«Дорогой Клаудия, не припомнить… тогда почта «CH» только набирала клиентов, заключала первые договора с муниципалитетом и компаниями. О хорошем спросе говорил ты в шутку, боялся уйти в минус. А когда общая ведомость по продажам показывала плюс, закатывал пир. Справедливо. Солнечный Лейден не прощал расслабленность в ещё зелёных конторах. Ты знал и отобрал людей, готовых трудиться до сухости в глазах, до засыпания в собственных прихожих. Иными словами, не разбиравшихся в правах рабочих и счастливо проморгавших движения профсоюзов, бушующих тогда.
Это прекрасное и тягостное слово — тогда. Тогда я пришла к вам девочкой, обученной разве что грамоте, грубой и непроницательной по отношению к клиентам. Но ты рискнул, здорово рискнул, приняв меня на работу. Сколько драгоценных сил ты и весь коллектив сложили на моих ладонях, столько, наверное, весит железнодорожный состав.
Сейчас уже твоя компания не просто доставляет письма, а связывает город узелками из телефонных проводов; печатает журналы для двух сотен корзин велосипедов. Я искренне удивлена, какой стала, казалось бы, простая почта, но глубоко убеждена, что иначе и быть не могло.
А что произошло в пути? Давай вспомним, то жаркое лето, лет шесть или семь назад. Почту посещало больше клиентов, чем за тройку сезонов; каждая из кукол сдавала двадцать в день заказов; Бенедикт изъездил свою лошадку до дымящегося мотора. А после конца очередного дня, сдвинутого на три часа вперед, Катлея призывала к совместному отдыху — к самой натуральной попойке, во время которой мы, куклы, перепробовали столько алкоголя, что наши мужья бы теперь ужаснулись. А ведь профессия предполагает неизменную трезвость ума.
Или давай вспомним, как Люкс показывала нам родной остров, как тщетно Айрис веселила её и одной звездной ночью нечаянно устроила пожар в местной заброшенной церкви. Я раскрою вам секрет, но точно видела, как Люкс швырнула туда пару шашек фейерверка в придачу. Могу поклясться.
А помнишь, как ты забирал меня из больницы? И тогда подарил плюшевую собачку. Её уже нет при мне, да и перестала я быть ребёнком, засыпающим с мягкой игрушкой у головы, но «тогда» вспоминаю отчетливо.
Ныне эпоха неудачно подшутила над нами: с недавних пор автомобиль перестал означать богатство, а кинотеатры появились даже в отдаленных городках. Пришли новые профессии, старые уступили места. Электрические телеграфы, телефоны, бесплатные школы, обучающие грамоте самые бедные слои — и вот услуга написания писем руками образованных девушек стала практически не нужна.
Ты, наверняка, уже получил заявление. Да, я официально и безоговорочно ухожу из компании.»
Дальше Виолетта совершенно не знала, что писать, а письмо обрывалось через чур резко. Всякий работник закончил бы на сухом заявлении, решив, что «наконец понежится под родной крышей». Но «CH» почта как раз и была ей буквально родным домом: спала на восемнадцатом этаже того же здания; клиентов встречала словно гостей, разве что чай не приглашала попить; и коридоры и лестничные подъемы часто на диво коллегам становились местом трапезы. С ними могла и поссориться, правда, обычно на неё кто-то почему-то кричал, затем все равно неизбежно извинялся. Так что порой она забывала, с кем на конкретный момент времени состояла в так называемой «ссоре», а с кем нет. Приходилось записывать. Итого, бросив печать, Виолетта отдыхала на спинке стула. В ладонях, сложенных лодочкой, она держала фотографию с позолоченной рамкой. Больше десяти лет назад, поздней весной у портовой площади армейские пилоты развеяли по небу письма, по-детски радостная Каттлея обняла её, да так, что можно было потерять равновесие. Потому что ей вручили почетную премию Орландо: маленькую золотую куклу, диплом и гонорар в баснословные пять миллионов. Вот она, в центре в бело-голубом платье, с собранными сзади в два пучка светлыми волосами. Хоть всем видом она походила на бойца, которому приказали стоять не шевелиться, там глубоко внутри куклу переполняло человеческое счастье. Виолетта положила фотографию рядом с той самой статуэткой на вторую полку. На первой же пылился журнал с отчетами по выездным заказам. Их не случалось уже год. За секретером послышались шаги. Любимый, уже растерявший прежнюю молодость, Гилберт, выглянул из темноты и пальцами постучал по деревянному корпусу. — Я кое-что для тебя приготовил. Вдруг поднимет настроение. — По мне видно? — Удивилась она, не привыкнув заботиться о едва выразительной мимике. — Либо я научился распознавать твои эмоции, пора бы уже… либо ты теряешь хватку. Шутка не сработала, но Виолетта с любопытством проследила за ним. Как он проковылял к прикроватной тумбе, вытащил с нижней полки бумажную обертку и шумно принялся её разворачивать. Наконец, в вытянутой руке гулко хлопнув, расправилась рубашка. Это была новая пижама, чей темно-зеленый цвет, обманчиво плотная материя с упавшими на кровать панталонами, напоминали военную форму. В такой ей ещё девочкой приходилось спать. — Просто подарок, — поспешно объяснил он. — Не тяжелое? Виолетта помотала головой. — Дышит? Виолетта кивнула. — Очень хорошо. — Спасибо. — Она пощупала ткань у груди. — Оно мне нравится. Правда, Гил, будет ли тебе приятно перед сном вспоминать о войне? Гилберт на секунду задумался, но держал руки на её плечах слишком нежно, чтобы она не задумалась сама. — Знай, в те годы солдатская форма обеспечила тебе крайне быстрый путь к моему сердцу. Как последовательно её мыслям. Виолетта подтянула свой воротник обеими руками, тем самым предлагая ему расстегнуть верхние пуговицы. После сделанного опустилась на кровать, невольно выдохнула от приятно-жесткой подушки и перкалевой простыне, к которой так привыкла в детстве. К оголенной шеи поступил жар, сообщая энергию для ещё получасу бодрствования. Она представила, как порозовела её кожа, всего-то от расстёгивания пуговок, и прежние раздумья вспыхнули, но сменили окраску. Виолетта вспомнила, что не дописала письмо. Вспомнила, как заскучала по марш-броскам вдоль и поперек континента, коробочкам с почтовыми марками; как вечерами оккупировала офисную библиотеку; по работе, которая не предполагала личную жизнь, а заменяла её. Всецело. Гилберт вовлек её в долгий поцелуй. Всецело теперь ей захотелось в нем утонуть. Почему бы не оставить радости прошлой жизни, и не насладиться будущими? И конечно же любовью. Он заботился о ней: оставлял влажные следы губ, заставлял подрагивать, исчезал из виду куда-то вниз, до тех пор, пока жар не поступил в каждый тронутый им уголок. После чего усадил себе на коленки. Разделяла их только рубашка пижамы, пусть тонкая линия фронта, но показавшаяся Виолетте излишней между ними границей. За пару легких движений она предстала перед ним такой какая есть. Тут же обняла, почувствовала новый поцелуй, и как он взял за ноги, решив снять с неё привычную сдержанность, будто фарфоровую маску. И снял: голос резко сорвался наружу, мышцы тела напряглись от низу к сжавшимся зубам. Он обычно давал ей паузу если поступал немного грубо, но сейчас не останавливался — ей оставалось только выбирать положения поудобнее. Мысли вернулись только к второму часу глубокой ночи. Виолетта прокручивала сцены, за которые хотелось любить его ещё больше, наверное, больше, чем могла выразить словами. Именно желание дать определение любви побудило её устроиться куклой. Получалось, она не выполнила миссию? Что за собою вызвало улыбку, как будто нечто старалась отменить уже принятое решение. Впрочем, улыбка себя не показала, иначе не просто так даже на свадьбе невеста походила на самую настоящую куклу. Несколькими днями позже Виолетта к возвращению мужа готовила обед. Он преподавал в местной школе историю. Являясь выходцем из благородной семьи, ожидаемо хорошо знал предмет, да и со строевой выучкой неплохо дисциплинировал. По пятницам работал в две смены. Домой приходил «перекусить», после чего пропадал ещё на пару уроков. Она как бы невзначай задерживала его вкусностями. Синие матовые стены, белый кухонный гарнитур, фартук с изображениями хлебных изделий, белый потолок и такого же цвета стол — не хватало только света яркого солнца. Повсюду висели безделушки, блестящие камни и бусины, в чью оберегающую роль она никогда особо не вникала, но через них вспоминала время путешествий, когда о домашней стряпне приходилось мечтать. В комнате пахло варёными овощами, уже готовой запеканкой, и пар от обоих кружил единым облаком с паром закипающего чайника. Обед, разнообразный, но легкий, без единого жареного кусочка, она приготовила быстро, не доставая с кладовки сырья, а по традиции переделав остатки вторых блюд на место первого. Получились рыбные и картофельные рулеты. Очень даже интересно. Прозвучал щелчок входной двери. — Дорогая, к тебе заказ. Виолетта приняла слова, как нечто обыкновенное, просто вынула из кастрюли одинокое яйцо, сваренное себе в качестве гарнира. Осознание же пришло неожиданно. Она поспешила к коридору и нечаянно стукнулась локтем о косяк. Если требовалось написать что-то кому из местных, то сообщали по телеграфу или телефону, внутренней почтой ни разу не пользовались, а Гилберт стоял, не разувшись, с тонкой кипой писем. Он почему-то усмехнулся. Она опустила глаза, и увидела "ответ": желток с помятого яйца стекал по пальцам, оставляя промеж железных фаланг кусочки скорлупы. — Вытрись. Я подожду тебя. — Леон Стефанотис… — задумавшись, прошептала она и аккуратно сломала печать. Лишь секундой позже, из самой глубины воскликнул юношеский голос, без тени надежды признавшийся ей в чувствах, и пообещавший нечто… что обязательно стоило вспомнить.«Многоуважаемая Виолетта Эвергарден! Могу ли вас по-прежнему так звать? Помните ли вы Леона с обсерватории Юстиции, вашего напарника по переписыванию старых книг? Вы точно не забыли пролетающую комету Аллею, когда все студенты и куклы поднимались на крышу, чтобы увидеть её.
Позвольте узнать, как сложилась ваша жизнь? Радио, газеты, сомнительные рассказы, шедшие народною тропой, доносили много, но в последние годы утихли. Я честно верил не всему: пусть скорость печати ваша феноменальна, но слух, что вы запоминаете текст просто нажимая пальцами по воздуху, воображая раскладку, уж совсем невероятен, не правда ли?
Впрочем, простите за многословие. Письмо написано отнюдь не по причине моей сентиментальности, и отправлено за чужие средства. Только скажу заранее: не скептицизм, а скорее щемящие опасения вызвал во мне этот случай, в коим явно в состоянии разобраться лишь профессиональная кукла. Далее, сам заказ пишу от имени господина Вильгельма Ван-дер-меера с чудесной второй столицы Сорбуса, именуемой Розенжалем.
Здравствуйте. Я предлагаю вам контракт сроком в две недели. Прошу, чтобы вы обеспечили примирительную переписку между мной и моей матерью, Елизаветой Ван-дер-меер. Я не способен написать письмо должным образом. Мне всего десять лет отроду. И я не доверю эту работу кому-либо из ближнего круга. Знаю, что не всякая кукла согласится на неё, и не всякая, полагаю, справится. Потому что, адресат, моя матушка, госпожа Ван-дер-меер умерла. Умерла во время пожара.»
Виолетта остановилась, сбитая с толку, и в комнате, разогретой камином прямо за спиной, стало необычайно холодно. Пусть переписка от лица ребёнка, но к мертвому адресату? Она украдкой взглянула на Гилберта, тот неопределенно пожал плечами.«Снова пишу от себя. Я понимаю, насколько вы поражены, и наверняка настроены с подозрением. По словам Вильгельма, мать не оставляет его даже после смерти, и ряд писем должны помочь проститься с ней. Он прекрасно осведомлен о нынешних ценах и о неудобствах маршрута, а потому поручил мне обсудить детали по собственному телеграфному адресу, оставленному ниже. Надеюсь, вы уделите внимание заказу.
P.S. Каким бы не был ваш ответ, я во всяком случае рад осмелится спустя два десятка лет написать вам.
Ваш верный друг, Леон Стефанотис.»
Поднялся свист вскипевшего чайника. Виолетта вовсе не отреагировала, и когда вскочила, Гилберт уже нес его к столу. Они одновременно склонили головы перед едой, тем самым обязавшись ничего не обсуждать в течении трапезы. Спустя время, она слушала мелодичный звон ложки, размешивая в чае сахар. Он давно растворился, а она не могла отвести взгляда от яйца, нового сваренного, но оставленного в рюмке. Словно суть неразрешимых задач, волнующих её: как ответить на письмо, о чем писать умершей — запрятали внутри белка, а разбить его было чем-то опасным. — Я более не принимаю заказы за пределами острова. Но почта «CH» всё равно присылает его. Отказать? — Она искала подтверждение, была уверена в нем. — Что скажешь? — И стала избавляться от скорлупы. — Несправедливо спрашивать, — улыбнулся Гилберт. — Тебе известно, что соглашусь. Однако, не потому что ты уволилась с почты, а потому что не проживу без жены целых две недели. Да и само дело мягко сказать сомнительное. Писать покойнику? Не внушает доверия. Виолетта покачала головой. — Леон запомнился мне хорошим человеком, и как мне кажется он мало изменился. Он по-прежнему старается быть честным, пусть и не в угоду себе. Она оставила на время яйцо, развивая мысль. — Существует единый шаблон оформления заказа: имя, местоположение, получатель, полное описание задачи и условия, которые важно знать. По информации от клиента, кукла принимает решение. Однако очень часто в листе не упоминается адресат, или тип текста, или даже важные обстоятельства, например, слабоумие заказчика. Порой пишется так: Роджер Голдин, адрес и на этом все. В конечном счете кукле приходиться доверять заказчику, потому что многие игнорируют шаблон по личным причинам. — Или по личным мотивам, — возразил он, вздохнув. — Если мертв адресат, то как они вообще поймут выполнила ли ты задание? Исчезновением духа? Факт, что в письме они ничего не утаили, не дает повода к доверию. Этого мало. — Да, — ответила Виолетта. — И Розенжаль расположен по другую сторону континента. — Ты прав. — И процесс отправки письма, вероятнее всего будет включать староверческий ритуал, ожидать от которого можно что-угодно. — Обязательно, полагаю, — вновь подтвердила Виолетта, держа в руках очищенное лакомство, словно решенную задачу. Аргументы прекратились. Она вопросительно взглянула на Гилберта. Тот внимательно смотрел на неё, колебался в чем-то, крепко сжав губы — так выглядел Леон, когда поступал вопреки себе. Наконец, он выхватил яйцо прямо с её рук и почти приказал: — Открой-ка рот. Затем сунул ей ложечку красной икры. Едкий соленый вкус ей захотелось чем-то заесть, и тут же заботливый муж выдал ломоть хлеба с ловко намазанным вареньем. Она жевала по кусочку, и тогда же призадумалась. Маленький мир родного дома потерял новизну, превратился в раскраску, каждый контур которой сколько не крась был хорошо известен. А ей стоило бы подойти к горизонту, перешагнуть через — и вот, мир станет шире, ярче. — А теперь скажи, ты поедешь в Розенжаль? — Да. Было очень вкусно. Пароход отплывал через час. Морозный ветер ударил с самого порога виллы и малость заложил уши. Бескрайнее море вдали за одноэтажным крохотным городком угрожало бушующими волнами и синевой, настолько темной, словно под водой разыгралась грозовая буря. Но Виолетта ощущала себя спокойно, вновь той бесстрашной авто-запоминающей куклой. Хотя бы, потому что надела две главные в своей жизни броши: первый, изумрудный камень на цепочке, означавший её любовь к Гилберту, и который она никогда не теряла, как первое время теряла обручальное кольцо; и вторая, крохотная на иголочке брошь, выдаваемая академически обученным куклам. А ещё, потому что за долгое время на ней снова было привычное белое с голубой накидкой походное платье, настолько же роскошное, насколько практичной изготавливают солдатскую форму. Такое обязательно хранилось в шкафчике каждой уважающей себя куклы, даже если она привыкла работать исключительно в здании почты. Виолетта повернулась к дому. Гилберт стоял в дверях, его пустой рукав рубашки развевался словно тревожный флюгер, волнующийся за её безопасность. Она прикинула маршрут, пролистала в уме календарь и со всей серьёзностью встала под козырек: — О миссии буду докладывать пять раз в течении командировки. Вернусь к третьему числу следующего месяца в шесть часов пополудни, если все пройдет по расписанию. Разрешите? В ответ он её поцеловал. Разрешил. Разгулявшиеся за бортом волны нещадно тянули ко сну. Над головой двуножный подсвечник освещал каюту: паркетные стены насыщенного коричневого цвета и одноместную кроватку с бежевым, приятным на ощупь постельным бельем. Дверь открывалась у ног, тогда как у головы расположилась тумба с наполненным водою графином и одинокой таппертой, исполненной в стиле шахматного короля. Соседкой Виолетты была на редкость удивительная женщина. Возрастом не пожилая, но близкая к тому, хотя можно было ошибиться — кружевное платье, пышная короткая прическа и тщательно припудренное лицо её заметно молодило, здоровая осанка и искрящие глаза придавали красоту, которая возможно не была ей присуща от природы. Однако по-настоящему удивляло пристрастие к алкоголю. С самого отплытия бутылка дорогого вина постепенно опустошалась, уже оставалось совсем чуть-чуть. — Точно не желаешь выпить? — Она ответила звонким голосом, отполированным от хриплости лет и развязности хмеля. — Скоро кончится, а здешние напитки суховаты. — Говорю же, нет. И поберегите здоровье. — С возрастом дурная кровь исчезает, а новая поступает по тщедушной капельке, и жилы дрожат от холода, как от близости смерти. Я насыщаю их кровью самой горячей — и тем поддерживаю здоровье. Сущая несусветица, подумала Виолетта, но внимательно выслушав, нашла ответ своей озадаченности. Говорила она поставлено, без тени опьянения, не позволяя себе даже пошатываться. — Вы — кукла, не так-ли? — Почему ты так подумала? — неожиданно хмуро спросила соседка. — На острове нет нужных учреждений. И ты разве видишь на мне брошь? — Вы точно учились ею быть, — возразила Виолетта, пусть и допускала маловероятное совпадение всех деталей. — Или я ошибаюсь? — Нет. — Значит, вас зовут Аглая? Помимо меня только вы оказываете услуги куклы на острове. — Да. И раз уж так, перейдем на ты, а то неловко мне, — попросила она, улыбаясь, как и раньше. — Хорошо. Почему на тебе нет броши? — Прямо спросила Виолетта, хотя понимала всю наглость. — Я извиняюсь, сама не так давно планировала навсегда её снять. — А ты выпьешь со мной? — Соседка, хитро прищурившись, подала бокал. Виолетта, глянув мельком на остаток вина всего в пол бокала, согласно кивнула. Однако Аглая вытащила из-под кровати сумку и достало второе такое же. — «Потрясающая женщина!» — Затем открыла дверь и помахала в коридоре колокольчиком. — Пока будем ждать закуску, слушай. Броши никогда у меня и не было. В академию, помнится, поступила, чтобы влюбить в себя одного солдата. Я, откровенно говоря, повелась на его погоны, да на феерически безумные действия, и на тот же манер, решила соблазнить его статусом и элегантностью кукол. А ты знаешь, кукла — мечта каждого мужчины. План удался. За тем исключением, что экзамен я провалила: потому что учить нужно было не только как быть леди, но и владеть словом. Несправедливо, правда? Как бы то ни было, мужа и обеспечение я получила, была счастлива без всяких там писем, а потом… — Аглая скривила губы в досаде, которая, впрочем, нисколько её не задевала. — Потом случилась двухнедельная стычка между Лейденшафтлихом и королевством, не состоявшим тогда ещё в Альянсе. Это было до Великой войны, и тогда погиб мой первый муж. В дверь постучали. Молодой, смазливый официант с выбритым подбородком поставил на тумбу поднос. На нем лежали три блюдца: с фруктами, пирожными и овощным салатом. Первый класс — Виолетта не сразу поверила, что заказчик готов оплатить. — Деньги закончились во мгновение. Скорее я не смогла их уберечь от родственников мужа. Работала в цеху. Ни устроиться по профессии, ни купить те же злополучные курсы я не могла, а потому училась самостоятельно. Без детей, без единого близкого человека, времени на себя оставалось вдоволь. И в конце концов получилось устроиться на одну из безымянных почт. Меня считали надежной работницей, понимающей даже самых необычных и тяжелых клиентов, однако я никак не могла назвать себя куклой. Виолетта уже читала её письма, и, хотя не чувствовала глубокой начитанности, то осознавала опыт работы, превосходящий её. Ей банально требовалось меньше слов, чтобы выразить мысль. — Впервые я назвала себя куклой по просьбе второго, нынешнего мужа. Он на шестнадцать лет младше. Познакомилась с ним уже после Великой войны, когда он вернулся с фронта. Представляешь? В моей жизни появился мальчишка без наград, без знакомых и дома, дрожавший от проезжавшего мимо поезда, и постоянно смотрящий куда-то вдаль. Ныне правда зрение не позволяет. Помню, я подумала, что наконец дождалась с фронта своего возлюбленного. Пристроила у себя дома, кормила, пока он привыкал обратно к обычной жизни, и может, не насовсем, но помогла забыть войну. Вскоре он оклемался и не хотел уже бросать меня. Конец. Аглая залпом опустошила, благо не полный, бокал. — Он не запрещает вам так много пить? — Ещё как запрещает, — засмеялась она. — Вот и наслаждаюсь временной свободой. Остров наш до ужаса скучное место. Виолетта тоже выпила в знак подтверждения. Голос путешествий по-прежнему вторил: «у вас заказ, Виолетта Эвергарден.» Правда так её уже редко кто называет. — Госпожа Бугенвиллея?! — окликнул её некто над гущей толпы. — Сюда! В порту царило сонмище неразборчивых разноязычных голосов, а рассаженный вдоль берега клён поливал золотым дождем: его кружащиеся листья разукрашивали голубое небо. Она едва услышала источник зова и с трудом заметила по-морскому одетого юношу, что стоял на втором этаже речного суда и приветственно размахивал руками. Сам же транспорт оказался пароходом на кормовом колесном двигателе. С его парных лопастей ещё текли ручьи, над котельной можно было различить призрачные клубы дыма, а на другой половине, на пирс спускались запоздалые пассажиры. Последним выглянул и остановился капитан в белом пиджаке. — Мартин Лепетти, уполномочен отвезти вас в Розенжаль. Право, я был приятно удивлен, узнав кого попросил встретить господин Стефанотис, — говорил он, передав юноше её чемодан. — Если пожелаете, поднимитесь на наше кафе к пяти часам по полудню. Вам откроется прекраснейший вид. — Благодарю. Она узнала его: по малость различимому шраму на щеке, от чего-то мгновенно проскочившего сквозь кожу, и, вдобавок, фамилия отдавала утонченным шармом пестрого юга, подобных ему редко можно было встретить в северной стране. Память её не подводила, и путаницы быть не могло. Как бы то ни было, «благодарю» прозвучало также холодно, как ответ юной леди на неинтересные ей ухаживания. Они плыли по одной из самых длинных рек когда-то вражеского Альянса. Виолетту усыпляло покачивание судна. Однако она никогда не спала днем. Просто наслаждалась. Речной воздух сохранил ещё тепло с прошедшего лета; усиленный ветер кружил над просторными тускло-зелеными равнинами, всё ускорял течение. Со временем земля вокруг стала ухабистой, и плодородной: повсюду разрастались сосны, дубы и ясени, единой армией в желтых сюртуках, которую, впрочем, вскоре вытеснили секвойи. Она успела зачитаться книгой, попрактиковать язык Сорбуса, который хоть и понимала, но не использовала на деле. Так и стукнул третий час. Сильный ветер резко исчез, стоило им нырнуть под горный хребет. Виолетта в очереди с остальными пассажирами поднялась по ступеням к кафе, чтобы увидеть обещанную красоту, и утолить голод, конечно же. Второй этаж мерцал в керосиновых лампах: завораживающе, романтично; восторг и даже перешепот людей эхом возвращались обратно на палубу, что захватывало дух. В ярком свете палубных прожекторов мелькали влажные угольно-черные стены туннеля; острые породы выпирали из них, а над головой группами встречались сталактиты. Судно провожали белые и красные двойные полосы, покрашенные вдоль пути, ровно на уровне рубки, они-то горели ярче всего, вовремя предупреждая о поворотах. Виолетта выбрала тушеное мясо с запеченным картошкой и оливками. — Позволите составить компанию? — С подносом в руках напротив неё стоял капитан Лепетти. — Не примите за наглость. Вы скорее всего меня не узнали? — Садитесь, — ответила она, самозабвенно продолжив обедать. — Как давно вы ушли с морского флота? Дитфрих просто отпустил вас? Мартин хотел было что-то сказать. Судя по начатым движениям губ, что-то вроде: «я уже потерял всякую надежду». Но только облегченно вздохнул. — Война закончилась, и я воспользовался первой возможностью, чтобы улизнуть, — ответил он и начал трапезу не с первого блюда, а с коктейля. — Знаете, господин Бугенвиллея словно потух, стоило объявить о нашей победе. Однажды ему не посчастливилось попасть под командование её деверя, Дитфриха. Капитан морского флота обладал невероятным умением превращать подопечных в дисциплинированных талантов, и одновременно в безнадежных калек. Лепетти, несомненно, был прав. Ныне же «Лейденский нарвал» — это старик, при своих пятидесяти с половиной, неприметный и хмурый. Они даже друг с другом поладили, если таковым можно назвать нежелание обоих ни злить, ни расстраивать их сокровище, Гилберта. — С другой стороны, я последний раз видел его в год, когда товарища Гила списали в погибшие. Не думал, что буду жалеть главнокомандующего. И вас мне было жалко: маленькая девочка, лишившаяся опекуна и… обеих рук, правда? Виолетта на секунду задрала рукава, показав стальные протезы. — Сейчас звать его опекуном уже не совсем точно, — поправила она, тем самым вызвав улыбку у Мартина. — Действительно! — Воскликнул он, уже доставая из-под рубашки кулон-открытку. — Смею тоже похвастаться: женушка, Роза. Потащила в брак после двух месяцев знакомства. Как раз договаривался о приобретении этого корыта, взамен старой крошки. Пришлось отложить. Виолетта взглянула на девушку, которая могла бы годиться ей в дочери, роди она сразу после войны. Совсем ещё студентка, собранные в пучок волосы, с большими, уставшими, но счастливыми глазами. — Настырная, ей богу! Я был пленен и обезоружен, а её младшие брат и сестра непосредственно участвовали в захвате. — Он вдруг задумался. — Покоя не давало одно: возможно когда-то на этой самой реке я мог встретить её покойного отца по разные стороны фронта. Лицо на одной их фотографии уж чересчур было мне знакомо. — История зацикливается, — подытожила Виолетта. — А вы, госпожа Бугенвиллея, наверняка уже стали мамой? — Боюсь, иначе мы бы с вами сейчас не разговаривали. Лепетти сперва промолчал, неловко откусил пряник, и крошек посыпалось так много, что в ещё большей неловкости забегали глаза. — Вот мы и приближаемся, — сказал он, глядя себе за спину. — Знаете, в Сорбусе принято говорить: когда Бог раскрашивал горный хребет, то он нечаянно спутал краски, и прямо на скалистые массивы обронил большую синюю кляксу. Виолетта не пошевелила и бровью, но выказала заинтересованность, повернув голову на бок, где по-прежнему было темно. Она в шутку решила закрыть глаза, затем, как однажды учила обаятельная кроха-дочурка одной из клиенток, отсчитала до десяти и прошептала: «мир большой, не обойти, меня букашечку найди!» Она увидела небо на треть укрытое массивным облаком, будто белой крышей кабриолета, поднятой не до конца. Но небо было ненастоящим, облако вытянулось как полотно ткани — всё потому что она смотрела на его отражение в озере. В настолько большом озере, зеркально чистом, огороженным по всем краям скалами, что возвышались до пары сотен метров. Вдруг холодный воздух и умиротворенная вода загрохотали: неописуемых размеров каменная пика напротив, рассыпаясь в пыль, начала стремительно падать вниз. Водная гладь вздыбилась несколькими волнами, способными утопить их вместе с недоеденными десертами. К счастью, к пароходу доплыла только нежная рябь. — Строительные работы, — пояснил Мартин. — Насколько здесь глубоко? — Настолько, что озеро считают частью моря, — гордо продекламировал он. — Уверяю! Что замечал здесь плывущую мачту корабля. Возможно, Лепетти наблюдал за ней в надежде впечатлить. К сожалению, она от смоченных терпким чаем, чуть раскрасневшихся губ, до прямой, точно солдатской позы сохраняла обыденный вид. Пока остальные радостно восклицали. Только пара крупных капель сползла с ресниц, расплылась холодными струйками по щекам. Слезы вызвала внезапно пробужденная и мгновенно выгоревшая в глазах тоска по красотам земли. Озеро внутри горы на самом деле её удивило. Общий путь занял около восьми часов. Город она встретила также за столиком кафе с лимонадом и мадленками. На удивление, многие улицы ей казались знакомыми. Розенжаль называли «разрезанном яблоком за характерную форму, поделенную на две половинки рекой. Встретил их город вертикальными дуплексами и пятиэтажками: их первые этажи занимали лавки, последующие либо полностью отдавали под жилье, либо частично конторкам. Стены, как и подобало северному городу, были толстые, из разного рода кирпича, многие держались на тяжелых деревянных балках; крыши сплошь обложили красной черепицей, отчего казалось, что под закатом они пылали. Виолетта оглядывала и сами улицы. Некоторые вещи сохранялись из города в город. По тротуарам расхаживали одни только пожилые или совсем юные дамы, куда-то бежали дети: бежали с разбухшими портфелями, с корзинами, где стопка волокиты, где дачные яблоки, или просто пустые бутылки оттягивали хрупкие плечи. Мужчины и женщины пропали в стенах предприятий до самой ночи. Она сама помнила, как в иной день не спала, как поздно возвращались почтальоны. Расставленные фонари, двухстворчатые окна на вторых и третьих этажах ярко горящими встречали её по утру и также провожали под луной. Все это осталось приятным прошлом. Впереди Виолетта услышала задорные мальчишеские возгласы, и вдруг разрывной хлопок, отчего она вздрогнула, будто больно коснулись старой зажившей раны. Дети построились вдоль обеих берегов, и о чем-то воодушевленно крича, бросали друг в друга непонятные мешочки. Один такой уже падал на головы противников, и с хлопком разорвался, накрыв ребят плотным бирюзовым дымом. Пораженные атакой, дети закричали, их лица сморщились в гримасе отвращения, после чего те вдруг прыгнули в воду. Естественно, от берега до фарватера, по которому плыли судна сохранялось расстояние в больше десяти метров, уделённое для стоянок. Они не могли сбить ныряющих детей, однако Виолетту данная картина изумила. — Может показаться, что здесь ведется война! К ней внезапно подсел капитан Лепетти. — Должна сказать, в былые времена вы были более занятым человеком. Виолетта попыталась сделать язвительную улыбку. Но вышла гримаса, словно она попробовала нечто очень кислое. — Между прочим я ради вас старался не затягивать с делами. Он свистнул у проходившего мимо помощника бокалы с вином. — Я не буду. Надеюсь, ваша расторопность не приведет к аварии. Так что с войной? — Такая игра. Розенжаль когда-то был мостом, всего лишь мостом, но великим, а после он разросся, и каждый берег развивался по своему пути. Левый от нас зовется Розенвилль, он полон новых мелких компаний, а правый Жаль-вилль, там издавна живут несколько древних династий торговцев. Серьезного раздора как такового нет, но мальчишкам только дай повод разделиться. — В чем суть игры? Она с любопытством наблюдала как один за другим ребята в платках прыгали в воду, после чего яростно своим телом защищали тех, кто оставался сухим. — Мешковатые бомбочки таят в себе адски пахучую смесь. Если облако тебя поглотит, то ты даже дышать не сможешь. Поэтому они прыгают в воду. Чья сторона лишилась последнего сухого бойца, та и проиграла. — Мартин тем временем выхватил из нагрудного кармана платок, два раза посигналил в гудок, после чего экипаж раздал платки пассажирам. Один дали ей. — Прикройтесь, это жутко противный запах. — Спасибо. — Не успела она закрыть им нос, как щепотка неясной смеси залезла в ноздри. Перехватило дыхание, все мышцы лица непроизвольного скукожились и с глаз потекли слезы. — И какая… экхм… сторона чаще выигрывала? — Черт его знает, — гулко сквозь ткань произнес он. — Полиция разгоняет детвору прежде, чем все искупаются в воде. За полем боя река круто повернула влево, и перед глазами Виолетты предстал тот самый знаменитый каменный мост, соединявший две половины города. Он выглядел древним титаном, держащим на себе небо и целый мир. На деле он и вправду таким был, ибо по всей его длине возвышались каменные трех и четырехэтажные надстройки. Конструкция казалась опасной, нелогичной, но без сомнения величественной. — Вы обязательно должны пройтись по мосту. — Сказал Мартин. — Как думаете, что это за дома? — Торговые лавки со специями и экзотическими фруктами. — Ровно, как и полторы тысячи лет назад. Вы всё-таки помните этот город. — Смутно. И тогда я не знала, как он называется. Помню гуляла по… Жальвиллю, получается. — Виолетта предчувствовала, что память ещё не раз подарит ей сюрпризы. — Госпожа Бугенвиллея, мы прибыли. Виолетта присела на ближайшей скамье у края швартовочного бассейна, просто чтобы ощутить твердую землю, затылком вальяжно опереться на спинку и смотреть на тридцать градусов выше прямой головы. Розенжаль — великолепный город: на фоне красного неба величественно поднимала свои многометровые стрелки часовая башня. Треугольная, выполненная в старинном дизайне, когда ступенчатая каменная спираль вокруг здания казалась людям символом течения времени. О национальной архитектуре Сорбуса она только читала, и ни разу не навестила ввиду натянутых послевоенных отношений. Неожиданно столь прекрасный вид заслонила фигура в коричневом жакете поверх белой рубашки, с короткими, но пышными волосами, что только сильнее её обрадовало. — Даже если весь Розенвилль соберется на этой площади, различить вас будет проще простого. — Леон протянул приветственную ладонь. — Ну и как вы посмели состричь волосы? — поднявшись с его помощью, спросила она. — Длинные локоны вам шли пуще иной женщины. — Бросьте, я выглядел, как будто вырос в лесу! — Вы и обращались соответственно, — незамедлительно съязвила Виолетта. — Даже к пришедшей когда-то работать с вами кукле умудрялись грубить. — А вы и ни на что не жаловались, — отпарировал он. — Но несмотря на это, может господин Лепетти и был просто рад повидаться с сослуживицей, я же себе места не находил. Вы совсем не постарели. А было ей сейчас примерно столько же, сколько и ему, с разницей в запавшие глаза и кожу у него, явно переживавшие путешествия без надлежащего косметического ухода. Он проводил её до машины с черно-желтыми полосками на синей краске. — Рассказывайте, — сказал он, стоило машине тронуться. — Что угодно. Давно мы друг друга не видели. — А что я могу нового рассказать своему поклоннику? — спросила она, вспоминая удивительный первый абзац письма. — Ну не знаю… расскажите на что вы променяли пустую, крохотную комнату городской почты. — Уютная была комната, — возразила она, но миссию приняла. — Когда умерла госпожа Эвергарден, то собственность полностью перешла ко мне. Её родня была в ярости, что наследство попала в руки, по-хорошему, чужой женщины, которую удочерили в четырнадцать лет, просто потому что единственный наследник не вернулся с фронта. Ещё более их разозлило, что имущество досталось женщине замужней, избравшей другую, не менее богатую, семью. Тут вмешался Гил, то есть Гилберт Бугенвиллея, — на что Леон согласно кивнул, — и предложил выкупить имение Эвергарден со всеми фамильными ценностями по сниженной цене. Довольно туманный для меня этап строительства счастливой жизни, поняла я только то, что мы получили деньги на собственную виллу. На том самом острове, где долгие годы муженек от меня прятался. Сволочь. Леон громко засмеялся, слишком громко, чтобы не обратить на себя недовольное внимание таксиста. В этом городе, наверное, не принято громко смеяться. — Вообще, это то, чего я не прощу ему даже на смертном одре, а скажу, мол, теперь ты умираешь по-настоящему, — со всей серьёзностью сказала Виолетта. — Я смеюсь над тем, что вы только что произнесли ругательное слово. Он протер ладонь платком. Видимо, не научился смеяться, не выпуская слюны. Точно выросший в лесу, подумала Виолетта, и внезапно для себя почувствовала какую-то тоску. — Помню видел вашу фотографию. В одной из светских газет, где все свадьбы — мировое событие. Вы отлично подходите друг к другу. — И чем же? — искренне полюбопытствовала она. — У одной нет обеих рук, а у другого — руки и глаза. — Он посмотрел на неё с улыбкой, но, столкнувшись с безразличным лицом, тут же затараторил: — Я не мастер шутить. Продолжайте рассказ про ваш дом. — Про мой дом? Построили из красного кирпича, этаж один, две спальни и просторная гостиная с камином. Внутреннюю отделку, за исключением кухни, выполнили в два цвета: теплые бежевые стены и темный деревянный пол. Косяки дверей и любые углы у нас срезаны и обшиты тканью. Не знаю почему, но мы с Гилом регулярно о них бьемся. Он говорит, потому что баланс тела нарушен и глаз один, а я, мол, за ним повторяю. Шутит. Честное слово, не знаю зачем тебе такая информация. — Вовсе незачем. — Он не отрывался от дороги. — Но мне кажется, ты произнесла больше слов, чем за весь год нашей совместной работы. — Действительно. Твой черед разглагольствовать. — В другой раз. — Он пальцем показал в сторону лобового стекла. — Взгляни. Машина ехала прямо. Посреди самой обыкновенной улицы из двухэтажных дуплексов была возведена кирпичная арка, для чего-то обложенная темной древесиной, со словами «Зеленоречный двор». Город за ней менялся. Не просто жилой район, а крохотный мир в форме полумесяца. Дугообразная дорога, выложенная грубым камнем, не позволяла набирать скорость, люди всех возрастов без опаски по ней бродили. Плоские, продолговатые дома, как и арка, выглядели на первый взгляд легкими деревянными постройками, но были мощены каменными или кирпичными колоннами, и над дверью каждой висел замысловатый герб с фамилией проживающей семьи. Посреди дороги, куда поперек могло поместиться речное судно, росли хвойные скверы, деревья которых посадили так тесно, что свет туда почти не попадал. Виолетта не знала, где оказалась, будто бы и не в Розенжале. — Узнаешь это место? — Впервые вижу, — без тени сомнений ответила Виолетта. — А должна была? Леон секунду промолчал, просто глядя на неё, но затем с улыбкой почесал затылок. — Получается, нет. Господин Лепетти утверждал, что ты была здесь ещё до строительства Двора. Считай проспорил. — Не буду отрицать. Ребёнком я также много путешествовала, просто… без карты. Машина остановилась. Леон высчитывал оплату. А Виолетта уже закрыла дверь и медленно зашагала вперед. Последние лучи заката покинули их. Перед ней стоял дом, угольно черный, напоминавший скорее огромный рыбий скелет, своей продолговатой формой и отсутствием буквально всего: двери, окон, крыши. Это был дотла сгоревший дом. Холодный ветер сквозил между частично уцелевшими каменными колонами и фундаментом; межкомнатные стены испепелились до основания, тогда как обугленные деревянные пики от стен внешних были выгнуты наружу. На земле лежал толстый слой золы, она провела ногой и увидела, что старая брусчатка под ней треснула. Виолетта машинально отследила точку наибольших разрушений в глубине обглоданной рыбы. — Не просто пожар. Произошел взрыв, — утвердительно сказала она. — Именно. Вдруг из-за колонны выглянул мальчишка. — Вильгельм, — тут же озабочено позвал его Леон. — Я же просил не лазать по обломкам. — Преступник всегда возвращается на место преступления, — недовольно ответил он, при этом оценивающе разглядывая незнакомку. — Преступник… всего лишь предположение, не бери в голову! — Он взял его под руку. — Представься, это она. Мальчишка уже понимал. И не сказать, чтобы в нем искрила радость, скорее недоверие, как будто бывалому разведчику представили совсем молодого новобранца. Какой же взрослый у него взгляд! — Я Вильгельм из поместья Ван-дер-мееров. Рад знакомству. Виолетта аккуратно кончиками пальцев подняла подол платья; крестом согнула колени, отчего голубая лифа неохотно смялась, наплечные кружева с жабо и завязанный у темечка бант слегка порхнули вверх. Выполняя изящный, отточенный муштровкой реверанс, она сказала: — Мы прибудем туда, куда пожелает наш клиент. Вас приветствует сервис авто-запоминающих кукол. Я — Виолетта Эве… Бугенвиллея. Крохотная заминка в простейшем для неё действии, в визитной карточке любой профессиональной куклы, от неё она мгновенно вспыхнула стыдом, благо никак не проявившимся. Она поспешила себя успокоить, вернула прежнее положение и открыла заказчику все то же белоснежное лицо. Щекастый, ещё не покрывшийся веснушками Вильгельм смотрел завороженно. Ей вспомнилось, с какой отчужденностью когда-то знакомился с ней Леон, и что также он переменился в лице после штатного реверанса. Так оно и должно быть. — Мой клиент может говорить со мной на «ты», если ему угодно. Вильгельм не ответил, только вопросительно взглянул на Леона, а тот укоризненно наклонил голову в сторону Виолетты. Тогда мальчишка вытянул к ней руку. — Вы, наверное, устали. Позвольте проводить вас к дому Щеперсов, уделивших вам комнату. — До скорой встречи, — в свою очередь попрощался её старый друг, как оказалось проживавший за пределами Зеленоречья. На том и закончился первый день.