Что он вообще из себя возомнил... Позорище! Меня бы давно уже убили на месте» — злился про себя немец. Вдруг злость сменилась на грусть. А ведь русского не ругают... — Прошу простить, таковы уж мои отцовские чувства. Не могу я своего ребëнка трогать. Лично прошу извинения от имени своего сына, будьте добры продолжить с того места, на котором мы остановились, — заглаживал вину сына отец, чем в принципе был доволен и император. А сынок его прослушал все, кроме второй фразы. «...Отцовские чувства. Не могу я своего ребенка трогать...» — повторил Бисмарк, заострив свой взор в пол. Стало только сильнее завистливее. Мальчику захотелось побыть на месте СССР, ему захотелось почувствовать такие же отцовские чувства, когда его будут искренне любить, ухаживать за ним, интересоваться им, в конце концов... Горло заболело от того, что мальчик стал держать слезы. Но лицо его не выдавало — ничего не дёрнулось на нем. Но как же сейчас болезненно дергалось сердце... — Хорошо, давайте. В следующий раз предупредите сына не раздражать нас, боюсь это может негативно повлиять на договор. — Как скажете, Вильгельм. И вновь скучные-прескучные, никому не нужные диалоги до самой ночи. Ночью чету накормили и провели в их хоромы, в которых те будут жить продолжительное время. С одной стороны Агидиус обрадовался, ведь он сможет налюбоваться новыми для него пейзажами из огромных окон. А с ними, может быть, и муза появится. А с другой стороны, ему стало плохо. Все это время он будет замечать, как его ровесник ходит счастливый, и как крутится вокруг отца своего он станет, никто его не остановит. РИ только обделит его ласковыми словами, он его погладит по спинке, взаимно обнимет, а потом отпустит того гулять или к себе в комнату. «Разве я такого не заслужил?...» — последняя мысль немца перед тем, как он заснет на мягкой постели.***
На следующее утро дворец опустел, православные слуги, увидев на календаре заветное воскресенье, поспешили отмаливаться в церковь, очищаться. Аристократия же тем временем направилась по своим, не требующим помощи, делам. Церковь им вовсе была не нужна: эти нудные монологи чтецов, что с радостью бы услужили дворянам в любой прихоти. Однако за детьми в этот день не было присмотра, возможно это и хорошо, ведь те могли наконец сделать все запрещëнные родителями дела. Вот и Агидиус решил воспользоваться ситуацией: он захотел проскочить во двор незамеченным. Лëгкими неспешными шагами немец прошëлся по прекрасным садам у огромного строения, и вот, найдя свободный от требовательных, ломких цветов, ровно высаженных кустов и соцветий деревьев уголок неприхотливой короткой травки, что ковром расстилалась вокруг одинокого деревца, мальчик решил прилечь. Взор его обратился на пушистые, мягкие облака, временами заслоняющие солнце, что тëплыми лучами огревало лицо, заставляя того жмуриться. В Германии всë было иначе. В Германии для мальчика была обыденна никому не нужная пасмурность, и тяжесть в воздухе, не улучшающая морального состояния любого немца. Хотелось бы Агидиусу чаще смотреть на такое простое явление, как ясная погода и прохладный ветерок, даже несмотря на проблемы со здоровьем. Этот миг затмил для немца все те года, пробытые в клетке. Он разглядывал каждое облачко, прикрывая личико рукой, и глубоко вдыхал чисто-свежий воздух, словно он сейчас кончится, и размышлял, чем же ещë может удивить его Российская Империя. Словно гром среди ясного неба послышался шорох от сапог, который заставил Бисмарка оторваться от сладостных мечтаний. Неожиданно для себя тот увидел не злого отца, а Михаила, который явно что-то хотел. В голове пронеслось: «Неужели он так и не нашëл себе занятие по душе?» Каждый раз, видя эту глупую улыбку, на душе у арийца становилось так неспокойно, будто у него только что отняли что то такое важное, необходимое для жизни, а в горле вставал ком несправедливости. Хотел бы когда-то и юноша улыбаться так же чисто и беззаботно, как делал это его ровесник. Хотел бы он родиться, пусть даже и в крестьянской, но свободной, наполненной любовью, семье. Увы, ничему из этого никогда не суждено сбыться. Вот наконец Михаил дошëл до нужного человека, так по-странному глядя на того, будто раздумывая, что бы такого сделать. — Так и знал, что тебе понравится наш сад! — говорил Миша, когда Бисмарк притворился, что не знал русского, смотря на первого недоумевающим взглядом, — Только не говори, что не понимаешь меня, — заметил Союз, изменившись в лице. — Verdecken Sie mir nicht die Sonne, —фыркнул немец, ожидающе глянув на нежданного собеседника. — Не понимаешь говоришь, да? Ну хорошо, — отрезал СССР, разворачиваясь. Рейх свободно выдохнуть, — Тогда пойду-ка я скажу твоему папе, что ты тут, — парень хмыльнулся, вскочив с места, тем самым не давая второму обдумать свои действия и понять, что русский делать этого не будет. — Стой! — резко вскочил Агидиус, на что моментально в ответ получил смешок. Миша остановился. — А говорил, что не знаешь! — возмутился русский, оборачиваясь. — Знаю я всë, прхосто говорхю плохо. — Даа, вижу, тебе будто зуб выбили, нерычащий ты наш.. — Какой? — подросткок не понял смысла в сравнении. — Ну, типо... Ой, не важно. Михаил, Миша, приятно познакомиться, — рука для рукопожатия дëрнулась в сторону немца, от чего тот невольно дрогнул, в непонимании глядя на ладонь. — Это что? — послышался недоверяющий голос. Немец метался своим взглядом то на цесаревича, то на протянутую руку. — Рукопожатие. Ну, знаешь, когда договоры заключают, — пояснил собеседник. — Договорх? — переспросил мальчик, недоверчиво делая два шагу назад, — Я не заключать с тобой ничего. Союз вздохнул, убрав руку обратно в карман одежды, странный вид которой аристократ заметил лишь сейчас. Простая, широкая рубаха, доходящая до колен, прикрываемых какими то ошмëтками, отдалëнно напоминающих штаны, а на ногах и вовсе были лапти. Одним словом - безумие! — Какой ужасный у вас гархдерхоб, Миша, — неким удивлением и лëгким отвращением разглядывал парень, не понимая, как только могло в голову прийти кому-то одеваться так безвкусно. И нравится ли ему такой стиль? — Вам следовало бы нанять другую няню, с более тонким чувством прхекрхасного. — Я одеваюсь сам, умник ты наш, —похвастался парниша, сложив руки на груди. — Порхазительно.. Тока вам с таким вкусом в конюшню, а не на улицу.. — тихо возмутился ариец. — Ну, я у себя дома, могу хоть голым ходить. — Ужас.. И все вы такие? — Не-а! Один я такой, на весь мир, прикинь! — снова пошутил русский, размахивая руками. После Союз засмеялся, но ненадолго. Успокоившись, он спокойно уселся у дерева, оперевшись о него спиной. Он стал думать над темами для разговора, вспоминая всë недавно произошедшее. Агидиус в свою же очередь не решился вновь лечь на траву, а потому он сел напротив собеседника, отдалившись от него на четыре метра, из-за чего разговор чуть ли не превратился в перекличку. — Слушай, твой отец хочет развязать войну, не слышал? —Тц... Глупости. Сейчас, когда Имперхия только появилась, ему нужны союзники, а не врхаги, поэтому я и здесь. — А если всë же развяжет? Что ты тогда сделаешь? — Ничего. — А ты не боишься пролитой крови? Повисла короткая тишина, которую разбавляла трель птичек. Пока Аги думал, не слишком ли это личная информация, эти слова по-настоящему заставили его задуматься, а может и вовсе осели уже где то в глубинных воспоминаний. — Я ненавижу крховь. Боюсь, — поморщился мальчик, все так же раздумывая над словами Миши. — Тогда почему бы тебе не остановить это всë поскорее? — Нет. Я не имею прхава. Не могу. — Почему? — удивился СССР, склонив голову вбок. — Он меня не слушает. Не хочу попасть под горхячую рхуку. — Ясно... Русский немного удручился, но одного лишь короткого взгляда на сладкие лучи солнца хватило для того, чтобы душа вновь пустилась в пляс. Душе немца тоже хотелось порхать и купаться в нежных лучиках славного солнца, однако крылья у той были отрезаны, а сама душа скована кандалами, храня в себе всю ненависть и другие чувства, а главное - монстра, что питался этими эмоциями. — Говоришь ты немец, да? Может скажешь мне, какого у вас там? Ты такой бледный, не боишься получить удар? — Ударх? — и снова немец не понял, чего от него хотят услышать. Какой удар? Что он вообще имеет в виду? — Да солнечный! Солнце голову напечëт, и все, сознание потеряешь. Садись в тенëк, — пригласил ровесник немца к себе, в тенек, хлопая ладошкой рядом по траве. Миша мягко улыбнулся. — Нет, — и вновь короткая пауза, — Слушай, ты прхишëл за мной издеваться? Я не хочу говорхить с тобой, отстань, сиди тихо. — Тц. Вот и буду. И действительно, следующие пол часа оба провели в тишине. Кто-то разглядывал природу, а кто мысли в своей головушке. Союз не хотел уходить чисто из вредности, да и тот чувствовал, что совсем скоро его приятель может действительно получить солнечный удар. Рейх же не хотел упускать момент, поэтому продолжал сидеть и наслаждаться природой, как в последний раз. Но вместе с этим он думал над многим. Но долго, кстати, ждать не пришлось. Вскоре арийцу поплохело и он решил вернуться в дворец, как бы не хотелось, а за ним вернулся и Миха, словно старший брат, наблюдающий за менее способным родственником, пока взрослых нет дома. Далее всë было спокойно: немца быстро привели в порядок, и на следующий день эффектов уже как не бывало. Все остальные дни протекли без особых происшествий, всë было так же нудно и скучно, как ранее. А по истечении недели чета покинула Российскую Империю. Теперь это место останется в сознании ребëнка лишь как воспоминание, не более...