Человек-зверь

Сон выблёвывает его в реальность, заставляя задыхаться. В воздухе тянет плесенью, кровью, кишками, гнилью, грязью, рвотой. Русе сидит на полу. Переваривает себя. Голова Рамси покоится у него на животе, давит неприятной тяжестью на впалый живот, бурлящий от газов. Кашель распирает изнутри, сдавливает дыхание. Глаза получается открыть только с третьего раза. Очертания комнаты нечеткие и расплываются. Голова идёт кругом, а во рту все ещё тот мерзкий привкус крови и рвоты. Боль в мышцах приходит с запозданием, и теперь он всецело чувствует на себе вес грузного тела. Кислота все ещё в его организме, она никуда не делась. Её не выблевать и не высрать — он пытался. Это зависимость, это больше, чем может принять его ослабевшее тело. Оглядывая комнату, он цепляется взглядом за очевидный беспорядок и разгром. В застоявшемся воздухе чувствуется вонь; на полу валяются использованные шприцы, пустые бутылки и перевернутый стол, на ковре лужа блевоты. Где, черт возьми, вся прислуга, что должна была убираться здесь? Ну конечно, большую часть прислуги он отпустил ещё неделю назад, а оставшейся горничной приказал даже не входить в восточную часть дома — старое воспоминание заполняет провал в памяти. — Если бы мы сдохли здесь от передоза, хер бы кто нас нашёл, — голос Рамси, хриплый от длительного молчания, доносится, как сквозь толщу воды. Русе закашливается, болит трахея, а во рту сухо. На ладони остаётся сгусток крови, который он небрежно скидывает на пол, вытирает руку о штаны. Все движения и реакции организма всё ещё заторможены. Как долго он был в этом? Сколько времени прошло? От вопросов болит голова. Боль чередует тупую пульсацию с острыми выпадами в его голове, будто в мозг втыкается острие ножа через глазницу. Все ещё пахнет кровью. Потрогал: под носом запекшиеся разводы, уходящие вниз по губам и подбородку. Стоит тряхнуть головой, и недавно закрывшаяся рана открывается вновь, кровь густой горячей струёй течёт из носа, часть её скапливается во рту так, что сглотнуть противно. Невкусно. Невкусно. Хочется блевать. Когда ему успел разонравиться вкус крови? Гулкий звук на мгновение отдаётся в ушах, прежде чем он опять погружается в темноту, когда его голова соприкасается с полом. *** Русе находится в несвязном, тягучем, болезненном сне, где все идёт невпопад, путая временную линию его жизни. Его тело почти не ощущает физического воздействия со стороны, все вокруг такое странное для него. Не за что зацепиться — мокрые от пота ладони скользят по полу, когда он теряет равновесие, прогибаясь и падая на грудь, пока Рамси лижет ему задницу. Кажется, они обдолбаны в край, раз его сын опустился до такой милости. Это не приятно, но и не плохо для него. Все, что он ощущает, это прикосновения мокрого языка к его разъёбанной ранее дырке. Из него все ещё подтекает сперма, которую жадно лакает Рамси, погружая язык внутрь, желая добраться до глубин. Может, до его дерьма. Может быть, он съел бы и это. Жадный голодный пёс. Русе уже давно не испытывает голода. Его тело порой сознательно отвергает любую предложенную ему пищу. Даже сливы, которые всегда помогали ему нормализовать работу его пищеварительного тракта. Теперь он лишён всех чувств и эмоций. От него осталась лишь пустая оболочка, подпитываемая морфином. Чтобы унять боль. Боль лихорадки, что скручивает все тело, ломит кости, пронзая насквозь, когда наступает ломка. И тогда тёплые сыновьи руки нашаривают в полумраке комнаты давно поблекшую вену; игла тупо тычется в тонкую кожу, попадая не сразу. А потом впрыскивается порция кайфа. Стоит только подождать, и он опять в блаженном забытье. До тех пор, пока не придётся опять просыпаться. Больно. Больно и холодно. В темноте Русе слышит звук. Тихий, монотонный, маячащий на грани сознания. Кто-то жуёт... Кто-то жуёт... его сердце? Оно сухое и давно уже невкусное: в нем не осталось более соков. Тогда почему же звук получается таким сочным и влажным? Почему болит где-то в теле? Ведь его сердце давно уже вне. Так что же все-таки болит? Низкое рычание и пара бледных светящихся глаз в темноте. Массивная фигура медленно приближается, но Русе не может разглядеть, кто это. Собака? Нет, кто-то крупнее... Вот и показалась спутанная чёрная шерсть на голове. Русе протягивает руку, чтобы погладить зверя, приручить, запускает ладонь в плотный сальный волосяной покров. Зверь скалит кривые жёлтые зубы, покрытые кровью, с кусочками мяса, застрявшими в промежутках; Русе чувствует его гнилостное дыхание на своем лице, когда его щеку облизывают. Когтистые лапы резко и неожиданно хватают его за плечи, укладывая под себя. Зверь рычит, из уголка его рта капает вспененная слюна. Русе слабо улыбается. Острая боль пронзает его грудину, когда зверь разрывает ту когтями, желая добраться до сердца, чтобы проверить, есть ли оно. Но сердца там нет: в коробке из рёбер пусто. Зверь издает низкое раздражённое рычание, запускает руку в грудину, шарит ею внутри, натыкаясь на остальные отмирающие органы. Твёрдой хваткой берётся за каждый из них, выдирая один за другим. Рамси зол и очень голоден. Русе булькает, захлёбываясь кровью, когда его истощенное тело разрывают на части. Рамси зол и очень голоден — он впихивает свой твёрдый член в разорванный отцовский живот, хватает тело за плечи и толкается-толкается-толкается внутрь с шипением. Этого мало, всегда мало, он ненасытен с детства, когда ни мать, ни Русе не смогли дать ему достаточно того, чего он желал. Раз-два. Раз-два. Вперёд-назад. Тепло и мокро. Хлюпает кровь, покрывая его член. Рамси хрюкает, когда кончает; белесая густая сперма смешивается с кровью. Он отходит назад, чтобы полюбоваться на свое творение: мертвый отец в луже крови со спермой, покрывающей его изнутри. Зверю внутри Рамси стало спокойнее. Голод отступает.