Скелеты в шкафу

      Альма шагнула за ворота тюрьмы, привычно задерживая дыхание — даже во дворике воздух казался пропитанным смрадом тысяч заключенных, живущих в стенах тюрьмы. Сумка с вещами, которая казалась вполне легкой при выходе из дома, оттянула руки, словно набитая камнями, но она даже не сбилась с шага, держа спину ровно и прямо.       — Донья, — один из охранников, патрулировавших периметр, приподнял шляпу, и Альма остановилась, позволив служебной овчарке обнюхать и себя, и сумку. — Можете идти, донья.       Альма кивнула, пожелав ему доброго дня и поздравив с наступающим Рождеством. На КПП весело перемигивалась разноцветными огоньками гирлянда, и Альма от души посочувствовала охране, которая будет вынуждена встречать светлый праздник не в кругу семьи, а здесь, в этой обители скорби и нераскаявшихся грешников. Взяв временный пропуск, она величественно прошествовала к комнате для встреч, стараясь не смотреть по сторонам и не вслушиваться в голоса заключенных.       От взгляда на вошедшего в дверь сына, привычно отяжелело сердце. Бруно с каждым годом все больше походил на отца — хоть Педро и не дожил до его лет, но она видела знакомые жесты, слышала знакомые интонации, и каждая новая встреча с сыном в тюрьме, рвала душу ржавым крюком.       — Бруно, — она чуть опустила веки, и сын кивнул.       — Мама.       Альма подвинула в его сторону сумку с вещами, и сын, коротко поблагодарив, сел за стол, складывая руки на груди и глядя в сторону, не спеша нарушать тишину. Альма молчала, рассматривая его. Что-то изменилось в нем, чуть расправились плечи, на лице проступали краски, а в глазах снова появился блеск. Бруно казался ожившим, очнувшимся от тяжелого, болезненного сна. Что это? Неужели он окончательно здесь освоился и нашел себе приятелей — таких же преступников, как и он сам?..       — Как твоя голова? — наконец, спросила Альма, и Бруно искоса глянул на нее.       — Все еще на плечах, как видишь.       Он еще и шутил, и это здесь, в тюрьме! Альма ненадолго прикрыла глаза, моля Педро о терпении, а Господа — о милосердии.       — Ты знаешь, о чем я, — ровным голосом произнесла она. — Головные боли все такие же, или хуже?       — Можно подумать, доктор Мартинес не сообщает тебе всякий раз, когда я попадаю в лазарет, — сухо ответил Бруно, закинув ногу на ногу. — Все в порядке.       — Сердце?       — Бьется. Твоими молитвами.       — Бруно! — Альма осеклась и глубоко вздохнула, успокаивая раздражение. Бруно и в детстве не был покладистым и покорным, а уж здесь, в тюрьме, его худшие качества обострились до предела. — Ты можешь мне ясно ответить, что с твоим сердцем?       — С ним все хорошо.       — Доктор Мартинес сказал, что ты в последние полгода дважды поступал с тахикардией. Может, тебе что-то надо? — спросила она, и Бруно криво усмехнулся, глядя в пол.       — Не волнуйся. Наш лазарет оборудован по последнему слову в медицине. У нас есть литровая бутылка перекиси водорода, упаковка аспирина и хирургический пластырь. Чего еще желать?       Альма промолчала, невольно копируя его позу и складывая руки на груди. Сын упорно не смотрел ей в глаза, разглядывая то стол, то стены, и на сердце стало еще тяжелее. Если раньше он хотя бы спрашивал, как дела у семьи, то теперь даже этого не сделал, и Альма с горьким чувством в груди взглянула на светлый лик Спасителя на стене. Господь милосерден, он может прощать, но где ей найти в себе силу для этого?!       — Даже не спросишь, как у нас дела? — проронила она, и Бруно ненадолго поднял глаза, послушно, словно попугай, повторив:       — И как у вас дела?       — Все хорошо, — процедила Альма, пытаясь обуздать разочарование. Господи, почему она все еще надеется на то, что сын раскается в убийстве, и встанет на путь исправления?! Где она его упустила, когда, почему? Порой, после визитов в тюрьму Альме хотелось умереть, лишь бы не травить себе душу, но всякий раз, опомнившись, она просила у Господа прощения за слабость. Если она умрет, кто будет привозить ему вещи, кто будет платить тюремному врачу, чтобы лечил его не только аспирином и перекисью водорода?! — Исабелу покажут по телевизору. Она участвует в неделе моды.       — Ты так рада за нее, — задумчиво произнес Бруно, подняв голову, и Альма нахмурилась, заметив живой блеск в его глазах. — А она сама хоть счастлива?       — Ну, разумеется! — отрывисто сказала Альма. — Или ты думаешь, она бы стала врать?       — Я думаю, что в Исе гораздо больше от тебя, чем от ее родителей, — непонятно ответил Бруно, и Альма постаралась скрыть вновь вспыхнувшее раздражение под маской спокойствия.       — Твои сестры в порядке — Хульета отучилась на курсах и подтвердила квалификацию, Пепа теперь пишет детские книги. С племянниками тоже все хорошо. Луиза поступила на экономический, как и хотела, Камило выступает в театре, и собирается и дальше учиться в театральном.       — Этого у него не отнять, — скупо улыбнулся Бруно, и Альма кивнула.       — А у Мирабель проблемы с учебой. Да и вообще она в этом году ведет себя странно, скрытничает, спорит и дерзит, стала встречаться с каким-то мальчишкой из школы, и, мне кажется, он на нее плохо влияет.       Бруно ничего не ответил, разглядывая чахлый папоротник на подоконнике, и Альма вздохнула, невольно бросив взгляд на наручные часы. Еще полчаса — и зачем такие долгие визиты придумали?       — Антонио нравится в школе, в своем классе он в пятерке лучших по успеваемости. Такой одаренный мальчик, и почти переборол свою стеснительность, — Альма специально не стала ничего говорить о Долорес и радостном событии, которое наверняка ждет семью, из страха сглазить, но сын словно и не заметил этого.       — Как у тебя дела? — наконец спросила она, и Бруно пожал плечами.       — Как обычно. Ничего не изменилось с твоего последнего визита. Живу, работаю, учусь.       — Ты хотя бы просишь Спасителя о прощении? — вырвалось у нее, и Бруно промолчал. Альма, выдохнув, встала с места, чувствуя себя постаревшей на сотню лет. — Я буду молиться о спасении твоей души, Бруно. Это все, что я могу для тебя сделать.       — Спасибо, мама. Мысль о твоих молитвах помогает мне уснуть ночью, — ответил он, и Альма, перекрестив его, подошла к двери, стукнув кулаком.       Обратный путь к КПП показался ей дорогой на Голгофу — каждый шаг давался с трудом, а перед глазами все еще стояло лицо Бруно, так похожее на лицо ее Педро… Покинув здание тюрьмы, Альма не спешила на остановку, стоя у ворот и не глядя по сторонам. Мимо нее проходили люди — и совсем молоденькие девчушки, не старше Чабелиты, и пожилые женщины, ее ровесницы, и у каждой в глазах читалась все та же обреченная тоска, как и у самой Альмы в душе.       Через полчаса к ней вышел мужчина в белом халате, и Альма шагнула навстречу.       — Доктор Мартинес.       — Донья Альма, мое уважение, — он вежливо поклонился, и Альма слабо улыбнулась. Хулио Мартинес был однокурсником Хульеты, и впервые связался с ней в середине октября 1993 года — когда Бруно попал в лазарет с ножевым ранением за два дня до своего дня рождения.       В тот день Альма порадовалась, что в доме были только Пепита и слегка приболевший Антонио, и никто не узнал об этом звонке. Услышав эти новости, Альма полночи молилась за жизнь сына, и на следующий же день приехала в тюрьму, встретившись лично с доктором Мартинесом.       — Состояние у него удовлетворительное, сердце не задето. Нож прошел по ребру, никаких повреждений внутренних органов, — успокаивающе произнес доктор, и Альма перекрестилась, поблагодарив Деву Марию. — Но есть вероятность развития сепсиса, все-таки, кто знает, где хранился тот нож…       — И что тогда? — спросила Альма, стиснув медальон с фотографией Педро в похолодевших пальцах. — Что нужно сделать?       — Помогли бы антибиотики, но вы же знаете, финансирование тюремных больниц у нашего правительстве на последнем месте… — произнес доктор Мартинес, и Альма медленно выдохнула.       — Сколько? — спросила она, отбросив волнение и страх за своего бедового, грешного сына, в сторону. Ему не помогут ее причитания и слезы, но могут помочь деньги.       — Сто тысяч песо. Как раз хватит и на курс антибиотиков, и на качественный материал для швов, — доктор Мартинес смотрел в глаза прямо, не пытаясь юлить. — Донья Альма, я клянусь вам, что ни сентаво не положу в карман, но лекарства пойдут не только вашему сыну.       Альма лишь махнула рукой. Через две недели доктор Мартинес снова позвонил ей, сообщив, что с Бруно все в порядке, и обошлось без инфекции и осложнений. С того дня между ними возникло своеобразное соглашение — доктор Мартинес сообщал Альме, если со здоровьем Бруно были проблемы, и она совершала небольшие «благотворительные взносы» на личный счет Хулио в банке.       — Что с его здоровьем? — спросила Альма, и доктор Мартинес обстоятельно ответил:       — Головные боли в последние полгода стали слабее, хоть и не пропали окончательно, но вот сердце меня несколько беспокоит. По-хорошему, нужны противоаритмические препараты, чтобы не усугубить ситуацию. И курс витаминов, разумеется, не говоря уже о здоровом образе жизни, но в данных условиях… — доктор Мартинес пожал плечами, и Альма кивнула, сминая в пальцах подол черной юбки.       — Препараты и витамины ему помогут?       — Они не спровоцируют ухудшения, — осторожно ответил доктор Мартинес, и Альма чуть прищурилась, глядя в сторону.       — В понедельник я перечислю вам деньги. Сколько…       — Пятидесяти тысяч вполне хватит. Спасибо, донья Альма. Если… если что-то случится, вы знаете, я вам сообщу.       — Я знаю.       Пожав ему руку привычным, деловым жестом, Альма отошла к остановке, ожидая автобус. На душе снова было пусто и темно, как и всегда после тюремных визитов, но когда она вернется, придется делать вид, что все хорошо — незачем всю семью втягивать в этот кошмар, особенно в Рождество.       Идя по их улице, Альма равнодушно смотрела на украшенные дома и сверкающие вертепы, в глубине души завидуя тем, для кого праздник оставался светлым и радостным днем. В их доме пахло выпечкой и заварным кремом, и Альма с потеплевшим сердцем заметила Мирабель на кухне, рядом с Хульетой — в последний месяц младшая внучка словно очнулась от злого наваждения, снова став послушной и милой, как и раньше. Да и этот ее мальчик, кажется, не так плох...       Альма ненадолго остановилась в дверях, глядя на Мирабель — нет, она уже не такая, как раньше, но это и понятно, девочка растет, меняется. В следующем году семнадцать лет, а там, глядишь, и школу закончит, и что дальше? Господи, как уберечь всю семью, как их оградить от мрака и боли окружающего мира?       Мирабель вскинула голову, сдувая прядь волос с носа, и Хульета, что-то шепнув ей, шутливо подтолкнула плечом — Мирабель рассмеялась, отрывая кусочек теста и скатывая его в шарик бунуэльо. Альма слабо улыбнулась, глядя на них и отгоняя воспоминания о том времени, когда ее детям — ее тройняшкам — тоже было шестнадцать. Бруно вечно норовил стащить бунуэльо до Рождества, совсем как Камило теперь, у Пепиты получались шарики разного размера, и лишь у Хульеты они выходили ровными и одинаковыми, просто на загляденье всем. Альма отвернулась, стирая слезу, и стиснула челюсти. Что было — то прошло, и этого уже не вернуть, но в ее силах повлиять на будущее.       Альма задержала взгляд на Долорес, которая вместе с Антонио сидела у рождественской ели, что-то рассказывая ему на ушко. Даст Господь, и у Лолы все и вправду сладится с Мариано. Альма видела, какими влюбленными глазами та смотрела на жениха сестры, а в последнее время и сам Марианито оттаял, и в его глазах все чаще вспыхивал мечтательный огонек, стоило ему заметить Долорес. Донья Гузман уже спросила, не будет ли Альма против, если они заглянут в гости после Рождества, а значит, если все пойдет, как надо, их семьи все-таки породнятся…       Задержав взгляд на рождественской елке, Альма от всего сердца вознесла молитву Младенцу Иисусу, чтобы следующий год стал для их семьи счастливым.