Мы жили, как хотели, чтобы называть это горьким опытом.
Территория 104-го Кадетского училища. Продовольственный склад Восточной части. Долгое время люди считали, что им может открыться истина только в том случае, если долго и кропотливо изучать себя и свою сущность. В это же время им долго и кропотливо вбивали в податливые головы ту самую истину, которую они должны были принять самостоятельно, осознанно. ...– Вас ведь заперли здесь? – Рейну не на что больше было сослаться, кроме отсутствия иного выхода, который был единственным – через дверь на склад. Но он явно помнил, как своими руками взломал висящий в петлях железный замок. «До чего же странно...» и непонятно складывалась ситуация. Один миг, даже быстрее, чем миг – и он сгибается, падает на колени, с тяжёлым кашлем и дрожью. «А ведь все было довольно логично.» – заплывший взгляд смещается в сторону, и Рейн, сквозь мелькающие перед глазами чёрные точки, видит Жана, едва дышащего и бессознательного. Надо же, подумал он в этот момент, как быстро инструктор сменил милость на жестокость. Долгое время он пусть и высказывал явное недовольство по поводу халатности и лени кадетов, но все же представлялся довольно снисходительным и понимающим, не способным нанести сильный физический вред тупоголовой «зелени». Течение времени замедлилось, и Рейн наблюдал, как твёрдая подошва постепенно приближается к его лицу. Но удара он не почувствовал, а в следующую секунду, исчезший из поля зрения сапог вдруг появился сверху и вбил его голову лицом в пол. Честно признаться, ощущения не из приятных, да и что уж говорить – до этого момента лучше не казалось, разве что Шадис сжалится над никчемными ворами и оставит его в покое. «Но Сашу ведь он не тронет...» – мимолетная мысль, прерванная вспышкой света – он просто открыл глаза, но картина предстала волнующая. – Сколько учу вас, сволочи, а достойными солдатами никто не выходит! Ещё и осмелились на подобное. Да с такой смелостью только в борделях и подрабатывать, а не людей защищать! Рейн повернул голову, с лёгким головокружением стараясь вернуть чёткость взгляду. «Действительно, особенно Вам, инструктор.» – необъяснимое возмущение всколыхнулось в груди слабой потугой. Он вдруг подумал, глядя на отдаляющуюся в сторону замершей девушки спину Шадиса, а не попробовать ли? Уперевшись руками в пол, парень встряхнул головой и напряг спину, а затем руки; бросил ещё один мимолетный взгляд в сторону Браус и оттолкнулся от пола, становясь на колени. В самом-то деле он не чувствовал ничего, кроме бьющей в висках боли, но и она была чем-то отделенным от его мыслей. Холодный и пустой – таким можно было описать взгляд Рейна, которому просто захотелось... попробовать. Спина ведь и правда самое уязвимое место, к тому же его целью был человек, представляющий угрозу одному из его друзей. «Пьян, разъярен и не собирается себя контролировать.» – так описал для себя мужчину брюнет, вставая на одно колено и, схватив лежащую рядом бутылку – «Вот откуда вспышка, лунный свет преломился через стекло, а я подставил лицо прямо на луч.» – сжал покрепче холодное горлышко. Мужчина схватил Сашу за ворот, поднимая, и притянул к себе лицом к лицу, прожигая глазами. Было ясно, что дальнейшее не представляло ничего особенного, но зародившаяся в пустой голове мысль подстрекала Рейна азартом. «Чего же достойны Вы, инструктор, если, я уверен, не в состоянии даже за себя ответить?» Один стремительный рывок, один сильный толчок и всего пара шагов, а затем – удар! Это произошло буквально за секунду, только противник попался явно недостаточно лишённый концентрации. А парень застыл, так и не завершив начатое – одной рукой инструктор все ещё держал девушку, а второй сжимал его запястье с зажатой в нем бутылкой из-под вина. – Рейнор, что же Вы в таком состоянии экспериментируете? – злая улыбка исказила лицо мужчины. – Сначала напиваетесь до одури, избиваете кадета Леонхарт и оставляете мне записку с цветком. Красиво, не спорю, только толку мало. Затем грозитесь мне проверить свои силы в честном бою со мной и запираете ту же Леонхарт на складе... Ещё и приплетаете товарищей, не густо, Эванс. Такие игры, ровно детский лепет, дорого вам обойдутся. – тон, которым инструктор закончил свою речь, сквозил явной угрозой, да только после всего глаза Рейна заинтересованно и злостно блеснули. – Инструктор, позвольте объясниться! – чётко, насколько позволяло зарождающееся в груди вперемешку со страхом волнение, выдохнул парень. «Что задумал этот старый Баттерфингерс? Решил заняться сочинительством и подставить меня?», Рейн мысленно хмыкнул, когда пальцы мужчины разжались, и он кожей освобождённого запястья почувствовал прохладный воздух помещения. Парень быстро отбросил тот факт, что, по сути, в воровстве он и правда виновен – но сделал это только потому, что Шадис не упомянул об этом. Он и не придал значения тому, что инструктор так просто отпустил его, готовый выслушать оправдания кадета. Рейн боковым зрением взглянул на все ещё зажатую в руке бутылку, обдумывая свои дальнейшие слова. Посмотрел на Сашу, которую так же как и его отпустили, и только Жан позади лежал без сознания. «Он крепкий парень, – пронеслось неожиданно, хотя думать явно стоило о другом. – Неужели инструктор не рассчитал силу? Хотя и меня он явно пытался обездвижить, но все же бил чётко и не так сильно.» Холодный ветер пронёсся по комнате, пробираясь под одежду, взъерошивая волосы и лаская прохладой разгоряченную кожу лица и шеи. Парень даже сперва поддался распространяющемуся по телу спокойствию, настолько приятными были легкая слабость и сонливость, вдруг резким громом в голове ловя себя на мысли, что он... пьян. «Быть того не может!» – с холодным потом осознания он резко вдохнул воздух и закашлялся, чувствуя, как в такт кашлю боль бьет в виски, и запах спирта наконец отрезвляет, как бы это странно не звучало. Бутылка выскользнула из пальцев, со звоном приземляясь на деревянный пол, и откатилась куда-то за ящик. «Я ведь не пил, черт возьми. И запаха не...» – но теперь приглушенная боль после сильного избиения и пустота в голове были оправданы. Сквозь беспрерывный кашель и головную боль он расслышал тихие слова девушки: – Инструктор, мы не пили! Это бутылка уже была здесь, не мы её принесли, да и где бы нам достать алкоголь? – перед глазами замельтешило, должно быть, Саша замахала руками для большей убедительности. Но инструктор просто отвернулся от неё, схватил за плечи Рейна и грубо впечатал его в стену, приводя в чувства и уставившись прожигающим взглядом прямо в расфокусированные глаза. Парень был высоким и хорошо сложенным, и, при желании, действительно мог бы оказать достойное сопротивление даже в подобном состоянии. Но он лишь проговорил хриплым голосом: – Инструктор, я чем-то Вам не угодил? Зачем весь этот цирк? Саша, стоящая за спиной Шадиса, взглянула на парня широко раскрытыми глазами и отрицательно замотала руками и головой, походя на болванчик. «Почему это я должен молчать?» – спросил недовольным взглядом Рейн, когда она остановилась и поймала его взгляд, на что девушка вновь замотала головой ещё усерднее. – Я искренне не понимаю, что происходит. Какая лично Вам выгода с того, что меня исключат из кадетов? Сначала вы пытались доказать полную бесталантность кадета Йегера, когда мы только поступили в училище и проходили проверку на способности управления УПМ. А когда я пришёл к вам в кабинет, чтобы узнать, почему и для чего вы сломали тренажерную установку, – Рейн сурово посмотрел в глаза ничего не выражающему внешне мужчине твёрдым взглядом, – Вы отдали мне отвёртку, которой все и провернули, а затем обвинили в неисправности устройства и намерении устранить конкурентов. Заметьте, когда я все понял в случае с Йегером, я не стал раскрывать вас. Вы же – не просто подставили меня без возможности оправдаться, так ещё и сослали в Трост на исправительные отработки, сэр. Голос Рейна звучал холодно, твердо. Низкий глубокий тон был наполнен недовольством и едва уловимой обидой. Саша, уже несколько минут стоящая каменной статуей, словно только очнулась, и от удивления её нижняя челюсть безвольно упала вниз, открывая рот. Брюнет продолжил, чувствуя усиливающуюся на плечах хватку инструктора, лицо которого застыло и было наполнено странными эмоциями. – Но меня интересует совсем другое... – Вы пьяны, кадет Эванс. На этом можно закончить. «Да ладно тебе, неужели совсем нечего ответить? Чего же ты не подготовился, мог бы хоть листочек с подсказками написать.» Но и Рейну ответить было нечего, ведь в какой-то мере Шадис был прав. Повисла напряжённая тишина. Холод дерева, которым была отделана внутренняя стена, постепенно пробирался под кожу спины. Рейн чувствовал себя странно; Шадис все также неотрывно смотрел на него, больно стискивая плечи, и продолжал вдавливать в стену. Словно ещё немного – парень сольется с ней воедино и больше не будет доставлять новые проблемы. А прохладные потоки воздуха, так не кстати гуляющие по комнате и усыпляющие брюнета, постепенно нарастали, усиливались – холодный ветер в одну секунду ударил настолько сильным порывом и продолжался с ровно такой же силой несколько секунд после, что Рейн удивлённо вскинул бровь. Рассеянный взгляд парня скользнул по беспристрастному лицу Шадиса, – «Он и правда ничего не собирается предпринимать? Будем до утра так стоять, пока нас не разнимут?», – по осторожно осматривающейся позади мужчины Саше, а затем вдруг резко метнулся в противоположную сторону. Краем глаза Рейн уловил слабое движение слева и мгновенно переключил свой полуприкрытый взгляд туда. Инструктор, кажется, не заметил этого, так как продолжал стоять без движения и рассматривать что-то на шее кадета. «Смогла бы Саша, будь она на моем месте, решиться сделать то, что собирался сделать я? – не в силах больше выносить напряжение, разморенное алкоголем сознание подкидывало в голову новые мысли. – Даже сейчас, когда момент располагает, она хотя бы думает о том, чтобы помочь мне? – Ты действительно думаешь, что это настолько серьёзно? Естественно, она не будет даже думать о подобном, у неё просто нет шансов. – Почему? Если она решится прямо сейчас, пока он не подозревает об этом, его мешканье и эффект неожиданности будут ей на руку. – не до конца осознавая, что вступил в своеобразный диалог с собственным внутренним голосом, возразил Рейн. – Допустим. И что дальше? Вырубить его, обездвижить и вернуться в казарму как ни в чем не бывало? Такой план действий? Что вы, малолетки, можете противопоставить должностному лицу, социальный статус которого на десяток ступеней выше вашего? – Зачем думать об этом сейчас? – А когда, щенок? Вы и так, и так должны были уже вылететь из кадетов вперёд ногами. Или ты думаешь, старикашка не знал о ваших ночных вылазках? Как, извольте, он тогда смог подстеречь тебя для «уединения» без официального афиширования этого? Заметь, он не вызвал тебя в свой кабинет – тогда все были бы в курсе...» Рейн замешкался с ответом. Резким импульсом его пронзил страх. Голос пусть и был похож на его собственный, однако в то же время отличался. Перед глазами предстал образ, слишком чёткий – это было отражение в зеркале. Его отражение, а позади глухая тьма и мелькающие в ней светлые пятна – «Светлячки... Стойте, какого черта?!» Его отражение неотрывно смотрело ему прямо в глаза. Но оно явно было на несколько лет старше и имело собственное сознание. А это пугало куда больше голоса в голове. Внезапно тьма за спиной его отражения рассеялась, и взгляду парня предстало огромное помещение – или даже не так, это был тоннель. Огромный тёмный тоннель, освещаемый редкими мигающими диодами, закрепленными сверху, и уходящие вдаль, в темноту, старые рельсы. А затем, где-то снизу, судя по опустившемуся взгляду его отражения, в агонии выкрикнул грубый голос: «– Я вырву твоё сердце живьём..!» Рейнор застыл. Этот голос, это место. Всё было слишком знакомо, но словно отделено от него. Словно прошло слишком много времени, чтобы придавать этому какое-либо значение. Он знал, что ответит мужчина, являющийся его отражением... Он не видел полной картины и происходящего внизу, но ясно помнил этот момент. «– Из проверенных источников известно, что у меня его нет. – высокомерная ухмылка, сквозящая леденящим душу сарказмом и надменностью, и точный удар в височную часть; а затем всплеск крови и удушливый вой, сопровождаемый скрежетом когтей, – словно металлом по стеклу – и прерванный безжалостным блеском ножа у самого горла хищника. Хищника, ставшего всего в десяток минут жалкой, беспомощной жертвой настоящего охотника.» А затем мужчина поднял голову, пронзая парня серьёзным взглядом. «– Спокойно. Просто жди. И труп твоего врага проплывёт мимо тебя, ха-ха. Или как там было? Впрочем, неважно.» – терпкий медовый оттенок в бархатном голосе, чуть прищуренный лисий взгляд и белоснежная ухмылка. И Рейн невольно отзеркалил его, становясь отражением... своего отражения. Как бы странно это не звучало. Он моргнул, и отражение исчезло без следа. Глубокая синева глаз ухмыляющегося мужчины сменилась напряжённым взглядом Шадиса с расширившимися зрачками, поглотившими почти всю радужку. Рейн не успел даже подумать, как из него вырвалось: – Вы позволяли нам в течение месяцев воровать припасы, я и подумать не мог, что в этом все ещё есть какая-то проблема. По сути ведь, вы своим бездействием поощряли наши действия, сэр. Почему не приказали поймать нас раньше? Не было возможности, подходящего момента или же... Вы не могли решиться, чего-то боялись? Инструктор резко выдохнул и отшатнулся, во все глаза глядя на парня перед собой. Рейн был почти одного с ним роста, но казалось, словно кадет смотрит на него свысока. Слишком резкие изменения, казалось, испугали и самого брюнета. В глазах Рейна пронеслась тень изумления, в то время как глубокий низкий голос сквозил предвкушающим ожиданием невероятного веселья. Черты лица заострились, поддаваясь естественной, неотделимой от него высокомерной тени. Через пару мгновений сердце мужчины пропустило удар и упало вниз, он напрягся всем телом, сжал кулак и замахнулся. Но привести кадета в чувства не успел – резкое движение справа и внезапная глухая боль в районе затылка. Пошатнувшись, Шадис рухнул на одно колено, схватившись за голову. Произошедшее было куда неожиданнее перемен в Рейноре – инструктор медленно поднял голову, удивлённо проходясь взглядом вверх по руке с зажатой в ней бутылкой, и наткнулся на испуганное лицо второго кадета. Рейн не уступал инструктору. Удивлённо вскинув бровь, он натянуто улыбнулся и с тенью шока и странного удовлетворения посмотрел на Жана. Дыхание Кирштейна было сбито, он дышал так часто, что казалось, словно ещё один вдох – и он упадет в обморок. Тем не менее, стараясь контролировать дыхание, он пытался дышать медленнее и глубже. И у него, с переменным успехом, это получалось. А заметив, что инструктор все ещё в сознании, парень и вовсе перестал дышать, бледнея лицом. – Ой... – заторможенно произнес Жан с пустым взглядом, вздрогнул и сделал шаг в сторону Рейна, будто пытаясь спрятаться. И Рейн выступил вперёд, позволяя другу зайти себе за спину. «Я мог бы догадаться. Хах, оказывается, самой рассудительной из нас является Браус.» ... За пять месяцев до Битвы за Трост. Кабинет инструктора Киса Шадиса – бывшего 12-го Главнокомандующего Разведкорпусом. Истина – это соответствие полученного знания сущности объекта познания. Но в этом мире нет ничего, что можно было отнести к этому определению. «Истина» в Стенах – ничто иное как заблуждение. Абсолютно любое знание о мире – ложь. Но в этой лжи долгое время человек видел спасение; один определённый человек, слово которого и считалось той самой непререкаемой «Истиной». И этот человек мнил себя Богом. «В последнее время люди стали слишком зацикливаться на свободе. Странно при этом то, что они так и не способны объективно трактовать это понятие. Для каждого свобода значит что-то личное, и лишь в стремлении увидеть внешний мир их субъективные понятия пересекаются.», – ощущение какой-то надвигающейся опасности нарастало с каждым щелчком часовой стрелки. Рейн был очень восприимчив к алкоголю, но трезвел быстрее, чем проходил час. И в эту секунду он и Саша оказались в этом кабинете единственными свободно говорящими и контролирующими себя людьми. Инструктор сразу подозвал к себе Жана, как только вся безнадежная троица друзей вошла в кабинет. – Как так вышло? – Рейн тихо обратился к девушке, которая сидела на жёстком стуле рядом и клевала носом. Мерный ход часов убаюкивал. Они сливались со стеной, и в сумерках трудно было понять, насколько они большие, или же, наоборот, маленькие. Разве что по стрелкам, ведь даже сам циферблат не имел собственного цвета и сливался с круглой деревянной рамкой. Намеренно это было сделано, или итоговый вид – явный просчёт дизайнера? Непонятно. – Инструктор вызывал к себе Жана перед ужином... – разлепив веки, Саша с трудом подняла голову и посмотрела на друга, принявшего на себя первый удар в компании инструктора. Рейн все не мог отвести взгляда от часов, но, заметив на полке шкафа, стоящего справа у входа, слабый блеск, все-таки повернул голову. Дверца на самом верху была распахнута, и глазам предстал своеобразная коллекция алкоголя разных видов. Не сказать, что парень был удивлён, но он задумчиво рассматривал сверкающую в свете свечей жидкость. – Думаешь, они там выпивали? – Рейн провел ладонью по шее, кивая подруге в сторону алкоголя. «Назвал меня пьяницей, сам имея такие запасы. Смешно.» И это несмотря на то, что все в корпусе знали, насколько сильно парень не переносит алкоголь. Возможно, он бы и рад его полюбить, если бы ему не становилось дурно от одного лишь концентрированного запаха. Тяжелее всего было в медицинском пункте, особенно когда тот переполнен. – Я не знаю.. Я была с вами, Рейн.– девушка проследила за взглядом Рейна в указанном направлении и удивлённо приподняла бровь. Впрочем, следом за этим она зевнула и, словно не увидев ничего особенного, уместила голову на скрещенные на столе руки. Тихо закончила: – Но от Жана и правда пахло чем-то... дорогим. – Разве ты вчера не видела, в каком состоянии Жан вернулся в казарму? В ответ тишина. Настолько показательная, что Рейн на секунду даже подумал обидеться, но вспомнив об обстановке, в которой они находятся, решил перенести судебную процессию по делу искренности их дружбы на неопределённый срок. Отбивая пальцами по деревянной поверхности ровный тихий такт, брюнет слушал монотонные голоса, доносящиеся из противоположного конца кабинета. Шадис и Жан, кажется, обсуждали его – редкие слова, которые удавалось разобрать, не гарантировали верность этой догадки, но в том, что его имя прозвучало несколько раз, Рейн был уверен. Стол, за которым проходили переговоры, стоял у открытого окна, открывающего вид на алеющее вдали рассветное небо и пустующий полигон. «К вечеру поднимется ветер. Опять пыль будет повсюду, – рассеянно подумал парень, прикрывая глаза. – Хорошо хоть листьев на деревьях не осталось, подметать не заставят..» – Рейн не задумывался о том, что их могут исключить из кадетов. По крайней мере его уж точно не выгонят. Поэтому он собирался взять всю вину на себя, чтобы смягчить участь товарищей. «Неужели они и правда сговорились против меня?» – брюнет все же не сдержал усталого зевка, чувствуя накатившую усталость. Слабые подозрения постепенно возвращались, мысли текли спокойно и размеренно, как разговор впереди. Он чувствовал себя прекрасно и был почти бодр, но ощущение тяжести в свинцовых веках уже не казалось привычным. Он из-под полуприкрытых век наблюдал за разговором Жана и Шадиса в другом конце кабинета. Кирштейн опустил голову, сложил руки на коленях и, одним словом, выглядел как нашкодивший щенок, которого отсчитывают за излишнюю игривость. Было видно, что парень не совсем понимал, за что его пытаются воззвать к совести, но усердно кивал головой с видом полного раскаяния. «А мне ведь есть, за что тебя подозревать.» – несколько часов назад удивлению обоих товарищей в лице Рейна и Саши не было предела, когда Кирштейн с уверенностью заявил о своём намерении присоединиться к ним. Это было не столько странно, сколько невозможно, учитывая страх Жана быть пойманным. Но сейчас, кажется, парень вполне спокоен. Даже слишком спокоен. «– Удачи оказаться на ковре инструктора!» – в памяти всплыл привычный образ сонного, потрепанного Жана, стоящего у выхода, и его весёлой ухмылки. Таким образом он желал им удачи каждую ночь, но не в последнюю. «– Сегодня я пойду с вами.» – в этот раз, сегодня, перед выходом, товарищи столкнулись на входе. Кирштейн был полностью собран: даже надел дождевик на случай дождя или для маскировки, так как он был тёмным (было непонятно). Тот факт, что он ни разу за все месяцы даже не заикался о том, чтобы присоединиться к друзьям, и вдруг с готовностью вызвался помочь, теперь настораживал. Но в тот момент не показался чем-то необычным. «Но и, честно признаться, доносами на нас он раньше не интересовался. По крайней мере, я был в этом уверен.» – печально пронеслось в мыслях Рейна. Рейн всегда был уверен в друге, в его умении молчать и хранить секреты. Нет, сейчас брюнет вовсе не корил себя за подозрения – они были оправданы и лишь множились с каждой минутой, проведённой в кабинете инструктора. Да и редкие обрывки разговора только усугубляли ситуацию. Но странное чувство сожаления, смешанного с разочарованием, мерзко щекотало под сердцем. И разочарован он был именно в себе, в своей способности быть достаточно хорошим другом, которого можно было бы и прикрыть, которому можно довериться. Считал ли Жан его таковым, если все-таки подвёл и сдал с поличным? Рейн внезапно вспомнил и вчерашний вечер, когда Кирштейн пришёл к нему на полигон и попытался убедить вернуться в казарму, не выходить в грядущую ночь на вылазку. Даже назвал его психом, а планы – сумасшествием. «– Заболеешь ведь...» – сказал он тогда невзначай. Мог ли он подумать, как много значат для Рейна эти слова? Даже если это была не забота, а попытка сказать что-то, лишь бы как-то установить контакт, привлечь внимание – неважно. Рейн в тот момент почувствовал себя как никогда важным и нужным кому-то, что задумываться над контекстом услышанного не мог и не хотел. «–... комендантский час давно начался. Ещё не хватало, чтобы и мне влетело. Удачи вам с Сашей оказаться на ковре инструктора...» – вчерашнее прощание, которое Жан бросил странным тоном перед уходом с полигона, тем не менее, ничем не отличалось от предыдущих по содержанию. Но уже тогда, рассматривая танцующий огонёк внутри фонаря и все ещё чувствуя тепло внутри, Рейн думал над подозрительно спешащим другом и слишком беспечным тоном его голоса. Но самое главное – именно тогда Рейн впервые почувствовал головокружение, которое наступает только от одного запаха алкоголя. Видимо, вчера он был слишком растроган случайной фразой друга или устал, отрабатывая наказание в виде бега по лужам и грязи вечернего полигона, чтобы задумываться над подобными странностями. Но сейчас, располагая временем, парень наконец полностью закрыл глаза и откинулся на спинку стула, прокручивая в голове недавние события. Словно на автомате раздался в голове холодный, стальной голос, одновременно принадлежащий и не принадлежащий ему. «Субъективная сторона преступления рассматривает мотив и цель преступника, доказывающие его вину. Вина происходит из умысла, прямого или косвенного, или по неосторожности... – спустя пару минут бездумного молчания, он продолжил анализировать. – Одним словом, если Кирштейн умышленно сдал нас, у него должна быть на то веская причина. И, возможно, риск не войти в десятку лучших – именно то, что мне нужно.» Рейн знал о желании Жана вступить в ряды Военной Полиции. Он знал о спокойном детстве друга и о том, как тот стыдился этого. Брюнет даже как-то случайно ляпнул, что тоже жил в достатке, чтобы облегчить внутреннюю тяжесть нового знакомого; а впоследствии, когда между ними завязалась дружба, не смог признаться, что вовсе не помнил ничего до момента поступления в училище. Жан из-за этого чувствовал связь между ними, считал, что они похожи и, возможно, видел в нем свою отдушину. А Рейн и не спешил рушить небесные замки друга. Нет, он мог легко и без зазрения совести сделать это, но не видел смысла так поступать. «Другой вопрос, когда именно он нас сдал? Если, как всё сказало... моё отражении в том видении, и Шадис действительно давно знает о наших вылазках, то почему инструктор ничего не предпринимал? – внутреннее негодование было скорее направлено на инструктора. – А ведь именно этот вопрос я задал Шадису недавно, и именно его он проигнорировал.» Рейн тяжело вздохнул и на пару секунд приложил пальцы к вискам, пытаясь найти что-то подозрительное в недавних событиях, помимо запаха спирта от Жана прошлой ночью, его спешки и странного тона. Как обычно бывает, подозрения коснулись всех, включая спящую рядом девушку: Саша уткнулась щекой в сгиб локтя, и растрепанная чёлка упала ей на лицо, скрывая глаза. Её размеренное и глубокое дыхание, невинно приоткрытые во сне пухлые губы и сам вид полного умиротворения странным образом развевали все сомнения. «Когда я вернулся за Сашей, он уже спал. – поддаваясь педантичному порыву, Рейн осторожно убрал с глаз девушки длинную чёлку, заправляя её за ухо. – И, судя по её словам, уже давно. Кажется, ему нездоровилось. Но опять же, когда он уходил от меня, больным его назвать было трудно, а тут прямо укутался в одеяло как в кокон... словно хотел спрятаться..? Совесть замучила или... он сдал нас именно тем вечером?» – Рейн смотрел на Сашу, бесстрастно уместив широкую ладонь на тёмной макушке. Контраст его белой кожи с почти чёрными в сумерках волосами на время привлёк внимание. А ещё тепло девушки, исходящее, казалось, как от солнца. Парень даже подумал, что именно таких людей следует называть солнечными. Не только за яркие улыбки и эмоции – но и за тепло их тела, уют и комфорт, который они поселяют в сердце при одном взгляде на этих людей, при одном прикосновении к ним. Ему вдруг стало интересно, думала ли она о произошедшем или, как и сейчас, беззаботно плывет по течению, позволяя себе спокойно спать даже в сложившейся ситуации. «Она знала, что Шадис вызывал к себе Жана сегодня, и что когда вернулся – он был пьян, она тоже знала. Может Саша и кажется наивной, но она далеко не глупа. Вот только её неконфликтность сейчас выходит нам боком.» Даже если Браус что-то подозревала, она не стала бы открыто заявлять об этом или делиться своими сомнениями с Рейном. Она вполне могла считать, что это нарушит спокойствие и тепло отношений между ними и Жаном, и была бы права. Но Рейн придерживался иной точки зрения, так как понимал, к чему это может привести. К слову, его все считали конфликтным человеком, который умеет долго терпеть, но в конце обязательно обрушит на оппонента всё накопившееся, и добавит сверху. Рейн и правда был из тех людей, кто долго закипает, неожиданно, сильно взрывается, но быстро остывает. В моменты гнева он походил на ледяной смерч, уничтожающий все на своём пути. «– Учит молчанием, а лечит колотым ранением и разбитой головой.» – с улыбкой как-то отозвался о нем Армин Арлерт. Блондин, впрочем, всегда был о нем немного лучшего мнения, чем все окружающие. И даже в одну пору пытался завязать с Рейном дружбу, говоря о том, что парень ему напоминает кого-то из детства. На самом же деле только Арлерт и видел его настоящего. Знал, что Рейнор Эванс – не тот, кого видят в нем окружающие. Это не добрый весельчак, постоянно сохраняющий дежурную улыбку, не последний подлец, готовый в любой момент подставить товарищей, не наивный тупица, которого можно легко обвести вокруг пальца. Это спокойный, расчетливый и хладнокровный лидер, способный добиться своей цели не только оружием, но и холодным рассудком, острым языком. И Армин даже честно признался однажды в походе, возглавляемом Рейнором по приказу старших, что «опасается Эванса». И что с ним будет безопаснее дружить, а враждовать – себе дороже. Мальчишка, как звал его сам Рейн, был достаточно проницателен и умел наблюдать, а самое главное – думать, чем и заслужил уважение брюнета. Их отношения трудно было назвать дружескими. Рейн не любил, когда кто-то пытался докопаться до сути, сорвать с него маску и разрушить годами выстраиваемый образ. Он, конечно, был благодарен Арлерту за многочисленные попытки приобщить его к коллективу, но порой это начинало раздражать. Пока все не дошло до того, что блондину пришлось прямым языком доносить явное нежелание менять свою репутацию в лучшую сторону. Рейн был доволен своим местом отшельника-злодея, которого не очень жаловала одна половина кадетов, и которого ненавидела другая. И причин было много, начиная с первого дня вступления новобранцев в Кадетский корпус и заканчивая банальной завистью, которая, как известно, даже святого превращает в клеветника. Рейн провел рукой по волосам, убирая с глаз отросшую чёлку, и на секунду приложил ко лбу холодную ладонь, сразу же возвращая её на голову недовольно промычавшей что-то Саше. Ему порядком надоело бездействие и ожидание. А желание встать и просто закончить это коротким признанием во всех грехах росло в геометрической прогрессии. Даже если его и выгонят, (Рейн и правда стал думать о самых маловероятных вариантах развития событий) Жан наконец спокойно займёт его место в числе десятка лучших, Саша выспится и со спокойной душой вернётся в строй, как ни в чем не бывало. А он сможет побывать в Подземном городе и увидеть тех, ради кого все эти месяцы рисковал, – а там и попытать свою удачу в криминальном деле. «Хах, звучит так, будто я святой и впервые стану на тёмную дорожку. Пусть будет так, я не против.» И в самом деле, навыки взлома и знания о множестве способов убить человека так, словно тот умер своей смертью. Многочисленные виды пыток и истязаний, дознания и просто избиения человека – все это являлось лишь малой частью его жизненного опыта, багажа знаний. Логично предполагать, что обрел он этот опыт, проживая далеко не жизнь доброго самаритянина или святоши. И Рейн прекрасно понимал, что он, пусть и не помнит прошлого, но когда-то являлся действительно опасным человеком. Порой смазанные образы далёких воспоминаний пугали его самого сильнее самых страшных ночных кошмаров. Да и он был даже не уверен, не являются ли и эти кошмары частью тех событий, о которых он не помнит. Единственное, что заставляло поверить в свою человечность – очень редкие кадры спокойной жизни рядом с человеком, чьи глаза блестели одновременно и холодом, и доверием. Глаза, в которых, казалось, расплавленный свинец прятал под собой чистую голубую гладь небес, переплетаясь с ней мягкими, нежными оттенками. И Рейн любил, желал неотрывно смотреть и чувствовать на себе этот взгляд, и одновременно боялся его остроты и холода. Возможно, в тех воспоминаниях не было места страху, учитывая обстоятельства, которые представали в памяти; но в настоящее время встретиться с этим человеком лицом к лицу Рейн опасался. Хотел, но при условии, что это будет односторонняя встреча, при которой его давний знакомый не увидит его. В то же время парень боялся, что это просто образ его сознания, богатого воображения. Защитная реакция психики, которая пыталась разбавить ужасные кровавые картины чем-то светлым. В таком случае, если бы ему дали выбор: увидеться с этим человеком лицом к лицу, глаза в глаза, или не встретить его никогда – Рейн не задумываясь выбрал бы первый вариант. Даже если после встречи он будет убит. Прерывая поток второстепенных мыслей, Рейн с раздражением понял, что слишком ушёл от главной темы. И раздражение это было скорее вызвано не отвлечением от основной проблемы, а чем-то более глубоким, связанным именно с тем потоком размышлений, который он только что прервал. Да, его собственное прошлое раздражало его. Не только тем, что он не понимал ничего; тем, что оно всплывало загадочными отрывками каких-то кровавых сцен или жестоких внутренних дискуссий. Была ещё одна причина – он боялся этого прошлого, не желая верить, что оно реально. Что он был чем-то подобным, – чем-то, что, судя по образам, трудно было назвать человеком. С усилием сжав зубы, Рейн медленно вдохнул и так же медленно выдохнул, повторяя проверенный ритуал ещё пять раз. Когда он открыл глаза, в них больше не было той бури эмоций, как пару минут назад. Ледяное спокойствие, вернувшись в сознание, помогло сконцентрироваться на первостепенном: Жан мечтал войти в десятку лучших выпускников и отправиться во Внутренний район в составе новобранцев Военной Полиции. «Скорее всего, именно на это давил Шадис, вынуждая его присоединиться к плану.» Именно вынуждая. Рейн не верил, что друг способен просто взять и предать. Но его место занял Эрен, как самый целеустремленный и поражающий своей силой воли кадет. «Предположим, Шадис пообещал ему место в рейтинге, если тот согласится сотрудничать. И Жан согласился, это уже понятно.» – бесстрастный взгляд синих глаз остановился на лице инструктора. Мужчина неотрывно смотрел куда-то в свои бумаги, резко и быстро водил чернильным пером по серому листу и изредка окунал кончик страдального пера в полупустую чернильницу. В это мгновение образ Шадиса в глазах Рейнора был наполнен такой подлостью и отвращением, что парень почти видел старого бородатого козла с пером в кривом копыте и искаженной в надменности мордой. «Инструктор нашёл себе хорошего агента, которому мог предложить именно то, от чего тот отказаться не сможет.» В какой-то мере Рейн даже мог понять Кирштейна, но он не мог понять одного – в чем мотив Шадиса? На что он рассчитывает и на кого нацелен? Когда именно он узнал о ночных вылазках? Если давно – почему ничего не предпринимал? Если недавно – зачем Жан вызвался пойти с ними? «Подтвердить правдивость своих слов? Или наоборот убедиться, что мы не сбежим раньше времени?» За окном все продолжало светлеть. Алые облака на горизонте рассеялись, стоило солнцу полностью нависнуть над ним в опасной близости к земле. Небо постепенно приобретало серо-голубой оттенок, но лишь на треть. Чем выше поднимался взгляд наблюдающих из своих казарм рассвет кадетов, страдающих бессонницей, тем темнее оно было. Восточная часть озарялась светом, когда на Западе все ещё была глубокая ночь, и глубокая синева небес не собиралась отступать. «– Рейн, останься сегодня в казарме.» – это Кирштейн говорил вчера. Он произнес эти слова сразу, как только увидел, что беззаботно лежащий под дождём друг открыл глаза и недовольно посмотрел на него. Голос парня был наполнен искренним переживанием, а взгляд отражал сильное волнение. «Значит, в этот момент он ещё не был посвящён в планы инструктора. Жан слишком открыт, он не умеет прятать или играть свои эмоции... Осталось понять, чем было вызвано столь сильное волнение – обыкновенным переживанием за нас или совестью?» Рейн задумчиво подпер рукой подбородок, на автомате поглаживая спящую Сашу по волосам. Это было вредной привычкой. «– Я пойду с вами. Я решил, что в этот раз вам не помешает помощь!» – слова прозвучали этой ночью, накануне выхода. Но и, как и вчера, они были искренни. Рейн вдруг остановился, убирая запястье с волос девушки, и, немного подумав, все-таки произнес усталым шепотом: – Саша, проснись на минуту. – брюнет потрепал девушку за плечо и продолжил вполголоса: – Вчера, когда я зашёл за тобой, Жан уже спал. Ты видела, в каком состоянии он вернулся в казарму? Не получив в ответ никакой реакции, парень нахмурился и, надувшись, слегка потянул подругу за длинный хвост, поднимая её голову и заглядывая в все ещё закрытые глаза. А затем разжал пальцы. Девушка вернулась в свое первоначальное положение со звонким стуком о стол и вдруг бодро подскочила на ноги, хватаясь за голову. «Хочешь спросить, что за выходки?» – одним довольным взглядом произнес парень и по-доброму ухмыльнулся, скрещивая руки на груди. Ошеломление и недовольство, которое читалось в распахнутых кофейных глазах подруги, его вполне удовлетворя... – Эванс! Браус! Что за выходки!? – Простите, сэр! – незамедлительно, в унисон крикнули кадеты, по уже выработанному рефлексу подскакивая на месте, и вытянулись по стойке смирно, с глухим стуком приложив кулаки к левой части груди. В течение ещё около десяти минут оба товарища сидели молча, вытянувшись по струнке. Они знали, что в следующий раз в них точно прилетит что-то тяжелое – а Саша знала даже не по наслышке. Она бывала в этом кабинете стабильно два раза в неделю, и он стал для неё почти вторым домом, как заявляла сама девушка. Уловив момент, когда инструктор потеряет к ним интерес и вернётся к своим каракулям, – Рейну было плевать на ровный почерк Шадиса, он просто не мог не оскорбить этого человека хотя бы мысленно, – парень в последний раз окинул профиль поникшего Жана в свете восходящего солнца и слегка повернул голову к Саше, собираясь повторить свой вопрос. Увиденное в очередной раз заставило его задуматься над тем, чтобы бросить все и обиженно уткнуться лицом в стол, не разнимая скрещенных на груди рук. Впрочем, в такой позе сейчас и сидела Саша, сладко посапывая. Рейн не знал, смеяться или плакать. Но решил, что лучше уж он поймает лицом сапог Шадиса, чем смирится с поражением. Поэтому он аккуратно наклонился к уху девушки и тихо проговорил томным голосом: – Сашенька, пожалуйста... Кх! – Эванс, вашу мать! Совсем мозги расплавились!? Я сейчас вышвырну тебя за дверь, и посмотрим, осмелишься ли ты вернуться! Кадет, черт возьми! – Простите, сэр! – ровно так же, как и пятнадцать минут назад, оба кадета подскочили на месте, отдавая честь. Только теперь на затылке Рейнора определённо начала набухать шишка от прилетевшей в него деревянной пепельницы. «Хорошо хоть пустая... Господи, просто дай мне умереть.» – теперь настала очередь парня утыкаться носом в деревянную поверхность стола, одной рукой поглаживая пострадавший затылок. Размеренное тиканье часов и тихий скрип пера по бумаге сливались с тишиной, расслабляя забитое мыслями сознание. Слабый ветер сквозняком гулял по кабинету, пробираясь через приоткрытое окно и играя с не до конца закрытой входной дверью. Тихий шелест одежды рядом с собой Рейн определил сразу, но в этот раз брюнет не собирался так просто позволять Саше нагло уснуть и игнорировать все его вопросы и попытки разобраться в происходящем. Он вытянул руку вдоль стола, подгадав момент, и девушка улеглась прямо на неё, бросая в сторону друга вопросительный взгляд из-под ресниц. – Ммм... Рейн, вы правда все ещё... думаете над этим? – сонно пробормотала Браус, поднимаясь на локтях, и подперла голову обеими руками, сдувая прядь с лица. – Нас все равно поймали, какой смысл? Инструктор сам скоро все расскажет. Не просто же так он так усердно что-то там пишет. Облегчённо вздохнув, Рейн убрал руку, встречаясь взглядом с подругой. Если честно, его уже мало интересовал Жан. Единственным, что занимало его мысли, было поведение инструктора, его цель и мотив. – Мало ли что он расскажет, – устало прошептал в ответ парень, – Нам нужно знать реальное положение вещей, Саша. – уныло хмыкнув, Рейн повторил её позу, упираясь локтями в стол. – Или ты поверила в то, что я напился и избил Леонхарт, а затем ещё и закрыл её на складе? Сама подумай, как это звучит. В повисшей ответной тишине раздался последний щелчок стрелок перед тем, как они сместились ровно на семь часов утра. В эту же секунду по полигону побежали кадеты, бодрые и сытые. Рейн почувствовал, как желудок жалобно сворачивается в узел – парень не ел уже больше суток, так как вчера был лишен обеда за проспанный завтрак и утреннее построение. А на ужин ему милостиво предоставили отрабатывать наказание за несанкционированную драку с Леонхарт. – Вполне себе... – прервав тишину, наконец пожала плечами Саша, наматывая на палец тёмный локон. Рейн слушал её спокойный голос, наблюдая за толпой кадетов и со странным беспокойством не находя среди них друзей Арлерта и самого блондина. К этому сразу прибавилось и изумление от последовавших слов подруги: – Судя по вашим отношениям с Энни и недавнем происшествии... То, что вы могли запереть её – звучит правдоподобно. «Конечно правдоподобно. Оно так и задумано, если ты вдруг не догадалась.» Рейн хмуро облокотился на спинку стула, скрещивая руки на груди: – Я об этом и говорю. Да, я избил Леонхарт, но я же объяснял, что и сам не понял, как это произошло. К тому же Армин сказал, что это она нанесла первый удар в спину... – И никто его не послушал. – Это неважно. – холодно отчеканил брюнет, поднимая взгляд на маленький кусок голубого неба в окне напротив и на слепящее солнце, сияющее золотым боком, отрезанным от дневного светила тёмной оконной рамой. Спокойным тоном Рейн продолжил, не смотря на девушку, – Главное, что я примерно могу объяснить свои действия. То есть, предположить. И сейчас я хочу понять, зачем инструктор все это устроил, и как это провернул Жан. Вчера от него за километр несло спиртом, и вряд ли Шадис успел напоить его и обсудить план нашего раскрытия за раз. Когда Рейн бежал десятый круг, он видел, как Кирштейн возвращается в столовую ещё до того, как закончилась трапеза. Он был у инструктора от силы двадцать минут – именно столько времени прошло с момента начала ужина. Парень предполагал, что в этот раз Шадис просто назначил следующую встречу. Его монолог снова прервал тихий голос Саши: – А то, что это не вы испортили тренировочное устройство на первом тестировании – правда? – Браус осторожно заглянула в глаза задумчивому другу. Не получив ответа, девушка тихо хмыкнула, смирившись с мыслью, что молчание Рейна вполне справедливо. Она продолжила, невзначай: – Эрен тогда сильно на вас разозлился. А еще все очень радовались, когда вас сослали в Трост. Только мы с Жаном сомневались. Тогда ведь мы все только познакомились и мало друг друга знали... – Саша задумчиво подперла рукой голову, накручивая на палец тёмный локон, и посмотрела на парня в ожидании продолжения прерванного монолога. Она не ждала ответа. Но, заметив, как саркастично изогнулись губы Рейна, все же поспешила добавить: – Если честно, сначала мы все и правда поверили! Но Армин нас переубедил! Вдали раздавались редкие выкрики бегущих кадетов, гармонично вплетаясь в царящую в кабинете атмосферу. Рейн ещё несколько минут пытался высмотреть в толпе Арлерта, на периферии улавливая голос подруги, и очнулся лишь когда она упомянула имя искомого человека. Но в конце концов он сдался, отводя взгляд в сторону и натыкаясь на скрючившийся над столом силуэт Жана. Он и не заметил, как инструктор закончил свои записи и поднялся с места, передавая перо и новый чистый лист Кирштейну. Сейчас же Шадис, как и Рейн минуту назад, наблюдал за кадетами, прислонившись к подоконнику распахнутого настежь окна. – Все было так, как я и сказал. – Рейн решил не опускаться до уровня подруги. Его тихий голос раздался так же неожиданно, как и затих. Парень повернул голову и замолчал на секунду, улавливая в глазах девушки тень сомнения, а затем, поджав губы, беспомощно уткнулся лицом в сложенные на столе предплечья и простонал без сил: – Да черт возьми, зачем вы тогда дружите со мной, раз я такая сволочь? На его отрешенный голос повернулся инструктор, но промолчал, возвращаясь к приступившим к последнему кругу кадетам. Саша хихикнула, оставила свой локон в покое и приободряюще погладила друга по голове, как он сам делал это недавно: – Я шучу, конечно я вам верю, Рейн! – мягко произнесла Браус, пытаясь спрятать улыбку. Но следующие её слова прозвучали серьёзнее и тише: – Просто зачем инструктору все это подстраивать? Я никогда не поверю, что вы добровольно напились, чтобы навредить Энни. Она не стоит того, чтобы вы, человек, который терпеть не может алкоголь, решились на это. – Рейн слушал её, не перебивая. – Но я и не знаю, зачем инструктору все это, если он мог бы просто взять и выгнать вас без объяснения причины? Рейн тихо фыркнул, отрывая голову от рук, усмехнулся и сочувственно посмотрел на девушку. «Не может он меня выгнать, в том-то и дело. Я зарекомендовал себя в глазах Командующего Пиксиса, когда отрабатывал наказание. И Шадис это знает. Они даже спорили, куда мне нужно поступать после окончания училища.» – В тот день Рейн окончил свою отработку, которую Пиксис предложил засчитать в стаж, и вернулся в Кадетский корпус под ручку с Командующим. Сколько головной боли впоследствии принесло это «необычное» возвращение – лучше не упоминать. Как и вспоминать глупо искаженные лица сокурсников. В тот день кадет Эванс внутренне зарекся вступать в Гарнизон, какая бы на то ни была причина. Мало того, что он мучился от запаха спирта целые две недели после знакомства с Командующим, так тот ещё и окончательно подтвердил его репутацию «подлеца» и «отшельника-злодея» среди кадетов, с которыми у Рейна и так были напряжённые отношения. «В конце концов, Шадис убедил его, что мне лучше будет в Разведкорпусе. Постойте.» – лицо Рейна похолодело. Он поднял взгляд, встречаясь с твёрдыми глазами инструктора, и, выдерживая зрительную борьбу, проговорил сидящей рядом девушке спокойным голосом: – Саша, ты помнишь первый день здесь? – и добавил шепотом, – Инструктор, кажется, уже с того момента только и желает моего отчисления. ... 847 год. Начало обучения 104-го набора кадетов. Спустя неделю после первого смотра. Кабинет инструктора Киса Шадиса. «Что чувствует муха, когда ей отрывают крылья? Ничего, ответил бы я, как учёный: — За все время изучения насекомых и ракообразных, не было обнаружено никаких признаков рецепторов, отвечающих за чувство боли, они не имеют этого чувства. Слово в слово, словно нырнул в далекое прошлое и вновь ответил на глупый вопрос молодого подчинённого. Но был ли он так глуп?» — Я хотел обсудить с тобой твой выбор после выпуска. И сразу прояснить для тебя несколько важных деталей. — Рейнор словно издалека услышал голос инструктора. Воспоминания проявились в самый неподходящий момент, но он уже ничего не мог сделать. За окнами забрезжил рассвет, сверчки умолкли и попрятались, а на смену их стрекоту пробудились тихие голоса птиц и шелест листьев. Скоро кадеты выйдут на утреннее построение, а значит — он просидел в этом кабинете около трех часов. Один. — Можно открыть окно? Мне тяжело дышать. — тихо попросил, чувствуя лёгкое головокружение. Калейдоскоп цветов и оттенков различных картин мелькал перед глазами, как это обычно и бывало в моменты «приступов воспоминаний». Только в этот раз, на удивление, не было ни крови, ни стального взгляда. Был ребёнок. В этот период между кадетом Эвансов и инструктором ещё не было той напряжённой борьбы, за которой с интересом наблюдал весь корпус в последующие годы обучения. — Извини, стоило все же перенести разговор и дать тебе отдохнуть… — в тон ему ответил Шадис, стараясь не нарушать тишину в кабинете. Мужчина отошёл куда-то вглубь и тихо чем-то зазвенел. Через несколько минут по комнате разлился терпкий запах кофе, приятно раздражая слизистую и помогая взбодриться. Рейнор прикрыл глаза, не в силах противиться навязчивым образам и мыслям. Его мыслям из прошлого. «Пусть боль неведома насекомым, они все еще вполне способны испытывать страх. Сложные человеческие чувства можно представить в виде структуры, которая состоит из более простых и примитивных. Страх испытывают все люди без исключения. Он вызывает соответствующую ответную реакцию. Муха улетит, встревоженная приближением опасности, ровно как и человек испытывает благоговейный страх перед несущимся на него автомобилем. Что чувствует муха, когда ей отрывают крылья?» Рейнор теперь не знал ответа на этот вопрос, хотя в прошлом ведь чётко ответил на него с точки зрения науки. Он, впрочем, испытывал глубокие сомнения в своём настоящем положении. Его прошлый мир совсем разнился с этим миром. Имел ли подчинённый-коллега в прошлом что-то иное, получив в ответ лишь научное объяснение от руководителя? Возможно ли, в оцепенелом холоде мыслей думал в конце жизни мужчина, что его тогда предупредили, а он не понял? Что уже тогда предательство дышало в спину, неизбежно приближаясь… «И вот я здесь. И снова я предатель, только уже настоящий.» — сквозь пелену донеслось до него эхо настоящего, его собственных мыслей, его собственным юношеским голосом. Парень сам не понял их смысла. Он не видел подробностей. Сейчас он видел лишь обрывочные образы воспоминаний. Как облокотившись о столешницу и наблюдая, как какой-то ребёнок с жадностью оголодавшего зверька уплетает приготовленный им завтрак, он невольно вспоминал себя в первые дни освобождения — равнодушного в своей грубости и раздражённой злобе. «Если это всего лишь метафора? Если я действительно был для них мухой, лишённой крыльев… Испытывал ли я боль от их потери?» — навязчивая мысль, прозвучавшая приятным мужским голосом. Он усмехнулся тогда, в воспоминаниях, прикрыл глаза и с силой начал тереть их пальцами одной руки. Словно через призму прошлого на Рейнора передалось и состояние души его тогдашнего. Он поднял руку, ледяными пальцами слегка касаясь горячего лба. Ещё одно отличие — тогда его пальцы были тёплыми. Он не знал подробностей всего процесса, в ходе которого был оправдан. Пытки, дознания, холодная камера — все это было одним сконцентрированным болевым импульсом, по сей день, даже в этом мире, раздражающим нервы. «Но является ли это болью, подразумевающей моё падение, — отчётливого ответа в сознании все ещё не прояснялось. Это боль от пыток — она физическая. Боль, несущая ответную реакцию организма и воздействующая на психику. – продолжал приятный мужской голос. А вот мучительные ожидания конца, завершения допроса — психологическая пытка. И все же пытка. Что я испытывал в действительности — дрожа и ощущая собственное жалкое и истощенное в собственном бессилье тело? Физическую боль или её совокупность с психологической?.. Но он явно чувствовал страх. Предательство — вот, что действительно взяло за живое. Вызвало истинный ужас.» И в моменте мысли вдруг оборвались. Образы рассыпались на сотни мелких осколков, впиваясь в лёгкие, словно кислород, и распадаясь на ещё более мелкие частицы, переносимые кровью по всему телу. Его словно окунули в ледяную прорубь, вытащив из тёплой солнечной комнаты, а привязанный к шее камень потянул его безвольное тело на дно. В темноте подо льдом он видел вдали свет, пронзающий водную гладь, но его всё утягивало вниз. Бесконечно долго. – Рейнор. «– Людям свойственно забывать, Рейнор. — мягкий голос девушки окутал, согрел. Он был слаб и едва слышен, но чуткий слух его уловил. И парень распахнул глаза, делая глубокий вдох, словно утопающий, и застыл. Горячий пар вился над белой чашкой кофе и теплом окутывал все тело. Вот почему его лоб был горячим. — А ведь насекомые действительно не испытывают боли. От этой константы я, как учёный, не отойду.– произнес в прострации и потянулся, усмехаясь и чувствуя приятное напряжение в мышцах спины. Расслабленно зевнув, Рейнор наконец сфокусировал остекленевший взгляд, возвращаясь в размеренно текущую и спокойную реальность. Но тут же наткнулся на изучающий и пронизывающий насквозь взгляд Шадиса: — Мне стоит обращаться к услышанному сейчас? — Н-нет… Давайте обсудим мой выбор после выпуска. «Черт, провались сквозь землю, идиот.» — мысленно укорил себя, чувствуя, как щеки теперь точно горят не из-за пара, исходящего от крепкого напитка. Все же он обычный мальчишка, решивший стать солдатом. Какие, к черту, насекомые?И как-никак на войне с собой везде одна простая тактика:
Всё пихать в себя, пока не перестанет брать тебя.