Кость из птичьего крыла

Лин В день середины осени Эраншахр весь был черным и рыжим, украшенный поздними плодами, гроздьями рябины, фонариками физалиса, острыми темными листьями огневика. Арья заканчивали готовить урожай к зиме и поминали умерших родных и близких. Это не был печальный праздник: все веселились, приглашали к себе гостей, жгли костры и грелись у них, и все же чувствовалось, что завтра настанет другая половина года, тьма возьмет власть над светом; все вокруг напоминало о скором приходе холодов. Арья устраивали состязания в силе и ловкости — они вообще любили подобные турниры, но в эти дни они обретали какой-то особый ритуальный смысл. А еще арья разыгрывали представления, и для главного из них всем поселением выбирали своебразных царя и царицу праздника. Этой осенью царицей была Геларе — ничего странного, что недавно выбранную правительницу дополнительно почтили, поручив ей эту роль. Куда неожиданнее было в роли царя увидеть Нарсе. Ради этого тот даже на несколько дней вернулся в Эраншахр, отложив свои дела в Бизанте. Лин из толпы смотрел, как Нарсе, в непроглядно-черной броне красивый, как погибель, скользит по залу. Он кружился, падал, поднимался, танцуя с двумя арьянскими клинками-акинаками. Так же были одеты и другие участники представления. Лин уже видел доспехи арья в Железном перевале… точнее, их остатки: сломанные и покореженные, на таких же искореженных, превращенных в кровавую кашу телах, — так что тогда он не особо все это разглядывал, скорее даже наоборот, старательно не всматривался… Сегодня он наконец увидел эти доспехи во всем великолепии. Сверху тело туго затянуто в пластинчатую броню из черной кожи и металла, тоже черного и такого легкого, что он не мешает ни танцу, ни настоящему бою. Кираса и остальные части доспеха покрыты филигранным орнаментом и так аккуратно прилажены друг к другу, что переходов не видно. Внизу — длинная юбка из струящегося черного шелка, которая, наверное, должна прятать движения, мешая ударить в цель. Под ней — поножи, наколенники, набедренники. У черноты доспехов даже не было металлического блеска, она засасывала взгляд, как… как двойники-фраваши, такие же непроглядно черные. А еще этот узкий верх и длинная широкая юбка внизу до странности напоминали придуманный им самим наряд Архонта; если бы не алый цвет… Почему ему пришел в голову именно такой силуэт? Он нигде не мог видеть подобные доспехи прежде… — Что за сцену они разыгрывают? Это какая-то война? — спросил Лин. — Да, великая война прошлого, та, что расколола Арьяну на множество земель отдельных кланов, — объяснил Соруш. Это был тот самый юноша с пепельными волосами, что присутствовал при знакомстве Лина с князем Ардаширом, и он уже не первый раз крутился поблизости от Лина. Приятное открытие: Лин нравился некоторым арья. По крайней мере, как собеседник… а может, и не только. Не то чтобы Лин собирался поощрять этого парня, но было приятно получить хотя такие жалкие подпитки былого тщеславия. Соруш вкратце пересказал сюжет спектакля: — В древние времена Арьяна была скрыта чарами Великой Царицы, и чести попасть в нее удостаивали только великих волшебников и мудрецов, потому что обычные люди были совсем дикими и темными. Они не могли найти дорогу в нашу страну. Но легендарный правитель Арьяны, Сияваш, питая к этим людям жалость, решил открыть ее миру, хотя его мать, Великая Царица, была против. Он хитростью добился своего, забрав у нее часть магии, и непроницаемый туман, что окружал страну, развеялся. Люди увидели Арьяну, открыли для себя мудрость, красоту и волшебство. Но познав их ценность, соседи тут же позавидовали знаниям, сокровищам и чудесам арья, и объявили Арьяне войну. Нарсе опустил на лицо черный шлем с птичьим клювом, сделал еще один красивый прыжок с переворотом, а затем, окруженный актерами-арья в черном и врагами в костюмах другого цвета, распластался по полу и больше не поднимался. — Враги истязают Сияваша, убивают и бросают в колодец, у которого нет дна. И действительно, актеры старательно все это проделали, хотя колодец изображался очень условно. — Из крови Сияваша вырастают растения, из которых мы теперь готовим хаому. Другое ее название — «кровь Сияваша». Затем Великая Царица, мать и возлюбленная Сияваша, отправляется его искать... — Э… Что? — встрепенулся Лин. — Он спал со своей матерью? Я парень без предрассудков, но… — Ну… Полагаю, эта пара — они… как это на вашем языке… метафора, да? — слегка смутился Соруш. — Богиня создает Бога, чтобы он был ее спутником, он начинает свою жизнь как ее дитя, а затем становится ее возлюбленным и супругом. Нечто рождает свою противоположность, как из Изнанки появляется Эта Сторона. Или как из бессознательного рождается островок рациональности. Что-то вроде. Спроси князя Ардашира, он хорошо разбирается в таких вещах. — А почему Сиявашем выбрали не Ардашира? — полюбопытствовал Лин. — Или не Киянуша… Он все-таки спутник Геларе. — Киянуша на моей памяти выбирали как минимум дважды. А князь Ардашир, ох, он был на этой сцене столько раз, что, подозреваю, уже ненавидит эту историю. Хотя я впервые увидел этот спектакль как раз когда Сиявашем был он. Великой Царицей в тот раз тоже выбрали Геларе, люди всегда любили ее, и никто лучше нее не подходит на эту роль… Тогда они оба были подростками, и она, и князь — хотя мне, конечно, казались очень взрослыми… Было очень красиво, оба в венках из сухих листьев и ягод… — Он помолчал, вспоминая. — Мне тогда было года четыре, я смотрел на них во все глаза, и решил, что тоже непременно когда-нибудь окажусь на этой сцене. Потом понял, что об этом мечтает буквально каждый… У Нарсе сегодня это впервые, насколько я знаю. Выбрав его Сиявашем, люди Эраншахра показывают, что скучают по нему. К тому же он прекрасный танцор, все знают, что с ним представление удастся. — Помолчав, он чуть недовольно добавил: — Я надеялся, что этой осенью это все-таки буду я. Лин осознал: Нарсе, говоря простым языком, популярен. Со свойственной ему скромностью он, похоже, считал себя каким-то тихим чудаком, но остальные явно думали иначе. «Я видел в чужих разумах самые разные фантазии о себе, даже не прикрытые плохими каламбурами», — вспомнилось ему. Соруш словно мысли прочел — или заметил, как неотрывно Лин таращится на сцену. Понимающе усмехнулся: — Что, запал на него? Лучше выброси это из головы. — Мм-хм, — сказал Лин неопределенно. — У нас с ним было кое-что, — почти шепотом добавил Соруш, придвинувшись ближе. — Ну, на играх. Было здорово. Может, и тебе повезет с ним попробовать. — Это больше походило на ностальгию, а не на хвастовство, и все же при мысли, что кто-то пробует Нарсе, примерно как про вино решают, стоит ли оно своих денег или кисловато, Лин с трудом подавил желание врезать собеседнику. — Он хорошо знает, что делать с другим парнем. Просто разберет тебя на части, ты даже собственное имя забудешь. Лин вообще не хотел поддерживать этот разговор — кажется, даже по меркам свободолюбивых арья вот так запросто делиться мнением о том, каков другой человек в постели, было не очень пристойно, — но тут у него вырвалось: — Погоди… Это он тебя трахнул? — Ну да, а что?.. Внизу живота что-то перевернулось. Стало жарко. Обычно в фантазиях Лина про Нарсе сверху был он сам — хотя кого он обманывал, про вариант наоборот он думал тоже, все-таки он и правда вырос в борделе и успел вздрочнуть почти на все, что только придумали люди, но… Просто Нарсе всегда казался таким застенчивым милым котиком. Но, конечно, он может это сделать: с его педантичностью, заботливостью, с его знанием человеческого тела, в конце концов… — …Но знаешь, он ни с кем не спит больше одного-двух раз, — закончил Соруш. — Поэтому я и говорю: лучше и не начинай. У Лина было много чувств по поводу услышанного. Он решил не копаться в них, для своего же блага, и вернуться к более безопасной теме: — А теперь там что происходит? Что они поют? Геларе лежала в лодке с закрытыми глазами, вся в цветах, а лодку торжественно спускали куда-то вниз по течению реки (представление играли в одном из подземных залов, так что река была настоящей). Здесь явно изображалась смерть, хотя Лин знал, что сейчас у арья хоронят не так. — Великая Царица, горюя по пропавшему сыну и супругу, отправляется искать свет его души в мир мертвых. Но, поскольку она сама покидает мир живых, ее сила уходит, на землю опускаются осень и зима. Они поют… — Он сделал паузу, прислушиваясь. — «Нашего правителя, великого мудреца нет больше среди живых. Мужа небесной царицы нет больше среди живых. О, куда они забрали тебя? Не на свежевспаханном поле ты лежишь, не на похоронной башне ты лежишь. Не на дне океана мне тебя искать, не в глубокой пещере мне тебя искать, не в сердце урагана, не в лесной чаще. Бездна на твою погибель забрала тебя. Бездна безмолвия забрала тебя, ибо такова судьба…» — Он переводил легко, почти в унисон с певцами. — «Как я пойду домой? Работа не спорится без слова твоего, сон не идет без взгляда твоего. Нет мне ни вечера, ни утра без тебя…» Лин сглотнул. Весь спектакль был полон какой-то печальной, щемящей томительности… И не стыдно ему просить такое переводить? А каково актерам играть такое… — «...О, Царица наша, не ходи. К плененному, к погибшему, к возлюбленному твоему не иди, во тьму прежде времени не иди. Не следует тебе спешить вперёд, эту тьму не следует тебе знать. В царстве призраков не следует тебе быть. Переполнится чаша страдания, пепел горя твоего снегом упадет на землю, сгубит тех, кто населяет ее…» — Соруш тоже казался довольно смущенным для парня, который только что давал непрошеные советы насчет секса. — На этом первая половина истории заканчивается: наступает зима. Вторая половина разыгрывается в весеннее равноденствие, в первые дни нового года. Царица упрашивает птицу Сенмурв, душу мира, отпустить Сияваша назад, и… — Птицу? — переспросил Лин. — Да, над всеми птицами царит волшебная птица Сенмурв… Она сидит под деревом посреди мирового океана, и взмахи ее крыльев разносят семена этого дерева по всему миру, вернее, из этих семян и произрастает весь мир. Так вот, птица выносит Сияваша из бездонного колодца, куда его бросили, в мир живых. Но поскольку он пробыл в царстве смерти слишком долго, то теперь обречен умирать и возрождаться снова и снова. Мир стал раненым, несовершенным, и магия Великой Царицы уже никогда не будет цельной, а Арьяна навечно открыта для нападений врагов. Тем не менее, радость Великой Царицы от возвращения ее возлюбленного приносит на землю весну и лето. В весеннее равноденствие она и Сияваш разделят ложе. В эти дни у нас снова будут представления и празднества, но… иные, — Соруш двусмысленно усмехнулся. — Новый год — про обновление творения и про возрождение самого человека, так что исполняются разнообразные обряды очищения, духовного и физического. А также Новый год — про зарождение новой жизни, поэтому в эти дни впервые в году сеют зерно, а еще… — Я понял, спасибо, — сказал Лин неприязненно. Как будто мало этих злополучных игр полнолуния — нет, надо отвести под перепихоны целый отдельный праздник! Представление закончилось, и народ расходился. Уходя, Соруш слегка задел руку Лина своей. Это было уже довольно прямолинейно. Лин задумчиво смотрел ему вслед. Симпатичный парень, интеллигентный даже, сам себя предлагает на блюдечке, чего тебе еще? Не хлопай ушами, вот твой шанс перестать быть озабоченным девственником! Какого хрена ты продолжаешь вздыхать по тому, кто явно не отвечает на твою влюбленность взаимностью? *** Под замшевыми сапожками Геларе не шуршал ни один сухой листок, когда она пробиралась среди тонкого можжевельника и темных стволов громадных старых елей, подкрадываясь к чему-то, чего Лин пока не видел. Он пытался подражать ее движениям. Получалось не идеально, но намного лучше, чем в первые дни, когда он, неуклюжее чучело, спотыкался о каждый корень. Наконец Геларе остановилась и молча коснулась его руки, указывая на что-то. Утренний воздух будто потрескивал, трава была уже тронута первым инеем, — но хрустел не только воздух: крупный заяц сидел под осиной и обгрызал кору, надеясь отъесться на зиму. Геларе ободряюще кивнула. Лин нехотя поставил стрелу на рукоять и натянул тетиву. Иногда его стрелы даже попадали в цель… Но было бы гораздо проще, если б у цели не было пары живых темных глаз, если бы она не шевелила ушами и не подергивала любопытно носом. Он почти не нарочно зацепился ногой о ветку. Ветка хрустнула, заяц дернул ушами, подпрыгнул и стремительно скрылся в подлеске. Лин не был уверен, что у арья есть полноценный мат, но то, что Геларе прошипела сквозь зубы, явно было каким-то ругательством. — Послушай, Лин. Я уже давно поняла, что ты не из тех людей, в которых легко разжечь азарт охоты, но тебе нужно уметь хотя бы самые простые вещи. В целом походы в лес Лину, к его огромному удивлению, нравились. Все в лесу было прекрасно… кроме, собственно, того, зачем его сюда приводили. Геларе называла ему деревья и травы, показывала ягоды, грибы, птичьи гнезда. Она знала этот лес как свои пять пальцев, даже оленьи тропы и волчьи лежбища. То, что раньше было просто пеленой шума, теперь разделилось на отдельные звуки и обрело смысл: хлопал крыльями ворон, перелетающий с одного дерева на другое, стучал дятел, где-то далеко тявкали лисицы; Лин все еще не осмелился бы утверждать, что он чувствует себя тут как дома, но была в этой неумолчной песне жизни какая-то успокаивающая правильность. Он начал понимать, почему Нарсе так любит лес. Может быть, охота была более волнующим занятием, если бы это он, а не Геларе, учил Лина… …Хотя нет, видеть, как Нарсе всаживает стрелу между глаз какому-нибудь бедному зайцу, ему хотелось еще меньше, чем делать это самому. — Я еще могу понять необходимость постоять за себя, если вдруг что… Но зачем мне непременно уметь охотиться? — сказал он, немного защищаясь. Геларе прицелилась во что-то сама и выстрелила — так быстро, что Лин даже не успел угадать ее намерение, а не то что рассмотреть добычу. Тренькнула тетива, раздался свист стрелы, и прямо рядом с ними в траву шлепнулся рябчик. Взлетели в воздух несколько крошечных перышек. Лин смотрел, как по грудке птицы разливается алое пятно. Геларе наклонилась, выдернула стрелу, вернув обратно в колчан — не пропадать же добру, — и подвесила тушку рябчика на охотничью сумку, где висело уже две таких же. Нежно погладила мягкий пух окровавленными пальцами. — Тебе нужно понять, что в охоте нет дурного. Ты просишь мясо для пропитания, шкуру, чтобы согреть тело или украсить дом — и животное отдает тебе их. Хороший охотник убивает быстро и почти без боли. — Необязательно же убивать самому… — Лучше, если вместо тебя испачкает руки кто-то другой? Или если ты просто купишь на рынке кусок мяса, не думая, что оно еще недавно бегало и хлопало крыльями? — Геларе была безжалостна. — Наоборот, если ты понимаешь, какой ценой это достается, то не потащишь себе в тарелку лишнее, не захочешь пять меховых шапок вместо одной. Лин признал, что это правда. Насмотревшись на зайцев, на изящных оленей (не говоря уж об оленятах), на снующих по стволам белок с веселыми глазками и пушистыми хвостами, он готов был и вовсе обходиться без шапок и питаться… питаться… ну, хоть рыбой, например, а то на одних овощах и фруктах далеко не уедешь. Хотя ему даже рыбин было немного жаль, хоть они и холодные тупые твари. Зелье, которым напоил его Киянуш, словно вымыло мир вокруг, как если бы раньше Лин видел его сквозь какую-то тусклую пелену; теперь он разглядел и красоту природы, и другое, то, о чем раньше думал с усмешкой и тоскливым недоверием — доброту, человеческое тепло; но заодно выяснилось, что Лин куда менее циничный и более тонкокожий человек, чем он сам себя считал до этого. Вот настолько тонкокожий, что даже зайца застрелить не поднимается рука. — Смерть — часть естественного цикла природы, она кормит новую жизнь, — подвела итог Геларе. — Как же ты собираешься проходить испытания арья? Вот по поводу испытаний Лин как раз не слишком беспокоился. Во-первых, Юстин когда-то тоже прошел через нечто подобное и выжил, хоть и не был арья. (Арья называли арья всех, кто жил с ними и был согласен идти их путем, но двойника Юстин все-таки вызывать не умел). А во-вторых, раз уж Лин зачем-то понадобился Ардаширу и тот хочет развлечь свой народ представлением с испытаниями, то сделает так, чтобы Лин справился. Этот человек явно творил в своей стране все, что вздумается. Более-менее разобравшись в устройстве жизни арья, Лин осознал, что Арьяна превратилась в государство с централизованной властью и подобием столицы в Эраншахре совсем недавно, за считанные годы. Даже при том, что сами арья не употребляли слово «столица» и все еще именовали себя союзом кланов, а не страной, законы и весь уклад жизни стремительно менялись. Было очевидно, что теперь это уже никакой не союз, а деспотия почище, чем при Красном императоре в Бизанте, — и то, что в этом случае деспот был мил и обаятелен, ничего не меняло. Мало того, Лин наконец выяснил, кем Геларе приходится Ардаширу: сводной сестрой. Это значило, что как только часть арья, в том числе и предыдущая правительница клана Сов — Анахита, так, кажется, ее звали, — рискнула не согласиться с Ардаширом насчет прекращения войны, он быстренько разобрался с недовольными и без затей посадил на трон собственную сестру (у арья не было тронов, но без разницы). А большинство арья словно ничего этого не замечали, просто-таки надышаться на него не могли. Словом, Лин еще не встречал человека, который бы настолько бесстыдно жульничал, и он не сомневался, что Ардашир найдет способ сжульничать и с этим испытанием, в чем бы оно ни заключалось. На самом деле, Ардашир оказался не таким ехидным засранцем, каким показался Лину поначалу. А может, это Лин стал дружелюбнее после хаомы Киянуша: в нем будто развязались какие-то узлы. Правда, Ардашир все еще не желал обсуждать политику и свои намерения относительно него, но от бесед на прочие темы не отказывался. Конечно же, Геларе пожаловалась Ардаширу на неуспехи Лина на охоте. Лин ждал выволочки, но Ардашир сказал: — Многие арья верят, что когда-нибудь мы сможем обходиться без охоты. А вдруг мир однажды станет таким благополучным местом, что и у самих животных исчезнет необходимость убивать друг друга? Просто замечательно было бы, не находите? Лев возляжет с агнцем и все такое. Все-таки Лин не зря не до конца доверял его лукавой ухмылке, в некоторые моменты он явно издевался. — Нет, не нахожу, — не очень дружелюбно буркнул Лин. — Если смерть и страдание исчезнут из мира и останется одно только цветущее счастье, то оно уже не будет счастьем. — Только не подсказывайте эту мысль маньякам, — заметил Ардашир. — А то ведь, знаете, злодейства очень удобно так оправдывать: это я не просто так режу людей, а чтобы они помнили про ценность счастья… Но жаль, что вы это сказали. Это я должен был сказать, а не вы, — про концепцию уравновешивания счастья страданием. Наверное, в глубине души я надеялся, что вы предложите что-то иное. Он вроде как шутил, но смотрел непонятно. Скорее всего у Ардашира просто было хобби говорить людям озадачивающие и немного смущающие вещи, и не стоило воспринимать это слишком всерьез. — Так что, по-вашему, мое нежелание убивать — это слабость? — спросил Лин. — Госпожа Геларе говорит, это травма, с которой мне надо работать. — Кто знает, — сказал Ардашир, — может, это как раз ваша опора. Не отказывайтесь от своих принципов так легко. В любом случае вы пока сами себя не знаете. Умение убивать — это лишь кусочек вашей силы, и вовсе не самый интересный. Но способность защитить себя в любом случае не помешает, я попрошу Киянуша поучить вас драться. Он очень хорошо владеет тем стилем боя, который позволяет обезоружить, но не навредить. — И почти без перехода: — Раз уж мы заговорили о страдании — Лин, мне нужен ваш совет. Насколько хорошо вы знаете самые дрянные районы Великого Города? Если бы перед вами стояла задача отловить побольше детей-перевертышей, исчезновения которых никто не заметит, где бы вы их искали? Если и можно было услышать в этот момент более обескураживающий вопрос, Лин затруднился бы ответить, какой. Язык так и чесался спросить, зачем Ардаширу эти сведения, но он постарался сосредоточиться. — Так, ну… В первую очередь на ум приходит порт. Туда даже городская стража боится соваться. Но там ходят большие деньги, все поделено, так что даже самая последняя шваль — это чьи-то люди. Если человек пропадет, это заметят местные заправилы... Не подходит. Потом, вокруг скотобоен есть кварталы кожевенников и дубильщиков, где живут иуды. Они вроде как носят хризмы, но всегда жили наособицу… Может, среди них есть и перевертыши, и до них нет дела ни страже, ни церкви… Впрочем, сами они всегда друг за друга горой, так что, наверное, и там ребенка не так-то просто умыкнуть. А вот чтобы до тебя прям никому не было дела, так это… Он замолчал. — Да? — поторопил его Ардашир. — Есть такие трущобы к западу от порта, между морем и Юлианским трактом… — сказал Лин неохотно. — Называются Хребтовка. Рядом кладбище, а вдоль тракта разбойников вешают. Там кто не допился до белой горячки, тот просто поехавший, а кто не поехавший, тот, может, и перевертыш. Там не принято никому лезть в душу. Это вроде как и неплохо по-своему, но если кто пропадет, остальные решат, что так и надо. Там много странной хрени творится. Знаете детские страшилки про то, как в конце улицы есть дом с черными ставнями, где под лестницей можно увидеть мертвую девочку без глаз, которая скажет «Поиграешь со мной»? — У нас таких не рассказывают, но я понял, о чем вы. — Вот и в Хребтовке их не рассказывают, — сказал Лин со значением. — Потому что там такого навалом. — Да, — задумчиво сказал Ардашир, — есть шанс, что это именно то место, которое мне нужно. Вы как будто много знаете про него? — А. Ну, я там родился. Не прямо там, но рядом. — Это признание мигом испортило Лину настроение. Он довольно угрюмо добавил: — Предупреждаю, чужакам там не рады. И в вашем костюме доброй волшебницы туда лучше не соваться, — вспомнил он парчовое одеяние Ардашира. — Посоветуете что-то, чтобы сойти за своего? — Если оденетесь как будто бухаете с утра до ночи и приползаете домой только чтобы избить жену и сына — вот это будет в самый раз, — не выдержал Лин. Он понимал, что несправедлив. Безнадегой, которую он так не хотел вспоминать, были пропитаны кварталы рядом с Хребтовкой, а сама Хребтовка, наоборот, была своеобразным товариществом, хоть и очень странным… В любом случае он вел себя как свинья. — Извините, не знаю, что на меня нашло. Хотите, проведу вас туда? В Хребтовку. Зачем он вообще это сказал? Лин заранее знал, что это очень скверная идея. — Да, буду признателен, — кротко сказал Ардашир, словно пропустив все грубости мимо ушей. — Только не рассказывайте Нарсе про эту вылазку. Его это сильно расстроит. Лин желчно подумал: какая забота, Нарсе, видите ли, расстроится, — а сам он, видно, железный… Едва умеренно скверные районы Великого Города уступили место окончательно и бесповоротно скверным — с покосившимися хибарами и мазанками из глины, с пропитывающими воздух ароматами мочи и горелого мусора, — как Ардашир увлек его в в маленький безлюдный переулок, заканчивающийся тупиком, и достал из-за пазухи пузырек с какой-то черной жидкостью. Выпил ее. Через несколько мгновений с ним стало происходить что-то странное: смотреть на него стало больно, как от яркого света, захотелось отвести взгляд. А когда Лин перестал щуриться и взглянул на Ардашира снова, на его месте стояла девочка лет десяти в каких-то обносках, со спутанной копной черных волос и разбитыми худыми коленками. — Поиграешь со мной? — сказала она хорошо знакомым Лину мягким глубоким голосом с искрящимися смешинками — голосом, который, может, еще кое-как сошел бы за женский, у женщин бывают низкие голоса, но точно не за голос маленькой девочки. Лин аж подпрыгнул. — Бля! Нельзя так пугать людей! — Простите, не смог удержаться, — в голосе Ардашира, впрочем, не чувствовалось ни капли раскаяния. Ладно, это было самую чуточку смешно. Настроение, испорченное дурными воспоминаниями, немного поднялось. Хотя это говорило лишь о том, что у Лина извращенное чувство юмора. У них обоих, вероятно. Лин рассмотрел магическое обличье Ардашира более внимательно. Что-то с ним было не так. Пылинки в воздухе огибали девочку, и даже сумеречный свет падал на нее немного странно, словно этот облик был какой-то стеклянной оболочкой. — Ну такое… Слава богу, уже темнеет, может, люди не будут особо присматриваться. Вообще, с таким умением можно немало дел провернуть, — задумался он, — только вот не так-то легко перенять манеры и жесты человека и сымитировать голос… — В Великом Городе вообще мало где можно использовать магию, слишком много защит, — вздохнул Ардашир. — И даже такая безделка требует соблюдения множества условий, порой абсурдных. Например, человек, чье обличье ты принимаешь, должен быть мертв. — А, — наконец сообразил Лин. — Это одна из тех детей… — Нарсе упоминал перевертышей, с которыми Велизарий проводил какие-то магические эксперименты. — Да, на самом деле это не очень веселая история. Девочку звали Алфея. Может, кто-то в вашей Хребтовке узнает ее. Мне нужно выяснить, при каких обстоятельствах она исчезла. У нас есть несколько часов, дольше этот облик вряд ли продержится. Говорите вы; я буду молчать. Они как раз подошли к проходу между приземистыми сараями, за которым начиналось нечто похожее на свалку. Но простой свалкой это не было: в ящиках и бочках, сложенных с определенным умыслом, лежали грязные одеяла, чтобы дать кому-то приют на ночь; моталась на веревках мешковина, натянутая от дождя. На поваленном полене сидели двое мужиков довольно разбойничьего вида. Они бросали кости, но при приближении незнакомцев отвлеклись от игры, глянули исподлобья. — Заблудились, ребятки? Ардашир, конечно, замечательно придумал: я буду молчать — а ты выкручивайся! Лин нервно сцепил руки за спиной. Ну, будь что будет. — Месяц кушает морковку, Солнце прячется в колпак. Коли путь лежит в Хребтовку, Значит, я тут не чужак, — скороговоркой проговорил он. В глазах мужиков зажглось одобрение. — Давненько я это не слышал, — сказал один, усмехнувшись, и протянул Лину для рукопожатия заскорузлую ладонь. — Давненько тут не был, — в тон ему ответил Лин. — Угу, я понял. Теперь чаще говорят иначе. Но когда-то свой — все равно свой. Проходи. Последний раз Лин был в Хребтовке совсем маленьким. Ему порой казалось, половину того, что он помнит об этом месте, он попросту выдумал. Но нет. Оно было именно таким неуловимо странным, как в его воспоминаниях. На первый взгляд — трущобы и трущобы: хибары, сбитые из досок или из пришедших в негодность лодок, их обитатели в замызганном тряпье… Но не все из этих людей были похожи на испуганных зверей, встречались тут и люди с образованием и в прошлом — с деньгами; они не спешили делиться причинами, что привели их сюда, но каждому нашлось бы что рассказать. Они встретили мужчину, прижимавшего к груди чучело вороны так, словно она была живой, и девушку в шелковом платке, слишком красивую не только для этих трущоб, но и для человека вообще (и никто как будто этого не замечал), и мужчину, который продавал амулеты довольно отвратного вида (Ардашир с большим интересом присмотрелся к его ассортименту, так что, возможно, это были не просто безделушки), и старика, который шествовал куда-то с целой стаей пчел, которые окружали его, точно на привязи, и женщину, которая, высунувшись из бочки, подобно Диогену, читала книгу (хотя продав ее, наверняка могла купить хоть самое простенькое, но настоящее жилье). Откуда-то даже раздавались звуки арфы. Но большинство обитателей Хребтовки занималось обычными повседневными делами: стирали, шили, плотничали, готовили еду. Один из костров оказался прямо у них на пути. Над углями был подвешен закопченный и покореженный котел. Вокруг сидели несколько человек. — Похлебка почти готова, — оповестила их женщина с поварешкой. — Если голодные, не щелкайте клювом, сейчас целая толпа налетит, мигом все сметет. Ардашир уверенно направился к костру. Действительно, если тут соберется много людей, высок шанс, что Алфею кто-то узнает. Но Лин боялся, что их поиски закончатся ничем: по его воспоминаниям, у большинства местной замызганной малышни, лазающей где попало, не было родителей. — Вся еда, которая с собой, идет в общак, — добавила повариха. Лин виновато пожал плечами: еды у них не было. — Если ничего нет, надо как-то развлечь народ. Так принято. — Как развлечь? — Да как угодно. Станцевать, спеть, сыграть… Правда, инструментов я при тебе не вижу. Гадать умеешь? Тоже нет? Можно пару сисек показать, если прям очень стоящие. — Женщина ухмыльнулась черным беззубым ртом. — Просто обхохочешься. — У Лина было с собой немного денег, но он знал, что предложение заплатить за обед скорее разозлит обитателей этих мест, чем что-то другое. — Могу что-нибудь рассказать. — Лады. Женщина стала колотить поварешкой по кастрюле, к костру потянулись обитатели Хребтовки, некоторые — с пустыми плошками в руках. У одной из женщин кисть была обмотана каким-то грязным лоскутом, и кажется, одного пальца не хватало. Там, где он должен был быть, на ткани виднелись бурые пятна. Один мужчина спросил: — Никак с портовыми столкнулась? Мой тебе совет, лучше резать кошельки, чем шлюховать. Хоть пальчики целы будут. — Ну а как меня стража заграбастает? — возразила та. — Лучше уж без пальца остаться, чем если за воровство целиком руку отрубят или плетьми до полусмерти изобьют. — Главное, возле лошадиного форума этим не промышляй, — посоветовала другая женщина, — там совсем отбитые место держат. Увидят, что ты у них клиентов переманиваешь — повезет, если живой останешься. Другой мужчина обеспокоенно заметил: — Да и в порт не ходила бы ты. Портовые еще сюда припрутся, чего доброго. Нам тут неприятности не нужны. — Ой, отвали, — огрызнулась женщина без пальца. — Мне надо заработать, чтобы снять жилье хоть на пару месяцев. Ночи уже холодные, что я, зимой тут с вами буду куковать? — Привыкнешь, коли не помрешь, — рассудительно сказал кто-то еще. — А если уж так сильно хочется крыши над головой, всегда можно себя продать. — Рабынькой в лупанарий? — Ну почему сразу туда-то… Может, кому просто нужно подметать дом да одежду стирать. — А думаешь, так легко нормальных людей найти, которые бить не будут? Попробовал бы сам. — Бывают и добрые, — возразила довольно молодая девушка. — У меня ничего такой хозяин был. Правда, не только дом подметать приходилось, но и постель ему греть. — Лучше уж когда тебя трахает один, чем десятеро за день, как в борделе, и каждому в голову невесть что может взбрести… Твой и впрямь добрый был, раз отпустил на свободу. Или ты беглая? — Вольную он мне не давал. Я, по правде, и не знаю, кто я теперь. Он просто вышвырнул меня, когда я забеременела. — Дети! — вздохнула женщина без пальца. — Наше благословение и проклятие… — Это точно, — поддакнула еще одна женщина. — Я впервые решилась раздвинуть ноги за деньги как раз когда ждала ребенка. Начались проблемы, нужно было заплатить врачу. Но нихрена этот врач не помог, ребенок родился мертвым, я и сама чуть на тот свет не уехала. Мужчина, что начал разговор, вставил: — Я слыхал, при церкви Космы и Дамиана бесплатно лечат. Другой возразил: — Я как-то сходил к ним, когда приболел. Ну, не то чтобы приболел, просто долго не ел нормально, совсем паршиво себя чувствовал. Помогли они? Как же! Только проверили, ношу ли на шее хризму, рассказали, как Бог меня любит. Толку от такой любви? Хоть бы чашку супа дали… Предыдущий деловито заметил: — Когда чисто на жрачку наскрести надо, можно притворяться юродивым. Но если люди до этого успели где-то тебя запомнить, не проканает. Ведя такой разговор, люди передавали женщине с поварешкой свои плошки и делили похлебку. В основном все добавляли что-то к общему обеду — кто горсть фасоли, кто рыбину или краюху хлеба, но кто-то, действительно, вызвался и развлечь публику: молодая девушка спела популярную любовную песенку под шумное одобрение толпы, а один парень какое-то время жонглировал тремя мячами, хотя и не то чтобы очень зрелищно. Наконец очередь развлекать публику дошла до Лина. Надо было как-нибудь пошутить. Ему хотелось увидеть, как эти усталые, отчаявшиеся лица озаряют улыбки. — Поднимается пьяный мужик на небеса, — начал Лин. — Приходит к Богу и говорит: «Боже, прости меня за все грехи, что я совершил из-за выпивки». Бог, посмотрев на него, отвечает: «Да, сын мой, я знаю о твоих грехах. Так, посмотрим, что у тебя тут в списке. Пьянство, драки, блуд... Ого, да у тебя целая эпопея». Мужик виновато говорит: «Боже, я понимаю, что не достоин быть в раю. Но можешь ли ты дать мне шанс исправиться?» Бог задумывается, потирая бороду: «Хм, шанс на исправление... Хорошо, я дам тебе еще один шанс. Но если ты еще раз сделаешь что-то плохое, то окажешься в аду навсегда». Мужик радостно восклицает: «Спасибо, Боже! Я не подведу тебя!» Проходит время. Мужик стоит у кустарника на небесах, срывает ягоду и поливает ее вином. Проходит мимо смерть, останавливается и говорит: «Подожди-ка, ты что, опять? Ты же договаривался с Богом!» Мужик на это отвечает с ухмылкой: «Да, я договаривался. Но он сказал, что меня не впустят в рай, если я перестану делать то, что делаю лучше всего!» Анекдот был немного бородатый, но большинство присутствующих не стали брюзжать, а одобрительно загагакали. — Недурно, но маловато будет, — сказала женщина с поварешкой. — Анекдот один, а вас двое. — Девочка не разговаривает. — Девочка ест? — поинтересовалась повариха ехидно. Ардашир, подумав, кивнул. — Ну, то-то. Значит, с тебя еще одна история. Лин собирался рассказать еще что-нибудь смешное. Может, немного скабрезное. Но это место, эти люди разбередили в нем воспоминания, и неожиданно для самого себя он сказал: — Я хочу рассказать историю… Короче, надеюсь, вам понравится. — Он глубоко вздохнул и начал: — Морской пастух живет в лачуге на берегу залива. У него есть стадо морских коров. Они неуклюжие и смешные. Иногда, очень редко, они поют ему, у них красивые голоса. Но в основном коровы просто пасутся на мелководье, поедая водоросли. Они не умеют глубоко нырять и плавают у поверхности. Каждое утро пастух снимает с прикола лодку и уплывает далеко в море, закидывает туда свои сети, ловит рыбу для себя и водоросли повкуснее для своего стада. Иногда коровы затевают между собой ссоры и дерутся, и пастуху приходится их разнимать, чтобы они ненароком друг друга не поранили. Иногда он отгоняет от них хищников, а еще отводит коров в безопасную часть залива, когда с моря идет шторм. В заливе нет подобных ему. Морской пастух давно один. Только он и его морские коровы. Ему хочется найти других таких, как он. Мать пастуха сказала ему: «У тебя есть лодка, плыви туда, где кончается вода и начинается что-то другое, совсем новое. Там ждут тебя такие же, как ты. Твой народ всегда с тобой, и ты — со своим народом. И я тоже буду ждать тебя там». Когда морские коровы поют особенно сладко, сердце пастуха тоже поет. Ему хочется бросить свой домик и залив. Хочется сесть в лодку и плыть, пока вода не закончится и не начнется что-то другое. Хочется встретить того, к кому будет радостно прикасаться, для кого он будет охотнее ловить рыбу, чем для одного себя, и кто позаботится о нем, если он поранит руки о снасти. Но если он уплывет, кто будет пасти морских коров? Кто-то должен собирать водоросли и отгонять хищников. Они ведь совсем неуклюжие. Без него они все передерутся или разбредутся кто куда. Как поступить? Морскому пастуху хочется спросить совета матери, но ее нет больше с ним. А иногда его коровы не поют совсем, молчат целыми неделями, просто копошатся, как бревна. Тогда пастуху одиноко. Он смотрит вдаль, на линию горизонта, и сомневается: правда ли там начинается что-то другое? А вдруг там, где кончается вода, на самом деле ничего нет, и его народ не ждет его? Эту сказку ему часто рассказывала мама. Люди сидели притихшие. Лин взглянул на Ардашира. Тот молча, бесстрастно смотрел на Лина своими темными глазами девочки из страшилки. Лину вдруг очень захотелось увидеть его настоящий взгляд под личиной. Каким бы он был? Ободряющим, хоть немного заинтересованным? Или только насмешливым и равнодушным? — Парень, это уныло, — вынесла вердикт повариха. — Ты думаешь, у нас по жизни мало невзгод? Все хотят услышать что-нибудь про великие подвиги или бессмертную любовь, а не вот эту хрень. — Да ладно, не будь злюкой, — сказала женщина без пальца. — Мне понравилось. — И мне, — поддержал мужчина, предлагавший притворяться юродивым. — Анекдоты травить любой умеет, а такое не каждый день услышишь. — И мне, и мне, — послышалось вокруг. Лин почувствовал, что краснеет. Повариха недовольно плеснула немного варева из котла в две плошки и сунула ему и Ардаширу. Он затруднился бы сказать, из чего эта похлебка, но он едал и похуже. И тут детский голос произнес: — Алфея! Лин повернулся на голос. Это была недавно севшая к костру девочка лет девяти с копной жестких спутанных волос, кажется, некогда довольно светлых, но очень давно не мытых, в штопаной тунике, похожей на серый мешок. Она смотрела на Ардашира, и смотрела довольно-таки обиженно. — Чего не здороваешься? — спросила она. — Давно не виделись, а молчишь, словно чужая… Ардашир взглянул на Лина. Лин быстро сказал: — Она… не хочет говорить. Вообще ни с кем. У нее день не задался. — Слава богу, в Хребтовке в таких случаях не было принято пускаться в расспросы. — А… Да, бывает. Хочешь со мной завтра на Зубастом холме повозиться? — Чего? Это что, какой-то эвфемизм для подросткового секса? — вырвалось у Лина. Он был готов поклясться, что уголки губ Ардашира — Алфеи — на миг изогнулись вверх. Итак, князь арья любил страшилки и не был чужд грязных шуток, что делало его чуть более земным человеком, чем казалось Лину до этого. — Зубастый холм — это здоровая мусорная куча тут неподалеку, — объяснила женщина, сидевшая неподалеку. — Старая, травой успела зарасти. Дети любят там ковыряться, не знаю уж, почему их туда так тянет. — Если умеешь, там можно много чего найти, — объяснила девочка. — У Алфеи чуйка что надо... Так чего, пойдешь со мной завтра? Ардашир помотал головой: нет, не хочу. Девочка расстроенно вздохнула. Чуйка? Фарн? Ну да, Ардашир упомянул, что Алфея была перевертышем — может, и вторая девочка тоже... Лин покосился на ее худую грудь, пытаясь разглядеть, есть ли под лохмотьями хризма. Девочка правильно истолковала взгляд, доверчиво прошептала: — Эта штука у меня была когда-то, но я ее выкинула давно. Без нее прям дышать легче, как будто камень на груди лежал. — Ты об этом только особо не распространяйся, — испугался Лин. — Так ты ж свой, хребтовский… А на холме мы вот что ищем: пуговицы, стекляшки, лоскутки, всякую такую мелочь. Кукол из этого шьем. Или зверей. Что выходит, то и шьем. И продаем. А своим отдаем за так. — Лучше уж другим продавайте, — поморщился мужчина, предлагавший притворяться юродивым. — Та, что ты для меня сшила, была очень уж страшная. — «Была»? — воскликнула девочка. — Ты что с ней сделал, изверг? — Ну… Я ее закопал. Не сердись! У меня от нее натурально крыша поехала. Мне казалось, она все время плачет. — Она и плакала! — рассердилась создательница игрушки. — Полагаю, нужно было позаботиться о ней, а не хоронить, — сказал Лин. Давным-давно он уже сталкивался здесь с подобными играми. Иногда это были просто детские выдумки. Но иногда… Нет, пожалуй, он не хотел в это вдаваться. Девочка одобрительно кивнула: — Хочешь, откопаем, возьмешь ее себе? — Э-э… Нет, спасибо. — Лин попытался вернуться к прежней теме разговора: — И как, хорошо покупают такое? — Ну, не то чтоб. Но случается. Алфее недавно подфартило, один мужик заболтался с нами там возле холма, купил ее котика. И впридачу подарил белую ленту на пояс, такую красивую… Ого. Вот что-то такое Лин и надеялся услышать. Талию Алфеи в самом деле опоясывала лента, теперь уже скорее сероватая, чем кипенно-белая, но все еще выделявшаяся на фоне прочих лохмотьев. Мог ли это быть какой-то отличительный знак? Лин представил себе возможное развитие событий: охотник на перевертышей расспросил копающихся в мусоре детей про их житье-бытье и отметил девочку с «чуйкой» для более удобного момента, когда она будет одна… Но тут, в трущобах, никто не один. Все едят вместе, спят вповалку. Если уж собрался подкараулить маленького перевертыша, нужно делать это в другом месте… — А далеко отсюда до этого мусорного холма? — Недалеко… Это на север отсюда, можно степью пройти, а можно через город срезать… Но я не люблю там одна ходить. Пару дней назад в том квартале человека зарезали. Эти, что имя Геи на стенах пишут. Мертвяк до сих пор там валяется, и пол-улицы в крови! — девочка зловеще округлила глаза. А вот это еще интереснее: не просто дрянной квартал, но настолько дрянной, что за несколько дней никто даже не удосужился убрать тело и вымыть лужу крови… Лин был готов поспорить на что угодно, что Алфея исчезла именно в этом квартале, возвращаясь вечером в Хребтовку со своего Зубастого холма, подпоясанная красивой белой лентой... — А тебе тот мужик ничего не подарил? — наугад спросил Лин — и, судя по удивлению на лице девочки, попал в точку. — Ух ты! А у тебя тоже чуйка, да? Иначе откуда б ты об этом узнал. В тот раз у холма — нет. Но вчера я снова его встретила. Он поздоровался, да еще так обходительно, словно я барышня какая. — Девочка зарумянилась от удовольствия. — И мне тоже дал ленту. Сказал: обязательно носи. Ардашир вдруг поднялся, по-прежнему не говоря ни слова, и направился прочь от костра, в темноту. — Куда это она? — недоуменно спросила девочка. — Даже не попрощалась… — Мне-то откуда знать! Про вас, девчонок, никогда не поймешь, что им в голову взбрело! — выпалил Лин в сердцах, очень надеясь, что Ардашир его слышит. Увы, тот даже не замедлил шага. Делать нечего, Лин тоже встал. Напоследок торопливо предостерег девочку: — Даже не вздумай эту ленту надеть! Для игрушки новой ее используй, во. Продашь, башмаки купишь, скоро зима — как без башмаков? И мужика этого обходи за три версты, если встретишь, и квартал тоже, через степь всегда ходи! Догнав Ардашира, он с раздражением сказал: — Ну, так что на вас нашло? Куда вы? — В тот квартал на север отсюда, где пол-улицы в крови, конечно, — ответил Ардашир очень тихо. Впрочем, они отдалились от скопления людей, вряд ли кто-то их слышал. — Мы выяснили, что случилось с Алфеей, узнали нужное место, чего еще ждать? Время, что я могу провести в этом облике, скоро истечет. — Думаете, эти люди до сих пор охотятся за перевертышами? Но детей ловили по приказу Велизария, а он мертв. — Верно, но как ни странно, девочка сказала, ленту ей дали вчера, — указал Ардашир. — Теперь детей ловят по приказу кого-то другого? Кто-то продолжает исследования Велизария? Церковь? — предположил Лин. — Вполне может быть. А может, перевертыши нужны тому, кто доставлял их Велизарию, для каких-то собственных целей. — Все равно, почему вы так уверены, что они клюнут на наживку сейчас? Мы же не знаем, в какое время случались нападения. — Человек дал девочкам белые ленты, чтобы их было видно в темноте. Время сейчас как раз подходящее. Конечно, это только предположение. Но пока я в этом облике, почему не попробовать потянуть за эту ниточку? Лин был вынужден признать его правоту. Идти ночью по Хребтовке было нестрашно, здесь горели костры, звучали песни и шутки. Но по мере того, как они подходили к ее северному краю, огней и людей становилось все меньше. Трущобы сменились хибарами. Для дурного квартала этот квартал был очень тихим, и эта тишина пугала. Ардашир остановился. — Ну что ж, Лин, пора вам вернуться назад в Эраншахр. Если вы, конечно, не надумали остаться в Бизанте навсегда. — Лин помотал головой, чувствуя, как в горле набухает ком. Он не надумал. Он никогда больше не хотел сюда возвращаться. — Спасибо, что согласились мне помочь. Я видел, что этот вечер дался вам нелегко. Мне кажется, Нарсе сильно по вам скучает. Хотите, доставлю вас к его гроту? Это было не особенно деликатно, но на удивление мило со стороны Ардашира. — Подождите. Скажите… Вы хотите какого-то возмездия или просто узнать про организацию Велизария? — Второе, — без колебаний ответил Ардашир. — В возмездие и справедливость я не верю. Когда случилось несчастье, этого уже не исправишь никакой справедливостью. Есть только милосердие и ситуации, когда милосердие невозможно. Лину понравился этот ответ. Пожалуй, он сам не смог бы сформулировать это точнее. — Если вы найдете этих людей… Вы будете их пытать? Ардашир кокетливо хлопнул детскими ресницами: — Я постараюсь убедить их, что лучше говорить правду. Если можно будет без этого обойтись… Не знаю. Читать мысли здесь небезопасно. — Я… Я хочу посмотреть. В смысле… «Лучше, если вместо тебя испачкает руки кто-то другой? Или если ты просто купишь на рынке кусок мяса, не думая, что оно еще недавно бегало и хлопало крыльями?» Слава богу, Ардашир правильно понял его порыв: — Не стоит, правда. Готовность не отворачиваться от правды — это очень хорошо. Но когда часто видишь жестокость, то и сам черствеешь. Не нужно черстветь раньше времени. К тому же, чисто из практических соображений, без вашего сопровождения я буду выглядеть более беззащитно, и эти люди нападут охотнее. — Ладно, — сказал Лин с облегчением, за которое тут же себя возненавидел. Он не хотел представлять себе, как это будет, если на наживку кто-то клюнет, но, к сожалению, у него было хорошее воображение. Наверное, откуда-нибудь появится пара бугаев из тех, кому хочешь-не хочешь, а отдашь все деньги, даже если их у тебя нет. Поравняются с Алфеей и: «Не стоит девчушке вроде тебя так поздно ходить без провожатых…» А Ардашир… Вряд ли он будет прибегать к Изнанке. Лин видел, как он перед вылазкой в трущобы крепит на бедрах под туникой парные короткие мечи. Да что там мечи — он и голыми руками может убить, это Лин тоже уже видел. И он будет несказанно рад распороть ублюдкам нутро или воткнуть их мордами в каменную стену… …Нет, не будет. Лин знал, что Ардашир не будет жесток. Безжалостен, может быть, если не увидит другого выхода, но не жесток. Очень странно, но ему хотелось верить этому человеку. Даже не так: он верил ему, помоги ему Бог, с самой их встречи. — Лин, что случилось? — с тревогой спросил Нарсе, увидев его у себя на пороге. — На тебе лица нет. В общем, вот тут он и не выдержал. В самом буквальном смысле разрыдался у Нарсе на плече. Когда он в последний раз плакал по-настоящему? Плакал ли в день, когда умерла мама? Он не помнил, но кажется, нет. Наоборот — в тот день его чувства будто заткнуло на долгие годы какой-то пробкой. С детства в нем жила уверенность, что явная уязвимость — это плохо. Немужественно или какая-то чушь вроде того. Но, пожалуй, понимание, что ему нужна помощь, и признание своей слабости, тоже требовали своего рода храбрости. Он пообещал Ардаширу не упоминать их вылазку — поэтому просто рассказывал Нарсе про свое детство. Про порт и окрестные кварталы, и про Хребтовку тоже. Рассказывал про свою маму. Настоящую маму, не Илифию. Он с каждым годом забывал ее все прочнее. Но многое из того, что предпочел бы забыть, как раз помнил, как назло: например, как она в дни крайней нужды наведывалась в порт затем же, зачем сегодня это сделала женщина без пальца, — Лин уже тогда, малышом, все понимал... Он рассказывал про рыбную похлебку, которую они ели почти каждый день. Рассказывал, как они спали втроем с мамой и отцом на довольно узкой и жесткой кровати — между двух тел маленькому Лину было тесно и иногда душно, но уютно. Готовить она совсем не умела, но все равно пыталась, получалось всегда невкусно… Зато пела хорошо — голос у матери был низкий, глубокий, плавный. Она была худой, но ширококостной, смуглой, со смешливыми черными глазами… Нередко она злилась на Лина и ругала его — жаль, он не всегда мог понять, за что. Порой в ее глазах читался страх — перед ним, как осознавал Лин, хоть причину этого страха понял гораздо позднее. Но лучше всего ему помнились мгновения, когда она прижимала его к себе крепко-крепко, словно боялась, что сына отберут. Он плакал и плакал. Нарсе уложил его на кровать, обнимал, гладил по голове, их ноги переплелись, и Лину даже не особенно хотелось его поцеловать (и все остальное)... хотя хотелось, чего уж там; но куда важнее было, что Нарсе не делал ничего из того, что обычно делали люди при виде чужих слез. Они всегда как-то внутренне отшатывались, даже если изображали сочувствие. А Нарсе не говорил ему перестать, взять себя в руки и так далее. Он просто был рядом, внимательно слушал и, когда Лин надолго замолкал, говорил про своих родителей тоже. У него история была вообще очень жуткая, Лин уже знал ее от Юстина, но было приятно, что Нарсе сам это рассказывает. Нарсе тоже немного шмыгал носом, так что Лин своих слез и опухшего лица решил не стесняться. Потом Нарсе сказал: — Тебе в детстве родители показывали «пчелку»? — Нет… А как это? Нарсе придвинулся ближе и щекотно пробежался пальцами по его шее и затылку. — Вот так: пчелка крыльями махала, пчелка мед носила… Похоже, это был какой-то успокаивающий массаж. Спазмы плача сотрясали Лина все реже и реже, даже не благодаря самим движениям, просто это было забавно и ужасно нежно. Он не привык к нежности. Даже само слово казалось каким-то дурацким. Наверное, именно в этот миг он решил, что не влюблен в Нарсе. Случайный трах на играх полнолуния был максимально далек от того, что ему хотелось. Когда не стыдно рассказать человеку про самое сокровенное, а еще постоянно думаешь, как бы чем-то его порадовать — это… …ну, если Нарсе хочет, чтобы это была дружба, то пусть будет дружба.