ххх
Вечера в «Белом Карпе» были разными: временами сумбурными, наводящими галдёж возле кассы и полнейший хаос на полках; временами тихими и почти безлюдными, когда по стёклам витрин крупной дробью барабанил дождь, а небольшой зал был уютно-пустым, за исключением возвращающихся домой работяг и развязных студентов, уходящих с гремящими в пакетах бутылками. Вечер этого вторника был как раз таким: тихим. Гуань Шань бестолково крутился на стуле, попеременно зевая и листая ленту, которая обновлялась слишком медленно, и глазу никак не удавалось уцепиться за что-то интересное. Одна из тех редких смен, на которые если и попадаешь, то только радуешься нагрянувшей скуке и гулкой тишине, которые гораздо (гораздо) приятнее столпотворений и выноса мозгов из-за неправильно пробитого чека. — Синоптики обещают обильные осадки, которые продолжатся до конца недели. Не забудьте захватить с собой зонт, когда выходите из дома! — передаёт трескучий приёмник энергичным женским голосом. Снаружи шелестят капли, бьющие об асфальт и покрывающие его зеркальной плёнкой. Завершив прогноз погоды, ведущая представляет новую инди-группу из Шанхая, после чего в эфире начинает играть какая-то незатейливая гитарная мелодия. Из того репертуара, что неплохо вписывался в сегодняшний дождливый вечер. «А зонт я, естественно, взять не догадался», — думает Гуань Шань, угрюмо глядя на полностью вымокшую улицу. Оставалось надеяться на то, что к концу работы застлавшие небо тучи дожмут из себя накопленный запас воды и он доберётся до дома сухим. Несколько неразличимых силуэтов движутся ко входу, по очереди показываясь из-за угла. Когда они заходят внутрь, дверь магазина распахивается громко и размашисто, моментально нарушая своим грохотом всю царящую в помещении идиллию. Услышав то, как характерно она ударяется о раму (нехороший звук, их он различать умеет), Гуань Шань вскакивает с сидения и опирается локтями на стойку. Бдительно, как сторожевая овчарка, провожает глазами вошедшую компанию из трёх бугаев в косухах, гогочущих о чём-то своём. Те пересекают зал размашистыми тяжёлыми шагами и проходят к дальним холодильникам с алкоголем. Впереди всех идёт самый большой — примерно на пару ладоней выше Гуань Шаня; лысый, с татуировкой (с такого расстояния не различить, что изображено), витиевато переползающей с шеи на затылок. За толстыми подошвами массивных ботинок тянется мокрый след с улицы. Гуань Шань напрягает плечи, ощущая холодок на коже, который появляется всегда, когда он видит перед собой подобных мужиков. Этот холодок — что-то вроде рефлекса, заработанного годами и не самым приятным опытом. Настойчиво сморгнув его, он сцепляет зубы и твёрдо напоминает себе: ты на работе, паникёр несчастный. Эти разодетые амбалы просто зашли купить себе бухла, всё. Нет тут никакой опасности. Привычно ждать подвоха от всего подряд, конечно, но в таком темпе и в дурку загреметь недолго. Разыгравшаяся паранойя цветёт буйным цветом. Проигнорировав корзину на входе, бугаи набирают в руки алюминиевых банок и закусок к выпивке — сушёных морских гадов всех имеющихся в ассортименте форм, чипсы, сухарики. Всё это они дружно вываливают на кассу. Мужик с татуировкой останавливается напротив, пока другие топчутся позади — один заливает увлекательнейшую историю второму о том, как он увлекательно нагнул какую-то «шикарную тёлочку». Гуань Шань не здоровается, в лицо мужику не вглядывается. Быстро перебирает банки и упаковки со снеками, укладывает их в пакет. Третьим глазом зрит, как татуированный неотрывно наблюдает за каждым его действием. Закончив пробивать, он поднимает взгляд, и да, так и есть: вытаращился, как на какую-нибудь зверушку за решёткой в зоопарке. Здоровяк. Широкий, давящий своими лениво смотрящими из-под нависших век глазищами. Видно сразу, что не из простых. Хотя татуировка на затылке и без всяких намёков об этом заявляла, так сказать, всем на обозрение. Тигр, кажется. Застывший на смуглой коже в прыжке. Что за банальщина. — С вас сто шестьдесят, — говорит ему Гуань Шань, краем глаза замечая, что из подсобки выбирается давящий зевок Джей — сын грымзы и, по совместительству, заместитель заведующего. Тату-бугай прикладывает к сканеру смартфон и хватает пакет с продуктами волосатым кулаком. Выходит из магазина так же — первым — передавая одному из своих приятелей пакет и открывая банку пива на ходу. Сонный Джей, подвалив ближе к кассе, молча провожает глазами эту мутную компашку вместе с Гуань Шанем. — Опасные чуваки, — озвучивает очевидную им обоим мысль, — я их впервые здесь вижу. Гуань Шань соглашается с ним рассеянным кивком. Такое он бы запомнил. Заместитель переплетает низкий длинный хвост коричневой резинкой и указывает головой на вывеску «только для персонала», заговорщически подмигивая. — Курить идём? Не дождавшись ответа (потому что это, без вариантов, будет «да»), он подходит к двери, чтобы запереть магазин изнутри, после чего скользит на сланцах по гладкой плитке в конец зала. Выскочив из-за прилавка, Гуань Шань двигает за ним. Их магазин стоит на краю улицы и утыкается в рабицу парковки со стороны запасного выхода. Этот тупик не виден с внешней дороги, поэтому работники облюбовали себе здесь идеальное место для перекура, где не было лишнего шума и глаз. Повернув толстую ручку и выползнув наружу, Джей со стоном потягивается и выбивает сигарету из мятой пачки. Его вечно сползающие джинсы-карго зажёвывает под пятками, и он, неуклюже помахав руками, спотыкается на ровном месте; Гуань Шань успевает перехватить протянутую ему на лету пачку, ловко уклоняясь от траектории падения его долговязой туши. Кое-как устроившись под небольшим округлым козырьком, спасающим от проливного дождя, они по очереди прикуривают. — Чуешь запах? — спрашивает Джей, опуская веки, и с наслаждением вдыхает полной грудью, — этот город очищается от порока и наполняется свежим дыханием земли… Гуань Шань искоса поглядывает на него и молча затягивается, переводя взгляд на нервно мигающий фонарь. На самом деле, он уже давно перестал удивляться той галиматье, что вылетала из уст этого парня. Джей — довольно своеобразный индивид, ни капли не похожий на собственную мать. Полное имя: Джеймс Ву. Несколько лет назад Джей приехал из Гонконга — по какой причине его сюда занесло, Гуань Шань точно не запомнил. Вроде бы у него там батя помер, поэтому пришлось перебраться в Ханчжоу. Сейчас ему около двадцати. Со сварливой мамашей, которой он помогает с магазином, отношения у него натянутые, но деваться Джею некуда. Кровь гуще воды, как-никак. Да и устроился он тут неплохо, откровенно говоря. — Хороший вечер, — произносит Джей, покусывая фильтр передними зубами, — мирный. Ты, кстати, знал, что в Японии шёл дождь из лягушек? Феноменальная фигня. Что если это было какое-то божественное предзнаменование, посланное людям с небес? Я бы задумался, на месте японцев. Гуань Шань выталкивает дым из лёгких и насмешливо покачивает головой. — Если бы это было послание, то всему миру давно бы уже настала хана. — А может, она и настала, — с напускной загадочностью отвечают ему. Джей периодически грешил этим делом — трепался о чём ему только вздумается. О предназначении каком-то, о кармических связях, о всякой херне. Как-то раз он задвинул тему про перерождение душ и про то, что он помнит свою прошлую жизнь, в которой он был маленьким камешком, заброшенным природными стихиями на другой конец континента. Гуань Шань тогда проснулся даже; включил своё заблаговременно выключенное внимание, чтобы вслушаться — такую хуиту несусветную он нёс («И как же ты умер тогда, камешек сраный?» — «Сточился»). В тот день у него возникли реальные подозрения, что сын грымзы, вероятнее всего, не только табачок покуривает. А в целом, парень он был безобидный. Не приставал с расспросами, не донимал много по работе. Болтал увлекательно, чаще — сам с собой (философ доморощенный, какими таблетками его там в его Гонконге кормили), сигаретами делился. А Гуань Шань стоял рядом и смотрел куда-нибудь в небо или на стеклянные офисные здания, утыкающиеся в него блестящей верхушкой. И никто никому не мешал. — Я серьёзно. Ты подумай: что, если ад — это и есть наше настоящее? Вот ты в ад веришь, Рыжий? Любую бредятину морозит, лишь бы о чём-то попиздеть. Имечко у него, конечно, под стать булькающей в котелке дури. Причём настаивает ведь, чтобы его называли именно Джей. Даже не по фамилии — просто Джей. Чёрт этих гонконгских разберёт. Гуань Шань всегда для всех был Рыжим, но это было другое. Рыжий — не имя, а кличка, большая разница. Кличка не позволяет всякому сброду приближаться дальше расстояния вытянутой руки, соблюдать чётко обозначенные границы. У Джея же всё наоборот: невероятными откровениями собственного сознания он готов был делиться со всем белым светом. — Не верю я во всю эту чушь, — Гуань Шань затягивается коротко, длинно выдыхает, — подумать мне, по-твоему, больше не о чем? — А во что веришь? В Кришну? В Ктулху? В Летающего Макаронного Монстра? — Джей направляет на него тлеющий бумажный кончик и заискивающе лыбится, — последнее тебе как раз подходит. «Всем несогласным предлагаю идти лесом». Рамэн. И на кой он до сих пор продолжает отвечать этому чудику? — В то, что ебучие лягушки не спасут тебя от пиздеца, если наступит конец света. Так что живи, пока живётся, и не выдумывай всякую дичь. Джей давит смешок и приседает на корточки. На его левую костлявую кисть, высунутую из-под навеса, тяжело падают капли. — Это ты, чувак, верно говоришь. Надо жить по совести. И держаться своих. Только это нам и остаётся на этой выдыхающейся планете. Устало закатив глаза, Гуань Шань перекладывает сигарету между пальцев; стряхивает пепел в лужицу возле столба. Держаться своих — это верно. Если только есть они, эти «свои». Держался ли Гуань Шань хоть за кого-нибудь? В детстве за ним присматривали родители, а позже — только мама, после того, как отца посадили. Потом он вырос и держаться за неё стало как-то неправильно. Теперь ей, маленькой одинокой женщине, стоило держаться за него. А кроме семьи Гуань Шань поддержки и не знал. Были приятели, были знакомые, «кореша» из банды, по факту являющиеся для него никем. Были враги, соперники, мучители. Но теми, кого он мог бы без опаски назвать настоящим другом, он похвастаться не мог. «Что такой, как ты, может знать о дружбе» — сказал ему Хэ Тянь, потому что в его глазах он — просто очередная шавка из бродячей стаи, члены которой готовы в любой миг перегрызть друг другу глотку ради одобрения своего вожака. Просто никчёмный бездушный отброс. И Гуань Шаню было максимально насрать на его мнение, но по какой-то причине, именно в ту секунду, этот его недо-вопрос выбил из равновесия, подобно мощному толчку в грудь. Потому что Хэ Тянь сказал правду. Всё что у него есть — это сраная бродячая стая. И если однажды он попадёт не в то течение, если не будет подчиняться общему своду правил, все они обернутся против него. На дружбу данные отношения и близко не походили. Даже с Цунь Тоу они были, скорее, как два потерянных пацана, скованных одной цепью по стечению некоторых дерьмовых обстоятельств. Цунь Тоу был привязан к нему, да — как упавший в колодец щенок, которому успели протянуть верёвку с ведром и вытащить наверх. Само собой, они ни за что не подставили бы друг друга. Не бросили бы в беде. Но при всём при этом — они никогда не говорили о сложных вещах, не ходили гулять, не приглашали в гости, не делали никаких нормальных дружеских дел. Они не заступались друг за друга. Они дрались вместе, как в стае и принято. Вместе против остального враждебного мира. Так объединялись не для дружбы, а для того, чтобы выжить. Для слепого убеждения в том, что: ты не один, если за твоей спиной стоит целое стадо с битами наперевес и звериным оскалом. Джей тушит окурок под дождём, поднимается с корточек и пуляет его в урну, стоящую по правую сторону от входа. — Ливень зарядил сегодня знатный. Как бы реальный потоп не нагрянул. А тебе, Рыжий, ещё до станции переться… зонт-то с собой взял хоть? — оглядывается он с усмешкой, придерживая дверь рукой, прежде чем исчезнуть во тьме прохода в подсобку. Гуань Шань щёлкает бычок и хмуро трёт шею ладонью, проскальзывая за ним в закрывающуюся с поскрипыванием щель. — Забыл.ххх
Когда Гуань Шань впервые встретил Змея, ему было тринадцать, и эта встреча, на самом деле, могла бы стать трейлером всего того говна, в которое он вляпается после. Гуань Шань не знал имени того человека, но запомнил черты лица: острые скулы и большой нос. И поникшие, словно притянутые к земле, плечи. После инцидента в ресторане отца этот человек находил их ещё несколько раз — на площадке возле дома, рядом с мини-маркетом. В парке, когда они гуляли и Гуань Шань висел на руках у родителей, пока они качали его. Каждый раз он возникал будто бы из воздуха перед отцом и еле слышно шевелил дрожащими губами, вглядываясь в его глаза своими — потухшими и обезумевшими. Он говорил ему: «это из-за тебя погиб мой сын». Гуань Шань не знал, кто был сыном этого человека — он вообще мало что понимал в свои шесть лет из этих странных взрослых разговоров. Но мама каждый раз пугливо сжимала его ладонь и отводила куда-то подальше, пока отец пытался успокоить его. Но человек каждый раз срывался на крик, и спустя минуту его истошное, охрипшее «МОЙ СЫН ПОГИБ» было слышно даже с другого конца аллеи. Потом приходил кто-то из охраны, или прохожих, и всё мирно улаживалось. Со временем человек перестал появляться поблизости, и Гуань Шань забыл о том, что он вообще когда-то к ним подходил. В тот день он встретил его снова. Совершенно случайно, возвращаясь со школы, как обычно — без зонта и прикрываясь рюкзаком от дождя. Гуань Шань узнал его по поникшим плечам и лицу, наполовину закрытому спутанными отросшими волосами и неряшливой бородой. Мужчина копался в мусорке на задворках какой-то фастфудной в поисках останков чего-нибудь съедобного. Гуань Шань не заметил бы его, если бы мужчина на мгновение не обернулся в его сторону, услышав посторонние шаги. И тогда он вспомнил это лицо и раненый крик в парке — крик человека, чей сын когда-то умер. Теперь этот обезумевший человек рылся в отходах, пытаясь не сдохнуть от голода — по крайней мере, сегодня. Смутное воспоминание, словно искрой высеченное перед глазами. И, хоть ему было страшновато, Гуань Шань осторожно двинулся к нему навстречу, на ходу роясь в кармане рюкзака в поисках денег, которые он полгода откладывал на новые кроссовки. Он сказал бездомному: «Не ешь эту дрянь, отравишься ведь. Вот, возьми, лучше купи себе нормальной еды». Отвлёкшись от своего занятия, человек сначала взглянул на протянутые купюры, а затем поднял взгляд на него. И что-то в этом взгляде прояснилось: сверкнула молния, раскрывшая его усталые веки. И тогда мужчина бросился на него с диким рёвом, опрокидывая на мокрый асфальт. И он заорал во всю глотку: — Ублюдок! Это твоя вина! Это всё из-за тебя!!! Должно быть, в то мгновение он признал в Гуань Шане его отца. Не зря мама говорила, что он всем пошёл в него. В первую очередь — своей наивной добросердечностью. Гуань Шань не помнит, чтобы было больно; помнит, что в определённый момент ему стало очень трудно дышать, и он пытался хватать ртом кислород, который никак не попадал в лёгкие. И жилистые кулаки продолжали сжимать его шею, упираясь твёрдыми костяшками под челюстью. И он ни о чём не думал, но Гуань Шань ясно ощущал, что умрёт прямо здесь, вот-вот, ещё немного, поскольку сил сопротивляться этому безумцу у него катастрофически не хватало. Он не мог сдвинуть его руки и на ничтожный сантиметр. И он не помнит, сколько он вот так валялся на земле. Но вдруг раздался глухой стук, и мужчину внезапно отшвырнуло в сторону. Гуань Шань панически заглотнул вздох, другой, прокашлялся. Посмотрел на замершее тело бездомного. На кровь, быстро растекающуюся по его виску и капающую на асфальт, мешающуюся с льющим дождём. Посмотрел наверх. Напротив стоял подросток — на вид такой же, как и он. Лет тринадцать; может, четырнадцать. Его лицо было бесстрастным, почти что скучающим, как фарфоровая маска с жёлтыми радужками, нацеленными ровно на Гуань Шаня. Его волосы были бесцветными, как горсть пепла. Он смотрел на него так, словно давно был с ним знаком. В пальцах он держал целую бутылку из-под джина с багровым пятном, размазанным по одной грани. Подросток вернул взгляд к лежащему человеку, и Гуань Шань сделал то же самое. Внутри что-то похолодело, окатило моросью: человек не дышал. — Нужно… кого-то позвать, — выдавил он из себя, всё ещё чувствуя, как фаланги, пахнущие чем-то прогорклым, впиваются в его кадык, — почему он… не поднимается? Почему он не… — С ним всё в порядке. Пусть лежит, — равнодушно произнёс подросток с пепельными волосами и жёлтыми глазами. Голос у него был негромким и мягким, как если бы он совсем не напрягал связки. Он подождал, пока Гуань Шань поднимется на ноги, потирая пульсирующую шею с отпечатками чужих пальцев. — Но… — Я сказал: всё в порядке, — с чуть большим нажимом проговорил подросток, — если бы не я, тебя бы в живых уже не было. До тебя доходит это? — Спас-сибо, — Гуань Шань осознал, что готов разрыдаться. В районе переносицы щипало, в позвонке колотило. Ему казалось, что он сейчас свихнётся. — Я…правда…я… — Выходит, теперь ты мне обязан, — договорил желтоглазый, вгрызаясь в него узкими недвижимыми зрачками. И протянул руку, чтобы вцепиться в его худое плечо: — Своей жизнью. Жизнь за жизнь. Так Гуань Шань встретил Змея — в похожий серый день, когда солнце было закрыто облаками и в носу стояла кислая вонь тухлятины. А сутулая фигура с разбитой головой валялась в паре метров от него, словно большая тряпичная кукла, так больше и не шевельнувшись. До сих пор Гуань Шань уверен в том, что тот человек умер. В том, что Шэ Ли его убил, а он так ему и не помог. Он уверен в этом так же ясно, как в том, что можно обжечься, если поднести запястье к горящей конфорке. Прямых доказательств его предчувствию не было — он просто знал, и всё. И от этого знания его нутро стискивало ледяным титановым ошейником. В среду на обеденном перерыве он и другие парни из банды трутся на школьном дворе, обсуждая прошедшую стрелу. Гуань Шань слушает их дебаты вполуха — ему без разницы, кто там кому первым начистил ебало и что с кем будет дальше. Можно подумать, всё не останется ровно так же, как и было до этого. То, чем они занимались, напоминало замкнутый круг бесконечного насилия и ненависти. Ясное дело, всё будет так же; поэтому он безучастно стоит и пялится на белые носки своих кроссовок, исполосанных грязно-серыми чёрточками. Шэ Ли сидит на скамейке перед ними, упираясь щиколоткой лежащей ноги в колено второй и вяло дрыгая стопой. На его остро-очерченых губах периодически всплывает слабая насмешка — в те моменты, когда рассказы становятся особенно жестокими. — Ну короче, он его за грудки взял так, потряс — у того башка завертелась туда-сюда, как у долбоёба. А потом он берёт такой — хуяк его лбом, тот аж окосел! — Нихуя! И чё? — Ну чё, а этот как давай его валить… Так его кореш заметил, набросился сзади на нашего, а я чё? Увидел всю эту тему, ну и побежал спасать братана из-под завалов. Прыгнул, короче, поверх всей этой кучи… — Ух ты ж бля! И чё? — Да там ваще жесть началась… Дурни безмозглые. Стоят с выбитыми зубами и ржут, будто им миллион юаней за просто так вручили. Гуань Шань переминается с ноги на ногу, отдаляясь от толпы. Подбирается ближе к скамейке, сунув руки в карманы. Надо спросить, думает он. Потому что выбор у него невелик. А время истекает. Надо спросить, потому что — а что ещё ему делать? На доставках и сменах за пару дней он нужной суммы так и так не наберёт. Надо. — Шэ Ли. Вожак их галимой стаи смотрит на него с немым вопросом. Изогнутая бровь, окатившие жалящей кислотой лужицы-глаза. Чего тебе, шавка? Косточку, гулять? Не удержавшись, Гуань Шань кривит губу. — Мне деньги нужны, — всё же выговаривает он, пожевав нижнюю губу, — срочно… нужны. У тебя нет вариантов, где можно быстро заработать? Такими были разговоры о деньгах с Шэ Ли. Кладя стокилограммовый булыжник на свою же грудную клетку. Ответить на его вопрос Змей так и не успевает. Его настойчиво прерывает голос Хэ Тяня, непонятно откуда материализовавшегося на возле них. Он бесцеремонно вклинивается между ними, говоря напрямую с Гуань Шанем и не обращая ни малейшего внимания на его компанию. — Привет. Есть разговор. Гуань Шань зыркает на него исподлобья. Недобрый сизый взгляд уставляется в ответ — только на него и больше ни на кого из присутствующих. Ни на одного из обернувшихся в его сторону типов. Типы тут же притихают — точно псы, навострившие уши перед потенциальной угрозой. Шэ Ли тоже смотрит на Хэ Тяня, тихо. Внимательно, цепко. Случайно обнаружив это, Гуань Шань чертыхается и кромсает Хэ Тяня огромным воображаемым мачете на тысячу мелких кусочков. О том, что Змей невзлюбил главного плейбоя школы, знали, без исключения, все. Хоть этот отбитый и выглядел так, словно его шмотки подрали медведи, семья Ли, вообще-то, вела отельный бизнес и обладала репутацией. У семьи Хэ тоже был бизнес, причём куда более крутой и успешный, и похоже на то, что из-за разницы авторитетов они не поладили. Стоит отдать должное, в начале Шэ Ли пробовал найти точки соприкосновения с Хэ Тянем — выгодный союзник лучше влиятельного врага. Но что-то там у них не срослось и Хэ Тянь с ним связываться не стал (правильно сделал). Змей такого унижения не стерпел. Поговаривали, что они в первый год несколько раз пиздились — Гуань Шань не слишком вникал в это бренчание яйцами. А на второй год эти двое обоюдно предпочитали не сталкиваться вовсе и убедительно притворяться, что другого не существует в природе. Кто знает — может, и с Цзянем И тёрки возникли из-за того, что он с Хэ Тянем дружил. У Шэ Ли, в общем-то, со всем человечеством были тёрки. Мало кого он переваривал и мало кто переваривал его. Но Хэ Тянь точно был где-то на вершине его километрового списка ненависти. — У нас всё ровно? — интересуется кто-то, как бы намекая на то, что повисшая в воздухе пауза слегка подзатянулась. — Угу, — мычит Гуань Шань. Очевидно же, что нихуя не ровно. Вот приспичило этому выскочке прямо сейчас подойти, пока рядом Шэ Ли ошивается. Он неопределённо дёргает подбородком на Хэ Тяня: пошли, давай, реще, — и поспешно ретируется со двора, чтобы увести его подальше от горячей точки. Хэ Тянь шибко не выделывается, отправляется следом (спасибо и на этом). Они доходят до корпуса, не обронив по дороге и слова. Спина Гуань Шаня поневоле напрягается от размеренных твёрдых шагов позади. Слышит: Хэ Тянь чем-то недоволен. Смутно догадывается, чем. Догадка подтверждается, когда тот резко толкает его в лопатку, стоит им только свернуть за угол, и нависает сверху, впиваясь в него потемневшими сердитыми глазами. Гуань Шаню вдруг вспоминает, как это было на школьной площадке: тогда он смотрел на него так же. Сдержанный и холодный гнев. Выдохнув через ноздри, Хэ Тянь раздражённо морщит нос. — В чём твоя проблема? — А твоя, бля, в чём? — рычит он в ответ, отпихивая его от себя обеими ладонями, — подождать не мог, пока я отойду? Хэ Тянь сжимает губы в тонкую нитку. Стоит слишком близко — некомфортно близко. Гуань Шань может почувствовать его дыхание. Сладкая мятная жвачка, которую он перекатывал во рту, чтобы перебить дым сигареты, выкуренной минут пять тому назад. Даже запах начинает его бесить. Хэ Тянь сжимает пальцы на бёдрах. — Тебя снова не было на дополнительных, — из-под верхней губы показывается край тупого клыка, — решил, что я буду караулить тебя на крылечке, как влюблённая школьница, и ждать, пока твоя невъебенная персона снизойдёт до того, чтобы позаниматься со мной?! Какого хрена, Рыжий? Пытаешься меня подставить? Назвал его по кличке. Запомнил-таки, гад. Гуань Шань сжимает-разжимает кулаки, ощущая подступающую желчь. Он бы сказал, что забыл, потому что его голова сейчас забита куда более важными заботами, чем какая-то треклятая успеваемость. Он бы сказал, что пропустил занятия из-за работы, да вот только — что это, нахрен, изменит? Хэ Тяню не понять. У него самая большая забота заключается в том, как бы старшему братцу не настучали о его недостойном отличника и звезды школы, сука, поведении. — Это я подставляю? — отбрыкивается он, мгновенно распаляясь, — да кому ты, в жопу, нужен?! Тебе в голову не приходило, что у меня могут быть дела поважнее, придурочный? — Похрен мне на твои дела. У нас есть условленное время, в которое ты обязан присутствовать, — шипит на него Хэ Тянь, — и я не собираюсь каждый раз бегать и искать тебя по всей школе, ясно? У меня, к твоему сведению, тоже есть дела поважнее. — Что-то не устраивает — вали, нажалуйся директору, — к вискам приливает горячее, накаляющее, спасительное. И Гуань Шань за это хватается. — Чё ты запарился по поводу долбаных занятий? Разве тебе не лучше оттого, что со мной высиживать не приходится? — Ты ещё помнишь, что завуч за нами следит, верно? Захотел вылететь — валяй. Только меня за собой не тяни. Вот, что он, оказывается, делает. За собой тянет. А то, что этот говнюк ему рожу набил — так, не считается. То, что он в равной степени к драке причастен, это мелочь сущая. Он ведь тут Гуань Шаню одолжение делает, по доброте душевной. Как же задрало это его ебучее самомнение. Это его ебаная уверенность в том, что если у есть бабки, красивое ебало, а ещё где надо подвязаны узелки — то ему всё простят, всё поймут. Ему, но никак не Гуань Шаню. — Знаешь, что? — Гуань Шань досадно чувствует, как его начинает трясти от злости. В эту минуту он хотел бы остаться невозмутимым. Не чувствовать вообще ничего, — если бы ты в тот раз не влез, то тебе не пришлось бы во всей этой параше участвовать. Не размышлял об этом на досуге, нет?! — Что ты имеешь в виду? — угрожающе уточняет Хэ Тянь. — Захуй ты на стреле появился? Твой дружбан чё, сам за себя ответить не мог? Или, — язвительно выплёвывает Гуань Шань: его начинает уносить куда-то не туда, но ему уже положить на это всё, тупо положить, — он у тебя за девку, что пришлось самому драться? Так, что ли, получается?! Услышав последнее, Хэ Тянь отшатывается назад, опасно сузив глаза. Его выражение показывает всем — от сдвинутых бровей до прижатых губ, — что сейчас, сейчас он ему въебёт. Резко и больно въебёт. Но вместо этого — Хэ Тянь снова подаётся вплотную, почти коснувшись кончика его носа, и силком вдавливает в холодную стену. — Уроки окончены, — давящие пальцы соскальзывают вниз и как будто оставляют вмятины на грудине. Мелкие зрачки выжигают на лице Гуань Шаня какое-то особенно изощрённое заклятие, — больше чтобы ко мне не приближался. Разгребай своё дерьмо сам. Мне всё равно. После этого Хэ Тянь отворачивается. И проваливает. Гуань Шань отрывается от стены, разминая шею и еле сдерживаясь. Хочется побежать за ним и закончить… по-своему. Но он стоит, где был, как пригвождённый, и вместо этого орёт ему в спину. — Ага, спасибо, что подсобил, обмудок! Непременно разгребу! Кану и Мао привет передавай, кстати! Посмотрим, сука, чё ты им скажешь!!! Зазнавшийся ушлёпок. Да что он вообще понимает в этой жизни. Гуань Шань не видит, куда его тащит. Отчего-то в глазах рябит, и его колотит, и он не понимает, отчего. Поэтому идёт как заведённая кукла, просто куда-то, не останавливаясь, не понимая. Пока площадка не начнёт вновь проясняться и приобретать отчётливые очертания. Когда он возвращается обратно во двор, Шэ Ли уже поджидает его. Один. Мать твою, а, — всё, что осмысляет Гуань Шань, увидев его. На большее у него не остаётся запала. Всё вышло с Хэ Тянем. И стало резко наплевать, что будет. Начнёт докапываться — пусть. Он ничего не сделал. — Что ты там мутишь с подонком Хэ, Рыжий? — свой вопрос Шэ Ли задаёт спокойно. Ни грамма эмоций в обманчиво-тихой интонации. Гуань Шань прикусывает кончик языка во рту и прочищает горло. — Ничего я не мучу. Это… из-за той драки, — смотрит мимо, оттягивает пальцами загривок, — короче, не важно. Шэ Ли немо проходит глазами по его помрачневшей физиономии. Наверняка что-то заключает про себя и решает милостиво не дрочить его, на этот раз. Или готовит что-то, на что Гуань Шаню ещё предстоит напороться. Чтобы не вздумал переметнуться ненароком. Змей такой, он ведь мог что угодно себе надумать. А Хэ Тянь — мудак тупой. Пусть катится. Гуань Шаню только лучше. — Насчёт заработка, — произносит Шэ Ли, заставляя этим обратить на себя его внимание, — я подумаю и сообщу тебе, если что-то появится. Гуань Шань вздыхает и кивает пару раз, показывая, что услышал. Мысли о деньгах, почему-то, сейчас нисколько не волновали, а в груди противно жгло. Он трёт под носом костяшкой, смотрит на играющих в футбол парней на помятой траве. И выговаривает отчего-то неподъёмное сейчас на языке: «спасибо».