однако — вскоре боль начнёт стихать, – и я с тоской шепну, дойдя до двери: «пожалуйста, не верь моим стихам, – мне самому не хочется им верить».
Д. Туманов
Симон
Симон толкнул дверь — открыто. Он вошел — отчего-то слишком осторожно и тихо — и принялся вглядываться в темноту, боясь, что глаза вот-вот привыкнут. Боясь, боясь, боясь. Он прошел в спальню — в спальню, где недавно спал сам — и силой заставил себя посмотреть на кровать, предательски освещенную лунным светом. На ней было пусто. Сердце его упало. — Вилле? — хрипло произнес Симон, — Элиас? Ты где, ты дома? Он уже собирался выйти из комнаты, как вдруг заметил…пузырек от таблеток недалеко от кровати.
Если бы что-то подобное он увидел в своей квартире, то даже поднимать бы не стал, но… это квартира Элиаса. Квартира Элиаса, где всегда не просто чисто, а слишком чисто, где, смахнув волос с рукава рубашки, чувствуешь себя так, будто высыпал целую пачку муки и на ней вдобавок попрыгал. — Вилле… — он сделал шаг в темноту, сжав кулаки. Симон наклонился, чтобы поднять пузырек. Все нормально, внушал он себе, подумаешь, уронил, подумаешь, не заметил — с кем не бывает? С ним вот, например, постоянно. Но, наклонившись, он боялся смотреть по сторонам, боялся перевести взгляд с этого чертового пузырька — потому что знал, со всеми такое бывает. Со всеми. А вот с Элиасом — точно никогда. 2 января 2024 годаСимон
Симон проснулся от запаха кофе, медленно заполнившего его легкие — он улыбнулся и лениво растянулся на кровати, пальцами ног сжимая и разжимая мягкое теплое одеяло. Открыв глаза, он даже не сразу понял, где находится — но ему было так все равно, ведь какая разница — где он, если здесь, в этом самом мгновении так спокойно? Встав с кровати, он окинул взглядом свое отражение в зеркале — домашние шорты в полоску и нежно-голубая, почти белая футболка. Все такое большое. Комфортное. Когда он уже начнет запоминать произошедшие перед сном события — это теперь весь новый год так будет, или его подсознание специально выделывается, чтобы он подумал, помучался? Чтобы представил сам. Симон поднял руки высоко вверх и приподнялся на цыпочки, а затем нарисовал большой-большой круг в воздухе, в заключение негромко хлопнув в ладоши. Он вспомнил, что было вчера. А точнее то, чего не было. Они так и не притронулись к синтезатору, а следовательно — так и не сдвинулись с места. Но вместо беспокойства, вместо жжения в груди, вместо, казалось бы, такой ожидаемой тревожности — он улыбнулся. Не успели вчера, значит у них есть на одно больше сегодня. Он прошел на кухню. Морозное солнце, играя лучами, слепило глаза. На столе — кружка кофе и… — Зубная щетка, — раздалось из-за спины в такт с хлопком входной двери, — доброе утро. — Доброе, — обернулся Симон, — ты что, сходил в магазин, чтобы… — Ненавижу оставаться в гостях спонтанно, не имея ничего при себе, — говорил Элиас. Дыхание сбитое. Бежал? — Часто спонтанно остаешься в гостях? — Симон прислонился к стене, наблюдая за ним. С пальто подтаявшими пластинами скатывался свежий утренний снег, как будто крыши маленьких игрушечных домиков внезапно начали падать. — Уже и не вспомнить, когда меня к себе кто-то звал, — бросил Элиас. Симон заметил, как взгляд Элиаса проскользнул по всей кухне, и как он отчего-то попытался этот жест скрыть. Он даже захотел спросить. Не стал. — Где твой телефон? — вдруг ответил на не заданный вопрос Элиас. Он искал его телефон. Зачем? — М-мм, — почесал затылок Симон, — в комнате? Наверное? — В спальне? — Ага. — Разрядился? Симон прищурился: — Не знаю? Можно я пойду зубы почищу, а потом продолжим допрос? — сказал он мягко, без малейшего желания обратить слова в иглы и ими же уколоть. — Да, конечно, — Элиас протянул ему щетку. Симон умылся, распаковал щетку и вернулся с ней в кухню. Элиас сидел за столом, недвижимый. — Что-то не так? — Надо обдать ее кипятком, — пояснил Симон, включив чайник. — Зачем? — Я же сказал, допрос после. — Улыбнулся Симон, — Она мягче так становится, не знаю, ты так не делаешь? — Не лью ли я кипяток на щетки? Не лью. Их разговор, который изначально имел все шансы быть непринуждённым, лился слишком туго и отчего-то искусственно. Симон не мог понять, в чем дело, а звенящая тишина, повисшая после «не лью», сводила с ума, заставляла виски колотиться о череп, пока наконец не зашумел спаситель-чайник. Элиас не был злым, не был и раздраженным, но что-то в его поведении было не так. А может, все как раз так, ведь откуда Симону знать? Он может только догадываться. Справившись с задачей, Симон снова зашел в ванную и наконец почистил зубы. Паста ему понравилась. Перечная мята — такая, что десны горят. Надо будет купить такую же, подумал он, но тут же передумал — нет. Если он купит себе такую же, то она перестанет быть особенной, вольется в его жизнь и смешается с повседневностью. Лучше пусть он навсегда этот вкус забудет, а потом, лет через восемь, случайно окажется у кого-то «в гостях» снова, или сам купит ее по ошибке, и эти ощущения под языком, на нёбе отбросят его назад во времени, вернут сюда, и время перестанет существовать, и перестанет существовать он сам — новый он — и вернется этот только проснувшийся Симон, Симон, о котором впервые в жизни кто-то подумал и с утра сходил в магазин за щеткой, Симон, который, открыв глаза, не уткнулся в телефон, а даже не знает, где он лежит. Симон, которому спокойно, которому тихо, которому хорошо. Симон, которого на кухне ждет Элиас Муньос. Которого на кухне ждет Вилле. Он сел за стол, не понимая, как себя вести. — Не переживай, мы скоро закончим, — внезапно сказал Элиас, стоило Симону сделать первый глоток кофе. — М? — Клип. Ну, и песню, соответственно. Пару дней — и готово.Пару дней.
И готово.
Может ли смерть прийти в таком виде — в плаще из четырех коротких слов, сказанных без пары дней незнакомцем? Симон знает точно — может. Еще как может. Он буквально почувствовал, как из груди вырывают сердце, ломая ребра, словно тонкий слой глазури на дешевом мороженном. Он хотел спросить — к чему такая спешка? — но вопрос, стоило его осознать, показался по-детски глупым и застыл на губах немым вдохом. Конечно же он торопится, почему бы ему не торопиться — это его работа, кто не хочет закончить работу поскорее? Из-за перепадов настроения Симона, из-за тупых папарацци Элиас, наверное, уже потерял слишком много времени. И мысль, вызвавшая улыбку полчаса назад, о том, что этими задержками он обеспечил им на одно больше «сегодня», вдруг стала надуманной, глупой, наивной. Снова он это делает, снова, черт подери, снова! — Почему? — внезапно раздался его собственный голос. Симон тут же поймал себя на том, что хочет забрать непонятно как вырвавшееся слово назад, отмотать время, моргнуть — и оказаться в своем номере отеля, оказаться дома, оказаться в Пекине, Бейруте, Сиднее… где угодно, и умереть там же от осознания, что он больше не здесь. Неужели он правда задал этот вопрос? Пожалуйста, может, ему показалось? — Симон, мне правда жаль, что так вышло. Я… это моя вина, целиком и полностью моя. Прости, что доставил тебе столько проблем. Вместо того, чтобы работать над музыкой, я стал показывать тебе эти… штуки с тенями. И да, кадры получились прекрасные, мы даже можем их использовать. Но я идиот. Никогда не закрываю эти чертовы шторы. Какой рваный у него, все-таки, английский, подметил Симон. Как-будто специально. Как-будто… пытается что-то скрыть? Или наоборот — что-то сказать? И вообще. Что, черт подери, он несет? — Вилле, о чем ты? — прошептал Симон.Элиас
Элиас почувствовал давно забытую теплоту в груди, а еще что-то настолько далекое, что почти инородное — мурашки по спине — вдоль шеи и вниз по позвоночнику. Вилле. Во сне он, а точнее защитная реакция его выдрессированного годами подсознания убедила его в том, что этого не было, что если вчерашний день и произошел на самом деле (а в это можно было поверить, ведь он закончился тем, что он снова все испортил), то Вилле устами Симона он точно придумал — возможно, за него это сделали таблетки, но это точно, точно не могло быть явью. Но Симон смотрит на него своими большими почти черными глазами. Симон произносит Вилле так спокойно и тихо, донельзя интимно и почти тайно, произносит так, что пять букв собственного имени гипнотизируют, отупляют, не дают даже вспомнить то, что он спросил после них. — Эй, что стряслось? — уже чуть громче повторил Симон, видимо, заметив ступор и отсутствующий взгляд Элиаса. Элиаса, который пялится на него, не моргая. — Ты не заходил в сеть? — сглотнул он, в этот раз удивленный не способности говорить, а способности составлять буквы в слова, слова в… — Нет, — ответил Симон так, будто это что-то очевидное, как ванильно-серый цвет неба за окном. Элиас рассказал ему все. Рассказал, показал, объяснил, приправив каждое предложение «прости» или «мне жаль» на конце. Он говорил без остановки, он открыл на компьютере фото, он боялся замолкать, ведь Симон так и не проронил ни слова, а просто слушал, слушал и слушал. Элиасу казалось, что едва он закончит говорить, Симон встанет из-за стола — звук скрежета ножек стула о плитку разрежет пополам его сердце — и уйдет также молча, как сейчас и сидит. Без объяснений, без даже разочарованного взгляда напоследок — не оставит ему ничего, кроме разбитого силуэта в проходе, кроме очертания его плеч и шеи, выглядывающей из-под кудряшек. И даже этого будет слишком много, ведь Элиас не достоин даже делить с ним один воздух сейчас — после всего, что он только что рассказал. Но Симон слишком щедрый. Пожалуйста, пусть он оставит ему хоть что-то. — Ты из-за этого хочешь побыстрее закончить? — прервал его Симон. Элиас оторопел: — Я? — Ты сказал «скоро закончим». Из-за этого, или у тебя много работы? Работы? У него много работы? Элиас завел руки под стол и больно ущипнул себя за внутреннюю сторону запястья. Он моргнул, но Симон никуда не делся. Никуда не делось и выражение его лица — мягкое, немного смущенное. Неуместное. — Да? — робко произнес Элиас. Он хотел сказать: «А разве ты — нет?», хотел спросить, точно ли Симон услышал все только что сказанное, но воздуха хватило только на короткое вопросительное «да». Не хватило. Показалось. — Это мне жаль, Вилле, — выдохнул Симон, делясь, — ты здесь ни при чем. Все хорошо. Ну, не хорошо, конечно, потому что мне дико стыдно за проделки бывшего друга, в которые ты оказался втянут. Но я разберусь. Обещать, что такого больше не повторится, не могу, потому что черт знает, что от него ожидать, но прошу тебя — давай не будем торопиться? У нас еще есть две недели. И эти две недели в своей голове Элиас мгновенно приравнял к бесконечности. 15 января 2024 годаСимон
Симон увидел его, сидящим на полу возле кровати. Ломанные тени-линии обрамляли его застывшее лицо, словно рваные шрамы. — Вилле? — сказал Симон, и слезы тяжелыми крупными каплями хлынули вниз по щекам вместе с его мгновенно упавшим на колени телом. Он осторожно коснулся плеч Элиаса, пытаясь избавиться от глупого беспокойства его разбудить. Элиас казался таким умиротворенным, что вести себя рядом с ним, несмотря на сдавливающий легкие комок леденящего страха, хотелось тихо. — Вилле? — уже громче, — Вилле! Вилле! — громче и громче. Симон сел рядом, уложив друга себе на колени. Его рука, зацепившаяся за предплечье Симона, упала, гулко ударившись о пол. Руки холодные. — Вилле, ты дышишь? Я здесь, я не улетел, я здесь, ты дышишь, Вилле? Пожалуйста! — глотая слезы, то и дело повторял Симон, гладя его по щеке. Холодной, как лед. Симон нащупал телефон в кармане и силой выдернул его из-под тяжести тела Элиаса. Он хотел так думать. Но на самом деле его тело ощущалось легким, как облако. А еще пустым. — Как у вас тут вызвать скорую? — спросил он у безразличных стен. Страница в «Гугле» как назло не прогружалась. Симон, не выпуская телефон из рук, обхватил Элиаса и зарычал от злости, от боли, от всех тех чувств, что держали его в сознании. — Вилле, ну же! — взмолил он, прижав его к груди. Симон боялся проверить пульс. Не знал, как его проверять, чтобы точно, но боялся даже попробовать. Страница наконец прогрузилась. — 911? Серьезно?! — закричал Симон на свою собственную глупость. — 911, что у вас случилось? — раздался металлический женский голос. Симон включил громкую связь и положил телефон на пол, обняв Элиаса. Он стащил одеяло с идеально заправленной кровати и попытался накрыть его. В темноте казалось, будто кожа Элиаса была бледнее накрахмаленной белой ткани. — Я пришел к другу, а он здесь без сознания, — всхлипывал Симон, — пожалуйста, помогите, мы в Роуздейле, — он продиктовал адрес. Возможно, два раза подряд. Возможно, пять. — Помощь уже в пути, как я могу к Вам обращаться? — С…сим…он, — зажмурив глаза, он хватал ртом воздух. Голова кружилась, казалось, что он падает, в эту самую секунду летит вниз. — Симон, Вы знаете, что случилось с Вашим другом? — Нет! — испугано воскликнул он, — Все было в порядке, когда я уходил, а сейчас он… сейчас… — Симон, Вам нужно кое-что сделать. Двумя пальцами руки… — Нет, нет-нет-нет, — замотал головой Симон, прижимая Элиаса к себе все сильнее. — Симон, можно на ты? — она не стала дожидаться ответа, — Ты очень ему сейчас нужен. Это очень хорошо, что ты его нашел, понимаешь? Пожалуйста, сделай для него еще кое-что, — он молчал. Она приняла это за согласие, — крепко сожми друг с другом указательный и безымянный пальцы, приложи их к шее своего друга, чуть выше ключицы, там, где кадык. Получается? — Угу. — Теперь медленно, прижимая, сдвинь пальцы немного в сторону, пока не… — Я ничего не чувствую, ничего не чувствую! — заплакал Симон. Плечи Элиаса казались такими худыми. Выглядывая из-под одеяла, они впивались в грудь Симона. — Я задыхаюсь, Хоуп, — назвал он ее по имени. Она вообще представлялась? — он такой… холодный, такой легкий, я… — Симон, сосредоточься на моем голосе. У тебя паническая атака. Я слышу, как ты дышишь. Я тебе помогу, хорошо? Помощь приедет с минуты на минуту. Как зовут твоего друга? — Вил… Элиас, — простучали его зубы. — Давно вы знакомы? — Чуть больше двух недель. — Ему очень с тобой повезло, Симон. Скажи, пожалуйста, может, ты в курсе — он чем-то болеет? — Не… уверен. Он принимает таблетки. Успокоительные. — Антидепрессанты? — Возможно. — Ты видишь что-нибудь рядом с Элиасом? Чертов пузырек от этих самых таблеток все также таращился на него, усмехаясь. Симон не хотел говорить о нем. Не хотел обращать в слова мысли, что выдирали из уставших легких дыхание, что разрывали пополам и делили на десять каждое из кружащих в голове обрывистых слов. — Симон? — Нет… — Ты уверен? Голос Хоуп был таким теплым, что укрывал его также, как Элиаса — одеяло. Он располагал к себе, он просил о доверии, он уверял, что и правда сможет помочь. — Я вижу пузырек от таблеток. — Это те таблетки, что Элиас обычно принимает? — Да. Наверное, да. Он на полу… рядом с… он… пустой. — Ты говорил, что сегодня уже виделся с Элиасом. В каком он был настроении? — Все было хорошо, — Симон провел ладонью по коротким волосам Элиаса. Как все же сложно к ним было привыкнуть, — я должен был улететь сегодня, но… все и правда было в порядке. Просто… — Ты что-то почувствовал, правильно? — Он не мог, — замотал головой Симон. Дыхание его выровнялось. Предало. — Давай еще раз попробуем? Он знал, что Хоуп имела в виду. Прощупать пульс. Почему бы не назвать вещи своими именами? Почему бы не сказать — нам бы понять, он жив вообще, или ребятам из скорой можно не торопиться? Но Симон ответил согласием. — Так, снова прикладываем два пальца… — На кадык, да, прижал, дальше что? — Проведи ими немного в сторону, пока не нащупаешь небольшое углубление на шее. Подожди немного. Что там? А там — искрящийся холод, жестокая тишина. Одна из теней преломилась на губах Элиаса. Казалось, что он улыбнулся.