23 июля 1998 года
После рабочего дня ноги ватные. Всё таки ночные смены изматывают, особенно когда чередуются с дневными — двойная нагрузка. Уже пару недель Антон по ночам работает в заводской столовой, а с обеда подрабатывает уборщиком в местной поликлинике. На сон есть от силы часов пять, иногда меньше. И парень всё бы сейчас отдал, лишь бы завалиться на кровать и проспать весь день, но не может. Ещё до переезда он, с помощью родителей, насобирал достаточную сумму на первый семестр обучения, но нужно думать наперёд и начинать откладывать деньги на второй. Когда начнётся учёба придётся оставить только работу в ночь, поэтому сейчас Шастун пашет на износ. Смена в столовой всегда заканчивается в три утра, после чего Антон направляется к квартире, в которой снимает комнату. Падает на своё койко-место и, не успев закрыть глаза, снова подрывается, закидывает судочек с перекусом в рюкзак — опять обессиленно плетётся на работу. К одиннадцати он уже переодетый стоит со шваброй и намывает полы угрюмой поликлиники полной таких же угрюмых людей. Забегает домой, чтобы быстро принять душ, и опять по новой. Ебаный день сурка. Сил с каждым днём всё меньше, а мыслей забить на всё и вернуться домой к родителям всё больше. Но гордость и сладкий привкус мечты на языке — не позволяют. Возможно, идея приехать в город раньше заселения в общагу — чтобы успеть начать копить — была так себе. И врать родителям, что живёт у друга и просто хочет приспособиться к жизни в большом городе, тоже. Да тут с какой стороны не посмотри — пиздец. Откуда бы вообще взялся друг, о котором никто и никогда раньше не слышал, странно, что родители вообще поверили в существование какого-то Пашки. Города почти не видит, как и выходных. Но дороги назад нет, стыдно будет признать собственное поражение. Только упёртость и спасает. И Антон снова и снова встаёт с кровати погружаясь в свою рутину, в зеркале мельком замечая насколько похудел из-за отсутствия нормального режима питания. Но ни тонкие запястья, ни впалый живот, который буквально скручивает от голода, ни тёмные синяки под глазами не останавливают. И в полуобморочных состояниях, Антон лишь шепчет себе под нос: «Это сейчас так, потом будет по-другому, будет лучше. Пережить бы только.» — пьёт что-нибудь очень сладкое и, встряхиваясь, приходит в себя. Но не сказать, что уверенность присутствует всегда. Ну накоплю я, отучусь год, а дальше что? Где потом брать деньги? Глупо, безрассудно, по-детски наивно.дурак, дурак! — мысли растворяются в воздухе вместе с сигаретным дымом, оставляя после себя лишь неприятный шлейф.3 августа 1998 года
Антон находит короткий путь домой через дворы и приходит в комнату к четырём, а не к половине пятого, как раньше. Появляются дополнительные полчаса на сон, что не может не радовать. Из-за усталости Шастун редко смотрит по сторонам возвращаясь со смены. Не до этого, нужно направлять всю оставшуюся энергию на то, чтобы глаза не закрывались, а не разглядывать домики и машинки вокруг. Да и желания нет, всё стало каким-то серым, пресным. Как будто краски на картине выцвели. Если бы состояние Антона описывалось в каком-то романе, то там бы, Шастун уверен, были бы строчки, мол: «И тут Антон Андреевич потерял вкус к жизни». Но это слишком пафосно. Сам же Антон описал бы его больше как.: «Похуй», просто «Похуй». И был бы прав, потому что это не роман, а реальная жизнь, где без похуизма можно головой поехать. Антон даже не помнит имена людей, с которыми живёт в одной квартире, он так редко их видит, что кроме «Привет», «Пока» и «Еда есть или надо опять идти в магаз?» они друг другу ничего не говорят. Никаких посиделок за чашечкой чая или насыщенной соседской жизни, сплетен там всяких. Во-первых, Антон предпочитает кофе. А во-вторых, когда есть свободное время он спит. О чем речь, хоть бы узнать соседей этих на улице, если мимо пройдут.10 августа 1998 года
Глаза задерживаются на окне, которое источает свет, примерно, в три двадцать утра. Интересно, всегда ли оно горело в это время? Антон проходит мимо этого дома каждый день, но только сегодня уловил яркий блик выделяющийся на фоне полностью погашенной темной панельки. Ненадолго остановился, делая особо глубокую затяжку, что перед глазами аж поплыло, и лениво поплёлся дальше.20 августа 1998 года
Всегда. Действительно всегда горело. Возможно, это покажется странным, эдакой причудой, но Антон зациклился на обычном таком — вечно горящем — окне на третьем этаже девятиэтажки. Такой же серой, как и вся его теперешняя жизнь. Раньше, Шастун всегда смотрел под ноги возвращаясь со смены, но видимо что-то — «что», Антон и сам не знает — заставило оторвать взгляд от асфальта и теперь он больше не может смотреть вниз, проходя мимо. Он не менял маршрут, всё так же сворачивая во дворы, чтобы быстрее добраться до кровати и иметь возможность доспать лишние полчаса. Не чувствовал себя бодрее, чтобы разглядывать дома вокруг. И уж точно к нему не возвращался никакой вкус к жизни. Нет, его просто примагнитило, когда он понял, что, в полчетвертого утра, горит только это окно. Одно единственное. До Антона так и не дошло, как в какой-то момент простая, непонятно откуда взявшаяся, наблюдательность переросла в нечто подобное. Что теперь он по окончанию смены чуть ли не бежит, лишь бы успеть немного посмотреть на свет. Одним глазком заглянуть в таинственную жизнь чьей-то квартиры. Взгляд сам цепляется: за оконную раму, оттенок света лампы, небольшое растение на подоконнике. И так заземляет, успокаивает и умиротворяет разгоняя все навязчивые мрачные мысли, что отводить взгляд кажется опасной идеей. Вот сейчас посмотрит на что-нибудь другое, буквально секунду, и потеряет равновесие, ощущение твёрдой земли под ногами. Станет снова страшно и тревога возьмёт верх над всеми мыслями, что крутятся в голове, как в мясорубке выходя перекрученными и искаженными. А когда перед глазами остаётся только яркий прямоугольник, ничего вокруг больше и не замечается. Ни мысли, ни тёмные окна рядом, ни улица — всё смазывается.14 сентября 1998 года
С началом учёбы и переездом в общагу больше не нужно платить за комнату в квартире. Часы работы, как и предполагалось, пришлось сократить. Теперь Антон работает урезанную смену в столовой и с утра уже сидит на парах. Соседями по комнате оказались вполне приятные парни — Стас и Серёжа. Ко второму из которых Шастун особенно прикипел ещё в первую неделю. Матвиенко просто не смог вытерпеть вечно потерянный взгляд бегающий за ним по пятам. Да и на перекуре как-то слово за слово. Выбегал ли Антон следом за Серёжей, чтобы «Ой, ты тоже тут куришь? Ну, это ли не повод наконец нормально познакомиться.»? Возможно. Но в итоге то сработало. Ходят вон теперь, чуть ли не за ручки держатся.30 сентября 1998 года
Сидеть на бордюре становится прохладно. Антон обхватил себя руками в попытке согреться, но ветровка слишком лёгкая для этого времени суток. Смена закончилась пару часов назад и он уже мог мирно спать накрывшись одеялом с головой — отопление в общаге пока не включили — но сидит тут: замёрзший, сопливый, топчет несколько валяющихся под ногами выкуренных до фильтра сигарет. И зачем, спрашивается? Антон накинул капюшон и потёр мокрый нос тут же им шмыгая, тот наверное уже красный от холода. Поднял глаза натыкаясь на свет в окне, который сверлит взглядом уже около двух часов. Горит, сука, горит Ну не даёт Антону покоя это окно, вот никак. Это даже начало бесить. И каждую ночь надежда, что свет гореть не будет и Шастун спокойно дойдёт до общаги, всё растёт. Но он не потухает. Может, он вообще двадцать четыре на семь там горит, кто его знает, почему там проживающий так бездумно расходует электроэнергию. Антон устал гадать, что в это время делает жилец квартиры. Он даже пытался вычислить какой именно комнаты это окно — пока остановился на зале или кухне. Возможно, там живёт какой-то работяга или наоборот бездельник, которому не нужно утром на работу. А может — глубоко несчастный человек, коим Антон считает и себя, проводя параллель с тем, почему так привязался к этому окну. Родственные души, несчастные души. Хотя, в действительности, может, там какой-нибудь отреченный художник рисует свои творения до утра. Какая-нибудь искренне счастливая личность. И тогда теория о родственных душах теряет свой смысл. Возможно, стены квартиры пахнут табаком, потому что Антон ни разу не видел, чтобы кто-то высовывался покурить в окно или, хотя-бы, форточку. Значит, курит прямо в квартире, Антон позволяет себе прийти именно к такому выводу. Ведь, а как иначе? В такое время и не курить, да быть не может. Курит. Как все, курит. В голове рисуется картинка стоящей на столешнице или подоконнике пепельницы заполненной окурками, может, они даже лежат около неё и пепел неаккуратно рассыпан. Хотя… Что если жилец — приторный сноб? И все комнаты квартиры вылизаны до блеска, какие-нибудь научно-фантастические книги выставлены в алфавитном порядке на полке без пыли и он гладит свои белые рубашки по нескольку часов не оставляя на них ни единой складочки, а потом развешивает их в шкаф, где осторожно сложенной стопочкой лежат одинаковые штаны. А ещё, он определённо носит очки и очень надменно их поправляет, когда те сползают. Тогда, действительно, никакая пепельница не вяжется. Или вместо рубашек в шкафу, и вовсе, висят платья, а около входа стоят аккуратные блестящие туфельки начищенные кремом. Около зеркала в ванной лежат тушь и не очень яркая помада, остатки которой приходится выковыривать спичкой по праздникам. Все эти домыслы в какой-то момент стали занимать слишком много места в голове и Антон стойко решил дождаться, пока свет погаснет. Интерес просто сжирает изнутри. Он даже делает ставки на время, но пока только прогадывал.7 октября 1998 года
Это входит в привычку: бордюр, капюшон, мокрый нос и отражение света в глазах. Антон то проваливается в дрёму, не успев застать момент, когда свет в окне гаснет, и открывает глаза видя перед собой полностью потухшее здание, то не дожидаясь встаёт и уходит. На земле он ещё не спал, ну до чего же докатился.9 октября 1998 года
Привыкнуть к расписанию не составило труда, совмещать учёбу с работой — тоже. Но денег катастрофически не хватает. Кто-то в общаге просёк это и одним утром в кармане своей мастерки Антон нашёл помятый лист бумаги подписанный его именем. Чей это почерк Шастун не разобрал. «Если хочешь подзаработать приходи вечером в гаражный кооператив на Садовой. Четвертый ряд, одиннадцатый гараж слева. Как прочитаешь сожги!» Антон знает и про бандитские группировки, и про так называемые «спортивные секции». И себя он там не видел даже в самом страшном сне. Потому что, если свяжешься — уйти уже не сможешь. А он наслышан о тех, кто попытался завязать с бандитской жизнью, и мечтал бы забыть или никогда не знать об этом. Но ближе к десяти вечера натягивает на свитер ветровку и надевает чёрную шапку скрывающую кудрявые волосы. Матвиенко уже мирно посапывает, поэтому Антон старается как можно тише выйти из комнаты направляясь в маленькое подсобное помещение на первом этаже общаги. Еще в сентябре Сережа показал лазейку, чтобы можно было уходить и приходить в общагу после закрытия дверей. В подсобке легко открывается окно под низким потолком, вылезти из которого не составляет большого труда. Поэтому Антон пододвигает табурет, ласково притащенный сюда кем-то из студентов, и немного подпрыгнув на нём выбирается из здания пачкая и руки, и ветровку в чём-то, что явно так просто не отстирается. Встав на ноги, бьёт ладони друг о друга стряхивая грязь и достаёт из кармана мятую пачку ментоловых LM, закуривает замирая на месте и чуть щурит глаза от дыма. На улице уже полный мрак, только редкие фонари освещают дорогу жёлтым светом. Ветер с каждым днём становится всё прохладнее и руки начинают мёрзнуть без перчаток. Антон суёт одну руку в карман, пока в другой всё ещё держит сигарету, и медленно семенит в сторону гаражного кооператива находящегося в минутах пятнадцати-двадцати от общаги. В голове пусто, Антон хотел бы сейчас думать хоть о чем-то. Но никаких мыслей нет, в ушах гул и руки немного потряхивает. Несколько раз хочется развернуться, вернуться в общагу и лечь спать будто ничего не произошло, пока действительно не натворил дел. Он даже останавливается, дергаясь всем телом назад, поворачивается, проходит пару метров и снова меняет направление продолжая плестись вперёд. Доходя до Садовой и приближаясь к началу кооператива он достаёт зажигалку подпаляя бумажку с адресом и отпускает её. Та падает на асфальт догорая и Антон мажет по ней подошвой окончательно потушив огонь. Доходит до нужного гаража, становится ровно напротив него и в голове наконец начинают проклёвываться мысли. В груди сердце отбивает нервный ритм и Антону кажется, что то сейчас переломает рёбра и вырвется наружу. Вернуться назад и вылететь из университета к концу этого года или…или послать всё на хер и рискнуть? »…рискнуть» отдаётся в голове эхом так, что приходится провести по ушам ладонями, чтобы хоть немного заглушить внутренний голос. Антон зажмуривает глаза, когда открывает — всё плывёт ещё какое-то время. Подходит ближе и, вытянув сжатую в кулак дрожащую кисть, стучит по металлической двери.конец флешбека
Собственная жизнь была дороже любой учебы, поэтому сейчас взгляд Антона упирался в уже знакомую машину. Красная жигули, 99-я модель. Номерной знак проверил дважды, для достоверности. Вернулся, ну естественно Антон вернулся. Не хотелось бы, чтобы собственное лицо красовалось на листовках о пропаже человека, а зная Руслана так и будет, если Антон не принесёт заказ. Третьего шанса давать уже точно никто не будет. Осталось лишь убедиться в том, что поблизости нет хозяина этой самой злополучной машины. Шастун поднял голову: окна не горят. Горели всегда, в любое время ночи, будто маяк среди темного моря, но сейчас там темно, как и в соседних. Они потеряли свою индивидуальность. Неужели Арсений Сергеевич научился экономить? Действовать было нельзя, определенно ловушка. Точно ждет, выглядывает из окон. Охотник. В засаде. Или это уже паранойя.? Но, с другой стороны, вид — тогда в аудитории — у Антона был точно виноватый. И очень испуганный. Разве учитель не проникнулся — напуганный сирота, зарабатывающий на жизнь как может? Да и не караулить же Арсению теперь машину целыми днями. Он взрослый человек, у него сполна своих дел и проблем. Шастун сейчас выдумает любую причину. Любое оправдание, лишь бы убедить себя, что его не спалят, потому что ему нужно взломать эту чёртову машину. Хочет он этого или нет. Пусть отчислят, плевать, но лучше быть позорно пойманным, чем пропавшим без вести. Сейчас уже некуда деваться, выбора больше нет. Не достанет магнитолу — убьют. Поймают — отчислят. В любом случае, универ закончить не выйдет. Даже, если его не спалят сейчас, Арсений Сергеевич поймёт, что магнитолу у него стырил именно он, кому ещё то. Но, хоть живой останется, а с мечтой Антон уже успел попрощаться пока шел сюда. Он принялся повторять то, что выучил наизусть. Небольшой пластиковый колышек. Вбить между створкой и проемом. Теперь нужно достать проволоку. Аккуратно просунуть в полученное отверстие и… — Антон, — кто-то коснулся его плеча. Сердце ушло в пятки. Интонация не прозвучала панически или с ноткой истерики. Знакомый голос не кричал, не сжимал плечо сильнее. Это было легкое касание и совершенно спокойный тон. По спине пробежал холодный пот. Он попал. Сильно попал. Антон медленно повернулся, надеясь, что хозяин машины ему просто привиделся от недосыпа. Но преподаватель стоял прямо за парнем, на деликатном расстоянии. Так, чтобы если вздумал убежать, можно было успеть схватить за руку. Лицо было каменным, даже свои лекции он вел более эмоционально. — Ну и что ты молчишь? — Арсений Сергеевич, я… Все объясню. — Очень на это надеюсь, — выдохнул он. Арсений убрал руку и непринужденно пошел к подъезду. Антон удивленно застыл на месте. Он мог бы сейчас убежать, как в прошлый раз. Но это бессмысленно — Попов уже его видел. Он все знает. Шастун слишком цеплялся за универ, чтобы туда не ходить, значит преподаватель найдет его при любой возможности. Поэтому Арсений так легко к нему относиться, не как к преступнику. Никаких криков, никакой боли от сильных сжимающих его рук. Перед глазами сразу всплыла картинка парня с очень грустными глазами и побритой головой, где недавно были кудряшки. Тюремная роба, а сзади дурацкий белый фон с черными цифрами. Антон поморщился. — Ты идешь? — окликнул его Арсений из уже открытой подъездной двери. Только сейчас Антон заметил, что в руках у преподавателя было ведро. Тогда ясно почему окно не горело, он просто вышел выбросить мусор. Как же вовремя. — Да… — Антон сглотнул и сделал робкий шаг в сторону преподавателя. В отличии от мужчины, наблюдавшим за каждым шагом, Антон не решился поднять глаза.***
Квартира Арсения Сергеевича показалось Антону оазисом среди пустыни. Он привык к общажным условиям, где иногда приходится драться с тараканами за спальное место. Даже квартира, в которой он жил летом и которую считал самым чистым местом, где был за последние полгода — здесь проигрывала. Жилище Арсения Сергеевича такое, будто здесь никто и не жил. Или сразу после уборки слуг. В коридоре стоит только две пары обуви — на вид дорогие туфли Попова и желтые выбивающиеся кроссовки Антона с рынка — остальная видимо была тщательно попрятана в шкаф. Поверить в то, что другой обуви не существует сложно. Ковры выглядели так, будто их только что купили и прямо перед приходом расстелили. Зеркало, мирно висящее на стене, до блеска вычищено. Даже страшновато просто тут стоять. Вдруг сейчас что-то испачкаешь и хозяин квартиры сотрет тебя вместе с твоей грязью? — Антон, проходи, — Шастун и не заметил, как уже пару минут топчется в коридоре, пока Арсений прошел в одну из комнат. — Да, да… Сейчас, — он поспешно проследовал за ним. — Ты проходи, садись. Чай, кофе? Небольшой коридорчик привёл прямо на кухню, в дверях которой нервно замялся Антон скрещивая руки где-то внизу. А услышав приглашение занял стул стоящий к нему ближе всего. Сейчас он сядет, выпьет горячего и Арсений Сергеевич позвонит в милицию, называвшийся его студентом Шастун мирно дождётся их на этой кухне отсчитывая минуты до конца всего того, что он знал раньше, и протянет руки за спину давая одеть на себя наручники. Антон шумно выдохнул перед тем, как подрагивающим голосом дать ответ: — Кофе. — выдавил из себя не особо задумываясь над выбором и начал разглядывать комнату. — Хорошо, — краешком губ улыбнулся преподаватель, скорее из вежливости, и повернулся к плите ставя чайник на огонь. Шастун попытался сконцентрироваться хоть на чем-то, но от всего происходящего голова начала предательски побаливать. Он попал. Вот сейчас начнется самый настоящий допрос. Зубы стучали друг по дружке, будто ему очень холодно, но любые чувства перекрывало одно — страх. Антон вдохнул глубже и закрыл глаза. — Антон… Антон? Он вздрогнул от знакомого имени. Нет… Его собственного. Страх сковал настолько, что из головы вылетело всё. Перед ним уже стояла доверху налитая чашка с кофе. Арсений даже молока налил. — Сахар сам ложи, — Попов устроился ровно напротив. Перед ним нет ни чашек, ни тарелок. Он внимательно наблюдает за каждым движением, взглядом указывая на сахарницу, которая расположилась по середине стола. Антон было потянулся за ложкой, но увидев свою дрожащую руку убрал обратно. — Без сахара пью, — опять соврал он. Арсений не проронил ни слова. Антон не спешил притрагиваться к кофе. Снова эти игры «кошки-мышки». Кто же сдастся первый? Пока было время — скорее очень не хотелось смотреть в пронзительные глаза Арсения Сергеевича — Антон начал всё-таки разглядывать кухню. Ничего не обычного: столешницы, раковина, достаточно большой холодильник. И ни одной пылинки. Интересно, что с ним сделают Дима с Русланом, если он вернется без магнитолы? — Кхм-кхм, — откашлялся Арсений. С чего он взял, что вернется? — Рассказывай, — голос по-прежнему был тихий, практически без эмоциональный. По спине прошли мурашки. Да лучше бы он орал и угрожал! — Может…может без милиции? — Антон пересилил себя и посмотрел прямо на преподавателя. Если хочет выбраться — нужно смотреть страху в глаза. — Ты видишь, чтобы я сейчас куда-то звонил? — Нет. Арсений немного сощурил глаза и сел ровнее, пододвигая чашку ближе к Антону. — Почему ты вернулся? — Вы думаете мои начальнички добрые и честные люди? Вы представляете, что со мной могло случиться, если бы я сегодня снова не попытался? — Язык еле двигается во рту, будто его парализовало, но Антон всё равно пытается делать вид, что его совершенно не трясёт с ног до головы. Повисла тяжелая пауза. Она давит на плечи так, что почти выступили слезы, но он точно знал — будет давить на жалость. Говорить, что его могли бы убить — что не особо то и ложь — да что угодно. Арсений должен его отпустить. Снова. — Ты обещал прекратить или уйти. Причем сам, никто тебя за язык не тянул, — Арсений постукивает пальцем по столу и это только еще больше напрягает. —Вы слишком меня… напугали. — Сейчас не пугаю? — Нет, — он не замялся с ответом, но точно знает, что снова соврал. — Антон, я не собираюсь тебя запугивать, вызывать милицию, мол, поймал тебя с поличным. Мне это не зачем, разве у меня могут быть причины? Могут. — осталось неозвученным. Арсений немного улыбнулся. — Ты просто пойми, что я беспокоюсь о твоей безопасности. Ты кофе пей, остывает же, — Настаивает на своём. Ага, беспокоится он, как же Антон недоверчиво отпил свой чертовски горький напиток. Сахара все-таки нужно было добавить, но позориться сильно не хотелось. Шастун ничего не понимает. Почему Арсений говорит с ним так, будто это не он десять минут назад уже второй раз пытался взломать его машину? — Я вижу, ты переживаешь. Не стоит. Лучше скажи, как лекции? Что происходит? — Нормально…— еще один глоток под чутким присмотром. — Галина Михайловна сильно валит? Много раз слышал от студентов, что её лекции хуже, чем мои. — Да нет, пока нет, — Этот разговор перетекает в какое-то странное русло совершенно неестественное в сложившейся ситуации. — Арсений Сергеевич, я не особо понимаю… Неожиданно что-то пискнуло. — Ах, прости, телефон, — Арсений полез в карман. — Наверное, мама переживает, должен был ей позвонить вечером. А тебе когда в последний раз звонила мама? — Э...Во вторник, — Антон снова глотнул кофе, от нервов растирая горечь по зубам. — Во вторник значит. — Арсений отключил звук в телефоне и положил его на стол пытаясь словить недоумевающий взгляд Антона своим в миг посерьезневшим. Только через, по ощущениям, десять давящих секунд в тишине он продолжил, — Антон, разве ты не сирота? В душе что-то дрогнуло. Он знал. Знал и зачем-то заставил наступить на свои же грабли. Рука с чашкой застыла, так и не опустившись на стол. — Усыновили… — первое, что пришло в голову. — За день? — Представляете, как быстро? И черт его побрал поднять взгляд на преподавателя. Эти чертовы глаза пронзали, и никуда ведь не спрячешься. — Сколько можно врать? — Арсений Сергеевич… Понимаете… — Антон начинает активно думать. — Мама болеет… Нельзя её тревожить, и деньги нужны на лечение… — Сколько можно врать? — повторяет он. — Но войдите в положение… Я почти не сплю, — ладно, хочет правду, пожалуйста — Работаю, но этого мало. — Может, ты уже перестанешь давить на жалость? Или ты думаешь, что я тупой и не знал того, что весь твой монолог в аудитории сегодня утром — наглое вранье? — Арсений раздраженно вздохнул. Сразу захотелось выплюнуть: Тогда почему же вы меня отпустили?! — но Антон лишь нервно сглотнул и перевёл дыхание. — Я не давлю, просто пытаюсь рассказать… Отец уже старенький, ему тяжело тянуть всю семью… — Хватит! — Арсений резко хлопнул руками по столу и поднялся. — У меня просто нет сил слушать твои оправдания! Я уже давно мог позвонить в милицию. — он устало поднял голову и прикрыл руками лицо. — Мог! И так дел по горло… Но вожусь с тобой, Антон, как с первоклассником! По хорошему же пытался, а ты решил заговорить мне язык и лить в уши какой-то бред о сиротстве. А сейчас продолжаешь нагло лгать. Бездарь. Занялся бы чем-то нормальным, — последнее было совсем тихо, но Антон услышал. — Это того не стоит, понимаешь? Не стоит. Арсений еще раз глубоко вздохнул и начал ходить по комнате, стараясь не смотреть на Антона. Тот же, в свою очередь, не шевелиться. Вдруг после стола на очереди он? Спустя пару минут Арсений сел на место и уже спокойным, но всё еще раздраженным, голосом продолжил. — Сейчас ты выложишь мне всё. Как оно есть. Иначе о тебе узнает и милиция, и твоя семья. И не дай Бог я пойму, что ты мне соврал хоть в чем-то… — Арсений потёр переносицу, — Понял? — Понял. Сейчас Антон готов на любые условия. — Почему воруешь? — Снова ровным, спокойным тоном, будто и не кричал минуту назад. — Денег нет, я просто не могу платить за обучение. Я работаю на разных подработках, сейчас в ночные смены, но этого всё равно не хватает. — Почему не попросишь денег у родителей? Антон помедлил пару секунд, но вспомнив об условиях продолжил: — Они не знают. Я им сказал, что поступил на бюджет, а сам работаю здесь с июля. Арсений больше не сводил брови, но напряжение с лица не падало. Он послушал рассказ о семье, о работе и об учебе на отлично. Не перебивал, даже не кивал, просто внимательно слушал. — Значит так. Мне всё равно каким образом ты оплатишь обучение, но чтобы с воровством завязал. — Арсений Сергеевич… Арсений закатил глаза, совсем выйдя из роли преподавателя, коим так старательно прикидывается. — Я не могу так просто с этим завязать. Они грозятся меня убить. — Иди в ментовку, — пожал плечами Арсений. — Конечно, вам лучше не знать сколько машин я уже взломал. Меня загребут вместе с ними. — Твои проблемы. Головой думать надо было… — Арсений устало вздохнул, прикрыв руками лицо, будто ему всё это уже надоело, — Сколько? — Что сколько? — Сколько стоит такая магнитола? Антон задумался. — Триста кажется… — Дам тысячу. Отдашь им, скажешь своему Крестному отцу, что тебя откупили. Антон удивленно хлопнул глазами. Сколько зарабатывают учителя, что могут так легко разбрасываться деньгами? — Но взамен ты не воруешь ни-че-го. Хочешь — отчисляйся, хочешь — находи другие способы заработка. Не знаю какой черт меня дёрнул тебе помогать. Но это максимум из того, что я могу сделать. Ты берёшь эти деньги и если со второго семестра я продолжу видеть тебя в университете, а легального заработка у тебя не будет, то, уж извини, но входить в положение я не буду. Выбор за тобой, хочешь в тюрьму — пожалуйста, устроим.