Галчонок с подбитым крылом...

Часть девятнадцатая. Ворожею не оставляй живой… Не оставляй в живых колдунью. Не позволяй женщине заниматься колдовством, а если она колдует, то не оставляй её в живых. Не позволяй женщине ворожить, а если она ворожит, то не оставляй её в живых. Исход. Глава 22стих 18 - Библия онлайн. Вместо эпиграфа… Автобус медленно выплывал из котловины, в которую оставаясь позади, как будто бы проваливалась вся огромная и областная психиатрическая больница имени неизвестног психиатрического деятеля Опосова. Большая больница потихоньку поворачивалась, казалось что ворочалась в такт движениям, поворотам и полуповоротам автобуса. А старенький автобус, вихляясь, преодолевал последние заносы перед тем, как выбраться на прямую и расчищенную от снега дорогу в город. И, казалось, сама больница, мистическим способом сначала стягивала всё ближе к себе невидимые силовые линии людских судеб, теперь стянула и связала в плотный взаимно зависимый клубок. И сейчас сворачивает эти линии, разворачивает и переламывает по мере необходимости!... И некоторые события нельзя отменить. Их можно только лишь перемочь, оттого, что надо перетерпеть, потому что деваться больше некуда. Так терпят женщины - санитарочки старинного поселка Бестужево - Загарьино, на чьих землях ныне расположилась единственной и достойной, полновластной хозяйкой, психиатрическая больница и подчинила себе не только все окрестные земли, но и судьбы людей. В самом деле, куда еще деваться, где устраиваться на работу обычной сельской женщине в возрасте среднем женском, то есть, если есть дети, а возраст далеко за …дцать? И психбольница давала работу, небольшую, но постоянную зарплату и «приварок»: Литровый бутылёк или баночку кефира, буханочку хлеба, кулечек сахарку, а, иногда, и брусочек сливочного маслица получала санитарочка, как доппаёк, отработавши свою ночную смену. Конечно же, этот доппаёк был нелегальным, приварок бывал уворован расторопной буфетчицей каждого отделения психбольных, от тех же самых психбольных, в меру способностей и умений буфетчицы психиатрического отделения. Но эта система не нами заведена, не нам ее и рушить, скромно понимала каждая санитарочка и уносила домой, в свою семью и к детям приварочек - паёк. А вполне легально, способом открытым и маскирующим, наполнялись бидоны и «грязные» кастрюли отходами: Супом и недоеденной, в ужин, кашей. От этих отходов можно было, привозивши их регулярно домой, выкормить подсвинка - кабанчика. И не важно, что психи в это время голодали ( больные, надо же всегда говорить толерантно и думать тоже, привычно одернула себя женщина. Потом вспомнила, что она давно уже не санитарка в этой психбольнице. И ни к чему ей режим толерантности, то есть дружелюбия. И облегченно вздохнула - выдохнула.) И этим самым привлекла внимание двух - трех насмешливых и молодых не то девчушек, не то молодых женщин, что сидели напротив. - И смешивалась, годами и поколениями смешивалась, - продолжала размышлять женщина, - здоровая деревенская кровь обычных сельских жителей из этих мест с пришлым людом. Вот приходит мужичок средних лет на лечение в психбольницу. И так могло ведь случиться, что теряет он сразу же право на квартиру, другую собственность, потому что нужен всегда в семье, особенно городской, работник и добытчик, а не психический больной со сложным и неопределенным социальным статусом. Тем более, что лечатся различные психзаболевания, бывает, что и всю жизнь, от одной ремиссии ( облегчения) до следующего тяжелого приступа. И если вдруг жена немножечко подсуетится, то станет очень скоро пациент психбольницы мужем бывшим. Потому что подаст бывшая жена на развод и получит его обязательно, потому что маловато остаётся в стране свободных материальных благ… Потому что спи с миром, дорогой товарищ Маузер, твоя подушка нужна другому… Эта деревенская приговорочка всегда была в ходу среди мужского населения для жителей села. И отражала некоторую обреченность перед непонятными мужикам женскими действиями. Но все - таки в деревне пока еще ценился сам по себе мужик, как экземпляр, а не только добытчик! И как могучая (потому что мог!) рабоче - крестьянская сила! Вот так и расползались мало - мало прилежные, немного способные мужики из разных отделений психбольницы, так и прилегали они своею бедовою головой на чужую и приятную подушечку. Использовались в подсобном женском хозяйстве, как «помощники по хозяйству», некоторые оставались надолго, создавались семьи, рождались дети. И необратимо портился генофонд всей окрестной местности, прилегающей к Бестужеву - Загарьину. Потому что психиатрические заболевания долго дремлют. И не всегда проявляют себя в следующем поколении. Но долгое смешивание кровей привело к тому, что переставал в этих местах работать маркер - опознаватель «свой - чужой». И непонятно, и неизвестно было, с кем же ты сейчас говоришь: Не то психбольной ведет с тобою беседу и представляется многозначительно врачом - психиатром, не то сидит рядом и дремлет санитар, что отработал свою смену в психушке. А по внешнему виду неотличим он от обычного рядом стоящего больного. Две девушки хихикали и хихикали. Крутили около виска пальцем, обращали внимание, пересмеивались. Еще немного и пальцем начнут указывать, выбирая себе на сегодня врага и жертву одновременно для своих похихикушек, что вот - вот могут перейти в разряд злых и жестоких шуток с беззащитной жертвой их насмешек. Девчушки смеялись и перешёптывались. Наверное, видели, как женщина приходила в эту психбольницу. Теперь на ее глазах создавалась очередная сплетня, где главным действующим лицом обещалась быть она сама... Неприя́знь бывает момента́льна и взаи́мна, особенно у подростков. А девушек была сплоченная цельная группа: Трое или четверо человек. Конфликт хотелось бы разрешить, разрулить до конечной остановки автобуса. Но молодые девушки только хихикали, вспоминали, как лежали все вместе в одном отделении психушки, в отделении неврозов. А теперь были оттуда отпущены или выпущены. Нельзя было нарушить правила неписаных диалогов - общений между пациентами психбольницы (ведь бывших пациентов не бывает, правда ведь?) и остальными людьми. И надо бы было останавливать этот, пока еще даже не начавшийся, но уже успешно развивающийся на пути к нападению или драке конвейер конфликта… На помощь приходила мистика. Женщина вспоминала, как заболел не очень давно её маленький ребенок. Была она тогда в дальней деревне, гостила у бабушки. От всей больницы в их деревне оставалась одна только медсестра. Она и по детям работала. И взрослым помогала тоже. Поставили детенышу ректально, то есть в з&адницу, пару свечей жаропонижающих. И развела медсестричка руками. Потому что больше она ничего сделать не могла. Оптимизация закрыла и развалила сельскую больницу. Оставила только летучей - мобильный фельдшерский пункт, откуда и прибежала после звонка по телефону, деревенская медсестра по вызову. И сделала все, что могла.Температуру на время у ребеночка сбила. И, значит, пора было, в этом светлом промежутке освобождения грудничка от температуры и от боли, спасаться и ехать в город. Чтобы уже в городскую больницу чеса́ть, торопиться, за помощью для ребенка, вместе со «Скорой помощью». Или вызывать врача на дом. Тогда женщина была года на полтора моложе. И тоже ехала вместе с ребенком летом в автобусе. Было жарко. Ребенка размаривало прямо на глазах. А рядом сидела очень странная, темноглазая и темноволосая пожилая женщина в темном платье и платке. Она смотрела пристально и смотрела то на женщину, то на ее ребеночка. Смотрела так пристально и строго, как будто хотела забрать из них обоих жизнь. Деревенский этикет предписывает не вступать в переговоры с односельчанами, если случайно сидишь рядом с ними в автобусе Примерно, по той же пословице из кинофильмов: Секс не повод для знакомства, - примерно также, в основных деревенских традициях, не стоило никогда вести длинные разговоры в автобусе, даже если сидишь с односельчанином близко -близко на одном автобусном сиденьи, прижимаясь к нему, чтобы не свалиться от толчка автобуса на кочке, приваливаясь к своему соседу коленом, локтем, всем телом или бедром… Но пожилая женщина напротив смотрела так, точно могла выпить из ребенка жизнь… Женщина не верила ни в бога, ни в черта, ни в приметы. Ее спасал каждый раз и вёл по жизни очень умеренный, но все таки атеизм ( Отсутствие веры в Бога, как Великого Хранителя и Постоянного Защитника). Но странная или мистическая ситуация заставила поверить в приметы, заговоры, сглазы! Предупреждая «смертельный сглаз» женщина обратилась к возможной колдунье: - Вы почему на нас так смотрите? Вы колдуете, да? Вы сглазить хотите моего ребенка? - Ничего не изменилось в рассматривающих ребёночка темных глазах. И женщина, в страхе за своего маленького, хотела продолжить свой допрос, начать кричать, звать на помощь, идти на скандал. Но вдруг разомкнулись морщинистые губы. И хрипловатый скрипучий голос пожилой женщины сказал: - Я не колдо́вка. И никого не сглаживаю. Детей мне приносят. Лечу их, иногда. Сглазы и ворожбу снимаю... Мистика ситуации закончилась не сразу. Женщина боялась. О, как же она боялась за свое дитя! Но подошел автобус к повороту. Странная женщина вышла. Мистическая ситуация не сразу, но закончилась. Ребенок благополучно попал в больницу и тоже выжил там. Но навсегда запомнила женщина свой страх от столкновения с неопознанным и мистическим… С колдовством… И вот рядом, напротив, разгорался скандал. Или готовилось нападение. И если бы автобус следовал дальним рейсом, то времени было бы больше. Дальняядорога расслабляет и усыпляет всех. И нападающих, и ответчиков… Но скоро, вот - вот, через пятнадцать минут, через десять минут, через пять, должна показаться нужная автобусная остановка. На этой остановке надо выходить. И что же делать, если эта группа отвя́зных гражданок выйдет следом в вечереющем зимними сумерками воздухе? Если пристанет, начнет скандалить, образует драку, все вместе примутся её бить? - Ужасалась перспективам женщина. - Ох, не зря царь русский, Алексей Михайлович Тишайший, - вспоминала случайно читанные исторические хроники, - повелевал всех ведьм, ворожей и колду́ний, сразу ловить и немедленной смерти предавать и дави́ть, кострами жечь! Женщина начинала хи́щно и о́стро смотреть на хулиганистую молодежь. Вспоминала до мелочей взгляд той самой пожилой «колдо́вки», копировала этот взгляд. И также то, как напугал ее такой особенный, колдовской взгляд. И видела, что под ее странным и смутным разглядыванием затихали смешки и другие выходки. И успокаивалась, начинала сидеть смирно, цепенея от встречи с неопознанным и мистическим объектом, молодёжь. Женщина смотрела по колдо́вски, по ворожейски и неприступно. Потом размыкались губы сами собой и начинали говоритться слова так похожие на настоящие заклинания: - Изыдьте! А то сглажу! И заколдую!...