Ma per l'arcobaleno, la gravità terrestre? / Скажи, как мне пережить эту зиму?

— Вернёмся к нерешенному вопросу, кадет Эванс. «Не думал, что мы будет продолжать этот конфликт…» — Рейн уныло выдохнул и улыбнулся: — Хорошо, давайте. Прошла ровно неделя с первого смотра, а его уже недолюбливала добрая половина кадетов. Конечно, он не думал, что ему придётся легко после того, во что он ввязался и ввязал других, но парень надеялся хотя бы на милость со стороны инструктора. Но сейчас, сидя перед воинственно настроенным бывалым солдатом, Рейн понял, насколько сильно он прогадал. «Жестоко…» — а что остаётся? Сидеть и слушать. Когда в первый день он решил дать отпор этому грозному человеку, который, казалось, не видел в новобранцах даже людей, он ошибочно посчитал, что тем самым добьётся доверия и уважения среди товарищей. Но ему отчетливо дали понять, что геройствовать правильно он совершенно не умеет. «— Кадет Эванс, сэр!» — Рейн вытянулся, отдавая честь, и ответил быстрее, чем мужчина со странной бородкой успел задать свой универсальный на все случаи вопрос. Он краем глаза наблюдал, как пытается сдержать дрожь бледный парень, стоящий с ним в одной в шеренге по правую руку и уже почувствовавший на себе всю мощь инструктора. Было видно, что и он, и те, на кого этот мужчина уже повысил голос, слабо понимали причину столь предвзятого к ним отношения. Но смотреть на себя как на мусор Рейн позволить не мог, по крайней мере он так думал. «Полный провал.» — когда Рейн отвлёкся от воспоминаний, на время возвращаясь к реальности, его взгляд резко сфокусировался на рту инструктора, который то открывался, то закрывался, но звуков из него не доносилось. Парень даже удивлённо приподнял бровь, и мужчина сразу заметил это; только спустя секунду до кадета дошло, что он пропустил больше половины сказанного. А потому он просто кивнул на многозначительное молчание и подпер рукой подбородок, принимая вид увлеченный и собранный, какой следовало бы иметь каждому прилежному ученику. А сам тем временем вернулся мыслями к минувшей неделе. Сразу на ум пришли не самые дружественные высказывания большинства новобранцев, с которыми те непременно направились в его сторону сразу после объявления окончания смотра и начала обеда. Не сказать, что Рейн был удивлен или оскорблен до глубины души, но именно в тот момент он осознал, насколько сильно уступает большинству в своем статусе. А инструктору Шадису не дотягивает даже до пояса, когда тот готов на этом поясе повесить каждого неугодного смельчака. Да и, окажись Рейн на месте каждого из недовольных, он бы, разумеется, тоже не преминул бы воспользоваться случаем и в полной мере высказать виновнику его унижения все свое недовольство. — Куда ты пришел? — голос инструктора изменился до неузнаваемости, стал ниже и спокойнее, когда старший солдат остановился перед очередным мальчишкой и склонился к нему, заглядывая в молодое лицо. Рейн мужественно встретил его взгляд, но сменившие недовольство в глазах мужчины интерес и смятение сбили с мысли, и парень от волнения сжал в ладонях плотную ткань рукавов. Всё его красноречие и спокойствие, какое он хотел продемонстрировать перед вышестоящим лицом, не поспевали за сменяющимися в голове путаными мыслями. Парень не знал, плакать ему или смеяться, пока инструктор коршуном нависал над ним с выжидающим ответа взглядом. Затем вопрос прозвучал снова, более отчетливо и нетерпеливо, а блеск в глазах мужчины стал ярче. Рейн постепенно успокоился, с подозрением подмечая, что его, вроде как, не собираются как-либо отчитывать и не считают пустым местом, но возникла другая проблема — что инструктор имеет ввиду? — В Кадетское училище, сэр. — осторожно ответил, продолжая выдерживать зрительный контакт и незаметно прикусывая язык. — Я пришел для того, чтобы стать солдатом и защищать людей. — к концу фразы его голос звучал уже более уверенно. Инструктор удовлетворенно хмыкнул и выпрямился, но не пошел к следующему кадету, а остался на месте. — Это промежуточный этап, одна из ступеней твоего пути. Я изменю свой вопрос, если до тебя не доходит: куда ты идешь дальше? — В Военную Полицию, сэр. — едва закрыв рот, Рейн, только вернувший относительное спокойствие, снова напрягся, с двойной силой сминая в пальцах рукава — то, что в ответ на его слова инструктор нахмурился и поджал губы, не могло не вызвать подобной реакции. Но, пытаясь сохранять уверенный тон, Рейн продолжил: — Я уверен, что смогу стать одним из лучших в выпуске, ведь уже сейчас я на голову выше остальных. Мне хватит способностей, чтобы занять место в первых рядах королевской охраны, служить королю опорой и быть усилением его власти. «Именно после этих слов он стал смотреть на меня так же, как и на остальных. Как на мусор.» — в прострации наблюдая за сидящим напротив мужчиной, а точнее продолжая прожигать взглядом его губы, Рейн вдруг отчетливо прочитал по ним одно слово: «Свободным». Этого вполне хватило, чтобы все звуки окружающей реальности разом влились в уши, окончательно вырывая из мыслей и воспоминаний. «Свободный…» — поддаваясь странному порыву, парень оторвал голову от руки и приподнялся из-за стола. — О какой свободе вы говорите, сэр?! — «О какой свободе может идти речь, когда я даже уйти отсюда не могу, пока не выслушаю его единственно верное мнение в десятый раз за неделю?» — Я свободен! Настолько свободен в своих действиях, что меня не бременит даже моё прошлое! Я просто не помню ни своего детства, ни семьи, ни друзей! Я помню только уродливые морды этих монстров, которые преследуют меня даже в кошмарах! — «Вспылил? Вспылил. Никто не имеет права говорить о свободе, лишая её меня.» — Мне некуда вернуться, не к кому идти, меня никто не ждет. Кто знает, может всех, кто был мне близок, давно сожрали. Какое мне дело сейчас? Я свободен, и считаю, что имею полное право на собственную безопасность! Собственную! За стенами — территория титанов, а в стенах — наша. Зачем мне идти в пасть к врагу? И то происшествие в Шиганшине… — Рейн окончательно поднялся из-за стола, бросая сверху на внимательно слушающего его мужчину гневный взгляд, и произнес то, что очень долго держал в себе, раз за разом обдумывая каждую ночь, — Вы не думали, что сами виноваты в этом? Мужчина внимательно изучал направленный на него взгляд, спокойно выдерживая всю накопленную в нем злость и обиду. По его внешнему виду было трудно сказать, что он думал в этот момент, пока в резко опустившийся тишине спустя пару минут не зазвучал его низкий голос: — Что ты имеешь ввиду? В чем мы виноваты? — Никто не любит, когда к нему в дом вторгаются без разрешения. Когда кто-то нагло пробирается на его территорию и пытается изжить его со свету… — Рейн отвел взгляд, его напряженные руки вдруг обессиленно повисли вдоль тела, и он гневно зажмурился, заканчивая полушепотом: — В тот день они просто сделали то, что делаете вы из раза в раз. Пришли и показали вам, как выглядит ваша справедливость. Если бы захотели, они бы давно пробились и во Внутренние стены, Вы так не думаете? Сознательно произнести подобное, обвинить человечество в пагубном стремлении расправить крылья и вырваться из клетки, в которую его заточили — на данный момент было полным безумием. Безрассудством. И Рейн прекрасно знал об этом, понимал, насколько верно поступит инструктор, даже если вынесет смертельный приговор. Но в этом же приговоре будет окончательное подтверждение того, что он действительно произнес все вслух. Впервые за все время, за тот длительный промежуток времени, большую часть которого и вовсе не помнит, он смог выпустить из глубин собственного сознания то, что всегда угнетало его, не давало покоя, заставляя раз за разом думать, опасаться быть раскрытым и прятать свои мысли на жалких бумажных клочках. А затем, из того же страха и осознания своего одиночества, сжигать их и закапывать так глубоко, как не закапывают тела самых ненавистных врагов. Рейн стоял, не поднимая головы и не раскрывая глаз, и просто слушал мерный ход часов, висящих прямо над головой. Длинный стол, во главе которого сидел инструктор напротив него, был единственным препятствием, разделяющим их друг от друга. И парень не понимал, чему больше рад — своей временной недосягаемости или свободе мысли, которую он наконец сумел ощутить. Но через непродолжительное количество времени — «Тридцать семь секунд.» — от счета щелчков часовых стрелок его отвлек шумный вздох с другого края стола, и Рейн все же нерешительно поднял голову: мужчина напряженно переплел пальцы в замок и уместил на них подбородок, недовольно сведя брови к переносице. Утро окончательно вступило в свои права, и длинная арка света, проникая через прозрачное стекло, протянулась от окна к ногам Рейна. А оттого инструктора поглотила еще более пугающая тень от высокой спинки его стула, обитой матовой тканью. Словно наконец обдумав услышанное, ровно через тридцать щелчков секундной стрелки, он проворчал утробным голосом, не поднимая взгляда: — То есть ты сравниваешь неразумных людоедов, которые захватили весь мир, оставив нам всего жалкий кусок земли, с чем-то осознанным, способным осознать факт вторжения на его территорию и, более того, вершить над нарушителями справедливость? По-твоему, в тот день, когда погибли десятки, сотни представителей человечества, которое и так малочисленно, эти жалкие подобия на людей были правы? Они «пришли и показали нам, как выглядит наша справедливость»? — он поднял голову и хлестнул Рейна взглядом, горящим пламенной яростью. — Ты считаешь, что раз тебе, бедному и несчастному ребенку, лишенному прошлого, неведома смерть родных и друзей, значит, в таком случае, тебе также позволено искать оправдания тем, кто своими вонючими ртами пожирает людей. Я правильно трактую твои слова, Рейнор Эванс? — Не переворачивайте…! — «Пусть это будет последнее, что я скажу, но…» — Я выслушал тебя от начала и до конца и не давал тебе слова, закрой рот! — как только Рейн сделал вдох, чтобы ответить, его сразу оборвал строгий голос, сбивая всю спесь и вмиг лишая смелости. Этот голос, тон, которым прозвучал приказ, отрезвил, напомнил о том, что он все еще обычный подросток, не имеющий права голоса. И что по правилам его следовало бы давно выгнать из училища, а еще лучше — скинуть со стены. Тем временем, пока ошеломленный мальчишка мысленно недоумевал, почему с ним все ещё ведут диалог, мужчина поднялся с места. Раздался противный скрежет ножек стула о половицы, а следом замерший в нерешительности Рейн наблюдал спокойное приближение инструктора, обошедшего стол и не спешащего продолжать свою речь. Мужчина был выше на голову и действительно вселял едкий холодный страх. Он, как и в первую встречу, опасно навис над Рейном, положил на его плечо широкую ладонь и надавил вниз, заставляя парня плавно опуститься обратно на стул. А затем склонился к нему, схватил за ворот и резко дернул вверх, приближая застывшее юношеское лицо так близко, что они почти соприкасались лбами: — А теперь слушай сюда, щенок… — от его гневного рычания Рейн ощутил, как кровь то стынет в жилах, то приливает к лицу. Он вдруг ощутил головокружение и попытался отстраниться, оттолкнуть мужчину окаменевшей рукой, однако инструктор дернул его на себя сильнее, вжимаясь своим лбом в покрытый холодной испариной лоб парня, — Ты каждый божий день убиваешь своими неуклюжими кривыми ногами новорожденного оленя тысячи ничего не значащих в твоих глазах букашек. Они ведь тоже живые, им ведь тоже больно! Они кричат тебе, они пытаются убежать, чтобы не быть безжалостно раздавленными, Рейнор! — тон низкого голоса вдруг приобрел насмешливый издевательский оттенок: — У каждой букашки есть своя большая букашечья семья, Рейнор! И друзья, представляешь? Тебе не жалко их? Разве тебе не жаль каждый день есть мясо на обед, зная, что у этой бедной курицы или, дай бог, свиньи, тоже есть своя семья! Рейну не было жаль никого. Сейчас он хотел лишь, чтобы исчезли все, и ему было плевать, кто кого обидел. Он хотел заткнуть уши и отстраниться, исчезнуть, чтобы как можно быстрее избавиться от этого чувства беспомощности, бессмысленности каких-либо оправданий перед жестокостью и силой человека. Любого человека. Что ещё мог ощутить в подобной ситуации четырнадцатилетний мальчишка? Что он мог противопоставить военному человеку, имеющему в три раза больший жизненный опыт и превосходящую силу? И инструктор, уловив состояние парня, все же отстранился и сложил руки на груди, почти полностью успокоившись и подводя итог: — Нет. Тебе не жаль их, потому что они неразумны и потому что в твоих глазах их жизнь не имеет ценности. Скажи мне теперь, представляет ли жизнь человека какую-либо ценность в глазах титана? Рейнор… — мужчина устало выдохнул и потер пальцами переносицу, краем зрения наблюдая за опустившим голову парнем. — Нет. Мы в их глазах обычные букашки или те же свиньи, которых они пожирают и даже не переваривают, а срыгивают, когда брюхо переполнено. Нет «нашей» и «чужой» территории, кадет! Мы живем в чертовом загоне для скота, который кто-то в скором времени поведет на убой… — А что если нет? — когда инструктор замешкался, стараясь подобрать слова, Рейн вскинул голову и пригвоздил мужчину взглядом, полным странных эмоций. В голубых глазах плескалась беспомощность, смешиваясь с надеждой и уверенностью, но в то же время в них отчетливо блестел страх. — А что если у них есть разум?! Как тогда они пробили стену? Как поняли, что именно в том месте она менее укреплена?! Скажите мне, инструктор! Вы не были там и не видели того, что видел Я! Те двое, которые вторглись в Шиганшину… Они разумны! … Настоящее. Подземный город. Таверна. — Ха-а? И какого черта ты опять здесь делаешь? — произнес новый посетитель, останавливаясь в проёме и расставляя локти в стороны, а затем просто одним движением будто ввалился внутрь, перешагивая порог. Двери таверны с глухим стуком захлопнулись за вошедшим, как только он оказался внутри и снова обратился к сидящему за дальним столом человеку: — Я уж думал тебя подстрелили, дружок! — и лениво сунув руки в карманы, прошагал к дальнему углу помещения, где и находился объект его речи. Все посетители напряженно проследили за ним и стали тихо перешептываться. Все знали того, кто вошел в таверну, но никто не помнил, как давно в ней находится его знакомый. — Давно не виделись, Кенни. — не поднимая головы от тарелки, ответил темноволосый мужчина, когда известный во всем городе разбойник плюхнулся на стул напротив. Аккерман ухмыльнулся в ответ и подпер рукой подбородок, словно наслаждаясь видом знакомого и в целом довольный встречей. Несколько человек незаметно опустились на стулья за соседним столиком, с интересом всматриваясь в «дружка» Кенни Аккермана. Это был мужчина около двадцати семи лет, с белой кожей и черными, словно смоль, волосами, отросшими немного ниже подбородка. Даже мужчины могли с уверенностью сказать, что он был красив — вытянутый острый подбородок, высокие скулы и мягкие, но с тем же приятные и строгие черты лица. Плечист и строен, с идеальной осанкой, этот человек выглядел благородно и уверенно, и все вокруг него, даже время, словно обретало спокойствие и размеренно текло вперед. Одет он был просто: темные плотные брюки, заправленные в высокие, изрядно потертые ботинки; на плечах длинное, темно-серое, драповое пальто, тоже далеко не новое, под которым виднелся белый воротничок рубашки, застегнутый на все пуговицы. — Я правда впечатлен. Выбраться из лап Закклая, как мне казалось, невозможно. Ты не перестаешь меня удивлять, Джей. — голос Кенни звучал расслабленно, — Он славится своей… оригинальностью, но я рад, что руки и ноги у тебя на месте. Только скажи мне, тебя просто лишили зрения, или там, — он лениво ткнул пальцем в своё лицо, показывая на глаза, — Вообще уже ничего нет? Несколько сидящих рядом посетителей искоса взглянули на мужчину, которого Аккерман назвал Джеем. Тот поднял голову и просто кивнул. Несмотря на то, что его глаза оказались скрыты черной полоской ткани, он, казалось, понял вопрос, но его ответ ввел всех в смятение. Всех наблюдавших, кроме Кенни. Разбойник лишь приподнял брови и склонил голову набок, пожимая плечами, и сразу же задал следующий вопрос: — Я смотрю, ты опять решил заняться благотворительностью? Привет, малыш! — Кенни кивнул подбородком куда-то вниз и приветливо помахал. Проследив глазами в указанном направлении, наблюдатели застыли в смятении: кто-то недовольно нахмурился, кто-то одобрительно хмыкнул, кто-то странно вздохнул, не отводя взгляда. В ответ на дружелюбное приветствие, из-под длинных пол пальто мужчины сначала высунулась крохотная ладошка и тонкие пальчики цепко ухватились за плотную ткань, подтягивая вверх маленькое тело, а затем показалась темная макушка и напряженное детское личико. Мальчик неуверенно посмотрел на улыбающегося ему Аккермана и хмуро свел брови, взбираясь на колени Джея, аккуратно придерживающего ребенка за спину. — Это мой добрый друг, — мужчина провел по волосам мальчика, безмятежно продолжая, — Кенни Аккерман. Раньше был известен как Кенни-Потрошитель, но теперь это совсем неважно. Хороший человек, ему можно доверять, если он назовет тебя другом. Мальчик долго прожигал незнакомца глазами, и его взгляд был настолько враждебен, что улыбка на лице Кенни застыла и словно приклеилась к губам. Он одним движением стянул с головы шляпу и смущенно почесал затылок, посмеиваясь. «Кого-то он мне напоминает…» — неопределенно пронеслось в мыслях, а вслух прозвучало дружелюбное: — Рад знакомству, малыш. Этот парень — мой друг, я вас не обижу, даю честное разбойничье слово! Да я больше скажу, его нельзя обидеть, он меня одной левой уделает, ха-ха! — стараясь говорить как можно понятнее, произнес Кенни, но запнулся, когда после последней фразы мальчик уверенно улыбнулся и кивнул, подтверждая его мысль. Не найдя ничего лучше, Аккерман спросил спустя несколько минут молчаливых раздумий: — Тебя как звать? — Ривай. Джей сказал, что теперь меня зовут Ривай. Просто Ривай. — твердо ответил ребенок, прильнув всем телом к мужчине, который как ни в чем не бывало доедал свою похлебку, придерживая мальчика за спину. — Я… Даже не знаю, что сказать тебе, Ривай. — задумчиво протянул в ответ Аккерман, в улыбке поджимая губы. — Тогда зови меня Кенни. Просто Кенни, идёт? Кенни протянул руку. В зелёных глазах ребёнка отразились сомнения, но они быстро сменились спокойствием, когда Джей отодвинул опустошенную чашку и разломил пополам ломоть хлеба, протягивая ему вторую половину. Отщипнув теплую мякоть, Ривай положил её себе в рот и решительно кивнул Аккерману, игнорируя протянутую руку. Через пять минут Кенни в смешанных чувствах перешагнул за порог таверны, следуя за высоким благородным мужчиной, неизменно сохраняющим спокойствие и безмятежность, и строгим семилетним ребёнком, хвостиком плетущимся за ним с куском хлеба в ладошке. …