«Здравствуй, Мама. Я хочу сказать, какая ты добрая! То есть, такая щедрая: ты боялась, и я чувствовал себя важным; ты злилась, и мне становилось спокойнее; ты смеялась, и смех делал каждую мою глупость забавной; твоя улыбка убеждала, мол, всё хорошо. Я знаю, не все мамы так щедры. А мне очень повезло. Ты не просто была щедрой — ты была моей Мамой. Поэтому я никогда не забуду, ни как ты выглядела, ни как говорила, и особенно как учила быть добрым.»
— Думаю всё. — Письмо короткое, хочешь прочесть? — спросила Виолетта, протягивая на половину исписанный лист. Вильгельм прочитал. С первого раза — что было хорошо; сложив брови домиком — что также было хорошо. А затем он вернул ей обратно. — Давай ещё какой-нибудь комплимент. Солнце село рано. Ещё не настало время для ужина, а у Виолетты, на краю стола у самой кроватки горела керосиновая лампа — чтобы было удобно читать. Она позаимствовала книгу «Город зеркало и тайны в плывучим отражении» из книжного шкафа в гостиной. Целую главу в ней посвятили лесу Розенвилля. Автор рассказывал о некой «похищенной поляне», якобы существовал крохотный очищенный от деревьев участок, появлявшийся тут и там в разных точках леса. Местные считали его местом тех, кто умер, но уйти не смог; прозвали местом опасным, куда живой человек мог вступить и исчезнуть раз и навсегда. — Госпожа Бугенвиллея? — за дверью раздался голос Евгени, не безразличный, как с утра, а словно сдавленный чем-то. — Я могу войти? — Пожалуйста, — ответила Виолетта, отодвинув книгу в сторону. — Что-то случилось? Вы выглядите утомленной. — Не хотите в кино? Со мной, — игнорируя вопрос, со жгущим холодом спросила она, и тут же скользнула взглядом по зажженной лампе. — Если вы заняты, то… — С радостью. Они гуляли по прибрежному тротуару Жальвилля. Скорее дочка Щеперсов мчалась широким шагом, тогда как Виолетта старалась уловить каждую деталь: от расположения цветочных клумб на палисадниках до старых царапин на фонарных столбах. Изредка всплывали воспоминания, не картинки, а всего лишь чувства, будто раз она уже здесь бывала. Особенно заинтересовывали частые царапины, как оказалось, оставленные повсюду. Евгеня объяснила, что ещё до её рождения в городе велась охота на «камнепалых» кошек. Дикие создания прибыли с гор, легко разламывали когтями кости и не боялись людей. На протяжении года в комендантский час от десяти до двенадцати вечера солдаты выкуривали кошек из подвалов и канализации, отстреливали прямо на улице. Отсюда старые, старше их обоих, царапины. Словом, больше они не разговаривали. Ночной Жальвилль звучал пьяными выкриками в переулках и где-то внизу бьющимися о бетонный канал речными волнами. Из горящих окон и входов гостиниц и пабов время от времени выглядывали лица людей. Раскрасневшиеся, беззаботные, влюбленные. Евгеня на их фоне источала гробовую скуку. Виолетта наблюдала за нескромной жизнью города и тем самым молча выполняла роль эскортницы. — Я брала с вашей библиотеки книгу о местных городских легендах, — всё-таки нарушила Виолетта тишину. — Вы знаете, да? Позвольте спросить: до пожара, это книга уже лежала у вас? — Нет, — уверенно ответила Евгеня. — Леон принес её, именно, чтобы разобраться в ситуации. Он вообще очень печется о Вильгельме. Снова молчание. Слова о Леоне прозвучали мягче, чем все предыдущие, Евгеня, находившая её компанию явно не желательной, даже улыбнулась. — Фильм, на который мы идем, «Выбор Браун», он случайно не по роману снят? — Да, очень хороший роман, — только и произнесла Евгеня. — Мне тоже он понравился, — невозмутимо продолжила Виолетта. — Этот билет… изначально принадлежал Леону? Если да, то почему пригласили меня? Евгеня устремила взгляд к ночному небу, и, под светом фонаря, он показался усталым, совершенно не готовым к кино. — Я очень хотела посмотреть этот фильм, — честно призналась она. — Он пригласил. Но сегодня задержался на работе, идти одной запретил. Сказал, вас позвать, мол, защитница из вас хорошая. — Рада услужить. Виолетта сделала благодарную улыбку. — Вы друзьями были, да? — неожиданно спросила Евгеня. — Он рассказывал о своих приключениях, но о вас не упоминал. А вы, оказывается, ещё и кукла. Значит тоже много путешествовали? Услышав положительный ответ, спутница бросила глаза с неба к брусчатке, словно два стеклянных графина на твердый пол. — За сегодняшний день вы мне показались прямолинейной характером, — Виолетта не желала прекращать разговор. — Так все говорят. — Прямо как я. Тогда спрошу прямо. Вы меня недолюбливаете? Она остановилась, широко раскрыла глаза, отчего гладкий прежде лоб покрылся мелкой рябью, и тело выпрямилось, словно пружина, которую наконец отпустили. — Да, я вас недолюбливаю. И не надо говорить «я тоже» или «прямо как я», или что-то в этом роде. И вообще давайте просто посмотрим кино, без рассуждений. Кино показывали в самом обычном театре. Под обычным жители Жальвилля понимали трехэтажное здание, украшенное молочно-белыми колоннами со ступенчатой черной спиралью. Первый этаж состоял из декоративных арок, внутри которых висели афиши: пьес, преимущественно драматичных, и фильмов. Из последних каждый второй плакат пугал кляксами крови над лицами актеров. — А начинало это искусство с простого, милого, — прокомментировала Виолетта, пока Евгеня подавала билеты. Словно научилась прикасаться к, казалось, неосязаемому воздуху — то, что Виолетта почувствовала, войдя с улицы в зал. От смены холодного осеннего ветра на свежий спокойный вакуум, к тому же насыщенный каплями газировки и вина. Или от приятного тепла, вызванного движением толпы, бурными разговорами зрителей. Их в самом деле хватало: заняли все места, помимо «неудобных» первых и даже балконы. Таким она ощутила воздух перед началом фильма. И ободренная им положила голову на мягкую бежевую спинку так, чтобы видеть огромный пустой экран над сценой. Скоро потушили лампы, и на экран попал крохотный луч из противоположного конца зала. Виолетта обожала истории, будь то книжный роман или сценичная постановка. Она без труда впитывала информацию, представляла материальные образы, природу или поля битвы, зарисованные автором; однако, неизбежно, постоянно разочаровываясь в самой себе, она столбенела от поведения и реплик персонажей. Странные, жуткие, невероятные, но будто бы имевшие под собой важный смысл. Важный, потому что ни одну из прочитанных и увиденных историй ей не удавалось понять. Первые годы в Лейдене — подросток. Сложнее всего она воспринимала актерское ремесло: почему люди вокруг неё смеялись? Почему плакали? Почему беспрекословно корчили рожи вслед за чудаковатыми актерами? Виолетта не пропускала ни одной драмы, трагедии, комедии, если они совпадали с её свободным временем. И попала в газету, как зритель, чьи чувства на спор старались пробудить самые одаренные драматурги города, точно встретили искушенного критика. Смешно. Фильм повторял роман практически без отступлений. Тогда она, ожидаемо, совершенно не поняла финал. Да, красивая, замужняя женщина изменила мужу с настойчивым юношей. Да, бывший семьянин и состоятельный торговец разорвал брак, а с ним внутренний стержень, спился, ушел добровольцем на войну и там погиб. Да, сын её возненавидел, и сам не мог устроить личную жизнь. Да, героиня осталась красивой женщиной, на которую продолжали заглядываться чересчур уверенные в себе студенты. Наступила заключительная сцена. После долгой разлуки, повзрослевший сын вез постаревшую маму к перекрестку, где убили отца. Палящее солнце; бескрайняя, безликая земля; вдалеке гроздья крыш с церковными куполами, всё эти образы она прекрасно помнила с книги. Вот они открыли бренди, пишут на пыльной дороге имя покойника. Вот мимо пробежали мальчишки, и неожиданно героиня споткнулась каблуком о шаткий булыжник и упала, разбив ладони. Уже не роковая дама, не красавица, когда-то решившая, что слишком сильно зависела от мужа, стояла перед сыном, перед Виолеттой — а выцветшая, замученная женщина вытирала кровь о платье и невозмутимым видом, отказываясь от помощи, пыталась сохранить остатки гордости. Её тоже, как и бывшего мужа, за углом поджидала смерть. Крупным планом показали лицо сына. В нем исчезла всякая ненависть к сексуальности матери, а осталось только жалость и тоска. Виолетта вытащила из сумки зеркало и тоже самое заметила на собственном лице. Хороший фильм. Евгеня же вовсе плакала.Часть 2
12 января 2024 г. в 12:42
Виолетта присела на кровати, точно зная, что сейчас семь утра, и до завтрака оставалось полно времени. Но сидела она укутанная одеялом. За окном нависал туман, небо только встречало серебристую зарю и оставалось красивым даже за густыми дымовыми хоботами, на оконных же стеклах шустро потёк конденсат. Как быстро для раннего утра разогревался северный город.
— Госпожа Бугенвиллея? — раздался женский голос: — Госпожа Бугенвиллея? — холодный, малость чем-то обозленный, на который пришлось отпереть дверь. — Я слышала южане так долго не спят.
Евгеня, старшая из дочерей Щеперсов: угловатое лицо и угрюмый взгляд, полностью открытый за убранными каштановыми волосами, кухонный фартук поверх простенького платья. Она смотрела снизу вверх.
— Который час? — поинтересовалась Виолетта. — Девятый? Значит… дайте мне десять минут.
Как и ожидалось, она увидела роскошную гостиную. Мебель: от стульев и длинного обеденного стола до громоздкого книжного шкафа и треножной вешалки, была окрашена в матово-бордовый цвет, декорирована золотистыми полосами и совпадала с цветом деревянного пола — казалось, интерьер вырос прямо из земли естественным образом. А в центре противоположной стены в латунной круглой рамке бронзовая рука тянулась из смоляного озера, растопырив пальцы. Самый мрачный герб, который видела Виолетта. Ей точно стоило бы навести справки по Зеленоречью.
Отца семейства, сидящего под гербом, звали Родериком. Помимо него, по левую сторону сидели старшие сын и дочь, по правую — супруга Родерика и её пожилая почти не слышащая матушка. Дети помладше, как и сам Вильгельм, ушли к местной развлекательной площадке. В таком составе, после молитвы «древнему дереву», они принялись за трапезу.
— Благодарю вас за теплый прием и за предоставленное жилье, — спустя какое-то время заговорила Виолетта. — Пожалуй и за яблочный пирог тоже, вкус великолепный, — она ничуть не лукавила, хоть и попробовала лишь один кусок.
— В таком случае, будьте добры, не стесняйтесь, — с добродушной улыбкой под густыми усами ответил глава семьи. — Мы рады поделиться с вами комнатой. Всё ради благосостояния ребёнка Ван-дер-меера. Думаю, вам интересно больше узнать о нем?
Виолетта кивнула. А рассказывать стала Евгеня.
— Когда я выбежала на улицу, поместье Ван-дер-мееров уже охватило пламенем, а у входа лежал растерянный, в пыли и в крови, Вильгельм. Он искал вокруг себя маму, ныне покойную Екатерину Ван-дер-меер. Выскочил Леон, отвел мальчика подальше. — Евгеня говорила спокойно, по крайне мере выглядела она безучастной. В отличии от остальных, просто слушавших известную историю, но посерьёзневших лицами. — В дом соваться было уже нельзя, не в здравом уме.
— Он искал только маму? — внезапно спросила Виолетта. — Папы у него не было?
— Он умер той же ночью, тем же путем. Но ни тогда, ни поныне папу он не упоминал, — с этих слов семья Щеперсов разом нахмурилась, видимо не выведавшая у Вильгельма подробностей на этот счет. — Решили, Вильгельм сам потихоньку справится с утратой. Да, он разговаривал с матерью, когда оставался один; упал в уныние, начал чаще и дольше спать. Но потом… Он стал жаловаться на кошмары. Похожие друг на друга: словно чья-то тень слегка приоткрывала дверь, или окно в его комнату, или даже небо, рассыпая звезды на крыши домов. Затем просыпался в необъяснимом страхе и якобы видел маму, откуда-нибудь издали зовущую её.
— Куда? — спросила Виолетта и получила незамедлительный ответ:
— В лес. На окраине Розенвилля. Всегда. А там опасно бродить даже взрослому человеку. Мы просим его не поддаваться, сразу после пробуждения, звать кого-нибудь. Он только мотал головой. Переселили в бабушкину комнату, расположенную лицом во внутренний двор. А там у нас собаки, знаете, сторожевые. Не изменилось ровным счетом ничего. Вильгельм замечал привидение промеж прутьев забора и твердил, что не может отказать матери. Почему? Молчит.
Дальше Евгеня объяснила: сейчас он спал вместе с братом Харальдом, а если гулял, то находился под присмотром городового Гуса. Большую же часть времени за мальчишкой присматривал Леон, обучал предметам, пропущенным им в школе, и просто занимал чем-либо в период ближе ко сну.
— С Гусом вы ещё познакомитесь, — заменил её Родерик. — Подозревать можно всякое, ровно, как и нечистую силу. Мы знаем, что гарантий нет, но прошу помочь нам в разрешении этой ситуации. Если покойной Екатерине Ван-дер-меер на самом деле нужен сын, то известный нам ритуал с перепиской должен помочь. Сперва, конечно же, необходимо найти причину её появления, подобрать убедительные слова или хотя бы попытаться.
Но Виолетта никогда не верила в призраков. Думалось, могли бы духи оставаться в мире людей, они бы его заполонили. И если бы души, не готовые к смерти, были бы здесь, то сколько бы витало вокруг неё? Они бы забрали у неё спокойную жизнь. Нет, считала она, смерть бесповоротна и окончательна, после которой не оставалось ни ненависти, ни сожалений, только каркас вышедшей из строя машины.
В раздумьях, Виолетта шла к одному из еловых скверов. Остроконечный замок из высоких стволов у чьего земляного фундамента цвели поздние алые и белые махровые цветы. Буквально нырнув под зеленую крышу, она увидела кустарниковый сад с двухъярусной кольцевой дорожкой. На верхнем ярусе стояли скамейки, с фонарями подле каждой, тогда как нижний утопал в темноте. Виолетта зашагала по нему, и вскоре поняла, что сам сквер был окружен черными гранитными плитами.
— Могилы пустые, — прозвучал за спиной низкий, молодой, но уже не юный голос. — Памятники ушедшей войне, они расставлены в каждом сквере Зеленоречья, — продолжил мужчина в милицейский форме.
— Я приняла эти места за парки отдыха.
— Так оно и есть, — невозмутимо подтвердил городовой. — Меня зовут Александр Гус. А вас — Виолетта? Если не против, пройдемте наверх.
Он угостил её «сладкими дольками» в цветастом бумажном пакете. На половину лакомство состояло из засахаренной ржи, на другую из шоколада, мармелада и сухофруктов.
— Разве вам не поручили следить за Ван-дер-меером? — прямо спросила она, положив в рот рожь и мармелад одновременно.
— Следить не значит шпионить. Сейчас он в отделе милиции с бандой своей, отсыхает, если вы понимаете, о чем я.
— Это настораживает, однако…
— Надоедает, — протяжно возразил он. — Только воздух портят своими бомбами. Из-за властей, никак не реагирующих на это, нам вечно за ними приходится гнаться, а потом отпускать с выговорами и штрафами по статье хулиганства. Как недостаточно крупных рыбок. Позвольте, — вытянул он дольку себе. — Так что я решил поискать вас.
— Очень вовремя.
— Готов отвечать на ваши вопросы.
— По моему прибытию, Вильгельм, а вслед за ним и Леон, упомянули о преступнике. Я так полагаю, вы с Леоном рассматриваете возможность поджога?
— Я скажу сразу, — вдруг посерьёзнел Александр. — Дело не заводили за отсутствием улик. Сам я по дружбе помогаю. Да и будь касательно убийства хоть что-то помимо пятого с погреба вина, то Леон запретил бы мальчишке заказывать куклу! Тем более Вас, как мне кажется.
— Вы с Леоном весьма дружны, надеюсь. Иначе он каждому второму обо мне разбалтывает.
— Не беспокойтесь, не он болтливый, а я и Вильгельм дотошные, — улыбнулся Гус. — Возвращаясь к преступлению, сам факт взрыва навел на эту мысль, однако мы даже следов взрывчатого вещества не нашли, или капсулы какой разорванной. Завистники, враги… Ван-дер-мееры с ничем подобным не делились. Пусто. На том и отбросили вопрос. До поры до времени.
— А затем появилась неупокоенная душа?
— Фантазии бедного мальчика, уверяю вас, — затараторил он в ответ. — Просто один из моих коллег, предложил невероятную гипотезу. Представьте, говорит он, что преступник — был, и притом внутри дома, за секунды до взрыва. А Вильгельм единственный, кто его видел, да вспомнить не может.
Гус отдельно рассказал о безуспешном допросе мальчишки, для которого пожар запомнился лишь пламенем.
— И говорит напарник, мол преступник хочет порешить мальчика, но без следа, чистенько. Заставил его поверить в привидение мамы, и под её лицом старается вытащить. Куда? Ну да в лес, конечно же. Чтобы его там зверье какое подцепило. А там их водятся! И собак Щеперсов, и нас самих он обошел также бесследно, как подорвал дом. С прибамбасами мужик… или женщина.
Александр неопределенно пожал плечами, давая понять, что гипотеза закончена.
— В любом случае, доверьте охрану с расследованием мне и Леону. Заметите что-то странное, не рискуйте, зовите нас. — Гус выпрямился и неожиданно просвистел неясную мелодию. — Наверняка, вы не знаете, что делать. Мой совет: поговорите с Вильгельмом. Может мы, с нашими подозрениями и чересчур отдаленном взглядом, чего-то недопонимаем?
— Вы всего-то попросили меня сделать мою же работу.
Виолетта взяла очередную пару долек, как вдруг из кустов выскочила белка. Внутри этих скверов живут белки. И одна из них, по-видимому, прибежала на свист, резкими мотками головой оглядела пакет, лакомство, зажатое в её пальцах и её саму. Виолетта положила дольки на ладонь и наблюдала за картиной, которая на самом деле превращала еловый склеп в парк отдыха.
Вскоре и рядовой милиционер, и белка оставили её в одиночестве. А если сидела одна, это значило, что сидела рядом со старыми воспоминаниями или воображала возможное будущее. Например: как она начнет разговор с мальчиком? Представила палисадник у дома Щеперсов; задавленного горем, но прекрасно подбиравшего слова Вильгельма, как он прятал бы самые нужные слова, потому что не сказал их никому, и едва ли сказал бы ей; представила пару чашек чая, которых бы не кто не пил; себя саму, спрашивающую что? И беседку, и молчание, и вопрос, она видела отчетливо.
Один из её клиентов называл развитое образное мышление ключом к её профессиональному успеху. Объяснял он феномен тем, что первый язык она выучила только в десять лет, и до этого мозг запоминал мир исключительно образами. Но тут же добавил, дескать, не верит в эту теорию, потому что будь оно на самом деле так, никакого профессионального успеха бы не приключилось.
Так, глупый студент, вдохновившись курсами врача-физиолога, рассуждал об особенностях её детства. А она вспомнила, сидя на той же скамье, и резко положила последнюю «сладкую» дольку обратно в пакет.
Группа ребят лет десяти, двенадцати шли от здания милиции. Их грязная, свободная одежда от ветра билась о крепкие, но тощие тела; на поясе висели два пустых мешочка, а к воротникам каждого пришито подобие балаклавы. Разгоряченные грубым вмешательством городовых, они переругивались, вздыхали, и только девочка с рыжим хвостиком шла беззаботно, наплевав на войну. Вильгельм следовал за их спинами, глазами просверливая землю и губами размалывая воздух, приговаривая — нечто заботило его прямо сейчас. Хотя скорее игра на пару часов отвлекла его от раздумий.
— Вильгельм, здравствуй. Ты свободен?
Он посмотрел на неё: не удивленно, а откровенно раздраженно, будто снова его собирались допрашивать. Щеперсы и милиция расследовали пожар, допытывались, «почему он сбегает вслед за призраком?», выдумывали теории. Точно, как тот студент, с одной оговоркой: он пытался поддержать и искал в её трагедии, хоть какой-то светлый результат. А они, и она сама, забыли о трагедии мальчишки.
Тем временем боевой отряд бесстыдно её разглядывал. Их наверняка поразила старомодность одежды, пусть и в современных цветах, особенно девочку, и конечно же, прямо сейчас они пытались найти в ней связь с их несчастным другом.
Виолетта, обернувшись, пошла в сторону поместья Щеперсов. За спиной раздались неспешные шаги Вильгельма, и вроде прощальные слова одного парня: «после выложишь, откуда такая красавица!», и гулкий толчок, похоже в спину.
Из открытого окна её комнаты солнце светило ярче утреннего. Свет сквозь тонколиственные растения разбился на острые обломки и рассыпью лег на красный узорчатый ковер.
Виолетта села за стол, где с утра стояла печатная машинка. Вильгельм — на кровать. Она сняла перчатки, поразмяла механические пальцы: пара бликов стрельнула в глаза, мелодичные щелчки раздались по очереди у каждой фаланги, и один громкий у кисти. Она настроила положение нитей относительно металл-каркаса; ослабила ось локтевого подшипника, и только после затянула рукав. Теперь разминка пальцами не издавала звуков, но мелодия продолжила играть осязательно, где-то на стыке протеза и кожи.
— Давай познакомимся поближе, — Виолетта приступила к крайне важному вопросу. — Это правда, что ты вызвал именно меня, и с самого начала отказался от любых других кукол подешевле?
— Да. Просто Леон много о вас рассказывал. Говорил, вы пишите не только за неграмотных, но и за грамотных, так пишите, будто бы и не выслушали, а сами знаете, и знаете лучше, чем бы написал тот, кого вы выслушали. Он рассказывал, вы даже отправляли письмо к Богу.
— Однажды был такой адресат, — неохотно согласилась Виолетта.
— На самом деле? Заказчика должны были казнить за очень, очень плохие поступки. И перед самой казнью вы положили письмо ему в рот.
— Всего лишь слухи, — не без досады ответила Виолетта. — Услышанные тобой от глупого человека.
— Так значит вранье? — неожиданно громко воскликнул Вильгельм и телом подался вперед так, что под матрасом заскрипели доски.
Недовольная рассказами Леона, Виолетта вдруг поняла, как сдалось ей это на руку.
— Правдивые слухи, — подтвердила она и сделала «слабую» улыбку. — Похоже ты знаешь обо мне больше, чем я бы поведала. Расскажи о себе.
— Меня звать Вильгельм, ныне единственный наследник дома Ван-дер-мееров, одиннадцать лет отроду, приемник дома сладостей Ван-дер-мееров, — приступил он с напряжением в голосе, и выпрямив осанку. — Я был самым слабым мальчишкой в Зеленоречном дворе. Не по какой-то конкретной болезни, а… ну…
Он выдохнул и малость сгорбился.
— Понимаете, чуток не так подышал на воздухе — и температура; слишком жарко на улице — идет кровь; синяки заживают долго. Отца это печалило, а чтобы погулять, мне приходилось терпеть, пока мама хорошенько осмотрит.
Вильгельм на секунду замолк и снова приосанился.
— Но сейчас я буду поздоровее. Я даже могу убежать от взрослого полицейского. Все прячутся или на крыши залезают, а я по прямой могу умчаться, и поминай как звали. Вот такой вот я.
— Полицию вовсе не обучают быстро бегать. У них есть оружие и автомобили, — абсолютно холодно прокомментировала Виолетта и пронаблюдала за поникшим взглядом мальчишки. — Потому я не против посмотреть, как ты бегаешь. Если не врешь, то сможешь посоревноваться со мной.
Он взглянул на неё недоверчиво, но всё же кивнул.
— Вильгельм, я слышала, ты разговариваешь с мамой. Часто?
— Каждый день.
— Понятно. Не хочешь написать ей письмо?
Вильгельм молчал. На гладком белоснежном лбу проступила тончайшая рябь, взгляд исступленно рассматривал поблескивающий ковер, он прочно скрестил пыльцы и явно не решался завести диалог, не будучи в одиночестве.
— Например, мы можем сделать ей комплимент.
— Я не хочу делать ей комплимент, — вырвался грубый отказ. — Как это поможет делу?
Виолетта подсела рядом вместе с печатной машинкой.
— Ты же не знаешь, что поможет, а что не поможет? — риторически спросила она. — Иначе, с призраком ты бы справился сам. А я знаю, потому и прибыла.
Он посмотрел на неё уже без былого скепсиса.
— Знаешь, ты делаешь очень правильную вещь, разговаривая с мамой. И на меня внимание не обращай. Я просто хитроумно-устроенная кукла для тех, кому сложно печатать самому.
— Вы совсем не кукла, госпожа Бугенвиллея, — цедил он почти шепотом. — Я хочу сделать маме комплимент.
— Хорошо, подумай какой.
Он закинул ноги на кровать и отполз подальше в угол.
— Она добрая. То есть, у других мамы тоже добрые, но моя добрее была. То есть, не била за проступки, от отца защищала, который бил. А ей он не перечил, если речь шла обо мне.
Вильгельм ухмыльнулся и продолжил громче:
— Думаю, я заслуживал розги. Если баловать и жалеть мальчика, он остается капризным, а я без того был капризным. Очень. Особенно когда начинал болеть, маме часто приходилось откладывать домашние дела. Бывало паниковала. Отец успокаивал и совсем неодобрительно на меня смотрел. Так что, наверное, он делал правильно, но мама всё равно добрая.
Раздался перестук клавиш. Виолетта будто бы сама собой заклацала с поразительной скоростью.
— Она даже выглядела «доброй», постоянно носила простое платье цветом какао с белыми бусами. — Вильгельм замолк, проворачивая следующую мысль. — Она говорила «по-доброму», неспешно и нежно; а когда она злилась, то слова получались твердыми, но как будто бы заранее простившими меня. — Он сделал ещё паузу. — Мама занималась швейным делом. Как-то посадила меня рядом. Учить женскому делу не учила, но наказала, мол, в будущем я должен быть добр к той, которая меня одевает. — Он вдруг посмотрел на Виолетту. — Сейчас же люди в основном одежду покупают. Однако я запомнил. Надо быть такой же как она.