Ты даже не сможешь сказать

Валера во сне сжимается в клубок. Поджимает ноги к груди, плотно обхватывает себя руками и будто пытается занять настолько мало места, что вселенная перестанет считать его за живого и вычеркнет из суровой реальности. Как-то старшие ему рассказывали, мол, если после пьянки ловишь вертолёты, то лучше одну руку на пол отпустить — легче будет. Но Валера не хочет трезветь, да он и не ужрался до такого состояния. Лишь бахнул пива с пацанами перед ДК, ловко маневрируя от предложенной водки. Не слился, кто его — уже самого старшего, в этом обвинит? Просто не захотел. Ему и под хмельным напитком было весело. ДК, вообще, место святое. Там можно забыть про перманентное напряжение, что не сходит никогда. Это основная отмазка, если спросит кто. А главное — это Зима. Вечно все в его жизни вокруг этой лысой башки крутится. Вахит не пьёт до блевотины и ватных ног. Нет, он просто становится смешнее, веселее и раскрепощённее. Как распахнутое окно, из которого сквозняк вываливает прозрачный тюль. Мелкие узоры. Шрамы от бритвы на лице Вахита, светло-русые тонкие волоски щетины, вязаный узор занавесок, игривые тени на кончике носа. Турбо стыдно, но он весь вечер ждёт этих «моментов» между ними. Будто общий гомон работает как невидимость ото всех. Пьяная вуаль на глазах. В карих — искры. Они стоят сбоку от здания. Мраморный гигант бережно охраняет своих обалдуев. Курят одну на двоих. Вахит, заметно поддатый, не передаёт подпаленную папиросу в чужие пальцы, а даёт затянуться со своих. Есть в этом что-то настолько интимное и приятное, что Валера в ужасе мотает головой, боится быть замеченным. Но исправно делает вид — все нормально, ничего такого в этом нет. Кожа его — чай с молоком. Блядь. Уже в душном зале ДК, они пытаются перекричать музыку, а потом, сдавшись, хотя так и планировалось — уходят в туалет. Звездюки, свои и чужие, в трепетном уважении ретируются из помещения. Старших ещё нет, догоняются к началу веселья, как положено у взрослых. На чьей-то хате под не самый дешманский алкоголь, с какой-никакой закуской. Поэтому время для здесь и сейчас тянется, как патока, своего рода ловушка. Туркин сдаётся. Игнорирует жизненное кредо, что сдаваться могут только квартиры, слабаки и проститутки, и целенаправленно дребезжит щеколдой. Для младших они сейчас решают непосильные дела по улучшению жизни группировок. А на деле, как два еблана, стоят в объятиях. Это опасно. Страшно, жутко, больно местами. Хуже, чем пиздиться стенкой на стенку. Хуже, чем словить сотрясение или ржавый гвоздь в тело. Хуже, чем лишиться всего. Но Валера точно не жилое помещение, слабак или девушка лёгкого поведения. Позволяет худым рукам сомкнуться вокруг себя капканом. Умом он понимает, что, в целом, одно резкое движение и всё закончится. Вахит в жизни ему не предъявит. А ещё, ну, просто чувствует, что банально хочется. Уложить тяжёлую голову на плечо другу, вжаться со всей силы, ощущать горячее дыхание куда-то в ухо. Одно резкое движение и всё заискрится пожаром, сплавит вместе и их не оттащат друг от друга вообще ничем. Ни сроком, ни угрозами, ни понятиями. Тугой комок нервов и чего-то такого, чему Турбо не хочет давать названия, скручивается внизу живота. Больное и гнилое капает на наволочку. Солёное. Однажды кто-то из одноклассников, ещё когда мелкими были, дал попробовать ему калмыцкий чай с солью, маслом и молоком. Валера вкус на всю жизнь запомнил, вспоминал, когда касался губами краешки шершавых пальцев Вахита. В двери шуршит замок. Ему приходится лишь сильнее обхватить себя руками. — Сука, а ну сюда иди! Пьяный голос отскакивает от холодных стен, и Турбо осознаёт, что в этот раз не повезло. Словил. — Урод мелкий, ты чё? Совсем охуел? Тяжёлые шаги грохотом отдаются не то в коридоре, не то в наполненной страхом голове. Успокойся. Тынычлану. Голосом. Голосом. Блядь. — Опять позоришь меня перед соседями, выродок! Вахит обнимает каменного Валеру, как самое важное создание в этом мире. — Пьянь ебучая! — стук комода с зеркалом, в которое неудачно вписалось тело отца. Зима нежно держит его лицо в своих руках. Едва тёплых, пахнущих сигаретами и немного металлом. Солёных руках. Глаза его карие, как два растоптанных бычка от сигарет. Белые крапинки. Простыни. — Тебя опять с какими-то бандюгами у Дома Культуры видели, — отец, видимо, всё-таки смог подняться и продолжить свой путь. Вахит тянется к Валере, но он лишь в ужасе жмурит глаза. Непонятно даже, сейчас это происходит или тогда. Но Зима не давит. Прижимается лбом ко лбу, и они смешивают одно на двоих дыхание в толчке ДК. Благо, там всё цивильно, но это вечный урок для Турбо, что между ними может быть только так. Он отодвигает в лицо, чтобы найти отражение в печальных глазах. Валера даже себе не может сказать. Всё-таки хлипкая дверь ударяется об стену. Он её даже не закрывал. Но стук как сигнальная ракета. Валера мгновенно подскакивает. Вот поэтому он не пьёт водку. Отец дышит адским перегаром, что выжигает глаза и деформирует невнятную речь. Но Турбо и так всё знает. Тут это уже такая рутина, что правда сил нет. Успевает схватить куртку и ныряет под рукой Туркина-старшего. Бежит в коридор, прыгает в кроссовки и нахуй вылетает отсюда. Дом у Турбо уже давно находится в другом месте. Забавно, как ночной снег красиво кружит для влюблённых парочек. Валера знает это ощущение, когда снежинки путаются в волосах и ещё пару мгновений не тают, хвастаются своей красотой. В жёлтом свете фонаря оценить их по достоинству умудряется только Вахит, но ему до прекрасного семимильными шагами, олимпийским мишкой лететь, Волгой литься, и он стряхивает красавиц с чужих кудряшек. Сейчас снег царапает лицо, вместе с морозным воздухом поджигает лёгкие. Будто в наказание, что Валера шастает один по привычным улицам Казани. А что Валерка? Может, он и хотел бы Зиму рядом. Даже в такие моменты, когда бежит из родительского дома, как последний трус, замедляя бег позорными слезами. Дышит через рот, ждёт, когда жалкая истерика накроет по-настоящему, в стенах, где плакать безопасно. Дверь в качалку отлетает так же, как в его комнате. Стук. Это стало бы отправным триггером, если бы Туркин вообще знал такие слова. Валере хочется накрыться старым пледом Кащея, который не воняет, потому что Вова Адидас благодетель в чистом виде и тащит поэтому к себе стираться всё, что стирается, и не забывает мелких припрягать на уборку. Правда, Валерины мечты имеют тенденцию не сбываться. На ринге, уткнувшись в колени, сидит Лампа. Валере срочно нужен Турбо. Образ опоры, защиты, которую вечно не получал сам. Он одним слитым движением вытирает сопли и другие постыдные жидкости со своего лица. Разворачивает плечи и надеется, что в голосе будет такая же уверенность, как обычно. — Лампа, ты чего тут? Альберт вскидывает голову. Пацан выглядит совсем разбитым. У него покрасневший нос и уголки глаз. Ебало заплаканное. Валера молится, что его такой же внешний вид можно списать на пробежку на морозе. — Всё нормально. Пацан кремень. Турбо такое в своих уважает сильно. Особенно когда видит проявление твёрдого характера в ещё совсем откровенных детях. Возможно, он просто слишком идеализирует, но вся их скорлупа от начала и до конца имеют честь настоящих группировщиков. Кегля и Гвоздь вечно шутят, что, мол, Валера тут в родители скорлупе заделался и хвастается ими, как октябрятами в пионерском лагере. Турбо даже соглашался иногда, не отмахивался. Их поведение всё равно его заслуга. Он даже думать не будет, если придётся за них руки марать. Главное, чтобы не об них. — Давай эти сказки для школы оставишь? Двигайся, бля, и говори. Парень перепрыгивает через канаты и присаживается с Альбертом. Кидает на него свою холодную куртку и это даже хорошо, остужает детскую голову набитую взрослыми проблемами. — Ну, у меня отчим узнал, что я с Универсамом, — глаза блестят от злости. — Пытается из себя батю строить, представляешь? Я ему сразу сказал, что это не просто группировка. Вы как семья для меня. — Лампа опускает глаза снова на свои колени. — Ему похую. Думает, что если они с мамой работают на двух сменах, то я не имею права их так подставлять, позорить. Но у них всегда нет на меня времени. А у тебя есть. Лампа смотрит на Валеру огромными глазами. Наивными и добрыми, такие были только у телёнка в деревне бабки Туркина. — А ему ты об сказал? Или сразу из дома смотался, чтобы не скандалить? Чужое молчание служит ответами. — Не, Лампа. Так дела не делаются. Ты по-пацански должен им донести. И маме, и отчиму. Он же за тебя печётся. Скажи, что мы не просто шпана дворовая. За своих стоим. Я за вас стою. Лампа наконец-то улыбается. Неловко ёрзает и кивает какому-то собственному решению. Поднимается на ноги и возвращает куртку. Жмёт руку на прощание, только останавливается уже около двери. Кидает: — Валер, а за тебя кто-нибудь стоит? Сверкает чеширская ухмылка. Турбо знает, кто за него стоит и у кого на него стоит. Лампе об этом знать не надо. Смышленый малый понимает, что ночью в качалке ошиваются только одинокие и никому не нужные. Но Туркин, уже успокоившись, будет держать путь дальше. — Иди давай. Завтра, как договаривались.

***

В словах Ералаша кроется истина. Андрей в этом убеждается, сидя дома у Лампы. Турбо нагнал его после школы. Обещал важное задание, чтобы, мол, по такому адресу ровно в три, опоздаешь — в табло пропишу. Валера выглядел ужасно усталым. С лёгким перегаром и глубокими мешками под глазами. Зима материализовался рядом и хмуро осматривал товарища. Андрей чувствует — старшие пришли из одного места. Может, потому, что на Турбо был свитер Зимы. Пальто не понимал задания. На дело его бы не взяли, без Марата уж точно. А у того сегодня дневная прогулка по парку с Айгуль. Они две недели мелочь выбивали на кофе с пирожными для этого дня. Маратка для рандеву даже помылся и надушился. Мажор, подкаблучник и позер. Почему Андрей в курсе всех их свиданок ебучих, тоже идей ноль. Но его календарь стабильно обновляется после каждой встречи с младшим Адидасом и его влюблённой рожей. Каждый, кто с ним сталкивался, чуть ли не радугой тошнить начинал. Но это не суть. Суть — это немного смурной Лампа, открывший дверь. — Валера обещал репетитора по математике, — уточняет Альберт. Андрей наконец-то отмирает. Тянет руку. Важно кивает и, не дожидаясь разрешения, заходит внутрь. Снимает верхнюю одежду и пытается понять: развод это какой-то или нет. — А мне поручение важное, но вот я тут. Ставь чайник, сейчас разберёмся. На удивление, тема оказалась несложной. Альберт понимал его быстро, задавал важные вопросы к месту и даже не перебивал. Поил чаем, достал откуда-то песочное печенье, Андрей и расслабился. — Слушай, а разве старшие занимаются учёбой скорлупы? Ты как помощь в моём лице у Турбо выпросил? — Ничего я не просил. Валера сам мне помогает обычно. Училка по матану вечно меня долбит, потому что знает, что я с Универсамовскими. Её сынок Домбытовский супер однажды от наших получил знатно, вот она и ненавидит меня. Одноклассники уже три четверти к доске не выходят. Турбо обещал помочь, потому что это они с Зимой дрались. — Да ладно? Не знал, что Валера у нас спец в вычислениях. — Какой там! Он с Зимой обычно приходит. Зима объясняет, а Турбо ест. — Идеальная динамика. — И не говори. Зато я столько всего узнал, сразу истории из первых уст. Без приукрашивания, потому что скорлупа между собой начинает события слишком перевирать, — чуть ли не хвастаясь, поделился Альберт. — И че, давно они этим промышляют? Лампа криво ухмыляется. Этот жест точная копия оскала Турбо, но тяжесть взгляда напоминает о Зиме. — Да давно уже. Турбо меня опекал ещё перед универсамом. В прошлом году, когда я в пятом был, а он в девятом, ходил за мной. Просто приглядывал. Ну, ты сам знаешь, без Зимы он никуда. Они знали.