Кость из птичьего крыла

Кто здесь самый главный анархист?  Кто здесь самый хитрый шпиён?  Кто здесь самый лютый судья?  Кто здесь самый удалой Господь? «Бери шинель», Гражданская Оборона Я высшей силой, полнотой всезнанья И первою любовью сотворён. Надпись над вратами Ада, Данте Алигьери, «Божественная комедия»

Лин На месте глаз у казненного перевертыша зияли два провала. Их выкололи, или влили в глазницы горячий уксус из чаши, или, быть может, вращали у глаз раскаленное железо, чтобы зрение меркло постепенно, — палачи бывали изобретательны. Даже больше глаз приковывали внимание раздробленные руки, привязанные вдоль горизонтальной перекладины креста, — распухшие, изогнутые под невозможными углами, бесформенные. Лин почувствовал, как к горлу подкатила тошнота. Двое других казненных — еретики или те, кто укрывал перевертыша — висели на своих крестах и еще не умерли. По крайней мере один точно был жив: поначалу он кричал совершенно нечеловеческим криком, который до сих пор отдавался у Лина в ушах, а потом просто глухо стонал. Но и стоны звучали все реже. Сам перевертыш был мертв, и скорее всего уже давно. Лицо его выглядело странно спокойным, мышцы успели расслабиться. Не его — её: перевертыш был женщиной. По лицу, наполовину в кроваво-черной запекшейся корке, пол нельзя было понять, но мертвая женщина для пущего позора была обнажена, маленькие острые груди успели покрыться красными волдырями от солнца. Женщина… Не все ли равно. Казалось странным присваивать категорию пола чему-то настолько очевидно и безнадежно неживому. Рука, лежавшая на плече Лина, казалась тяжелой, будто из железа, почти пригибала к земле. — Здорова ли ваша матушка? Лин понял. Погасил инстинктивный порыв снова повернуться к казненной, всмотреться в лицо: ведь Красный император именно такого порыва и ждал. Лин смотрел остановившимся взглядом в сторону, на третьего умирающего на кресте, не видя его, и думал: нет, император просто пугает его… если бы волосы мертвой женщины были такими же черными, как у Илифии, Лину бы сразу это бросилось в глаза… фигура у нее тоже была другая... Это никак не могла быть она. Да и не удостаивали простых еретиков чести быть ослепленными, не дробили им руки. Это делали только с перевертышами. Иса сломал себе пальцы и выколол себе глаза, чтобы не видеть Изнанку и не обращаться к черному двойнику, и тем самым достиг святости. Лин молчал. Ждал продолжения. И оно последовало: — Нелегкое у госпожи Илифии ремесло — держать бордели. Церковь такое не любит. Правда, тем, кто мне верен, многое позволено… И все же опасное это дельце. Где собиратели налогов и блюстители нравов не смогут подпортить жизнь, конкуренты и завистники дотянутся. Надеюсь, у вас хорошая охрана?  — Вы угрожаете убить Илифию? — уточнил Лин без удивления. Лицо императора Валерия сморщилось с легкой жалостливой брезгливостью, словно Лин ляпнул что-то не то в светской беседе, но он привык к подобным ляпам собеседников, да и вообще много от них не ждал. — Мы же не варвары — убивать тех, кто ни в чем не виноват. Если же суд найдет за госпожой Илифией какой грех… тогда, конечно, дело другое. Злые языки болтают, что она молится запрещенным богам. Но это, я уверен, грязная ложь. Воцарилось молчание. Они оба снова посмотрели на ряд крестов. Солнце палило нещадно, весь мир казался желтым, как плавящееся на сковороде масло. — Я вижу, вы навели справки, — сказал наконец Лин и с облегчением убедился, что голос у него не дрожит. — Но, видно, недостаточно хорошо. Илифия мне даже не родная мать, мы никогда не были близки. Мне нет дела ни до нее, ни до ее шлюх.  Он смог растянуть губы в улыбке и взглянул императору в глаза. Блеклые зеленоватые глаза, как мерзлое болото. Тот цепко всматривался в его лицо, выискивая признаки блефа. Не находил. — Я не из тех, кто беспокоится о других, Ваше Величество, — продолжал Лин. — Ни друзьями, ни родными меня жизнь не баловала. Если придумаете еще кого-то, кем мне можно угрожать, сообщите, я буду приятно удивлен. И еще… Он был уверен: Красный император не пришел бы сюда один. Скорее всего, за каждым движением Лина сейчас следят глаза лучников или арбалетчиков. Вон с того балкона, например, в сторону которого он очень старался не смотреть. И каждому его шагу сейчас вторит кончик стрелы, медленно поворачивающийся вслед, ожидающий только знака, чтобы сорваться с тетивы. — Может, вам интересно, может ли Архонт Мира Сего убить простого человека, не перевертыша, — сказал Лин скучным голосом. — Позволит ли это мне Бог. Пока что нашелся только один человек, который захотел это проверить. Это был мой отец, настоящий отец, это было еще до того как я попал к Илифии, и он сейчас мертв. Про это ваши осведомители тоже, наверное, успели вам рассказать. Не дожидаясь ответа, он отвернулся, практически чувствуя спиной, как пальцы императора подрагивают, не зная, сложиться в том самом условленном жесте или все-таки нет.  Он прошел пару шагов. Десять. Ничего не происходило. Запрыгнул на спину Сребробокому. Тишина над площадью дышала угрозой, но стрела между лопаток ему так и не воткнулась. Лин дернул поводья, надвинул на лицо лётный шлем. Сребробокий по спирали взмыл вверх. Площадь с тремя крестами осталась внизу и стала совсем маленькой, перед Лином распахнулось небо, огромное, вечное, непостижимое. Потом раздался гул — не свист стрелы, а звук тяжелого стрелкового орудия вроде баллисты. Сребробокого тряхнуло, мир перед глазами Лина перевернулся, и навстречу устремилась земля. Лин подскочил, хватая воздух ртом, словно рыба. Сердце ходило ходуном. Минуту он просто сидел на кровати, унимая дрожь, сбрасывая с себя остатки сна. Прислушался к звукам, что доносились с улицы. Звуками было цоканье копыт, громыханье ведер, скрип повозок, но в основном это была ругань. С одного конца улицы пытались друг друга перекричать двое зазывал, приглашавшие приезжих каждый в свой постоялый двор и на чем свет стоит поносившие заведение конкурента; с другой стороны доносились обрывки спора о цене лошади. Утро в Вечном городе никогда не бывало добрым. Голова раскалывалась так, что впору было вешаться. (По правде говоря, Лин пробовал. Но потолочные балки в покоях Архонта Мира Сего оказались хлипковаты). И головная боль не особо удивляла, учитывая количество выпитого вчера. Пол возле кровати устилал прекрасный мягчайший ковер, но Лина интересовал не он и даже не изгадившее этот ковер огромное пятно, а лежащая на полу бутылка, вокруг которой это пятно расплылось. Не вставая с кровати, он нашарил ее, встряхнул — на дне что-то обнадеживающе булькнуло. Он глотнул. Голова болеть не перестала, но по телу разлилось сонное, отупляющее тепло. Вот так. Он уткнулся лицом в подушку: может быть, удастся подремать хотя бы до полудня. Без снов. Но в этот момент на улице начал голосить знакомый Лину нищий, любивший изображать из себя юродивого. Под этот специфический аккомпанемент какая-то женщина неторопливо, обстоятельно распекала мужа: как следовало из ее замечаний, недавно купленный им невольник-писарь был не только бестолковым, но и безграмотным. Поспишь тут, как же. Лин спустил ноги с кровати и наступил на раскиданное на полу тряпье. Он накинул первое, что попалось под руку, взглянул в ростовое зеркало из бронзы. Там отражалось нечто крайне жалкое и помятое — впрочем, в недурном вышитом халате. Бывало и хуже. Намно-о-ого хуже. Он вышел на балкон. Прикрыл глаза рукой от солнца. Перед ним расстилался Великий Город, Мегало Полис — филигранное переплетение домов и крыш, колонн и арок в кайме фруктовых садов и серебристых тополей. В резких, почти полуденных тенях побелка зданий казалась голубой. Все это венчал, нависая над городом, огромный сияющий золотом купол Великого храма. Позади крыш, почти теряясь в дымке, вздымался силуэт акведука. А в самой дали — за роскошью дворцов и грязью лачуг, за суетой наводненных людьми улиц и форумов — блестело море и белели сотни парусов.  Единственное, что он не успел возненавидеть в этом городе — море. Лин вдохнул ветер, пахнувший йодом и солью.  Один из уличных мальчишек заметил его, воскликнул: — Глядите! Это ж сам Архонт!  Большинство людей на улице подняли лица к Лину, некоторые перекрестились. — Ставленник божий… Божественный юнец… Почтите нас проповедью, Пресвятейший! Лин оперся на перила, оглядел улицу внизу. Человеческий муравейник выглядел так же непрезентабельно, как и его собственное отражение в зеркале минуту назад. — Проповедь, господин Архонт Мира Сего! Про-по-ведь! — Бог мертв, — доверительно сообщил Лин слушателям, не заботясь о том, что халат сполз у него с одного плеча. — Он понял, что проку от него нихера, и решил покончить со всем этим. А если и нет, то его от нас тошнит. Если кто-то скажет вам, что Бог вас любит, плюньте ему в лицо. Никто никого не любит просто так, за здорово живешь. Пошевелите мозгами, это же свихнуться можно — любить таких, как мы. — Верно говорите, достопочтенный! Божью любовь надо заслужить! Но я исправно молюсь и жертвую церкви! — крикнул кто-то в толпе. — Бедолага, ты, похоже, совсем не вдупляешь. Молитвы — просто бубнеж старых болванов, а подношения ты мог бы с тем же успехом спустить в яму с дерьмом. Это ты-то заслужил Божью любовь? Ты свою рожу вообще видал? Тебя даже твоя мамаша не любит, — заметил Лин. С этими словами, махнув рукой на прощание, он ушел с балкона. Толпа внизу громко переговаривалась, обсуждая его выступление. Большинство сходилось на том, что афоризмы Архонта Мира Сего исполнены глубокого смысла, что он проповедует поиски Бога внутри себя и отрешение от слепого следования догматам. Впрочем, была и пара неодобрительных замечаний в духе: «Слушайте, ну это вообще уже», «Ты смотри, что делается», «Никак настали последние времена». Какая-то бабка дребезжащим голосом сказала с явным одобрением в голосе:  — Молоденький он просто, любит проказничать. Лин повалился на кровать. Голова никак не унималась. Боль ритмично пульсировала, словно кто-то пытался вбить в затылок Лину тупой кол. В дверь постучали, стук удивительным образом точно совпадал с ударами невидимого кола. Лин никак не отреагировал, и стучавший вошел, не дожидаясь приглашения, как делал всегда. Это, конечно, был Антипатр, пожилой распорядитель жилища Архонта Мира Сего. — Честно, не понимаю, чего вы хотите добиться, кроме того, что в один прекрасный день вас растерзает разъяренная толпа, — сухо сказал он Лину вместо приветствия. — Они даже не вслушиваются в то, что я говорю, — отмахнулся Лин. — Им достаточно слушать себя самих. И голоса у себя в голове. Старик принюхался.  — Вы что, пили? Сейчас одиннадцать утра…  — Пил. Что сказать-то хотел? — Вы будете завтракать? — Да, — обрадовался Лин. — На завтрак я изволю курицу, начиненную миндалем. Это было одно из самых сложных и долгих в приготовлении из известных ему блюд, но, против ожиданий, Антипатр брюзжать не стал. Вместо этого он рассмотрел Лина с ног до головы. Судя по выражению лица, восторга это зрелище у него не вызвало. С другой стороны, у Антипатра всегда было именно такое лицо.  — Хорошо, будет вам курица с миндалем. — Антипатр окинул захламленную спальню таким же неодобрительным взглядом, как до этого — самого Лина. — Я велю здесь прибраться. Хотя уборщикам, боюсь, придется заплатить вдвое… Это был не вопрос, поэтому нужды что-то отвечать не было. Старик добавил: — После завтрака оденьтесь прилично. За вами приедут. Вас хочет видеть Совет. — Я так понимаю, хочу ли я видеть Совет, мало кого волнует? — уточнил Лин и прямо кожей ощутил, как без того не слишком теплая атмосфера в помещении упала еще на пару градусов. — Вряд ли вы хотите, чтобы вас притащили туда силой. Не позорьтесь еще больше, чем есть, — хмуро сказал Антипатр и вышел. *** Через час после того, как Лин покончил с завтраком (впрочем, большинство горожан в это время уже успело отобедать), у его дома остановились занавешенные шелком носилки, которые тащили четверо слуг. — Ступайте, — сказал Антипатр. Снова оглядев Лина, он заметил: — Честно говоря, я ожидал лучшего. — Честно говоря, мне насрать, чего ты ожидал, — ответил Лин. Наставление «одеться прилично» он выполнил на самом минимальном уровне. У него не было намерения понравиться Совету — скорее уж наоборот. Однако он умылся холодной водой, голова стала гудеть намного меньше. Лин без особой охоты залез в присланный за ним паланкин. По дороге, морщась от тряски, он размышлял, зачем он мог понадобиться Совету. В Совете он знал только одного человека — Ксенофонта, главу церкви Единого Бога; по крайней мере, Ксенофонт был им в то время, когда страной правил Красный император. После его смерти в стране воцарилась такая смута, что и главой церкви мог теперь стать кто-то другой. Однако никаких новостей про перестановки в церкви Лин не слышал, да и домом Лина все еще занимался старик Антипатр, а именно Ксенофонт назначил его на это место (остальные слуги тоже, вероятно, были набраны по его указке), так что Ксенофонт, вероятно, все же умудрился удержаться на своей должности даже после смены власти. Они с Лином общались всего несколько раз, мало и формально. Из-за положения Лина они с Ксенофонтом были некоторым образом соперниками, хоть сам Лин этого совершенно не хотел. Он подозревал, что глава церкви его недолюбливает и охотно избавился бы от Архонта Мира Сего, если бы мог.  Про новую правительницу Бизанта, императрицу Валерию, он ничего не знал. Кое-кто роптал, что власть не должна была достаться женщине, но на то была воля самого Красного императора — он провозгласил дочку наследницей еще когда она была ребенком, а кто осмелился бы ему возразить?.. Скорее всего, императрица будет говорить с Лином о том же, о чем говорил ее отец. Вряд ли его ждет приятный день. Лин подозревал, что после беседы с Советом ему снова понадобится выпивка, и не одна бутылка. Одновременно с этими мыслями он рассеянно следил за тем, что выхватывали щели между занавесями носилок. Котел городской жизни кипел как обычно, переваривая торговцев, нищих, чиновников, проституток. Лишь один раз нечто привлекло взгляд Лина настолько, что он даже раздвинул занавеси. Это была крупная надпись «ГЕЯ», размашисто намалеванная на стене чем-то темно-красным. Рядом несколько служителей порядка заворачивали в ткань нечто ростом с человека, и лужа на тротуаре того же цвета, что и надпись, не оставляла сомнений в том, что именно было использовано в качестве чернил. Под словом «ГЕЯ» был какой-то текст поменьше. Лин всмотрелся. «Крылатые и зрячие дети мои! — было написано на стене при помощи того же багряного вещества. — Вы страдаете, пока наши угнетатели царят над этой землей. Обещаю: скоро их ложный бог падёт, и ваши муки прекратятся. Протяните руку помощи своим братьям и сестрам. Объединяйтесь и убивайте наших мучителей без жалости, как нет жалости у них, когда они ломают нам крылья и ослепляют нас. Но им не отнять у нас свободу и способность видеть истину. Помните: они боятся нас, потому что знают, что мы сильнее…» Дальше Лин прочитать не успел — слуги унесли его паланкин дальше по улице. Рядом с надписью и телом скопилось несколько зевак, но не слишком много: убийствам на улицах Великого Города никто не удивлялся, да и в одержимых разного рода недостатка никогда не было. Разве что раньше, при Красном императоре, сторонники Изнанки и старых богов вряд ли осмелились бы призывать к бунту так открыто. Видно, новая правительница Бизанта внушала людям куда меньше страха. Но Лин недолго размышлял о настроениях в народе, паланкин уже поднесли ко дворцу. Как только Лин оказался на твердой земле, один из носильщиков паланкина сказал, поклонившись: — Я предупрежу господина, что вы прибыли. Подождите здесь, пожалуйста, сейчас вас встретят и проведут в нужное место. Носильщики удалились, и Лин внезапно оказался в одиночестве. Это было так непривычно после последней пары лет, что его первым порывом было броситься куда глаза глядят, в ближайший переулок, на какие-нибудь задворки, спрятаться… Но далеко ли он убежит? Ну, знак на лбу можно прикрыть. Но все равно Лина будут искать тщательнее, чем любого другого человека в империи, а любого, кто осмелится дать ему приют, ждет расправа. Бежать в другие края? Это можно: за его одежду можно выручить неплохую сумму, на дорогу хватит. Но куда? И — дальше-то что? От себя не спрячешься. А может быть, он просто успел привыкнуть к неволе, как птица, которая никуда не полетит, даже если отпереть ее клетку?.. Где-то минуту Лин постоял у дверей; никто не торопился его встречать. Потом ждать ему надоело.  Дорогу в комнату, где заседал Совет, он помнил хорошо. Он прошел через несколько залов и коридоров, ему было любопытно, остановит его кто-то или нет, но никто не осмелился. Большинство людей, которых Лин встречал по пути — и знать, и слуги — задерживали взгляд на знаке на его лбу. Многие взгляды были восхищенными, другие — скептическими или изучающими, некоторые — откровенно недружелюбными. Лин старался не обращать на это внимания, шагая по дворцу с видом холодного равнодушия. Когда в конце коридора показалась тяжелая двустворчатая дверь из темного дерева, он, сам того не желая, замедлил шаг и стал ступать бесшумно. Так просто практичнее, недовольно подумал он, поймав себя на этом; Лин не хотел признаваться даже самому себе, что вид этой двери будит у него не лучшие воспоминания. — …За этим столом не просто так девять кресел, — сказал Красный император, положив руку Лину на плечо. — Одно из них всегда занимал Архонт Мира Сего… Лин оглянулся по сторонам, убеждаясь, что его никто не видит — нет, все в порядке, в коридоре кроме него никого не было — и прижался ухом к двери. — …распутник и нечестивец, — услышал он. Кажется, это был голос Ксенофонта. Значит, Лин не ошибся, брюзгливый старик все еще был главой церкви. — Он вытворит какую-нибудь дичь и испортит все дело. — Точнее и не скажешь, — согласился с ним другой мужской голос. — Кто вообще это придумал — ты, Патрокл? Или ты, Велизарий? Ты иногда слишком далеко отрываешься от земли в своих фантазиях. Твоя идея пустит под откос все переговоры. — Предложи тогда идею лучше, Деметрий. Может, ты хочешь поехать сам? — Деметрий нужен здесь, — произнес молодой женский голос. — Ни я, ни город не сможем обойтись без эпарха даже на один день. Я не могу рисковать никем из вас — именно поэтому мы и обсуждаем то, что обсуждаем. — То есть мы все-таки говорим о риске? — быстро спросил тот, кого назвали Деметрием. — Вы не доверяете Ардаширу? — Я доверяю Ардаширу полностью, — твердо сказала императрица Валерия (это, без сомнения, была она). — Ему мир даже нужнее, чем нам.  — Однако не стоит забывать, — добавил мягкий пожилой мужской голос, — что и среди бизантийцев, и среди арья немало противников мира… — В голос влилась капля угрозы: — Какое счастье, что хотя бы среди присутствующих их нет. Мир с арья? С перевертышами, с еретиками?.. Лин не верил своим ушам. В разговор вклинился голос женщины средних лет: — Я уже предлагала: пошлем Кассиодора. Он — моя правая рука, все, что я знаю про казну, знает и он, или почти все. Он сможет провести переговоры как следует, и… я его бесконечно ценю, но… Я хочу сказать, страна все-таки не развалится без него, если что-то пойдет не по плану. Женщине возразил еще один голос, молодой и бодрый: — Кто такой Кассиодор в глазах арья? Князь Ардашир написал, что отправит представителей от каждого клана и кого-то из своих ближайших советников. Мы должны послать кого-то не менее значительного, чтобы убедить их в серьезности наших намерений. — Можно подумать, эти варвары что-то понимают в наших чинах… — прогрохотал голос, оставивший впечатление мощного, грузного мужчины. — Князь осведомленнее остальных, — это снова был пожилой мужчина с мягким голосом, что прежде говорил о противниках мира. — Я бы даже сказал, что он пишет как хорошо образованный человек. — Скорее, он заставляет составлять письма кого-то из пленников-ромеев, — скептически заметила женщина. — Так или иначе — насколько мы с императрицей видим по переписке — в нашем государственном устройстве они кое-что понимают. По крайней мере, достаточно, чтобы увидеть, что к ним отправили человека, у которого нет полномочий принимать серьезные решения. — Какие решения? — вспылил мужчина с грохочущим голосом. — Все уже решено. Мы не будем всерьез обсуждать передачу Выжженных земель! — Я снова напомню, — сказала женщина постарше, — что эти земли так истощены войной, что в ближайшие годы принесут одни расходы. Отдав их варварам, мы можем выторговать многое, это куда разумнее, чем отстраивать разрушенное… И это еще самый удачный вариант будущего; а ведь есть еще тот, где разрушенное придется отстраивать снова и снова, а заодно продолжать лить доспехи, ковать лошадей, вялить мясо на армию в пятьдесят тысяч мечей… — Нет, — быстро возразил молодой голос императрицы, — нет, это не обсуждается. Ты совершенно права, госпожа Андромаха, но люди этого не поймут и не простят.  Тот, кого в начале разговора назвали Велизарием, подтвердил: — Земли отдавать ни в коем случае нельзя. Но князь Ардашир, хвала Гере, настроен мирно. Я уверен, он готов к компромиссу. — И я так думаю, — согласился старик с мягким голосом, — и София тоже, она даже вызвалась поехать туда. Я так уверен в успехе, что даже не боюсь за нее, хоть и люблю ее как дочь. Вы все ее знаете; я многие наши дела обсуждаю с ней. Она кажется мне хорошей кандидатурой для переговоров: она знатная патрикия. В конце концов, она моя внучка, внучка великого логофета. Деметрий после недолгого молчания буркнул: — Лучше уж София, чем Архонт. Она умна, хорошо понимает положение вещей. Но будут ли арья говорить с женщиной? — Как я успела понять, арья уважают женщин даже больше, — сказала императрица Валерия с явным удовольствием. — Хорошо. Итак: София… Кассиодор… И все же этого недостаточно. Вместе с ними должен поехать и кто-то из Совета... — она сделала паузу, — …или Архонт. — Аресовы яйца!.. Поверить не могу, что мы всерьез это обсуждаем, — с отвращением сказал мужчина с грохочущим голосом.  — Попрошу так не выражаться в присутствии представителя Святой церкви! — возмутился Ксенофонт. — Я бы сказал, что не буду, но ты меня знаешь, — хмыкнул мужчина. — Сама мысль, что этот никчемный пьяница сможет нам помочь… Императрица сказала: — Может, он и пьяница, но он единственный человек, который смог сказать «нет» моему отцу. — Положим, это просто домыслы… — заметил Велизарий. — Вы же не верите в ту старую байку про убитую волшебную птицу, что ходила в народе? — оживился молодой мужчина, чье имя до сих пор ни разу не всплыло в разговоре. — Ну, это — нет… Люди не летают на птицах.  — Полагаю, люди людям рознь. Как и птицы, — сказал старик с мягким голосом, занимавший, как выяснилось, должность великого логофета, второго после императрицы человека в стране. — После того как нашли нового Архонта, ход войны никак не поменялся — можно сделать определенный вывод. Или вы думаете, Красный император отказался бы от такого оружия? — Или наш Архонт не просыхал ни на день и даже не понял, чего император от него хочет, — хохотнул мужчина с грохочущим голосом. — Не будь большим кретином, чем ты есть, Константин. Кто-кто, а император Валерий умел доходчиво все объяснить даже последнему пропойце, — сухо сказал Велизарий. — А вы вообще уверены, что божественность Архонта Мира Сего — не миф? — продолжал молодой мужчина. — Что император хотел такую силу — в это верю. Но я, знаете, тоже много чего хочу… Не думаете, что парень просто, ну, ничего этакого и не умеет? — Юлий, прошу не богохульствовать, — холодно сказала пожилая женщина, которую императрица назвала Андромахой и которая, видимо, отвечала за казну. — Знаете, это очень… обнадеживает, что молодежь считает Архонта мифом, — тихо, вкрадчиво сказал Велизарий. — Это значит, мы живем в благополучные времена. Благодарите Бога, что вам не довелось увидеть в деле Гектора, которого еще называли Марионеткой. Арья в свое время познакомились с его божественностью довольно близко. — Я знаю, что Марионетка — не миф, — стушевался Юлий, — мой отец сражался с ним бок о бок. Но новый Архонт… Да вы же его видели. Знаете, что о нем говорят. «Святой из борделя»... — Именно! — обрадовался Ксенофонт. — Мне с первого взгляда стало ясно: Бог от него отвернулся. — Тогда бы на нем не было знака, — возразила Андромаха. — Да ворон бы побрал этот знак!.. Послушайте, мы говорим не о том, есть ли у него какая-то реальная сила, — с раздражением сказал Велизарий. — Вам не насрать, отвернулся от него Бог или нет? Если это как-то поможет переговорам, я готов своими руками нарисовать на его лбу этот дурацкий знак…. Господи, прости меня, грешного, — поспешно добавил он. — Что умеет Архонт и что с ним делать, можно обсудить на следующем совещании. Давайте решать проблемы по очереди, — согласилась императрица. — Пока что хватит того, что он будет просто… присутствовать. Быть Великим Архонтом. Лин за дверью постарался собраться с мыслями.  То, что его собирались использовать, Лина не удивило и не оскорбило. То, что его собирались использовать из-за его бесполезности — вот это было что-то новенькое. И — вот это было страннее всего, — его собирались использовать для благого дела. В принципе, Лин был не против. Он увидел тут хотя бы шанс поторговаться за свое положение, а хуже, чем сейчас, оно вряд ли могло стать. (Могло, еще как могло, — услужливо подсказала ему память, но Лин велел ей заткнуться). Словно услышав его мысли, Деметрий спросил: — Почему вы вообще уверены, что он захочет помогать нам? Если бы можно было просто опоить его снотворным... — (Лин вздрогнул). — Но для участия в переговорах все-таки требуется его сознательное сотрудничество.  — Думаю, он будет несказанно рад получить чуть больше свободы, чем сейчас, и согласится на все. — Подумав секунду, Велизарий добавил: — Хотя бы видимости свободы.  — А еще придется посвятить его в детали, — продолжал спорить Деметрий. — Думаете, мальчишка, выросший в борделе, много понимает в политике? Вряд ли он даже умеет говорить связно и прилично.  — Его так называемые проповеди — отборная площадная брань, — подвтердил Ксенофонт. — Ерунда! — отмахнулся Велизарий. — Переговоры будут вести Кассиодор и София, Архонт даже рта не раскроет. От него надо только одно — побыть лицом государства. Впечатлить участников переговоров своей божественностью. — Честно говоря, выглядит он не очень… впечатляюще, — проворчал Деметрий. — Что вы думаете, Ксенофонт? — спросила Валерия. — Вы видели его чаще нас всех и знаете ближе. Он способен быть достаточно убедительным? — Ну, он более или менее убедителен, — с неохотой признал церковник, — если проведет хоть один день без бутылки. И даже эти его богомерзкие выступления… Народ слушает их. — Это правда, — подтвердила Андромаха. — По крайней мере если судить по тому, сколько денег приносит продажа портретов Архонта. — Вот видите? — обрадовался Велизарий. — Надо просто проследить, чтобы мальчишка был трезв и прилично одет.  — Ну, я мог бы послать с ним Антипатра, — вяло уступил Ксенофонт. — На несколько дней он удержит этого беспутника в узде, если Бог даст. — Кстати говоря, куда запропастился Антоний? — пробормотал великий логофет. — Он уже должен был привести Архонта сюда… Деметрий все не унимался: — Я продолжаю думать, что идея ужасная. Зуб даю, это самодовольное ничтожество просто не… Лин открыл дверь. Деметрий оборвал свою речь на полуслове, а через миг совсем с другой, приторно-сладкой интонацией воскликнул: — Ах, да это же наш божественный спаситель! Приветствую вас, Архонт Мира Сего! Лин скользнул по нему взглядом: это оказался низенький пухлый мужчина в кричаще-пестрой одежде, — потом рассмотрел и других членов Совета. Всего их было восемь человек, они сидели за огромным мраморным столом, заваленным документами. Одно кресло пустовало. Во главе стола Лин увидел совсем молодую женщину с круглым лицом. Вокруг ее головы была обернута рыжеватая коса — может, чтобы корона не казалась слишком большой; девушка носила до нелепости роскошную одежду императорского пурпура. Цвет странным образом напомнил ему недавно увиденные кровавые буквы на стене и лужу, что скопилась под ними. Все присутствующие в комнате повернули головы к распахнувшейся двери и уставились на Лина.  — Приветствую, бла-агородные господа. Коридоров тут у вас, канешн-на… Ворон не разберет. Я заеба... Заблудился, — сообщил Лин и слегка пошатнулся для пущей убедительности. Несколько членов Совета закатили глаза, крупный черноволосый мужчина с бородой — кажется, его называли Константином? — тихо выругался. Девушка в короне внимательно рассмотрела Лина с ног до головы, произнесла голосом, полным сомнения: — Похоже, у вас тяжелые времена. Ксенофонт громким шепотом сказал: — Говорю вам, гиблая затея.