ххх
По пути домой Гуань Шань окончательно понимает, что повёл себя как безмозглый дурак. Не потому, что был неправ — Хэ Тянь по факту тот ещё мудила. Потому что показал слабость. Заистерил. От осознания этого хотелось целиком сожрать лимон и проглотить, не запивая. Мерзкое чувство, ползущее по позвоночнику и горчащее во рту. С типами вроде Хэ Тяня надо постоянно быть настороже, не расслабляться. Особенно, если переходишь им дорогу. От таких вечно не знаешь, чего ожидать. Просто это дико выбешивало. То, как он ставил себя выше Гуань Шаня. Придирки его эти, замечания. «Тоже мне нашёлся, сенсей ебаный» — подумал Гуань Шань, шаркая кроссовками по дороге. Выбешивало выглядеть отстающим от остальных тупицей. Придурочная была идея, всё-таки. Сразу же было понятно. Время на экране показывало «18:46». Выйдя из метро, Гуань Шань первым делом направился в местный маркет, чтобы перехватить чего-нибудь к ужину. Мама задерживалась на работе, поэтому готовка была на нём. Он пока не успел рассказать ей о том, что отныне чалит на дополнительных с одним из главных отличников школы, пытаясь стать нормальным человеком и не завалить итоговые экзамены. Вот уж кто действительно обрадуется этой новости. Только мама в него, кажется, до сих пор и верила. Своей иррациональной материнской верой. На подходе к своему кварталу Гуань Шань замедляется и оглядывается по сторонам, прислушиваясь к окружению. Полезная привычка, не раз спасавшая его задницу. Люди Чи Ю любили поджидать своих должников где-нибудь между домами, в нешироких и нелюдных проходах, где было сложно развернуться. Зажимали в тиски — спереди и сзади — и не отпускали до тех пор, пока не отключишься. Посторонние, которым случайно посчастливилось наткнуться на подобное зрелище, как правило, спешили быстрее ретироваться с места расправы, дабы не попасть под раздачу. Никто не хотел иметь дело с этими отморозками. Попадая в такую западню, Гуань Шань каждый раз до последнего держался на ногах — а это, на самом деле, было ошибкой. Упёртость редко кого выручает против целой своры, как бы отчаянно ты ни дрался. Сегодня сомнительных личностей в зоне видимости не обнаруживается, и он, выдохнув, проскакивает в подъезд за вышедшим покурить вечерком под окнами соседом. В шуршащем пакете-майке — куриное филе по скидке, свежий салат и панировка. Сбросив вещи на пороге, Гуань Шань разувается и отправляется прямиком на кухню; вытряхивает всё на тумбу рядом с плитой, достаёт сковородку из духовки и яйца из холодильника. Готовка была его бюджетным аналогом медитации. С ней все проблемы как-то сами по себе отходили на второй план, позволяя рукам работать на автомате: отрезать, крошить, помешивать, насыпать. Он обнаружил эту фишку ещё лет в четырнадцать, когда впервые замутил что-то съедобное по папиному рецепту. Дома остался целый блокнот с его записями, годами затёршийся и дописанный уже другим почерком. Мама часто говорила, что блюда на вкус у Гуань Шаня получались в точности, как у отца. Со временем у него выработалось нечто своё, индивидуальное — с большим количеством специй и соли, с менее изящной, но всё же аккуратной подачей. Как раньше твердил папа: у каждого повара есть свой уникальный характер. Настоящим поваром Гуань Шань себя не считал, но фраза ему нравилась. — Как успехи, милый? Она бережно проводит ладонью от виска к макушке, взъерошивая пальцами без того торчащие рыжие пряди — и от этого простого касания, пусть всего на секунду, но становится гораздо спокойнее. Гуань Шань неопределённо ведёт плечом, намыливая очередную тарелку. Предчувствие надвигающейся угрозы никак его не покидало, и оно было небезосновательным. Он знал, что Чи Ю по-любому — не сегодня, так завтра — придёт за деньгами, которые позарез необходимо где-то достать. Скорее всего, для этого ему придётся обратиться к самому проверенному и хреновому способу быстрого заработка — к Шэ Ли. А когда ведёшь дела с Шэ Ли, то риск отхватить пиздюлей растёт в геометрической прогрессии. Впрочем, взвесив сложившуюся ситуацию, Гуань Шань заключил, что пиздюлей он отхватит при любом раскладе. Такие вот успехи. — Нормально, мамуль. Чётко, — блекло отзывается он, не глядя ей в глаза. — Тебя точно ничего не беспокоит? Не хочешь со мной… поделиться? Тема могла бы быть закрыта уже здесь, но его мать не называлась бы его матерью, если бы каждый раз верила ему на слово. Тем более, когда поступки Гуань Шаня играли против репутации послушного сыночка, а не за. Тем более — когда всё буквально было нарисовано у него на лице, и сейчас ей стоит больших усилий не сорваться и не закричать «почему мой сын снова вернулся домой в побоях?!». Странно, что её вопрос прозвучал так, словно их семью по жизни ничего не беспокоило. Каждый ёбаный день. Иногда Гуань Шаню реально казалось, что они участвовали в экстремальной гонке на выживание, и на её финише обязательно будет ждать, по крайней мере, миллиард долларов и долгосрочный отпуск на Багамах — за невероятную стойкость духа и выдержку, достойную великих воинов. Жаль только, что в их случае никакой наградой и не пахло. Гуань Шань медленно выдыхает носом и больнее прикусывает язык во рту. — Нет, — последняя чистая тарелка опускается на подставку сушилки с тихим звоном; он закрывает шкафчик над раковиной и тщательно споласкивает руки от моющего средства, — мам, умоляю, не парься из-за всякой ерунды. Ерунда — понятие растяжимое, и для Гуань Шаня в это понятие входило «если живой, то всё, в принципе, в порядке». Иногда проще всего молчать. Начнёшь говорить — и говно польётся из тебя как из прорвавшей канализационной трубы. Мама негромко вздыхает и качает головой, протягивая ему хлопковое полотенце. Гуань Шань благодарен ей за то, что она выбирает притвориться, что ответ её устроил. Потому что знает, что ничего он не скажет. Для её же блага. Порой она была слишком мягкой с ним. Порой Гуань Шань думал, что не заслуживает её. — В школе не придирались? — «к твоей разбитой морде», предположительно не договаривает мама. — Да они привыкли уже, — Гуань Шань вытирает руки, вешает полотенце на крючок на стене и карябает щёку ногтем, — я тут это. В общем. На дополнительные ходить начал. — Правда? — она широко улыбается, — ох, я очень рада за тебя, Шань-Шань! У тебя всё обязательно получится. Стой, а платить за занятия нужно? Я могу… Она не может. Они оба знают, что не может. — Платить не надо. Есть там один… он помогает мне с домашкой. Один бесячий заносчивый тип, поджидающий его после уроков, как тюремный надзиратель, и, до кучи, всюду таскающий за собой с десяток виляющих задницами красоток, зачарованно заглядывающих ему в пасть. — Тебе нужно как следует постараться, милый. Последние годы в школе самые важные, ты же понимаешь. Обязательно скажи мне, если понадобится какая-то помощь. Гуань Шань кивает болванчиком, думая о том, что если бы не мама, он все эти занятия давным-давно бы на болту вертел. Но она искренне улыбнулась в первый раз за неделю, а это что-то да значило. — Прости. Что-то я в последнее время совсем заработалась, — мама крепко обнимает его, привставая на носки, чтобы дотянуться до его шеи руками, и выглядит совсем хрупкой, — чур завтра ужин с меня! Учту любые твои пожелания. — Мам, вот ты серьёзно? — Гуань Шань поджимает губы. Втягивает к вечеру ослабевший аромат её пудровых духов, — не парься, говорю же. Мне не сложно. Ты лучше отдохни иди. — Спасибо, сынок. Закончив на кухне, он плетётся в ванную, где долго стоит под горячим душем с закрытыми глазами, не слыша ни единой мысли в своей гудящей башке. Лишь ровный шум воды, бьющей по коже, испаряющейся вокруг него и заволакивающий комнату влажной полупрозрачной завесой.ххх
В общем целом, Гуань Шань считает, что живёт в гармонии с собой. Отхаркивая кровь на пыльный бордюр в переулках, сдирая кожу на онемевших костяшках, выслушивая унижения от начальства за побитый вид, распугивающий покупателей. Привычные, понятные, постоянные обстоятельства. Зона комфорта. Нерушимая константа. Личная идиллия. Безусловно, мало кто посчитал бы такую жизнь хоть сколько-то гармоничной, а для него это было настолько же естественным как дышать и видеть. Жизнь просто шла своим чередом, раз за разом пережёвывая сухожилия и дробя кости в своей безостановочной мясорубке. И ему было нормально. Жить так, как живётся. И ни на миг не обманываться тем, что когда-нибудь волшебная палочка свалится на него с небес и всё изменится с одним её торжественным взмахом. Гуань Шань вырос из веры в подобные сказочки лет эдак в пять. — Неважно выглядишь, брат, — раздаётся простуженное откуда-то слева, за спиной, — стряслось чего? Не поворачиваясь, Гуань Шань дёргает головой и запивает сэндвич холодным соком из бутылки. И чего все к нему привязались? Даже Шэ Ли, собака, заметил. Сказал позавчера: «что-то ты, Рыжий, какой-то нервный стал». Можно подумать, он и раньше не выглядел как плесневелая половая тряпка. Ничего у него не стряслось. Всё было как обычно — тлен и рутина. Безудержные радости бытия. — Порядок, — отвечает. Запихивает в рот остатки и сминает крафтовую бумажку в ладони. Цунь Тоу грохается рядом. Водит по его профилю подозрительным взглядом, разворачивая булочку с мясом. У них ещё где-то минут десять до звонка на то, чтобы успеть доесть. А октябрьское солнце, как назло, греет так, что хочется растечься на скамейке, подобно коту — пузом кверху, — и заснуть беспечным сном. Примерно на сутки. — Точно? А то, это… если тебе нужно выговориться, или, типа там, ну… — переживает за него Цунь Тоу. Когда переживает — всегда начинает использовать тысячу дискурсивов на предложение. — Сказал тебе: забей, — вяло режет Гуань Шань; прищуривается на лучи, бьющие в лицо, — устал просто и всё. За четыре года их знакомства друг никогда не слышал от него нытья. И не услышит. Не нужно ему оно, пусть живёт себе. Без того забот по горло. Гуань Шань дожидается, пока бритоголовый закончит с перекусом (само собой, заляпав при этом все спортивки крошками); сгребает свой рюкзак и забрасывает на плечо, направляясь ко входу в корпус. Осталось пару уроков потерпеть — и можно валить из этой дыры. Школу Гуань Шань не выносил всем своим естеством, и это было взаимно. Его иногда поражало, как он с таким раскладом умудрился дотянуть до старшей ступени. Это место уже в начальных классах напоминало клетку со зверьём, и то, что сам он со временем превратился в точно такое же зверьё, лишь подтверждало теорию. Годы тянулись, а Гуань Шань так и не смог понять, зачем это всё. Шанс на приличный диплом был давно не актуален, новая школа в этом плане не изменила ровным счётом ничего. И на сложившемся фоне предложение Шэ Ли о том, чтобы бросить, выглядело всё менее и менее бредовым, и всё больше и больше начинало устраивать. Должно быть, последнее, что останавливало его от прыжка на самое днище — это глаза матери, засверкавшие от счастья как два алмаза, когда Гуань Шань со скрипом сдал проходные экзамены. Но и это топливо иссякало, капля по капле. Оно не было бесконечным. Поэтому Гуань Шань, в основном, двигался в авторежиме. Вставал в семь, бежал до метро, сидел, писал, ел пресную еду из столовки или — если успевал перехватить — из дома, снова сидел, снова писал. Как долбаная марионетка, которую волочили из одной точки в другую. Пока они идут по одной из дорожек к зданию, на баскетбольной площадке кто-то весело улюлюкает и до них долетает нестройный хор хлопков. — О, — Цунь Тоу усмехается, глядя на кучку учеников, столпившихся вокруг кого-то, — Хэ Тянь опять с мячом красуется. Гуань Шань без особого энтузиазма косится на площадку. Хмурит брови. Не требовалось даже уточнять, кто именно стоял там, в центре толпы. И без слов всё понятно. Цыкнув языком, он отводит глаза. Заманал его уже этот театр одного актёра. Настрой и так выдался паршивый, так тут ещё этот нарисовался. Если кто и получил от жизни всю пруху, недосыпанную им и таким, как они — это Хэ Тянь. Вот такие, как он, улыбались во все свои белоснежные тридцать два. Светили направо и налево безупречной (ни единого, мать его, изъяна) рожей, отбрасывали волосы со лба, как в рекламе сраного шампуня — и все тут же, как по приказу, ложились ровненькой ковровой дорожкой подле их ног. Такие, как он, горя наверняка не знали — жили себе в какой-нибудь из переливающихся на солнце центральных высоток с видом на озеро или парк, просыпались в своей королевской кровати под пение соловьёв и с радугой за окном. У таких, как Хэ Тянь, всё и правда было отлично. Таких, как он, но не Гуань Шань. Ему своё приходилось выгрызать ломающимися клыками, выскребать голыми руками. Потому что жизнь — да. Штука несправедливая. От этого факта при одном взгляде на Хэ Тяня ему так и хотелось взвыть. То ли от наваливающейся грузом тоски, то ли от мрачно закипающей где-то внутри зависти. — Что там у вас с ним по итогу? Всё, порешали? Гуань Шань вскользь глядит на Цунь Тоу. На Хэ Тяня — вроде как, заметившего рыжие колючки, предательски выдающие его везде и всюду, и теперь следящего за тем, как они проходили мимо. Чего вылупился? — Порешали. — Ты смотри. Если что, то я это, ну, могу подсобить. Гуань Шань мотает головой: всё ок. И думает про себя: прошу, не спрашивай больше ни о чём, иначе мне придётся врать, ведь я скорее язык себе откушу, чем скажу тебе о том, что мне за этим чернявым чёртом с недавних пор необходимо дважды в неделю записывать каждую буковку и каждую циферку и, затаив дыхание, внимать его превеликой мудрости. Цунь Тоу, как верный друг, не спрашивает. Ограничивается почёсыванием затылка и многозначительным «булка вкусная была». Мельком зацепившись за следящий с площадки взгляд, Гуань Шань отворачивается к корпусу и обгоняет его на пару шагов. — Пошли отсюда.ххх
Они встречаются на крыльце. Хэ Тянь обнаруживается в своей привычной позиции — несколько поодаль от дверей, припав к стене, неспешно дымя сигарету в тени навеса рядом с металлической урной. Без вездесущей свиты своих преданных обожателей, что необычно. Гуань Шань невольно втягивает ноздрями удушающий запах табака: курить охота. Но стрелять у него сигарету ни за что не станет. После того недоурока английского он размышлял о всяком. О своём поведении. О том, как некоторым людям везёт, а некоторым не везёт, но суть от этого нисколько не меняется. Пришёл к выводу, что хрен с ним — отсидит он сколько положено, не обломается. Хуже стать от этих занятий по-любому не может, а директор Кан его уж точно доконает. Осталось только кое с чем разобраться. Вернее — кое с кем и с его тупыми закидонами. — Что, — произносит Хэ Тянь, когда вместо того, чтобы пойти к воротам, он с угрюмым видом останавливается рядом, показывая, что подошёл именно к нему, — в этот раз не собираешься от меня удирать? Гуань Шань кривит рот, засунув руки в карманы штанов. Расставив ноги — для твёрдого упора на плиту. — А сам что — не собираешься меня преследовать? Хэ Тянь хмыкает, выдыхая густой дым и молчаливо рассматривая его. Гуань Шань глухо прочищает горло, втыкая на вываливающихся из школы учеников. Самообладание. Решительность и самообладание. — Короче, — задирает подбородок, чтобы визуально быть с ним на одном уровне, — будешь выёбываться не по делу или ржать — я сваливаю. Будешь стебаться над тем, как говорю — я сваливаю. Будешь вести себя как высокомерный уё… — Дай угадаю: ты сваливаешь, — со скучающим выражением договаривает за него Хэ Тянь и сужает глаза, — многовато требований для того, кто рискует вылететь за неуспеваемость, не думаешь? — Не думаю. Для тебя — в самый раз. Ну так что, услышал ты меня, нет? Вскинув бровь и правый уголок рта вверх, Хэ Тянь вдавливает окурок в угол стены — туда, где было расчерчено жирное угольное пятно. Затем отталкивается от стены и, кивнув Гуань Шаню, поворачивает обратно в школу. — Пойдём уже, халтурщик.