Человек-то мал, а дом его — мир. Марк Теренций Варрон.
Моя роль — наблюдать. Вмешиваться в ход событий Оперы не для меня, хотя да… я давно подобен загнанному дикому зверю. Если заставить меня защищаться, я могу ранить, не успев спрятать когти, и рана будет смертельной. Сколько уже прошло лет? Я перестал считать, когда минуло больше десяти. Пролетающие дни превращались в серость, обыденность… вокруг меня была лишь музыка. Разговаривал я действительно редко, предпочитая проводить время в извилистых, мрачных катакомбах парижского театра, играя на фортепиано, клавесине, виолончели и скрипке. Разумеется, их я позаимствовал, не спрашивая ни у кого разрешения. Благо, фортепиано было на колесиках, так что я в надежном месте спрятал его. На самом деле, Раон показывала мне все музыкальные инструменты в театре, и я умею играть на них. Отчасти именно это умение и позволило мне сочинять. Конечно, для того, чтобы создать что-то самостоятельно, сначала необходимо наблюдать за другими мастерами. И благодаря Опера Популер я мог наслаждаться замечательной музыкой круглые сутки. Никто не следил за мной, не стоял назидательно за спиной со строго поднятым в укор пальцем, не ограничивал свободу моей творческой мысли. И стоило мне захотеть — Раон всегда таскала для меня нотные листы с перьями и чернилами, карандашами, я самостоятельно делал подчистку из резины, вырезал нужную форму маленьким перочинным ножиком. И всё же я был предоставлен сам себе, и, несомненно, плюсов от своего положения я извлек гораздо больше, чем минусов. Когда я не музицировал, вокруг было тихо настолько, что слышны становились лишь лапки крыс, перебегающих от одного угла моего скрытого от чужих глаз жилища к другому. Однажды я смог подобрать мелодию из этих звуков и таким образом понял, что у меня абсолютный слух. Воспитывалась во мне человечность Раон и сюжетами опер, которые ставились в моём театре. «Волшебная флейта» Вольфганга Амадея Моцарта произвела слишком сильное впечатление при том, что я, будучи в то время недостаточно компетентным в музыкальном плане, не мог пересказать её сюжет. Она оставила свой отпечаток на духовном уровне. «Орфей и Эвридика» Кристофа Глюка потрясала воображение. Я раз за разом переслушивал на репетициях арию Эвридики… тогда мадам Бутичелли ещё не мозолила глаза своим присутствием и я мог слушать прекрасное пение Маргариты Де Севр, ей было около двадцати лет, когда Раон сумела провести меня по тайным подземельям театра и дать кров.***
Саймон не мог отвести взгляда. Казалось, более никто из актеров и музыкантов не замечает, как над ними под куполом возвышается он, наблюдая, словно за возящимися в яме насекомыми. Наверное, Призрак ухмылялся под своей маской, и, черт, де Саньи хотел бы видеть его улыбку. Доселе неведомое чувство посетило новоявленного директора театра, когда он рассмотрел высокий силуэт, скрытый за черной мантией. От него веяло опасностью, но при этом вся его поза сквозила уверенностью. Подкупало и то, что, скорее всего, Призрак наблюдал за Саймоном так же, как и сам Саймон за Призраком. Спустя несколько мгновений мужчина скрылся в тени, исчез в одном из бесчисленных ходов, взмахнув подолом ткани, а виконт, несколько раз моргнув, в предвкушении сжал подлокотники. Если сначала де Саньи относился к Призраку скорее как к неприятности, то теперь тот воспринимался снизошедшим для оперы благословением. Только надо бы попробовать убедить его писать музыку чаще, чем раз в год… хотя бы попытаться. Поднявшись с кресла, Саймон не стал прерывать репетицию, молча отправившись в свой кабинет. Предстояло о многом подумать… Однако следующие несколько дней не дали виконту сконцентрироваться на Призраке. Слишком много было бюрократических бумаг, встреч, даже неожиданных курьёзов — некачественная краска на трёх афишах начала облезать, пришлось искать материалы, оформлять сделку. С сестрой де Саньи пересекался редко, в основном на репетициях. Он чувствовал, что, несмотря на радость встречи, слишком многое их разделяло… и потерянные годы, и обида, холодность, которую способно убрать только время. К тому же стоило ему присутствовать на прогоне постановки, как молодые новички-актеры тут же вытягивались по струнке и играли скорее деревяшек, чем персонажей, поэтому директор стал заходить реже, дабы не давить своим авторитетом на работников. В основном он проводил своё дневное время в кабинете, а по вечерам предпочитал решать деловые вопросы. Светское общество в Париже отличалось от привычного английского. Тут было мало юмора и много сплетен обо всех вместе и каждом в частности. Конечно, вспоминали и политику Третьей Французской республики, обсуждали президенство Фора и Лубэ, националистов и суды. И Саймону, как одному из представителей многообещающих молодых людей, в высоких кругах нужно было уметь поддерживать подобные темы и при этом не наговорить лишнего. О самом виконте какие только слухи не ходили. Во-первых, как сообщили проверенные люди, общество находило странным, что богатый наследник рода двадцати трех лет не повенчан ни с одной девушкой, даже английской крови. Во-вторых, некоторые считали его будущим меценатом, покровителем искусства, что накладывало определенные рамки ожиданий на не слишком претендующего на подобное внимание Саймона, который на данный момент времени просто хотел заниматься своим театром. В-третьих, виконту поступала чуть ли не тонна писем на всевозможные приёмы, и ему самому приходилось приглашать в театр многих, даже зная заранее, что они не придут. Банальная вежливость и расчётливый перевод бумаги за зря. Он приезжал в гостиницу под утро, а выезжал в восемь тридцать, поэтому поручил слугам поскорее приобрести подходящий его статусу особняк поближе к месту работы, а пока там будет идти ремонт, Саймон принял решение обустроить одну из комнат Опера Популер под свою спальню. Каждый раз тратить время на поездку до гостиницы казалось утомительным, да и переплачивать за те же самые кровать, умывальник, да шкаф, хоть и более роскошные, не хотелось, даже если сумма по меркам состояния виконта была маленькой. Это не жадность, а именно практичность. Слишком хорошо в памяти де Саньи сохранились воспоминания о детстве, где отец считал каждую копейку, которую приносило дело всей его жизни — расследование преступлений. Дни проходили в хлопотах, но всё же иногда, когда Саймон оставался один в своём кабинете или в спальне, доносилась до его слуха далекая одинокая мелодия виолончели.***
На часах пять утра, сна ни в одном глазу. Саймон лежал сначала с закрытыми глазами, пытаясь считать овец, потом уставился в потолок. Очередной важный вечер прошел отлично, банкет был хорош, однако девушки, вечно обступающие молодого виконта, порядком ему надоели. Повернулся на один бок, другой… запалил керосиновый светильник и взял в руки книгу Гастона Леру, но мозг совершенно отказывался воспринимать слова. Спустя несколько минут виконт отложил и её, в бессилии выдохнув и откинув голову назад. В тишине, прерываемой лишь редкими криками пьяных прохожих, директор Оперы наконец-то смог ощутить покой после очередного суматошного дня. Вдруг подумалось, как ему хотелось бы сейчас услышать ту композицию… он постарался воссоздать её в памяти, но всё равно было не то. И тут Саймон снова различил скрипку. Так тихо, будто играла она с небес, либо, наоборот, из самого ада доносилась её песнь. Она рассказывала о радости. Но в радости той не было души, совсем… Перед глазами пронеслись снежинки. Зимний холод… снег, как укрывающий поля и согревающий землю, так и убивающий заблудившихся путников. Снова контраст. Он, как завороженный, пытался вслушаться… но играли слишком далеко. Что же заставило Призрака прятаться, притворяясь злым духом этого места? Саймону не давал покоя сей вопрос. Спустя некоторое время молодой человек встал с постели, раскрыл шторы, вглядываясь в мостовую и облокотившись локтями на деревянный подоконник. Утренний ветерок шевелил его волосы и постепенно приводил в удовлетворительное состояние после бессонной ночи. — Я знаю, вы меня не услышите… но всё-таки… я бы хотел понять. Так бы хотел… — прошептал он, наблюдая за ярко алым рассветом. И через несколько часов на камине в кабинете обнаружилось новое письмо. Это было второе письмо Призрака лично Саймону. Виконт вскрыл его с нетерпением, стараясь не повредить бумагу.Вы сделали поспешный вывод, посчитав меня человеком, но заинтересовались композициями. Столь бурный пыл с Вашей стороны был неожиданным.
Сегодня в 22.00 в гримерной, как и в прошлый раз, я буду ожидать Вас.
Искренне Ваш, П.О.
Маленький объем послания нисколько не убавил интереса. Письмо тут же убрано в ящик у стола и заперто на ключ. Улыбка виконта была настолько непривычно счастливой, что месье Жиль и месье Фирмен решили — тот точно обзавелся пассией. Саймон даже решил присутствовать на репетиции, а в перерыве снова выудил сестру чуть ли не за локоть из общей массы танцовщиц, спешащих в буфет. — Я понимаю, что, вероятно, вы не хотите меня видеть, — начал виконт, когда они скрылись от посторонних глаз в одном из темных коридоров театра, — но я бы действительно мечтал поддерживать с вами дружеские отношения. Тем более, круг знакомых, кажется, у нас совпадает как минимум в одном человеке. — А мне казалось, мы уже перешли на ты, — скептично надулась Лэйла, — можно ведь хотя бы на чай меня в буфет приглашать, но нет. Братец, оказывается, столь занят, что на мою скромную персону недостает времени! — Простите… прости. Правда, мне очень жаль, но я… я подумал… — У тебя это плохо выходит. Только сестра могла так откровенно высмеивать его. И, если честно, поддевки хотя бы означали, что ей не всё равно. — Как раз не так уж плохо, как ты можешь себе представить, — заговорщически ухмыльнулся Саймон, беря чужие руки в свои, — я оформил все документы. Опера Популер теперь официально мой театр! Лэйла задержала дыхание, а затем в порыве чувств обняла брата. — Поздравляю! Это ведь замечательно! — с восторгом проговорила она, а затем отстранилась, — Я думаю, ты достоин этого, Саймон. И он тоже скоро поймет, как сильно нам с тобой повезло. — Он? Ты ведь сейчас говоришь о Призраке? — зацепился, словно за ниточку, де Саньи и задумчиво провел большим и указательным пальцами по подбородку, — Пожалуйста, расскажи чуть больше о нём. Сестра с сомнением окинула Саймона изучающим взором, но всё же кивнула. — Гениальный учитель. Таинственный. Не знаю, человек ли… — она стушевалась, обнимая себя руками, — знаешь, что? Не заставляй меня. Если Ангел Музыки захочет, сам расскажет тебе. А мне уже на репетицию пора. Легкой поступью девушка пробежала мимо виконта, взмахнув кудрявыми шелковыми волосами, а он обернулся и ещё долго смотрел в её сторону, даже когда стройный силуэт перестал быть виден за поворотом.***
Шаг… дверь отворилась. Такое ощущение, будто с прошлого визита Саймона ничего не изменилось. Конечно, этой гримерной пользовались, ведь постановки продолжали идти каждый вечер, однако похожие благоухающие пионы в вазах, скрипучий шершавый пол, зеркало в половину стены, показывающее скованные движения молодого человека. Почему у него в этой части оперы появлялось ощущение, будто он вор, крадущийся посреди ночи в собственном театре? В голову лезли абсурдные мысли. И одно разительное отличие присутствовало. Горела свеча. Конечно, её свет был тусклым, неровным, заставлял отплясывать тревожные тени, но он внушал надежду… Пробило двадцать два часа. Взволнованный Саймон перестал дышать, слыша стук собственного сердца. Зеркало, ещё секунду назад неподвижно стоявшее напротив, начало медленно и бесшумно отодвигаться в сторону. Сначала показалась аккуратная ладонь в черной кожаной перчатке. Виконт, словно завороженный, скользил взглядом дальше. Предплечье — мантия… и снова маска, теперь уже другая. Сквозь нее был виден лишь взгляд незнакомца. Совершенно белоснежная радужка глаз имела будто гипнотический эффект… неужели такое бывает? Призрак протянул руку виконту, и тот с запозданием осознал: его приглашают внутрь. Не задумываясь более ни на мгновение, потому что аргументов передумать на самом деле было достаточно, Саймон переступил узкий порог, отделяющий гримерную и скрытые проходы. Чиркнув спичкой и подхватив со стены факел, словно проделывая это уже в сотый раз, фантом зажег его, и зеркало за ними закрылось само по себе. Они спускались глубже, сырой воздух не давал возможности вдохнуть полной грудью. Виконту хотелось задать столько вопросов! Какова настоящая личность Призрака, что он делал в театре всё это время помимо написания произведений? Что с ним произошло? Но парень лишь на ходу произнёс: — Знаете, вы волшебно сочиняете музыку. Казалось, уголки глаз Призрака прищурились, а плечи чуть опустились. — Вы ещё не слышали мои недавние творения, виконт, — этот голос, опьяняющий, дурманящий… если Призрак так говорит, то как же он поёт? — До меня доносились звуки скрипки, фортепиано и виолончели, — ступеньки вели ниже, закручивались в спираль, а Саймон загибал пальцы, силясь вспомнить услышанные ранее мелодии инструментов. — Всего лишь детские забавы. — Уверенности вам не занимать, — беззлобно заметил виконт, искренне улыбнувшись, — скорее всего, раз вы сами являетесь мастером, вас и обучал такой же великий человек? Остановившись, Призрак повернулся к Саймону, продолжая держать его за руку. Он подошел ближе, а глаза сквозь маску излучали хладнокровие и суровость. — Не пытайтесь выведать о моём прошлом. Поверьте на слово, услышанное вам не придется по душе. Судя по тону, собеседник не шутил и Де Саньи так и не смог понять, была ли это реальная угроза. Спустя минуты две напряженного молчания, прерываемого лишь звуком шагов их двоих по каменным ступеням, Призрак едва заметно выдохнул. — Ещё не царствует река, но синий лед она уж топит, — прервал он молчание, — ещё не тают облака, но снежный кубок солнцем допит… Узкая лестница вывела их в постепенно расширяющееся пространство. Теперь по бокам уже горели факелы, поэтому фантом закрепил свой на стену — больше в нём не было необходимости. — Через притворенную дверь… — хотел было продолжить Саймон, но замялся. Благо, Призрак не прокомментировал его попытку. — Вы любите стихи, виконт? — спросил он. — Да. Читаю, как найдётся свободная минута. Мне они помогают почувствовать себя человеком. Призрак нечитаемым взглядом посмотрел на Саймона. — Удивительно, как по-разному каждый воспринимает человечность, вы так не думаете? — мужчина продолжал идти, не отпуская чужой руки, — Для кого-то достаточно только внешнего сходства с человеком, чтобы называть себя таковым. Утверждение собеседника заставило директора задуматься. В высшем обществе подобные темы поднимались редко, да и то, поговорить с кем-нибудь толковым шансов не предоставлялось. — А вы не считаете так? — озвучил собственные мысли Саймон. — Конечно, нет, — последовал короткий и лаконичный ответ. Грот окончился быстрее, чем предполагал парень. До его слуха донёсся всплеск водной глади. — Грунтовые воды? — Да. Оставшийся путь можно преодолеть на лодке. И сейчас я попрошу вас завязать глаза, — мягко предупредил Призрак и достал из внутреннего кармана мантии черную шелковую повязку, — осторожно. Он отступил чуть назад за спину Саймона, и виконт почувствовал легкую панику, однако она тут же была прервана приятным ощущением от дорогой ткани и разумным доводом — сейчас убивать его никто не планирует. Если бы и правда хотели что-то такое провернуть, то сделали бы сразу. Призрак аккуратно довёл его до деревянного покачивающегося средства, постоянно придерживая и подсказывая, куда лучше ступить. Несколько раз де Саньи держал руку нового необычного знакомого чуть крепче обычного, боясь поскользнуться на гладких камнях и перевернуть лодку, однако никаких курьёзов не случилось. Виконт испытывал максимальную неловкость — он не мог вспомнить момент, когда был уязвим сильнее, чем сейчас: невозможность видеть Призрака напомнила об их первой встрече. Угадывать направление лодки также было бессмысленно из-за колебания воды, поэтому Саймон просто ждал, когда же они прибудут на место назначения. И вот, спустя по ощущениям ещё десять минут, лодка ударилась о такой же берег, но с другой стороны. — Можете снять повязку. Даже не видя Призрака, виконт подумал, что в его голосе сквозит плохо скрываемое волнение. Стараясь не повредить ткань, он, тем не менее, быстро справился с узелком. Взору Саймона предстала пещера, полная канделябров и торшеров со свечами, пламя которых было мистически ровным. На каменном полу расстелены роскошные персидские ковры. Благодаря свету казалось, словно всё здесь было отлито из золота. Посередине помещения, если можно его так назвать, находился дубовый стол с одним единственным стулом, на котором лежало множество нотных листов в разном порядке и книги, вокруг стояли шкафы с бесчисленными рукописями в старых потёртых корешках, а на отдельном выступе покоились инструменты. Вдоль стены вела ещё одна лестница, оканчивающаяся наверняка запертой дверью. — Вы говорили, что хотели бы понять, а я… посчитал, вы подходите для этого, — едва слышно проговорил Призрак, помогая Саймону выбраться из лодки. По водному зеркалу расстилался густой туман. Казалось, словно ты попал в иной мир, сказочный, нереальный… каждая деталь интерьера была обустроена с любовью. Внимательный и цепкий взгляд виконта остановился на уменьшенной копии сцены с занавесом, задником и вырезанными из воска и дерева фигурками работников, стоящей на отдельном трельяже, и в отражении были заметны и работники сцены, и даже угловатая тучная фигура Жозефа Бюке, посапывающая с крошечной бутылью в обнимку. Молча изучая крупицы информации, виконт подавлял желание прикоснуться ко всему этому. Но как же ему хотелось! Он увидел и собственную фигурку из воска в зале, состоящем их нескольких кресел размером с половину большого пальца, наблюдающую за ходом импровизированной репетиции. Не было страха. Пропало даже чувство неловкости. Ему вдруг захотелось узнать, каким предстаёт мир для Призрака Оперы. Интересно, такой же прилив сил ощущал и отец Саймона в ходе выяснения особо важных деталей криминальных дел? Всё это время сам владелец Пещеры шёл позади, скрестив руки в замок за спиной, наблюдая за первым в его скромном жилище человеком. Нотных листов была сотня, если не две, все непронумерованные и в абсолютном хаосе. Саймон также замечает и сургучную печать с меткой черепа. — Концерт для скрипки с оркестром? — спрашивает де Саньи, машинально взяв один из них, пытаясь считать мелодию. — Он не готов, — твердо отвечает Призрак и аккуратно забирает лист, — пока нет. Виконт вновь пробегает взглядом по Пещере и подходит к инструментам. Если на рабочем столе у композитора и был творческий беспорядок, то здесь он старался максимально ухаживать за уже постаревшими, но до сих пор чудесно звучащими струнными и клавишными — ни пылинки, ни даже намека на сырость, хотя вода была рядом. Осторожно Саймон подступился к книжным шкафам. На корешках пестрели блеклые буквы имён Сократа, Гомера, Жозефе Бедье, Франсуа Вийона, Никколо Макиавелли, Данте… и многих, вплоть до Гёте и баллад Шиллера. — Вы… прочитали всё? — провел пальцами по одной из книг виконт. — Я переписывал их вручную. На этот раз парень не мог не повернуться. — Почему же? Почему подвал театра? — он начал взволнованно и неосознанно измерять шагами Пещеру, — Почему вы скрываетесь от общества? Неужели это плата за ваш талант? — остановившись, виконт повернулся к Призраку, — Как так выходит, что в свете ошиваются богатые дикари, а гении сидят по пыльным углам? Разве не должно быть наоборот? Призрак сжал виски, словно от головной боли, и Саймон прекратил поток вопросов, вглядываясь в его маску, пытаясь найти хоть какие-нибудь эмоции, кроме раздражения. — Простите, я не должен был быть столь категоричен в суждениях, однако, — попытался оправдаться виконт, но был остановлен поднятой рукой. — Не нужно, оставьте. Одним движением композитор развязал веревку на мантии, сняв прикрывающий лицо капюшон, небрежно оставив его на полу и подойдя к скрипке. Он был облачён в старомодный, однако хорошо сидящий на нём фрак. И у Саймона пропал дар речи на мгновение. Волосы… Волосы светились! Белые молочные звезды переливались в каждом волоске! И, Господь, как же это было завораживающе, обескураживающе, безумно, но прекрасно в своём несовершенстве! — Я не человек, Саймон де Саньи, — твёрдо сказало существо, — и мне нет места среди подобным вам. Призрак решительно положил голову на подбородник инструмента и начал играть ту самую первую услышанную на репетиции директором Оперы мелодию, будто в Пещере более не было никого. На минуту виконт застыл, пораженный увиденным, не в силах отвести взор от необычных прядей. И музыка в очередной раз победила. Если произведение играет обыкновенный музыкант или даже целый оркестр — это одно, но когда выступает сам композитор, восприятие совершенно меняется. В партитуре, ранее звучащей в зале, оказывается, были мелкие акценты, и скрипач тогда не смог повторить их все. Но самое удивительное — чистота звучания этой скрипки могла бы посоперничать с целым оркестром. А если бы так переливались все инструменты?.. Саймон старался не издавать ни единого шороха, пока Призрак Оперы не закончит играть. Он прикрыл веки, вслушиваясь, представляя… Теперь в том лесу виконт видел вытоптанную охотником дорожку. По ней ходили не только люди, но изредка пробегали зайцы, гордой поступью шли олени, переваливались с боку на бок медведи. Природа подстраивалась под всех лесных обитателей, даже захватчиков-людей старалась оберегать. Постепенно траву начала заполнять вода, с каждым тактом всё больше, пока не достигла верхушек сосен и елей. Лес опустел. Он был погребен заживо той же самой природой, что так благородно сражалась даже за муравьёв, давая им маленькие иголки хвойных деревьев, из которых потом сооружались муравейники. Но на смену одному всегда приходит что-то иное. Не хуже и не лучше, просто другое. И вот, сейчас кора разрушалась, смывались травы и цветы. Сменялись они на кораллы, рифы, янтарные камни. Косяки серебристых рыб и медуз… и люди также плыли на корабле и изучали подводные глубины. Однако Саймон вдруг понял, почему тогда и сейчас у него пошли слёзы. Это была ода одиночеству. Тому, что во всей экосистеме мира не найдется места для него. Нет, не жалось к себе, ни в коем случае. Лишь констатация факта. Ни на суше, ни на морском дне он не найдёт себе истинное пристанище, вынужденный существовать, а не жить. Подрагивающей ладонью виконт закрыл рот и оперся о стул, потрясенный. Призрак и правда не мог быть человеком. Ни один человек не способен передать такую боль в музыке… Мелодия окончилась. — Она… должна звучать вот так, — слегка обескураженно от реакции директора проговорило существо и быстро отложило скрипку в сторону, приблизилось на несколько шагов, — может быть, вы желаете воды? — Нет. Нет, спасибо, я слишком эмоционален, простите. — покачал головой Саймон, — Позвольте узнать, как мне к вам обращаться? Призрак, задумавшись, оперся о стену Пещеры спиной, полы его мантии колыхнулись. Он ещё раз оценивающе взглянул на виконта. — По имени, думаю, было бы уместно. Меня зовут Бран.