Кость из птичьего крыла

Нарсе Голос, брошенный через Изнанку, появился рядом когда они наводили порядок на полках с травами в лечебнице — точнее, Нарсе наводил, а Юстин просто любопытничал. Едва почувствовав легкое дрожание воздуха — еще не звук, а лишь предчувствие звука, какой-то звон на грани слышимого — Нарсе понял, что это князь Ардашир, один из немногих обладателей этого редкого фарна.  — Нарсе, — сказал мягкий и глубокий голос князя, — Юстин с тобой? Его хочет видеть Сплетательница нитей. Юстин от удивления и волнения выронил все корни и стебли, что вертел в руках (Нарсе с досадой цокнул языком). — Чего? Меня? Но я же… Что, прямо сейчас? А Нарсе можно пойти со мной? — спросил он, обращаясь к пустоте перед собой. Нарсе улыбнулся. — Князь тебя не услышит. Если сам не умеешь посылать голос через Изнанку, это работает только в одну сторону. — Я знаю, — сказал Юстин несколько пристыженно. — Сказал это просто на всякий случай. Вдруг он все время нас слышит? Он все-таки князь. После того как ты посоветовал мне пореже раздевать у себя в голове всех встречных женщин, я не могу перестать думать о том, что я для любого из вас как развернутый свиток. — Должно быть, ты наконец взялся думать о чем-то более витиеватом, — самым невинным голосом сказал Нарсе, — и теперь тебя не так-то легко прочесть. Юстин и правда научился худо-бедно закрываться — хотя искусством читать чужую майнью, конечно, так и не овладел, для этого требовалась гораздо более прочная связь с Изнанкой. — Друг мой, позволь мне сказать тебе, — Юстин поучительно поднял палец, — красивые девушки — это лучшее, о чем можно думать. Я уж приложу все силы, чтобы в моих мыслях были они, а не то, как же наилучшим образом рассортировать травы и корешки. Сегодня посетителей не было, и пользуясь часами отдыха, Нарсе решил разложить лекарства по недугам, с которыми приходили к нему люди: головная боль — донник, тысячелистник, душица; ожог — мазь с маслом облепихи или шиповника; кашель — корень алтея или девясила, мята, смородина, брусника… И что смешного? Везде нужна система. Юстин спросил уже более робко:  — Так ты пойдешь со мной? Нарсе с удивлением взглянул на него, потом усмехнулся: — Ты что, боишься Сплетателей нитей? — А ты нет, скажешь? Они… Для начала, если ты не заметил, они умирают. Они жуткие. — Я боюсь того, что они могут мне сказать, — признал Нарсе, — и, конечно, мне очень интересно, что Сплетательница решила сказать тебе. Но меня туда никто не звал. Пророчества Сплетателей Нитей — не для чужих ушей. Он только что понял, что придуманная им система сортировки тоже не идеальна. Вот, скажем, он уже разложил по кучкам всю имеющуюся валериану и зверобой, но они требовались и для многих других болезней, до которых он еще не дошел. А слишком большой запас заранее делать — тоже плохо, некоторые травы у него года полтора уже лежат, так из них вся польза выйдет… — Чего-то не хватает? — спросил Юстин, проследив за его расстроенным взглядом. — Я наберу.  — Белены ты наберешь. — Да нет, я уже все твое сено наизусть знаю. Нарву сколько скажешь, сделаешь тут все по красоте, ящичек к ящичку. Хоть и не пойму, зачем тебе это, ты ведь и так прекрасно все находишь, когда нужно. Только, пожалуйста, идем со мной! — Да, но… «Да» относилось к «находишь, когда нужно», а вовсе не к «идем», но Юстин уже тащил его за собой.  — Что Сплетатели обычно говорят людям? Это что-то важное? — Не обязательно. Иногда они говорят про грандиозные события, а иногда это сущие мелочи. Но, как правило, это важно тому человеку, с которым они решают поделиться пророчеством. Это развилка на его пути. — И они говорят, что выбрать? — Нет, они говорят только, какие последствия будут у того или иного выбора. А что, у тебя есть какие-то догадки, что она скажет? Тебя что-то гнетет? Юстин какое-то время шагал молча, что для него было очень необычно. Потом признался: — По правде говоря, я все время думаю про эти переговоры с Бизантом в Железном перевале… — Совсем не удивительно. Все, кто знает про письмо, только про них и думают. — Нет, ты не понимаешь, я… Я буквально думаю только о них, это как наваждение какое-то. Сначала почему-то пришло в голову, что князь из всех именно мне на эти переговоры прикажет поехать. Потом я подумал: наоборот, меня нет смысла посылать, я для них — перебежчик, предатель, я их только разозлю… И князь Ардашир это уж точно понимает не хуже. И все-таки никак не могу выбросить это из головы. Что там будет? Кто там будет? — Юстин… — расстроенно сказал Нарсе. — Конечно, в глубине души ты хотел бы встретиться со своими, поговорить с ними, услышать родной язык. Это понятно. Ты скучаешь по своему Великому Городу. — Да какие они, к воронам, мои! — рука Юстина сжалась в кулак. — Как ты вообще мог такое… В гробу я хотел видеть Великий Город и всех его обитателей… В этот момент они как раз подошли к дому нынешней Сплетательницы нитей. Князь Ардашир стоял у входа в грот, прислонившись спиной к стене и сложив на груди руки, — ждал их. Нарсе почувствовал легкое прикосновение «здравствуй», уютное, как тепло шерстяной перчатки в студеный вечер. Губы сами собой сложились в улыбке, он послал немного смущенное «здравствуй» в ответ. Заботы князя хватало на всех: и на клан Совы, что жил в этих землях веками, и на переселенцев из других кланов, и на полных чужаков, таких, как Юстин, которые выбрали идти путями арья — таких в Эраншахре тоже становилось все больше и больше… Нарсе дорожил этой заботой и до сих пор иногда удивлялся, что она распространяется и на него — всегда слишком закрытого, слишком серьезного, слишком угрюмого... Причем на него — даже больше, чем на многих других. Князь ведь даже сделал его одним из своих советников. Юстина князь Ардашир тоже любил, но тут как раз ничего удивительного не было, Юстин обращал к себе сердца с пугающей легкостью, а князь всегда в первую очередь был исследователем и был готов расспрашивать Юстина о прежней жизни бесконечно: о культуре, языке, религии Бизанта — об Исе, отвергнувшем своего фраваши и распявшем себя на кресте, и о старых запрещенных богах; о науках, об их великом слепом поэте, даже о костюмах и кухне. Юстин удовлетворял его любопытство как мог, но сам князя до сих пор немного побаивался. Вот и сейчас он, поклонившись, с некоторой робостью сказал: — Мой князь… Ардашир приветливо кивнул ему. Они вошли в грот. Одна из дочерей Сплетательницы, смуглая и рыжеволосая, впустила их в спальню, приподняв полог из множества разноцветных шнуров. — Раз князь тут, то и тебе, может, разрешат послушать, — прошептал Нарсе Юстин. — Жизнь-то, смотрю, у бабки кипит, как на ипподроме в выходной… Он явно паниковал и бодрился как мог. Нарсе только сейчас задумался: а что, действительно, тут делает князь Ардашир? Пророчества Сплетателей Нитей предназначались лишь для ушей того, кому были адресованы. Так делали испокон веков. А с другой стороны — кто же князю-то запретит? Сплетательница Нитей, сморщенная, как печеное яблоко, полулежала на подушках и мехах, ее бесконечно длинные, белые, как лунный свет, волосы рассыпались по ним. Она глядела перед собой в пустоту, рассеянно гладя свернувшуюся рядом старую, худую, с редеющей шерстью домашнюю лисицу. — Подойдите ближе, — сказала Сплетательница, — дайте мне посмотреть на вас. Все сумевшие дожить до глубокой старости арья ненадолго становились Сплетателями Нитей, и как и все они, нынешняя Сплетательница Нитей была слепа. Ее зрение уже успело забрать то непостижимое нечто, которое называли простым словом «Изнанка», и ее сознание постепенно уходило туда же и вот-вот должно было раствориться там совсем — клубок из тысяч миров, судеб и возможностей не мог втиснуться в человеческий разум и быстро сжигал его. Интересно, ощущает ли она зов Изнанки, подумал Нарсе, это неодолимое желание соскользнуть туда навсегда, так хорошо знакомое ему самому?.. Нарсе подошел и преклонил колено рядом с подушками, Юстин, поколебавшись, сделал то же самое. Князь остался стоять в углу. Старая женщина пробежала рукой по лицу Нарсе, затем — Юстина, ощупывая их черты. — Маленькая Пустельга… Благодарю, что так долго облегчал мои страдания, — сказала она Нарсе.  — Если бы я мог помочь больше…  Оба они знали — она давно перешагнула за ту черту, когда отвары или даже прямое применение целительского фарна могли отсрочить смерть.  Юстину она сказала:  — А тебя я хочу кое о чем предупредить. — Говорят, подобные тебе зовут людей, когда они оказываются перед каким-то важным выбором, — сказал Юстин, — но я не пойму — что за выбор у меня? — Помнишь ли ты такое прозвище: «Маргаритка»? — и лицо Юстина полностью изменилось, он побледнел. — Кто вам это сказал?! Вам неоткуда… — Тсс. Я знаю, ты сейчас никак не решишь, попросить ли кое о чем нашего князя. Разум говорит тебе, что это не очень-то и важно, ты недоумеваешь, почему это заняло все твои мысли, но та твоя крошечная часть, что ведает Изнанку, понимает всё. А выбор вот какой. Если ты не попросишь об этом, или не получишь разрешения, то никогда в своей жизни не увидишься с ней, с этой девушкой. Если же попросишь и он разрешит тебе — увидишься; сможешь говорить с ней, целовать ее; спасти ее; и… Ты умрешь. Юстин не сразу осознал ее слова, затем резко спросил: — Что?.. Нарсе словно оказался под толщей воды. Из-под этой толщи, давящей на него неподъемным весом, он едва слышал голос Сплетательницы нитей: — Прости, дитя, мне очень жаль. У меня редко получается удержать детали и причины событий, но почти во всех нитях, что я видела, тебя ждет очень много боли и смерть. Если ты откажешься от этой идеи, жизнь твоя будет намного дольше и счастливее. По-настоящему счастливее. Юстин, опустив голову, долго молчал.  — Ты надеешься, — сказала женщина с сожалением, —  что я намекну тебе, что делать, но ты должен сам это решить. В этом вся суть. И, — сказала она князю Ардаширу, который все еще стоял в углу, почти слившись с тенями, — надо выбрать и тебе. Нарсе посмотрел на князя. Князь почему-то тоже взглянул в этот миг на Нарсе, не на Юстина. Мысли его были закрыты крепко-накрепко. Но выглядел он так, словно прекрасно знал, о чем собирался попросить его Юстин. Впрочем, догадаться было несложно, все сейчас думали об этих переговорах…  — Как я могу тут что-то решать? — сказал князь без выражения. — Это не моя развилка. Если такова судьба, я не вправе вмешиваться. Сплетательница Нитей добродушно рассмеялась. — Лукавишь. Дать дозволение или не дать его — не только твое право, но и обязанность. У него своя развилка, у тебя своя. Если уж взялся хитрить с судьбой, возьмешь ли на себя и ответственность держать чужие нити в ладони? Готов к тому, что твои любимцы будут знать, что именно ты делаешь? На мгновение воцарилось напряженное молчание. Что-то перетекло между князем и Сплетательницей, но эта майнью была закрыта от других. — Благодарю за совет, — сказал наконец князь без неприязни, но и без особого тепла. Потом гораздо более ласково сказал: — Ты знаешь, когда уйдешь на Изнанку? — Да. Мне осталось всего несколько часов. Ардашир поправил одеяло старой женщины, погладил ее лисицу.  — Тебя есть кому проводить? Я мог бы сделать это. И сейчас я не буду пытаться разузнать что-то, я спрашиваю не Сплетательницу Нитей, а Нани из клана Совы. — Знаю, — улыбнулась Сплетательница, — и благодарю тебя за это. Но нет, не нужно. Я счастливица: со мной будет та, кто делит со мной грот, и две мои дочери.  Князь поцеловал Сплетательницу Нитей в лоб, пригладил седые волосы: — Легкого перехода. Нарсе шел к выходу из грота за Юстином и князем, не видя, куда идет, словно привязанный невидимыми нитками.  Вот, значит, что такое пережить встречу со Сплетательницей Нитей. В игру вступает судьба, Изнанка бесцеремонно вторгается в привычную жизнь, реальность сдвигается. Ты делаешь шаг по лестнице, а следующей ступеньки нет. Всего пара фраз — и оказывается, что твой лучший друг, возможно, скоро умрет, а человек, которому ты привык доверять больше всех на свете, ведет себя ужасно непонятно и что-то скрывает.  Юстину шаг в пропасть тоже дался с трудом. Едва они вышли на улицу, его прорвало: — Это не может быть всерьез. Это… шарлатанство! Князь, не верьте ей! Я ни о чем таком и не думал вас просить... Боль и смерть — или счастливая долгая жизнь? Действительно, что же выбрать?! Любой бы озадачился! Князь Ардашир молчал. Он никогда не сердился на Юстина на недостаток почтительности и послушности, если уж он кого-то принимал в свой ближний круг — то принимал таким, каким есть. Не злился он и сейчас, смотрел на Юстина так, словно понимал, что у него на душе, даже лучше его самого.  Юстин чуть тише, подавленно сказал: — Ну хорошо, я и правда хотел спросить про переговоры… да вы и сами, небось, догадались… Так противно, что вы теперь думаете, что я хочу в Бизант. А я не хочу вовсе. Чем угодно клянусь. Вы сейчас решите, как Нарсе, что меня тянет домой, что я, ну там, по эллинскому языку соскучился… Нет. Чем дольше я живу тут, тем больше забываю, как там было все устроено, а едва вспоминаю — блевать тянет…  Князь Ардашир коснулся его плеча, сказал с теплом и печалью: — Ну что ты, Юстин, ничего такого я не решу. Я видел другие выборы, что предлагают людям Сплетатели Нитей — они не бывают простыми. Они не просто так называются выбором, а не подспудным желанием. Наоборот: теперь я могу быть уверен, что по крайней мере половина твоего сердца тут, в Арьяне. — А если… если я все-таки попрошу вас отпустить меня на эти переговоры — отпустите? — совсем тихо спросил Юстин. — Нет, я не прошу… Я сказал «если». Я просто… просто спрашиваю... Князь сокрушенно покачал головой, словно надеялся на какой-то другой исход. Нарсе уже не надеялся. Он был словно во сне, чувствуя себя бессильным что-то сказать и сделать. И отсутствие логики шло по нарастающей тоже как во сне, в кошмаре. — Спроси меня послезавтра, — сказал князь Юстину. Тот удивился: — Вы хотели сказать, завтра? Собрание ведь завтра. Если что-то важное решится, то на нем; разве нет? По лицу князя пробежала тень. — Собрание… Да, пережить его — тоже та еще задачка. Но нет. Я имел в виду послезавтра. После этого дня у меня будет чуть больше уверенности. *** Когда Нарсе впервые услышал от Юстина, как передается власть в Бизанте — через кровь первенцев мужского пола в линии потомков какого-то там великого правителя прошлого — он не знал, рассмеяться или содрогнуться от отвращения, так это было абсурдно. Неужели во всей огромной империи люди только из одной семьи были пригодны к управлению страной? А что делать, если тот самый первенец хотел выбрать путь целителя или художника? Предводители кланов арья издавна выбирались всеобщим голосованием. Задачей шаясья войны была защита клана, за быт отвечали шаясья мира. Должности верховного князя, шаясья шаясьянам, прежде не было; точнее, она существовала когда-то в древней Арьяне, стране, от которой остались только легенды. Но кланы арья много веков жили раздробленно — без вражды, но и без особой дружбы, — пока неуемная завоевательская жадность Бизанта не заставила их сплотиться. Теперь решения по наиболее важным вопросам у арья принимались голосованием предводителей кланов и советников князя. Собрание, подобное этому, несколько лет назад выбрало Ардашира верховным князем, доверив ему судьбу всех двенадцати кланов, таким же голосованием его могли сместить при крупных разногласиях. И в этот день без разногласий вряд ли обойдется…  Нарсе пришел на собрание, как-никак он был одним из советников Ардашира. Но мысли его, полные тоски и страха, витали далеко. Думал он все о том же: о Юстине, готовом мчаться в Бизант и погибнуть там ради какой-то неизвестной Нарсе девушки, о страшной Сплетательнице Нитей, которая, несмотря на слепоту, видела всех насквозь, о ее странных фразах, сказанных князю… О том, что князь явно был не очень-то рад, что Нарсе случайно стал свидетелем его визита к Сплетательнице, и не спешил делиться своими секретами… Почему у него был такой тяжелый взгляд?.. Со вчерашнего дня все валилось у Нарсе из рук, а часы тянулись, как целый год. — Любимые! — произнес князь Ардашир, сидевший на подушках посреди грота собраний. — Любимые, я собрал вас здесь, чтобы обсудить новости с Запада. Как разросшийся в последние годы Эраншахр стал домом для людей из разных кланов и стран, так и князь одевался в простой светлый лен, а не в цвета своего рода, как бы говоря: он служит всем, а не только клану Совы; только длинный жилет с рыжевато-серой вышивкой напоминал о его происхождении. Советники князя знали точно, о чем пойдет речь, предводители кланов — тоже более или менее догадывались. Сначала до земель арья дошли слухи, что Красный император погиб и на престоле воцарилась его дочь; с того дня число нападений на границы сократилось, а недавно в одно из приграничных поселений кто-то доставил подарки: вино, ткани, прекрасных тонконогих коней и дорогую фиолетовую краску, которую умели делать только в Бизанте. Как бы арья ни ненавидели Бизант и все, что исходило от него, подарки предназначались для князя Ардашира, и они доставили все по назначению, даже если считали вино отравленным. Но отравленным оно не было, и среди даров нашлось послание для князя, — хотя дары и сами по себе были достаточно красноречивым посланием… — Новая правительница Бизанта, императрица Валерия, прислала мне письмо. Я уже прочел его и успел составить ответ. Но поскольку это касается всех, все могут высказать свои мнения. Рокшана! — сказал князь одной из своих советниц. — Я попрошу тебя прочесть послание. У Нарсе внутри дернулась какая-то обида. Мог бы попросить его, Нарсе тоже хорошо умеет читать на языках Бизанта. Впрочем, и к лучшему, что не попросил… Со вчерашнего дня Нарсе избегал встречаться с князем взглядом и разум свой тоже закрыл. Рокшана поднялась и развернула пергамент. — Валерия Порфирогенита, Багрянородная, сорок пятая в линии Александра, императрица Великой Империи Бизант, Великая Княгиня тервингов и гревтунгов, правительница Эгипета, королева Лондиния и окрестных островов, передает привет князю Ардаширу, главе объединенных кланов арья и правителю Запада… Она читала громко и ясно, одновременно показывая в майнью всему собранию картинку письма. Послание было не только на эллинском — оно было продублировано кудрявыми, лукаво выглядящими столбцами на языке Сугда, на котором более или менее говорили и писали почти все народы, что обитали между лежавшим на западе Бизантом и господствовавшей на востоке империей Чин.  — Она напоминает об опасности из земель арабийя, что грозит как Бизанту, так и арья, и уверяет, что ее намерения — установить порядок и защиту, а не раздор, — прочитала дальше Рокшана. «Защиту! — майнью Анахиты, шаясья мира клана Совы, вспороло зал собраний, как сталь. — Храни нас фраваши от таких защитников!» — Она надеется на дружбу и восстановление торговых отношений… Просит беспрепятственно пропускать свои караваны через земли всех двенадцати кланов арья. Пишет, что купцы Бизанта даже готовы покупать через нас вещи из Сугда и Чин, потому что сейчас им для торговли приходится огибать наши земли, и на этом они теряют еще больше. Дальше идут расчеты… — Деньги, — презрительно сказал один из шаясья, прибывших на совет, кажется, из клана Ворона. — Всюду у них деньги… — Язык торговли, — сказал князь Ардашир, — не самый красивый из языков, но по крайней мере он лучше, чем фанатическая ненависть. Рокшана закончила: — Она предлагает встретиться для переговоров в Железном перевале, чтобы обсудить подробности. Если князь Ардашир великодушно согласится подписать это соглашение о мире, она обещает прекратить нападать на наши границы, а также отпустить на свободу почти сотню наших сестер и братьев, которые сейчас находятся в тюрьме в столице Бизанта, плененные в Битве Тысячи убитых. — Она врет, — бросила Бурандохт, шаясья войны клана Вьюрка. — Если бы она хотела их отпустить, она бы давно уже это сделала! — Или она чего-то хочет от нас в обмен на это, — заметил шаясья мира того же клана, его имени Нарсе не знал. — Они всегда торгуются, эти змеи. Еще одна, тоже незнакомая Нарсе участница совета спросила у Рокшаны: — Она пишет что-нибудь про Выжженные земли, захваченные ее отцом? — Нет, о них она ничего не пишет. В конце она желает здоровья и долголетия князю и процветания его краю. Это все. — Вот и ответ. Ее лживый рот говорит о мире, но она не собирается возвращать ничего из того, что было отнято у нас. Если эта новая императрица действительно отказалась от войны, пусть признает право арья на земли. Нарсе мысленно признал, что это похоже на правду. Жизнь пленных арья — в обмен на отказ от претензий на Выжженные земли. В духе Бизанта: торговаться так хитро, что сам предмет торга даже не назван. Ему вообще не хотелось встревать в разговор, но его вдруг посетила ужасная мысль, которую никак нельзя было скрывать от собрания. — Она ведь ничего не пишет и про то, здоровы ли наши сестры и братья в плену. Позволили ли в Бизанте сохранить силы. Вернут ли их в… целости и сохранности или… — Нарсе устал мучительно подбирать слова и просто приоткрыл свой разум собравшимся.  Вбитые в ладони колья. Выколотые глаза. Арья было очень трудно захватить в плен; чтобы обезвредить — оборвать связь с Изнанкой — их зачастую распинали и ослепляли прямо на земле на поле боя. Если уж они доживали до Бизанта, то там их казнили долго, торжественно и мучительно, но суть казни была в том же.  Все уставились на Нарсе, все разумы полнились гневом. Князю, похоже, эта идея успела прийти в голову еще раньше. Сейчас Нарсе ощутил исходящую от него волну легкого огорчения, словно Нарсе заговорил о том, о чем сам Ардашир предпочел бы не напоминать собранию. А затем досаду — за то, что он позволил присутствующим это огорчение увидеть.  Ардашир плотно сжал губы, спустя миг сказал: — Это верно. Мы не знаем, кого именно она собирается вернуть нам — наших сестер и братьев или лишь их тени, что не имеют ни сил, ни желания жить. — Не каждый пойдет на такую подлость, — сказал еще один советник князя, Фарнак. — Если она сама предлагает мир, должно быть, она хороший человек… «Честность и доброта бизантийцев…» — всплыло у кого-то в майнью, злое и насмешливое. Бурандохт разумно заметила: — Она может быть сколь угодно добра, но она же не одна принимает решения за всю страну. — При Красном императоре так и было, — возразил Фарнак. — Вся империя и ее злодеяния были тенью одного-единственного чудовища. — Времена изменились, — заметил кто-то из шаясья, на его одежде были узоры клана Красношеек. — В Бизанте никто не даст женщине править в одиночку. Я вообще удивлен, что ей позволили править. Скорее всего врагов у нее не меньше, чем сторонников, а ее голос имеет в лучшем случае столько же значения, сколько голос любого другого из членов Совета. — Сколько бы ни весил голос императрицы, их Совет общим решением, похоже, склонился к миру, — напомнил Сасан из клана Беркута.  Хотя бы он был за переговоры... Но именно на контрасте с его словами и тихими, кроткими мыслями Нарсе осознал: большинство присутствующих — против; их майнью переливалась всеми цветами гнева, и попытка договориться их лишь разозлила еще больше. — Пусть пришлет новое соглашение и откажется от Выжженных земель! — пылко воскликнул еще кто-то. — Она не отдаст их, — сказал князь Ардашир. — Ее положение и так шатко. Народ сочтет это слабостью. Анахита уставилась на Ардашира с вызовом:  «А если ты уступишь земли ей, слабым сочтут тебя». Анахита всегда была прямой, как полет стрелы, резкой, как удар ножа, такой же была и ее майнью. Она редко утруждала себя словами, считая их ненужными расшаркиваниями или хитроумными увертками. Разум князя сейчас тоже был распахнут, каждая мысль — словно на ладони. Если бы кто-то уличил его в намерении скрыть свои замыслы, он не был бы избранным князем объединенных кланов арья. И в его мыслях Нарсе видел в основном огромную усталость. — Я вижу, немногие из присутствующих согласны со мной, но я готов на переговоры с посланниками императрицы. Я уже подписал предложенное ей соглашение о мире. Зал собраний взорвался гневом. — Какой тут может быть мир?!  — После смерти Красного императора Бизант ослабел! Время собрать силы и ударить!  — Вернем то, что и так наше по праву! — Погодите! Замыслы князя Ардашира могут лежать за пределами нашего понимания, — сказал шаясья с узорами клана Ворона. — Мы и раньше порой не понимали его планов, но все же доверялись ему, и это давало плоды… — Но сейчас речь не о военной стратегии, — возразил шаясья из клана Красношеек. — И очень жаль! «Нужен ли нам вообще верховный князь, если войны больше не будет?» — эта насмешливая мысль принадлежала Вардану из клана Сокола. Он не озвучил ее — это было бы и вовсе невероятной дерзостью — но она прозвучала в его майнью довольно ясно, и Вардан не счел нужным ее скрыть. — Так проголосуйте и освободите меня от этой службы, — сказал Ардашир сухо. Мужчина из клана Ворона возразил Вардану: — Кто-то правда верит, что война закончится? Бизанту просто нужна отсрочка. Сейчас они ослабли, но позже накопят силы и ударят, наплевав на свои клятвы о мире. Конечно же, князь Ардашир нужен нам. Скажите нам, князь, у вас есть какой-то замысел, чтобы арья получили назад то, что нам причитается? В майнью князя Ардашира возник некий образ, что-то вроде извилистой, прерывистой, слабо освещенной дорожки в бурном темном море. Это был образ не из тех, что предназначались другим, он просто сам всплыл на поверхность, очень нечеткий, и Нарсе не понял его. — Я могу лишь надеяться на судьбу, — сказал князь вслух. — Если получится обернуть какие-то ситуации в нашу пользу, я буду счастлив. Но сейчас я предлагаю смириться с тем, что есть. Мир, даже на самых дурных условиях, лучше продолжения войны. «Мир?! Ты веришь в мир с теми, кто двадцать лет убивал наших сестер и братьев?» — Анахита вскочила со своего места и быстро подошла к князю в центре зала, прямая и напряженная, как натянутая тетива лука. Ардашир тоже встал. Она продолжала: «Глава клана Ворона все верно сказал: им просто нужна отсрочка, чтобы накопить силы. Но нет — ты глух к любым доводам рассудка... Переговоры с Бизантом!.. Это даже звучит абсурдно. О чем можно говорить с теми, кто просто хочет уничтожить арья как вид?..» Майнью Анахиты, словно отлитая из стали, вбивалась в головы людей тяжелыми ударами, и Нарсе уже не мог понять, где ее мысли, а где его собственные. Она была права, права во всем. «…Война забрала сначала моего отца, потом — сестру... Это соглашение унизительно! Ты хочешь, чтобы мы добавили к нашему горю еще и позор?» — звучала мысленная речь Анахиты, и ненависть разгоралась в Нарсе, как угли.  Как пламя, бушующее вокруг домов в Можжевеловом Крае — городе, которого больше не было, как не было и его обитателей… Теперь там, где когда-то стояли дома из золотистого дерева и яблоневые сады, была только редкая клочковатая трава; стылая мгла наполняла долину и окутывала остовы недогоревших домов, и лишь бледные силуэты печей торчали из земли, как пальцы. Печи, оказывается, горят хуже всего… — Хорошо, — кротко сказал Ардашир. — Откажем императрице. Продолжим воевать. Наши дети тоже не смогут узнать ничего кроме бесконечной войны. Потом будут воевать внуки… «Нет! Война не будет длиться вечно. Мы победим. Ты уже и так сделал то, чего не делал никто прежде — объединил кланы. Мы все время оттачиваем мастерство и учимся новому. А они могут лишь забрасывать нас людьми, как мясом. Уже сейчас они измотаны…»   — Допустим. Мы победим. А дальше? Что ты будешь делать дальше, Анахита? — сказал Ардашир, и от этих простых горьких слов пожар внутри Нарсе утих. Как в тот день, когда пламя сожрало все, и снаружи и внутри, и Нарсе задал себе именно этот вопрос: «Что дальше?» — и не смог на него ответить.  У воспоминания был вкус пепла и сырой земли. Он подумал, что именно это отличает Ардашира от предыдущих правителей арья: не только любопытство к новому, не только умение оборачивать перемены себе на пользу, но и знание, что за вопросом «Что дальше» ничего нет. Совсем ничего, даже желания оставаться на Этой Стороне, только чернота. Может быть, Ардаширу тоже когда-то пришлось задать себе этот вопрос. Нарсе об этом ничего не знал. «Дальше?..» — Да, дальше. Представим себе: ты убьешь всех, кто воюет с нами... Что потом? «Жрецов их Единого бога. Вся их вера основана на ненависти к нам». — А потом?  «Я убью всех, кто не желает идти нашими путями, — но при этих словах решимость майнью Анахиты чуть дрогнула. — Всех взрослых и всех детей. Каждого из них воспитывают с мыслью, что такие, как мы — это зло, которое надо стереть с лица Земли». Ардашир подошел к Анахите. Они были примерно одного роста, оба — невысокие по меркам арья, довольно хрупкие; он мягко, ласково коснулся рукой ее плеча. Нарсе поразило, сколько было в этом жесте неприкрытой беспомощности. Когда-то, до того, как Ардашир стал князем всех арья, они с Анахитой вдвоем правили кланом Сов. Союз предводителей клана вовсе не предполагал что-то большее, но Нарсе слышал, что одно время князь с Анахитой делили постель, а может, и грот. Шаясья войны и шаясья мира. Выходило, что теперь они поменялись ролями…  — Я знаю, что условия договора несправедливы, Анахита. Не надо говорить мне о том, сколько зла сотворили бизантийцы. Я знаю, что они чудовища. Они даже друг с другом поступают не лучше. Но если война будет продолжаться, мы лишь уподобимся чудовищам — вот и все, чего ты добьешься. Может быть, у кого-то когда-нибудь действительно хватит духу уничтожить всех людей на свете, что отвергли Изнанку. Может быть, такой мир даже станет лучше нынешнего... Но я не хочу, чтобы это было дело твоих рук. И рук других, кто мне дорог. Я не дам вам стать чудовищами. Это случится только ценой моей жизни. Сила и очевидная честность этих слов потрясла Нарсе, как и других; ему не надо было обводить глазами зал, где все сидели притихшие, пристыженные, — ощущение спавшей с глаз пелены плыло в майнью всех собравшихся, как свет. Но Анахиту князь не убедил. «Значит, я заберу твою жизнь». И Анахита набросилась на него. Воздух в помещении затрепетал, волоски на шее Нарсе встали дыбом от неслышного треска рвущейся ткани между Этой Стороной и Изнанкой; руки Анахиты прямо в прыжке превращались в когтистые лапы, и Нарсе уже приготовился увидеть, как по полу покатится страшный черный комок из двух фраваши… Но князь перед тем, как перевернуться, успел перебросить Анахиту и себя через Изнанку — куда-то далеко от зала собраний: может быть, боясь, что кто-то случайно пострадает, а может — не желая, чтобы другие видели этот бой… В центре зала осталась лишь пустота, и все напряженно уставились на эту пустоту. Мгновения текли медленно, как вода в часах. Потом Ардашир снова возник в центре грота собраний — один, с окровавленными руками и пустотой в глазах. Его белая одежда тоже была в пятнах. — Ее тело — на излучине Медвежьего ручья, — сказал он без выражения. — Пусть будет погребена на Башне молчания как подобает.  Анахита напала на Ардашира бесчестно, без предварительного вызова, но раз князь счел, что за былые заслуги она заслуживает достойных похорон — кто станет перечить? Тело, потерявшее связь с фраваши, будут готовить три дня должным образом, а затем положат на вершине башни, и его расклюют птицы. После паузы Ардашир добавил:  — Если кто-то еще не согласен с моим решением, скажите об этом сейчас. Никто ничего не сказал. Князь тяжело уронил: — Тогда каждый клан обязан прислать для переговоров хотя бы одного полномочного представителя. Собрание закончено. — И снова исчез. *** После собрания Нарсе направился к своему дому. Может быть, его помощь требовалась кому-то в лечебнице, но он, как и всегда, когда его обуревали слишком сильные и противоречивые чувства, хотел побыть один.  Но тут кто-то нагнал его, и он с удивлением узнал одного из людей, что был на собрании, главу клана Красношеек.  — Я кое-что слышал о тебе, — сказал Красношейка, шагая рядом. — Ты не всегда был лекарем. — Это было давно.  Нарсе достался редкий и драгоценный целительский фарн, и лекари были нужны клану, но воины были нужны еще больше — поэтому все, кто имел достаточно сильного черного двойника, учились быть воинами. Но это действительно было давно — почти что в другой жизни. Да и совсем недолго это продлилось: вскоре после того, как Нарсе прошел испытание взросления, долина клана Пустельги не устояла перед завоевателями… Незнакомец вкрадчиво сказал: — А знаешь, мы ведь родичи с тобой. Мое имя Хосров. Отец моего отца был Пустельгой до того, как бабка взяла его спутником по гроту в свой клан.  Родство по отцу в большинстве кланов не считалось особенно значимым, однако Нарсе вежливо ответил: — Тогда здравствуй, родич. — Говорят, в долине, что раньше звалась Можжевеловым краем, теперь всегда стоит мертвая тишина, и любой зверь и птица обходят ее стороной… — Это просто слухи. — Нарсе заставил себя растянуть губы в улыбке. — Если бы природа была так чутка к злодеяниям Бизанта, их Великий Город давно смыло бы штормами. — И все же у тебя есть причины не быть согласным с князем, — сказал Красношейка. Нарсе только сейчас ощутил, что под яркими, даже какими-то назойливыми образами в майнью Хосрова — сожженные дома, убитые арья, опустевшая долина в стылом тумане, окружающая все это черная кайма разделенного горя — есть и какие-то другие мысли, но их закрывает некая завеса. Хосров был искусен в мысленной речи. А сам Нарсе, должно быть, на собрании не владел собой достаточно, и незнакомец почувствовал исходящее от него несогласие… Нарсе остановился, заглянул Хосрову в лицо. Взгляд вождя Красношеек был так же непроницаем, как и его мысли.  — У меня есть причины быть верным князю, — сказал наконец Нарсе. — Что ж. Любой был бы рад такой верности, — Красношейка слегка улыбнулся, кивнул на прощание и растворился в вечерних тенях. Нарсе подумал, не рассказать ли об этом разговоре Ардаширу. Но в нем снова всплыла вчерашняя обида и сомнения. Князь что-то скрывал от него, сторонился… Нарсе не знал, как теперь с ним держаться, да и сам Ардашир после произошедшего на собрании вряд ли хочет видеть хоть кого-то… И что рассказывать? Ничего не было предложено откровенно, а оклеветать невиновного Нарсе хотелось меньше всего.