Кость из птичьего крыла

Нарсе — Хха! Маргаритка с разворота ударила ребром ладони по связке из соломы, прикрепленной к упругой доске, вкопанной в землю. — Следи за своими локтями, — сказал Нарсе. — Если будешь так их держать, мышцы и связки пострадают. — Вот тебе! — она нанесла еще один удар. Часть соломы оторвалась от деревяшки и разлетелась по сторонам. Нарсе одобрительно кивнул, хотя злоба, с которой она колошматила доску для отработки ударов, ему не нравилась (даже без учета того, что она явно представляла вместо доски его самого). Девушка вытерла пот со лба. — Слушай, я больше не могу. Я хочу научиться лучше использовать магию, а ты вместо этого заставляешь меня колотить доску с соломой, махать обмотанными тряпками палками и медитировать с утра до вечера. — Навыки рукопашного боя и меча так же важны, как и владение двойником, и столь же опасны. Кроме того, суть умения обращаться с фраваши — дисциплина. Ты должна заставить свое тело и разум подчиняться безупречно. Тренировочным залом им служило просторное помещение в катакомбах, но не тот зал с фреской, где они подрались при первой встрече, а другое. Нарсе слегка беспокоился, как бы их не обнаружили — ведь когда потолок обвалился, катакомбы стало гораздо проще заметить, — но девушка заверила, что таких тоннелей вокруг Великого Города множество, и они обычно интересны только детворе. Для следующих встреч Маргаритка проводила его вглубь переплетений катакомб, гораздо дальше того зала. Она откуда-то знала эти тоннели очень хорошо, у нее даже были ключи от нескольких дверей. Но попадал он в катакомбы через то же старое место — зал с фреской. Фреска теперь благодаря дыре в потолке была ярко освещена, и Нарсе каждый раз, приходя сюда, останавливался перед ней и рассматривал. — Я заметил, у вас чаще рисуют Ису и его мать, чем самого Бога. Есть какой-то запрет на это, как у арабийя? — спросил он у Маргаритки недавно. — Церковь постоянно меняет мнение на этот счет. Сейчас изображать Бога не запрещено… вроде как. Но, наверное, простому человеку ближе образ матери, вот и все, — пожала она плечами. — История любви и потери понятнее, чем история предательства. Ведь если подумать, история Бога и Исы — это именно она. «Бог послал в мир единородного Сына своего… Отче Мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия… Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» Трудно симпатизировать кому-то безжалостному и всемогущему. Лин наверняка нашел бы, что ответить на это, но Нарсе не имел представления о богословских дебатах и сказал что думал: — Мне просто нравится рисунок. Красивый и грустный. У нас есть история, как женщина отправляется в мир мертвых за своим… сыном и воскрешает его. Маргаритка издала неожиданно злой смешок: — В Бизанте никогда бы такого не придумали. У нас мужчина может лишь послать кого-то на смерть, а женщина — лишь бессильно оплакивать. …— Давай теперь потренируемся с мечами… в смысле, с палками, — сказал Нарсе. — Мы оба знаем, с этим у тебя тоже есть проблемы. Он легко парировал ее удары, и в какой-то момент она явно разъярилась от осознания, что он играет с ней. С неожиданной ловкостью перекатившись в сторону, она почти сумела ударить Нарсе в бок одной из обмотанных тряпками палок, боковой стороной; даже вскрикнула от радости, решив, что удар достиг цели, — но в последний миг он все-таки успел отразить его. Для тренировочного поединка удар был подлый, о чем он не преминул сказать: — Мастер старается поразить цель кончиком меча, милосердно, а не краем лезвия как мясник. (Это была одна из любимых фраз Ардашира). — В настоящем бою от противника не стоит ждать благородства, — зло пробормотала она. Какое-то время они кружили друг напротив друга, выжидая. Когда она открылась, он перехватил ее запястье и вывернул его; она вскрикнула и выронила палку. — Следи, чтобы не было брешей в защите. — Это нечестно, — выпалила она. — Ты ведь сама сказала: настоящий противник не будет тебя щадить. И ты права. — Ты… Ты просто воспользовался тем, что сильнее. Я девушка! Со мной нельзя так обращаться. Я и так хожу вся в синяках. На ее ресницах блестели слезы. А ведь он учил ее даже не тому стилю боя, который использовали на войне — когда целью было как можно быстрее убить противника и выжить самому. Тот был действительно грубым. Уже не в первый раз Нарсе замечал, что она говорит про свой пол. — Неужели у вас женщины совершенно не умеют защитить себя? Я слышал, они даже сражаются иногда как гладиаторы. — Только варварки, — презрительно скривила губы Маргаритка. — Женщины в любом случае слабее физически. — Женщины чуть слабее — и если уж хочешь стать воином, это причина тренироваться больше, а не отказаться от тренировок совсем. Зато вы намного выносливее, и у вас обычно сильнее двойник. Она с досадой покусала губы, явно не зная, что возразить. — Да мне вообще-то и неинтересны все эти сражения! Уважение, вот что мне нужно, а не сила. — Я слышал, девушку по имени София очень уважали. — Она была внучкой Патрокла, а он демарх «голубых» — еще бы, со всеми их деньжищами… И даже ее уважали недостаточно. Женщина должна бежать вдвое быстрее, чтобы держаться с мужчиной вровень. — В Совете есть дама, что отвечает за казну… Я забыл ее имя. — Ах, она… Это тоже благодаря деньгам, она занимает какой-то важный пост у «зеленых», — с досадой бросила девушка. Нарсе совершенно забыл, что Ардашир объяснял ему про эти две партии… Демы?.. Он только сейчас осознал, что члены Совета — не просто люди, за каждым из них стоит какая-то сила, большая сила: армия, церковь или эти демы с их влиянием… — В любом случае я не такая умная, как Андромаха или София, и не стану такой, даже если буду учиться всю жизнь, каждый день. У меня никогда не будет достаточно власти — потому что я женщина. Нарсе вспылил: — Ты не хочешь трудиться, чтобы стать сильной, не хочешь трудиться, чтобы стать умной… Может, ты талантлива в чем-то другом? Если нет, за что же ты тогда требуешь уважения? Она угрюмо молчала. Смягчившись, он сказал: — Сколько я ни видел людей — любого пола, — власти у каждого столько, сколько они заработали. Власть — это же не что-то, что тебе просто вручают… — Она открыла рот, словно собираясь что-то возразить, но промолчала. — Ты заботишься о людях, принимаешь решения — и так и обретаешь власть, потому что люди в основном не любят что-то решать, и думать тоже, а чтобы твое решение принесло пользу — оно должно быть обдуманным. Нельзя быть главным, ничего при этом не делая… или можно, но очень недолго. — При этих словах на ее лице отразился настоящий страх. — Если ты готова принимать решения — у тебя будет не меньше власти, чем у мужчин. Но пока что ты ведешь себя как ребенок. И даже если ты права, и в Бизанте жизнь женщины тяжелее, нет толку грезить, как бы все обернулось, если бы ты родилась в другом теле, верно? Ты можешь сделать что-то только с тем, что есть здесь и сейчас. Она рассердилась: — Тебе легко говорить! Сам-то ты, небось, не хотел бы родиться женщиной! Нарсе вздохнул. — Пойдем сядем. Я тебе кое-что расскажу. Он не любил обсуждать это, но раз уж зашла речь… Тренировка в любом случае пошла насмарку: они уже долго просто пререкались, стоя друг напротив друга. Они отложили палки, сели у стены на циновки, которые Нарсе постелил в этом зале для упражнений. Какое-то время оба жадно пили воду из принесенных с собой бурдюков. — Вообще-то… я иногда хотел бы, — тихо сказал он. — Быть женщиной. Нет, мне нравится мое тело — думаю, мне с ним повезло, и я забочусь о нем как могу… Дело в другом. Я — последний из своего рода. Все всегда говорят: двенадцать кланов арья… А их тринадцать, на самом деле. В клане Пустельги остался только я. Люди избегают говорить о моем клане. Может, из благих побуждений, чтобы не ворошить воспоминания, но так выходит еще хуже — как будто клана и не существовало никогда... — Почему бы тебе не жениться? — недоуменно сказала Маргаритка. — Ты что, настолько ненавидишь женщин, что даже ради продолжения рода разок поднапрячься не можешь? — Что? Вовсе нет, мне нравятся женщины, и очень часто... Но у арья род ведется по женской линии. Так что мой уже никогда не продолжится, даже если у меня будут дети. Они будут принадлежать к роду… их матери, кем бы она ни была. — На самом деле Нарсе было сложно представить себя чьим-то спутником. Его устраивала его жизнь как есть: ему хотелось заботиться о маленьком Каве, а если у князя Ардашира когда-нибудь будут дети, то и о них тоже… Тут он вдруг осознал вещь, от которой внутри что-то перевернулось: дети ведь не берутся ниоткуда, однажды Ардашир приведет в свой грот какую-нибудь женщину. И эта женщина будет забирать все его время. Нужен ли ему будет помощник по-прежнему? Что тогда делать Нарсе? Ну, он, конечно, будет лечить людей, как и раньше. Но… Он тряхнул головой, отгоняя эти мысли. — …Словом, можешь клясть женскую участь сколько угодно, но я бы с радостью поменялся с тобой местами. А еще лучше было бы, скажем, если бы у меня была сестра… Тогда дети могли бы быть у нее. Я не остался бы один, понимаешь? — Нет, если честно, не понимаю… Клан, род… Почему это вообще так важно для тебя? Да некоторые вообще знать не знают, что за люди были у них в роду! А если… а если знаешь — но ненавидишь их всех? — вырвалось у нее. — Что… даже родителей? — Их — в первую очередь. — Ее зеленые глаза пылали даже не гневом, а яростью. Она, конечно, была упряма и раздражала... Но и злиться на нее было трудно, девушка явно была очень несчастна, — и теперь Нарсе показалось, он понял причину. Когда у тебя нет опоры на твой род — это страшно. Ты ведь наполовину, а то и больше — твои родители: их знания и опыт, их привычки… Их любовь. А они, в свою очередь, состояли из своих родителей. Ты должен стоять на плечах множества людей — а у тебя вместо этого пустота под ногами. Он ласково положил ей руки на плечи. — Знаешь что, у меня есть друг, немного похожий на тебя. Он тоже остался без своих корней. Больше того, у него долго совсем никого не было: ни близких, ни друзей. Но он научился жить своим умом, без оглядки на чужое мнение. Он очень умный, и смелый, и заботливый, и... Я не говорю, что он нашел в своем одиночестве опору, но каким-то образом он стал невероятно сильным, таким сильным, что даже сохранил в нынешнем ужасном мире свое доброе сердце. — Я поняла, о ком ты! — Маргаритка с раздражением сбросила его руки со своих плеч. — Что вы все заладили: Архонт, Архонт… Как будто он такой особенный! Терпеть его не могу! Она неуклюже подхватила флягу с водой и остальные свои пожитки и выбежала из зала. Он с недоумением смотрел ей вслед. Почему она так рассердилась именно при упоминании Лина? После этого разговора она не приходила на встречи неделю. Потом она все-таки вернулась. Архонта они больше не обсуждали. Маргаритка послушно колотила доску с соломой и больше не жаловалась ни на синяки, ни на женскую долю. Лишь кротко поинтересовалась, когда они перейдут непосредственно к тренировкам с фраваши. — Двойник — это очень могущественное оружие, важно сначала научиться использовать этот навык именно так, как предназначено, чтобы не нанести вред себе или союзнику. Нарсе смотрел, как она молча, сжав зубы, изнуряет себя упражнениями, и… Еще никогда он так сильно не сомневался во всем, что делает и говорит. Нарсе пытался учить Маргаритку так, как обучал бы себя — а сам он учился в основном инстинктивно, через восприятие тела. С боями у него никогда не было проблем; медитация была не самым любимым его времяпрепровождением, но тоже в конечном счете сводилась к владению телом — расслаблению и правильному дыханию; а вот разговоры о природе жизни и смерти и тому подобном всегда заставляли его зевать. Но, возможно, Маргаритка была как раз из тех, кому было проще постигать Изнанку интеллектуально, и ей нужен был другой учитель. Тот, кто хорош во всяких философских премудростях. — Даже больше, чем обращаться с двойником, я хочу… узнать… — сказала она с какой-то странной паузой, — есть ли у меня то, что вы называете фарном. …А может, проблема была вовсе не в способах обучения? Быть сильным магом значило хорошо себя знать и принимать, ведь фарн — наивысшее проявление сути человека. — Как я могу помочь тебе с этим, если ты ничего о себе не рассказываешь? Если бы Нарсе знал о ней хоть что-то… кроме очевидного факта, что она из знатной семьи. Связана ли эта девушка с политикой? Она так молода, но вдруг… Если Нарсе, вмешавшись в ход событий, занял место Лина, значило ли это, что с Маргариткой должен был познакомиться Лин? Он бы точно не заставлял ее махать палками и медитировать, а дал более приземленные советы. Что-то про налоги, «зеленых», «голубых» и… вот это все. — Во мне нет ничего такого уж особенного, — сказала она категорично. То ли она просто была скрытной… то ли настолько робела выражать себя, что это в самом деле было проблемой для работы с магией. — Хватит на сегодня доски с соломой, — решил Нарсе. — Предлагаю тебе подумать… Ну, вроде как, подумать, кто ты. Вместо медитации. — Что еще за самокопательная чушь? (Вот именно, горячо согласился с ней Нарсе мысленно. Сам он никогда не задавался такими вопросами — для него все это и так было очевидно). Поразмыслив, он сказал: — Нет людей, в которых нет «ничего особенного». Каждый человек — полноправная часть жизни. Уродливая или красивая — но часть, и тебе выбирать, кем ты будешь. Спроси себя, что это вообще такое именно для тебя — жить. Если ты не найдешь свой собственный ответ, то будешь жить из чужого. Девушка поджала губы. — Какой толк грезить, чего я хочу? Не все вольны делать что вздумается, знаешь ли. И даже в этом случае я вряд ли делала бы что-то очень уж значимое. Что ты хочешь услышать? Я уже поняла, у вас в Арьяне все такие одаренные и возвышенные, что аж зубы сводит. Ну, а я не мечтаю спасать людей, как ты. Вряд ли я стану великой поэтессой, как Сапфо, или философом, как Гипатия. Если после моей смерти обо мне и вспомнит хоть одна живая душа, то лишь потому, что… — она запнулась. — Только благодаря моей семье. Я просто хочу жить и получать удовольствие от жизни. Вот и весь мой ответ. Это, видно, делает меня какой-то преступницей в твоих глазах? Она, несомненно, была скрытной, но теперь Нарсе подумал, что Маргаритка вдобавок чувствует за что-то вину. Чем ей помочь, если так? Он не умеет решать такие проблемы! Хотя кое-что все же пришло ему в голову. — Если бы ты смогла мне довериться… Хочешь, попробуем соединиться мыслями? Тогда мне не придется мучить тебя, расспрашивая, какая ты: я просто увижу это. Глаза девушки удивленно расширились. — А так можно? Это не выдумка? — Конечно. Разве тот, кто тебя научил вызову двойника, не показал и как разговаривать в майнью? Она не ответила. Какое-то время она пристально смотрела на него своими ярко-зелеными глазами. Наконец сказала, словно решившись на какой-то важный шаг: — Хорошо. Как это делается? — Для начала давай сядем друг напротив друга и постараемся изгнать из головы любые мысли, как при медитации. Нарсе сел на циновку — она расположилась так, чтобы они могли смотреть друг другу в глаза, — и стал медленно выполнять дыхательное упражнение, чтобы она повторяла за ним. Дышать глубоко и плавно… Левая ноздря, потом правая… Конечно, арья для общения мыслями все это было не нужно, но ребенок ведь хватается за руки взрослых, когда учится ходить… — А теперь… просто пожелай меня услышать. Мысли людей, не связанных с Изнанкой, чаще всего открыты нараспашку. Закрываться — частично или полностью (хотя последнее было дурным тоном) — одна из первых вещей, которым учатся арья, и Маргаритка тоже откуда-то это умела. А вот следующий шаг — создать двустороннюю связь с кем-то конкретным, не тревожа остальных — человек обычно не может сделать, пока кто-нибудь сам не заговорит так с ним впервые. Нарсе расслабил разум и попытался протянуть перед собой мысленную связь, представляя ее как канат, где нити двух цветов с разных сторон встречаются и обвивают друг друга… Безрезультатно. С другой стороны ничто не стремилось к нему. Тогда Нарсе попробовал представить мысленный голос именно как голос, как слова... И опять: глухая тишина. — А если ты просто попробуешь открыть разум для всех? У Маргаритки сделался озадаченный вид. — Как это? — Ну, ты ведь обычно закрыта? Я никогда не слышал твоих мыслей. — Не понимаю, о чем ты. Я никогда специально не училась что-то делать со своими мыслями. — Он не знал, врет она или нет, но она стала выглядеть виновато. — Прости. Может, я слишком взрослая, чтобы научиться. Нарсе только махнул рукой — в любом случае он уже чувствовал себя совершенно измотанным. Поднялся на ноги. — Хватит на сегодня тренировок. — Подожди, — сказала она, встав вслед за ним и проворно схватив его за рукав. На миг замерла так, не отпуская ткань. Потом тихо сказала: — Пожалуйста, не думай, что я нарочно… Мне правда хотелось тебе довериться… Он растерялся и не знал, что сказать. Она погладила кончиками пальцев его скулу, щеку. — Знаешь, ты первый, кто захотел мне помочь. Я оскорбляла тебя, а ты сказал, что я хорошая наездница, вылечил мою ногу и согласился учить меня магии. Я так одинока. У меня нет никого, кому я могла бы доверять. — А как же Юстин? — глупо спросил Нарсе. — Он тоже не понимает меня. Он любит девочку из своих счастливых воспоминаний, которой я была семь лет назад. Ее лицо было совсем близко: прелестные рыжие локоны, глаза как дягиль. Ее дыхание пахло медом и мятой. Она прошептала: — Я бы могла дать тебе ребенка, которого ты хочешь. Твой клан не закончится на тебе, а будет жить дальше… Едва Нарсе открыл рот, чтобы логично возразить, что его род никаким образом не может продолжиться ребенком из Бизанта, как она стянула через голову тунику. Под ней ничего не было. Нарсе увидел белоснежные полукружья грудей, стройный живот. — Разве я не красивая? — Да, очень… Очень красивая. — Прикоснись ко мне. Она схватила его руку и положила между своих ног, изнутри одного из бедер. Бедро было белым, мягким, слегка полноватым. Он не удержался, чуть-чуть погладил пальцами кожу — просто потому что внутренняя часть женских бедер была одной из самых приятных на ощупь частей человеческого тела. Кожа там была ужасно мягкая и нежная… почти как на члене у мужчин… Грудь ему тоже нравилась, конечно. Грудь Маргаритки сейчас была прямо у него перед глазами — небольшая, упругая, маленькие розовые соски затвердели от холодного воздуха… Она потянула его руку дальше, к рыжеватой поросли волос в промежности, к половым губам: все это было уже далеко не так приятно (волосы на теле ему вообще были не по душе, нигде и ни на ком, они были несимпатичными и мешали поддерживать безупречную чистоту), — а затем его пальцы погрузились в теплую влажную глубину. Его передернуло. Он вырвал руку, с трудом освободившись от ее крепкой хватки. Подавил порыв вытереть обо что-нибудь пальцы — не хотелось пачкать одежду. Маргаритка оскалила зубы, как волчица. — Еще говорил, что тебе нравятся женщины — как же, рассказывай! Да что с тобой не так? Хватит меня лапать. Пошел вон, педрила ты паршивый! *** Нарсе отчитывался князю Ардаширу о своих попытках обучать девушку магии — рассказал и об этом, хотя был смущен и расстроен. Ардашир отнесся к его обиде без должного сочувствия. — Ну конечно, — воскликнул он с каким-то радостным удивлением, увлеченно переплетая под подбородком пальцы. — Вот, значит, как это будет… Как же я сам не догадался! А потом сказал: — Поговори с Юстином. — Зачем? — не понял Нарсе. — Не хочу тебя расстраивать, но боюсь, твоя проблемная ученица не хочет именно тебя. Ей просто нужен ребенок. Неважно от кого. И она не может просто, скажем, пойти и заплатить какому-нибудь знаменитому гладиатору или актеру, чтобы тот провел с ней ночь, как могла бы сделать другая бизантийка, потому что… Просто потому что не может. Ей нельзя допустить, чтобы о таком узнали. А в тебе она уверена, что ты сохранишь ее тайну. — Хорошо, это я понял, — сказал Нарсе, хотя на самом деле опять ничего не понял. Почему Маргаритка не могла так поступить? Она наверняка была богата. — Но при чем тут Юстин? Ардашир слегка вздохнул, явно опечаленный его недогадливостью. — Сексуальная жизнь твоего друга — последнее, чем я хотел бы интересоваться, но, очевидно, у них с девушкой проблемы. *** Пора было привыкнуть: князь Ардашир всегда оказывался прав. Но то, что он угадал даже тут, как-то особенно обескуражило. Не пришлось даже думать, как разговорить Юстина: на счастье, он всегда любил потрепаться о сексе — и даже то, что в этом случае речь шла об его отсутствии, его не смущало. — …Вот представь, ты хочешь кого-то так, что аж больно. И… ничего не получается. — В смысле? — В коромысле. Как только доходит до дела, у меня не стоит. Ну, давай, смейся. — Не буду я над тобой смеяться. Нарсе сидел, прислонившись спиной к дереву, Юстин лежал рядом на траве, хотя для этого даже тут, в Бизанте, было уже довольно холодно. Но в саду Нарсе нравилось проводить время куда больше, чем в доме, слишком большом и переполненном всеми этими чужими людьми, слугами и рабами, откуда он при любой возможности сбегал на конную или пешую прогулку, в ближайшую рощу или на пляж. И сейчас, в середине дня, солнце хорошо пригревало, все-таки осень тут была куда мягче осени в Эраншахре — как говорили Юстин с Лином, в Великом Городе даже зимой не всегда бывает снег… — Тебе интересно мое мнение как друга или врача? — Если мнение друга — это заржать и воскликнуть что-то типа «А чего ты хотел, старость не радость, кретин», то лучше уж врача. Нарсе сорвал несколько желтоватых травинок с колоском и стал заправлять Юстину за уши. Жаль, у Юстина теперь такие короткие волосы, ничего туда не вплетешь, и вид у него с ними такой взрослый и грустный. Юстин рассеянно вынул из-за уха одну из травинок, испортив симметрию, к которой Нарсе так стремился, и прикусил ее зубами. — Насколько я могу судить, эта проблема не телесная, — сказал Нарсе, добавив новую травинку на место той, что Юстин забрал. — Это какая-то преграда у тебя в голове. Я видел пару таких случаев… Пока Нарсе собирался с мыслями, Юстин, задумчиво жуя травинку, высказал собственную догадку: — Может, это потому что она моя родственница? К тому же она всегда была для меня ребенком. Ну, кроме пары последних лет, когда я здорово перепугался, все ли со мной в порядке, раз я начал заглядываться на свою племянницу. — По тому, что я видел в твоих воспоминаниях, она-то уже тогда понимала, чего хочет. — Все равно, это странно. Ей столько же лет, сколько тебе! — Значит, теперь она точно не ребенок, верно? Сейчас она привлекает тебя больше? — Еще бы! — горячо сказал Юстин. — Сейчас это красавица, у которой все на месте и… — Он вдруг замолк, покосился на Нарсе смущенно. — Слушай, зря я вообще об этом заговорил. Секс — это, наверное, последнее, о чем тебе хочется думать после того, как тот мужик... ну… Когда Нарсе рассказал Юстину про Велизария, тот чуть с ума не сошел от беспокойства, как будто Нарсе был стеклянным… Пожалуй, не стоило рассказывать ему сейчас, как его милая Маргаритка пыталась засунуть его руку себе между ног. Если это и вызвало у Нарсе чуть меньше отвращения, то лишь потому, что у нее хотя бы не было парализующего волю фарна. — Ну уж нет! — возмутился Нарсе. — Я не собираюсь отказываться от одной из лучших вещей на свете из-за одного-единственного ублюдка. По правде говоря, после встречи с Велизарием Нарсе начал думать о сексе больше. Это было как-то связано с чувством освобождения, которое Нарсе испытал в момент, когда признался себе, что хочет его смерти. Он выпустил свой гнев на волю, опробовал его на вкус. Может, он слишком долго боялся увидеть в зеркале чудовище, разрывавшее людей на куски. Слишком долго пытался отрегулировать себя, как сбоящий механизм, все в себе упорядочить. А то, что не хотело упорядочиваться, просто замести под коврик. Темные своды подземного зала, огни размазываются пятнами в каплях воды… Весь мир расплывается, оставляя только чистое удовольствие от тяжелого тела, навалившегося на него, от боли, с которой его тянут за волосы, от похабных хлюпающих звуков, от собственной беспомощности, от чужой силы, от полного растворения всего себя в этом жаре… Или это не его чувства? Да не все ли равно. Разум распахнут, мысли сплетаются с чужими — не различишь, где чьи… Тело другого человека трепещет под ним, как рыба, выброшенная на берег. Он надавливает коленом, заставляя его раздвинуть ноги шире, довольно грубо нажимает на поясницу, вдавливает лицом вниз, заламывает руки за спиной… Тот послушно раскрывает рот под его пальцами, сосет их, захлебываясь слюной… Нарсе не хочется видеть лицо, куда интереснее шея прямо под его зубами — зверю внутри Нарсе хочется оставить на тонкой коже следы… Он хорошо знает этого зверя, знает, на что еще он способен. Видимо, он надолго ушел в свои мысли, потому что Юстин подозрительно спросил: — Вот о чем ты сейчас думаешь? Нет, стой, не уверен, что хочу это знать. Нарсе уткнулся лицом в ладони и промычал: — Я хочу на игры. Юстин с облегчением сказал: — Не думал, что когда-нибудь буду так рад это услышать. Наверное, ты первый человек в мире, который осознал, что любит трахаться, после того, как его чуть не изнасиловали. — Неправда. Я всегда это любил. По крайней мере, он признал, что в нем есть эти желания и без игр полнолуния. Воля к жизни, ярость, страсть и прочие животные инстинкты, — и люди, конечно, были животными; он слишком хорошо знал — любил, уважал — природу и человеческие тела, чтобы возражать против этого очевидного факта. Испокон веков люди занимались сексом, и… наверное, не было в этом ничего такого ужасного, если они делали это по согласию, у них были здоровые чистые красивые тела и от них хорошо пахло. Тем не менее, без хаомы его по-прежнему буквально передергивало от чужих касаний, по крайней мере от тех, что были явно эротически окрашены. Что делать с этим маленьким затруднением, Нарсе пока не придумал. — Давай вернемся к твоей проблеме, — сказал он. — Одна из моих догадок как врача: может… как бы странно это ни звучало… ты любишь ее слишком сильно? Слишком возвышенно. И не можешь принять факт, что тебе хочется делать с ней немножко животные вещи. У Юстина сделался совершенно пораженный вид. Он даже выронил свою травинку изо рта. Пробормотал: — О Боже. В точку. — Да? — воспрял духом Нарсе. — Нет, — отрезал Юстин. — Это я так, о своем. Точнее, не о своем. Короче, вряд ли это мой случай. Я даже не любитель каких-то… В общем, мне нравятся довольно обычные и спокойные штуки. Нарсе сник. Но эта догадка, хоть и неудачная, направила его мысли в другое русло: — Ты больше не просыпаешься по ночам? — осторожно спросил он. Юстин невесело усмехнулся. — Не чувствую ли я себя слишком искалеченным, чтобы связываться с нормальным человеком? Нет. То есть да, но речь ведь не о создании семьи или что-то вроде. Вряд ли я успею испортить ее счастливую мирную жизнь своими ночными кошмарами. У Нарсе сжималось сердце, когда Юстин так говорил о себе: и о пережитом, и о своей судьбе. Как смертельно больной человек, для которого болезнь стала такой привычной, что можно над ней подшучивать. А если Нарсе покажет, как ему от этого плохо, Юстин еще, чего доброго, примется утешать его самого... Поэтому Нарсе просто молча обнял друга и поцеловал в рыжую макушку. Юстин вздохнул с легкой досадой, словно хотел сказать «Хватит меня жалеть!», но промолчал, закрыл глаза и положил ладонь на руку Нарсе, обвитую вокруг своей груди. Нарсе прижался подбородком к его макушке и так и остался. — Так что да, — рассеянно пробормотал Юстин, не открывая глаз, — может, я и стал чуток тронутым, когда потерял руку, но своего муженька она будет ненавидеть за более прозаичные вещи, типа храпа и повсюду разбросанного грязного белья… — Что?! — Нарсе чуть не подскочил и отпустил Юстина. — Она выходит замуж? Юстин, ничего не ответив, пожал плечами. — Но почему она не может выйти за тебя? — За человека с выдуманным именем, искусственной рукой и крайне неопределенным будущим? Не смеши. И опять эта усмешка человека, заранее со всем смирившегося… Это было так ужасно неправильно — думать о Юстине, да о ком угодно, как об обреченном: неизлечимо больном или приговоренном к казни. Это портило все. Даже желание Нарсе быть рядом с Юстином превращалось в какое-то гнусное подсчитывание: допустимо ли ему хотеть проводить время с кем-то еще? Или он должен проводить с Юстином еще больше времени — чтобы потом не пожалеть, что поздно?.. Юстин сухо уточнил: — Она выходит за довольно немолодого, назовем это так, мужчину. Немолодого и очень богатого. — Разве у ее семьи недостаточно денег? Если она живет в одной из этих красивых вилл неподалеку… — Она живет не здесь, но… Нет, конечно, она легко могла бы купить виллу и тому подобное. И все же для ее нужд этих денег недостаточно. Вряд ли ты поймешь, о каком порядке сумм речь. Нарсе в самом деле понимал в происходящем все меньше и меньше. Но одну вещь он ясно понял: эта девушка не любила Юстина. Он всю жизнь перечеркнул ради нее! А она собиралась замуж за другого человека. Который, видно, был слишком старым, чтобы дать ей ребенка — и она была готова переспать с первым встречным. Вопросы насчет сексуальной проблемы Юстина мигом отпали. Ты не хочешь ее, потому что в глубине души знаешь, что она не любит тебя, вертелось у него на языке. Он не мог сказать это вслух. К тому же, наверное, это была глупая догадка? Не то чтобы Нарсе много понимал в том, как работает желание — на его собственный опыт (исступленное опьянение хаомы и люди, в чьи лица он никогда не хотел смотреть) вряд ли стоило опираться, — но вряд ли оно работало так. Если бы люди были настолько чувствительны к этической стороне вопроса, не было бы всех этих борделей и связей на одну ночь… И все-таки… Он закусил губу, чувствуя, что готов расплакаться от этого всего. — Да, ты прав… Наверняка это связано с тем, что она твоя племянница, или с тем, что ей было лет пятнадцать или сколько там, когда ты понял, что к ней неравнодушен, — бесцветно сказал Нарсе, вполне осознавая, что бесстыже врет. Она не любит тебя. Ему пришлось буквально зажать себе рот рукой, чтобы это не вырвалось наружу. — Знать бы еще, что с этим делать, — сказал Юстин с показным пренебрежением. Знать бы Нарсе, что с этим делать! Забудь ее, возвращайся к нам, в Эраншахр, и проживи там самую долгую, самую счастливую жизнь, вот что Нарсе хотелось сказать. И еще: Я никому тебя не отдам, только тому, кто будет тебя любить сильно-сильно. Но князь Ардашир ясно дал понять, что Юстин должен оставаться в Бизанте, а Маргаритке нужен этот ребенок. Ох, как все это было противно! Кое-как справившись с комом в горле, Нарсе сказал: — Раз ты так беспокоишься, что она твоя племянница, может, попробовать так и думать о ней — как о родственнике? Или о друге. Ну, знаешь, о ком-то, о чьем теле нужно позаботиться, а не желать. Просто старайся сделать ей хорошо… и повторяй до тех пор, пока не перестанешь беспокоиться, не грешно ли тебе самому получать от этого удовольствие. В конце концов желания здорового организма возьмут свое. Это он не озвучил, но Юстин не был дураком. Юстин обдумал это. — Ну, такой план лучше, чем никакого плана, спасибо. Хотя из твоих уст совет позаботиться о друге звучит довольно двусмысленно. Нарсе хихикнул. — Я верю, что ты не будешь думать обо мне, засовывая язык в чью-то вагину. *** Он устал и запутался, и хотел домой. Наверняка он все испортил. Девушка вряд ли явится на его тренировки после того, что произошло. А Юстину он не мог ни помочь, ни даже честно поговорить… Нет, Нарсе, конечно, хотелось быть с ним и дальше, но он чувствовал себя каким-то виноватым перед ним. Он попросил у князя Ардашира разрешение несколько дней провести в Эраншахре, и Ардашир разрешил. В глубине души он хотел хоть немножко побыть с князем. Хоть Ардашир и переносил его в Бизант и забирал назад, в остальном они теперь проводили не так уж времени вместе; такие увлекательные дни, как тот, когда он позвал Нарсе с собой на встречу в таверне и они гуляли по городу, больше не повторялись. Между прочим, Нарсе в самом деле нашел и прочел ту книгу, «Дафнис и Хлоя». Роман показался ему довольно глупым. «Толь­ко день насту­пил, они опять ста­ли все так же стра­дать: радо­ва­лись — встре­тив­шись, рас­став­шись — печа­ли­лись; жела­ли чего-то, но не зна­ли, чего жела­ют…» Конечно, бедных молодых людей было ужасно жаль. Если бы эти двое были арья, с юности участвовали в играх полнолуния и знали, что такое секс, то мигом разобрались бы в своих чувствах и не мучили столько страниц друг друга и читателя. Но наверняка он просто чего-то не понял — ему хотелось узнать, что о книге скажет сам Ардашир… Просто послушать его голос, побыть в его гроте… Раньше князь обычно радовался его присутствию. Может, приготовить какое-нибудь вкусное блюдо — Нарсе не назвал бы себя таким уж хорошим поваром, но Ардашир и вовсе был безнадежен во всем, кроме заваривания ча. Но, конечно, не стоило рассчитывать, что Ардашир будет в своем гроте, если Нарсе просто придет туда: застать его дома было скорее удачей. И правда, грот был пуст. На всякий случай Нарсе прошел вглубь. Он понял, что князь в своей лаборатории, еще не заходя туда. Но Нарсе услышал два голоса — и второй был… голосом Лина. О чем они вообще могли говорить с Ардаширом? Да еще и тут. В этой тайной комнате, которую даже Нарсе видел всего дважды. Ардашир и Лин склонились над столом с бумагами. Нарсе остановился на пороге, почему-то робея войти. Он надеялся, что Ардашир ощутит его присутствие, но тот был так увлечен, что даже не поднял голову. — …Но я не понимаю, зачем здесь свинец… — говорил Лин. — В этом случае он выступает не как металл, а как носитель природы Сатурна. Растворив свинец, мы превращаем его в чисто духовную сущность, и он служит… — …для отсчета времени! Да, конечно, ведь Сатурн — это Хронос… А сосуд из сплава золота и серебра вы берете тоже ради их природы? Дух Луны прикрепляется к духу Солнца? — Да, это просто дает жидкости постоянство, делает удобней в работе. — А зачем в конце дистиллировать четырежды? Это опять не про материальные свойства, верно? — В конце формулы обязательно нужно обозначить направление магии; в этом случае, поскольку речь о переносе сознания, это путешествия в широком смысле, они соотносятся с Гермесом, а число Гермеса — четыре. — Да четверка может относиться… к куче вещей! А, понял, на Гермеса еще указывает добавление ртути — Меркурия… Так… А вот тут разве нельзя попроще? Например, убрать весь вот этот кусок про движение звезд… Вы разрешите? Ардашир кивнул, Лин начал быстро что-то писать. Князь заинтересованно следил за ним. — Нет, вот это очень неосторожно, — живо сказал он. Забрал у Лина перо и начал что-то писать сам. — Карта расположения звезд в момент рождения нужна для привязки к собственному телу, иначе магия выберет самое простое русло и твой разум может навсегда остаться в теле животного, глазами которого ты смотришь. Просто поверь, я работал над этой частью несколько месяцев. Хотя, конечно, можешь рискнуть опробовать то, что предложил. Любопытный вариант, кстати: мне не приходило в голову настолько выпустить процесс из-под контроля. — Вряд ли у меня сработает любой из них. Для меня это все как математика — увлекательно, но в карман не положишь, на хлеб не намажешь, — рассмеялся Лин, — я ведь не связан с Изнанкой. — Кто знает, — загадочно сказал Ардашир. Они говорили о чем-то, совершенно лишенном смысла. И Лин улыбался князю так доверчиво… Нарсе всегда знал, что Ардашир не всемогущ — иначе он бы не допустил, чтобы весь род Нарсе погиб, как не допустил бы и многих других ужасных вещей; Ардашир делал гораздо больше, чем в человеческих силах, и все-таки он был просто человеком... Но Лин сейчас смотрел именно так — как на кого-то, кто решит все твои проблемы. Как на отца, сказал бы Нарсе, хотя князь вряд ли был старше Лина больше чем лет на десять-двенадцать, а выглядел и того моложе. Многие годы подряд Нарсе видел такой взгляд у юных арья, и Ардашир всегда смотрел на учеников так же, как сейчас на Лина: с глубоким, искренним интересом… но почему-то именно сейчас Нарсе что-то укололо. Он не знал, что это за чувство, оно было новым для него. Так же, как не знал, что заставило его повернуться — и тихо, быстро уйти из грота… Наверное, он просто не хотел никого отвлекать? …— Вы решили учить Лина магии? — осмелился спросить Нарсе чуть позже, когда они с Ардаширом были наедине. У Ардашира сделался неожиданно растерянный вид. — Учить его?.. Нет, нет, я… Я никогда не хотел этого делать, к тому же в магии Бизанта я и сам пока мало что смыслю... Мы просто случайно разговорились. Но это просто чудо, что он так легко все схватывает. Кто бы его ни воспитывал, ему дали прекрасное образование — образование мага или, во всяком случае, того, кто мог бы им стать. Интересно, он сам понимает, насколько талантлив? — А меня вы считаете своим учеником? — спросил Нарсе невпопад. — Сложно сказать. Ты прекрасный молодой человек, но будет очень самонадеянно утверждать, что ты стал таким благодаря мне. Обращаться с двойником, исцелять и сражаться ты хорошо умел и до меня. И я смирился, что области, в которых я хотел бы тебя чему-то научить, тебя не особенно увлекают — все-таки мы с тобой мало похожи. — Ардашир слегка хмурился, говоря это, и одновременно улыбался. Он явно не понимал, почему Нарсе это спросил. Вообще-то Нарсе и сам не понимал. Но то, что кололо его — чем бы это ни было — кололо все больней и больней. Он точно знал, если в нем и было что-то хорошее, то благодаря Ардаширу; каждый день своей жизни он стремился быть достойным его; а тот, стало быть, даже не думал о Нарсе как об ученике... — Да, — дрогнувшим голосом сказал Нарсе, — мы и правда совсем разные люди. *** Когда на душе у него творилось что-то скверное, ему помогало побыть на природе. И обычно в таких случаях он предпочитал остаться один… Но почему-то в этот раз ноги сами понесли его к гроту Геларе. Еще не дойдя до грота, он встретил Лина: тот стоял на узорчатом мостике, который камнетворцы недавно перекинули через речку, и смотрел, как течет вода. Как только Нарсе увидел его, понял, что именно его-то он и хотел увидеть; как же его не хватало! Он поднялся на мостик и встал рядом с Лином. Тот улыбнулся ему, тепло и немного застенчиво. Среди арья Лин совсем оттаял — стал куда более открытым, мягким и в то же время уверенным. — Ты уже везде тут успел побывать? — спросил Нарсе. — Да нет, и близко не везде. На вершине горы вот не был… — Как? Обязательно попроси поднять тебя туда на подъемнике. Там можно кататься на лыжах, даже сейчас! — Что такое лыжи? — Это такие деревянные палки… Короче, это ужасно здорово. Нужна большая ловкость, чтобы держать равновесие и огибать препятствия… Но падать — еще веселее! Барахтаешься в сугробах, пока снег не набьется даже под одежду, и от холода не начнет сводить пальцы и не начнет ломить виски… — Лин содрогнулся, как будто Нарсе говорил что-то ужасное. — И там еще так хорошо пахнет: снегом, чистотой, хвоей… Иногда там еще заливают ледяную дорогу, можно скатываться вниз сидя или стоя… Ну, это совсем для детей, конечно… — Можно сходить вместе… Как-нибудь потом. Когда ты закончишь со своими делами в Бизанте, — сказал Лин, явно не прельстившись высокогорными развлечениями. — Если ты встанешь на лыжи, я готов чуть-чуть задержаться, — хитро сказал Нарсе. Лин вздохнул: — Ты просто хочешь поглумиться над тем, как я позорюсь, да? …— Выпрямись. Чуть-чуть наклонись вперед. Расслабься. Нет, спина все равно должна быть прямой! А колени согни. Руки прижми к телу. Самое главное — чтобы лыжи не разъезжались. Понял? — Не-а, — сказал Лин, зажмурившись. Нарсе подтолкнул его в спину, и Лин поехал вниз. Нарсе не особо беспокоился за него. На вершине горы не было препятствий вроде деревьев — вообще никакой растительности, один только снег, который не таял даже летом, — поэтому она отлично подходила, чтобы учиться. Спуск был довольно пологий, наст — просто идеальный для лыж. Но первый раз Лина ожидаемо вышел бестолковым: лыжи скрестились, затем Лин запутался в палках и грохнулся на все это. Дождавшись, пока он встанет, отряхнется и взглянет вверх, на него, Нарсе помчался вниз сам: после первой трети пути он сделал поворот в одну сторону, подняв тучу серебряных снежинок, затем в другую, чтобы замедлиться и остановиться неподалеку. Он не рисовался. Просто он успел хорошо узнать Лина. Лин с досадой сказал: — Так и быть, попробую еще раз. Нарсе понял, что в этот раз Лин справится. Он все еще стоял на лыжах абсолютно неправильно, но уже куда тверже, и его глаза блестели вызовом. Нарсе с гордостью смотрел, как он летит по сияющему под ярким солнцем снежному склону. Под конец Лин чуть не врезался в маленькую, по колено сосенку, но удержался на ногах. Нарсе оттолкнулся палками и догнал его. — Ну, разве не весело? — спросил он, слегка запыхавшись. Лин, тоже раскрасневшийся, поморщился: — Только если совсем скука одолела. — Однако же он торжествующе улыбался, явно довольный собой. — Хочешь, дальше поедем вместе? Наперегонки? Это была не лучшая идея — два лыжника рядом легко могли столкнуться, да и гора тут уже становилась неровной, каменистой, в поросли тонких карликовых деревьев, но Нарсе слишком увлекся, чтобы думать об осторожности. — Конечно! Лин осмелел, понесся вниз совершенно бесшабашно — Нарсе, более осведомленный об опасностях лыж, в самом деле чуть не отстал. Конечно же, выглянувший из-под снега валун оказался для Лина неожиданностью: он пошатнулся и, выронив палки, инстинктивно попытался уцепиться за Нарсе. Хохоча, оба рухнули в снег. Прокатившись в обнимку еще несколько метров вниз, они наконец остановились. Лин оказался сверху. Он лежал неподвижно, вцепившись в плечи Нарсе так, словно никогда не отпустит, и уткнувшись в меховой воротник его капюшона, между плечом и шеей. Нарсе, отложив в сторону лыжные палки, с тревогой провел по плечам Лина, по спине, голове; нет, вроде бы никто из них, к счастью, ничего не ушиб и не сломал, и все же Лин не отрывал лицо от меха, словно боясь встретиться с Нарсе взглядом. — Лин, — сказал Нарсе шепотом. — Не бойся, приставать не буду, ты в прошлый раз ясно меня отшил, — пробормотал Лин. Он все еще не смотрел на него. Сняв перчатку, Нарсе коснулся его щеки — она была удивительно горячая. От прикосновения ледяных пальцев Лин вздрогнул. Нарсе тихо сказал: — Лин… Я не уверен, что смогу дать тебе то, что ты от меня хочешь. Просто… чтобы ты понимал. Лин поднял голову. Как ни странно, он не казался удивленным. Недовольно и деловито, будто подсчитывал чужие деньги, он сказал: — А наоборот — хочешь? Чтобы ты — меня… Нарсе не удержался от смешка — так в духе Лина! — хотя в остальном ему было совсем не весело. — Нет, я имею в виду — не уверен, что захочу этого в любом качестве. Почему тебе вообще так важно, кто сверху? Вот теперь Лин явно удивился: — Как это почему! Это, типа, какое-то выяснение, кто сильнее или… — Зачем для этого заниматься сексом? — не понял Нарсе. — Я и так могу сказать. Я сильнее. На самом деле в словах Лина, конечно, была доля правды… Ему вспомнился разговор с той странной девчонкой про то, что быть главным — это брать на себя ответственность. Вот уж о ком он не хотел сейчас думать, так это о ней. Поэтому он просто сказал: — Тот, кто сверху, должен быть бережным и терпеливым, если хочется, чтобы был следующий раз. Лин коротко, зло рассмеялся. — Видно, кто-то на ваших блядках отодрал тебя без уважения? Ах ты, бедный. А чем перед тобой провинились те, кто был снизу? Стонали недостаточно громко? Прыгали на твоем хере без энтузиазма? — Что?.. Все-таки он был не лучшей аудиторией для острот Лина — не только злых, но еще и слишком сложных… А, сообразил Нарсе, дело в «следующем разе». От кого он вообще узнал, что Нарсе избегает одних и тех же партнеров? — Да, я и правда… Я никогда не хотел ни в кого вселять ложных надежд. Я как раз об этом и пытаюсь тебе сказать. Послушай, Лин, это важно… Нарсе глубоко вздохнул, как перед прыжком в холодную воду. — Я… Я никогда ни с кем не был, кроме как на играх. Думаю, у меня проблемы с этим. Серьезные проблемы. Без хаомы появляются весь этот страх и отвращение… Какое-то чувство грязи… в буквальном смысле. — Он нервно потер лоб. — Лин, ты мне нравишься. Мне еще никто никогда так не нравился. Я часто о тебе думаю. Что бы ты сказал, что сделал… Я тебя не отшивал. Вообще-то я поцеловал тебя. Но… Я просто боюсь, что со мной это будет сложно и может закончиться скверно. Может, тебе лучше найти кого-то другого, с кем... Он не договорил: Лин навис сверху, затолкал ему в рот горсть снега. — Ты совсем дурак, что ли? — сказал он. — Думаешь, я хочу быть с тобой только из-за твоей жопы? Нарсе фыркнул, отплевываясь от снега. — А что, она у меня какая-то особенная? — Она шикарная. Но вообще-то у половины твоих соплеменников не хуже. Нарсе хмыкнул. Лин сел, кое-как счистил снег, налипший на одежду, отстегнул свои лыжи. Нарсе решил, что он собирается встать — лежать в сугробе и правда было холодно и мокро, так что он отстегнул свои лыжи тоже, — но вместо этого Лин снова улегся рядом с ним на снег, только расположившись поудобнее. И подгреб к себе Нарсе поближе — внезапно как-то очень уверенно, по-хозяйски. Нарсе это понравилось, он взял Лина за руку. Какое-то время они молчали, потом Лин сказал: — Слушай… Если ты никогда не захочешь заняться со мной сексом, это нормально. Если решишь, что я могу помочь тебе разобраться с этой проблемой, я буду на седьмом небе от счастья. Но вообще, я просто хочу быть с тобой, вот и все. Так, как ты сам захочешь. Хорошо? — Да, — сказал Нарсе с облегчением. — Спасибо. — Тебе… э… не противно, что я тебя трогаю? — спросил Лин, посмотрев на их соединенные пальцы. — Нет. Мне всегда было приятно к тебе прикасаться. — Нарсе поднес к губам их сплетенные руки, совсем ледяные, подышал на них, согревая. На фоне его собственных смугловатых пальцев кисть Лина казалась еще бледнее. Ему все еще нужно больше солнца, и свежий воздух, упражнения, здоровая еда, озабоченно подумала какая-то часть Нарсе, а другая просто отметила, что это красиво. — Я сказал, что это может быть сложно, а не что я не хочу даже пробовать. Вообще-то мне хотелось бы, чтобы ты… — Нарсе помолчал, потом смущенно признался: — Помнишь, ты сказал, что хочешь целовать меня среди зверей Апокалипсиса? Мне это вроде как понравилось. Лин покраснел. Нервно облизнул сухие, искусанные губы. — Зверей пока не подвезли, да и Апокалипсис тоже. Нарсе слегка улыбнулся: — Это хорошая новость. Но можно потренироваться заранее. Лин склонился над ним, опираясь на локти. Его взгляд был полон восхищения, почти благоговения. Внутри Нарсе все сжалось от предвкушения, и это было предвкушение чего-то нового, не того, что на играх... Он лег поудобнее, откинув голову и не сводя взгляда снизу вверх с Лина. Поначалу поцелуи были неуклюжими, короткими и смазанными, но по мере того, как их губы скользили, изучая друг друга, Лин, похоже, перестал тревожиться, как бы сделать все как надо — поэтому все сразу стало как надо; его язык — кто бы мог подумать, что этот острый и злой язык может быть таким нежным! — то вталкивался в рот Нарсе с правильной, будоражащей требовательностью, то дразняще ускользал, и теплый рот с готовностью приоткрывался ему навстречу… Обычно Нарсе находил поцелуи приятной, но отнюдь не самой обязательной частью секса — но сейчас это было что-то очень нежное, большее, чем просто поиск удовольствия друг в друге. Он понял, что растерян и смущен, как будто его в самом деле никогда раньше не целовали. Лин обхватил его затылок, запустив руку в волосы и слегка потянув за них — ох, это было хорошо! Нарсе притянул Лина к себе ближе, просунул одну руку под его куртку, погладил через ткань рубашки спину, провел сверху вниз по позвонкам. Потом перевернул его на спину, навис сверху, поцеловал его белую шею, приятно пахнущую мылом и разгоряченным телом. Лизнул, сжал зубами кожу над артерией — сначала слегка, потом сильнее. Лин прерывисто вздохнул; Нарсе понял, что он это любит. Но Лин явно старался держать себя в руках: ласково гладил Нарсе вверх-вниз по плечам и предплечьям, но не касался даже груди и живота, не говоря уж о том, что ниже. А Нарсе вообще-то не возражал бы... С некоторым удивлением он понял, что возбужден. Это не был тот непреодолимый, голодный жар, как с хаомой, но, тем не менее… Лин прижимался к нему промежностью, так что Нарсе прекрасно чувствовал, что Лину происходящее тоже очень даже по душе. Нарсе протянул руку к шнуровке на его штанах. Лин закусил губу — он явно до одури хотел, чтобы Нарсе потрогал его там, — однако поймал руку, решительно убрал ее. — Давай притормозим. Ты сказал, что тебе отвратителен секс, и через минуту лезешь ко мне в штаны? — Но это же просто… — Нарсе попытался вспомнить какие-то синонимы для слова «дрочка». Самоудовлетворение? Нет, так еще хуже. Слова Бизанта, касающиеся секса, были или чересчур грубыми, или совсем уж бесцветными, их отчаянно не хватало. — Это и за секс-то не считается. Лин стал выглядеть почти таким же сердитым, как тогда, когда говорил про блядки. — Для меня — считается. — Он отвел взгляд. Какое-то время молчал, нервно кусая губы. Потом, все еще не поднимая глаз, но с какой-то странной твердостью сказал: — Я никогда не спал и не хотел спать ни с кем, кроме тебя. — Вообще никогда? — Нарсе вдруг стало неловко. — Вообще никогда. Ну, он и до этого догадывался, что у Лина не то чтобы много опыта. Человек, настолько зацикленный на сексе, явно испытывает в нем недостаток. Но чтобы так… Это мигом отрезвило его. — Что… Даже не целовался ни с кем? — Тренировался на помидорах, — сухо сказал Лин. — Короче. Я уже сказал, меня не интересует простой перепих, я хочу чего-то серьезного. Чего я не хочу, так это чтобы ты делал что-то через силу, а потом тебя от меня потянуло блевать. Если ты не уверен на все сто процентов, лучше и не начинать. — Хорошо… Хорошо. Я тоже не хочу все испортить. Не хочу… потерять тебя. — Нарсе снова поцеловал его шею, уже не жадно, а просто ласково. Подул на короткие волосы сбоку основания шеи, зарылся в них носом. Такие странные волосы, серебристые, легкие, как птичьи перышки. Красивые. Он весь был красивый. Лин… Его Лин. Хрупкий и сильный, колючий и ранимый. Хотелось заботиться о нем, делать ему хорошо. Нарсе не сомневался, стоит чуть надавить, и Лин бы ему все позволил, — и Нарсе был почти, почти уверен, что хочет… Но на самом деле Лин был прав, не стоило торопиться. И в любом случае можно было найти для этого место получше, чем снежный сугроб. — Что еще ты делал с овощами? — лукаво спросил Нарсе. Лин расхохотался, обнял его, прижался щекой к щеке. — Поверь, ты не хочешь этого знать.