– Эй, ублюдки! - аврор ударил по решётке ногой, от чего раздался противный металлический гул, - к вам сегодня подселят новенького, скоро соломы принесут.
Долохов поморщился. Он не горел желанием делить камеру ещё с кем-то третьим. Они с Фенриром и так неплохо уживались в небольшой камере с зарешечённым окном. В него было отлично видно, как к Азкабану прибывают лодки, как будущих заключённых по очереди выводят, развязывают и волокут к дверям.
Сейчас Антонину было не до этого. Он едва поспал этой ночью и раза три точно просыпался от кошмаров. Мордредовы дементоры.
Тюремщики открыли проржавелые решётки. Бросили пару охапок соломы, на которой тут было принято спать, сидеть и иногда, от голода, пожёвывать. Притащили одеяло (драную тряпку из разряда полотёрок), жестяную миску и кружку.
Дементоры, Моргана бы их побрала, парили прямо за решёткой. Долохов поёжился, выдохнул, стараясь ни о чём не думать. Они не пробираются в закрытое сознание. Не пробираются. Хуя солёного им, а не его рассудок. Он не сломается. Останется в своём уме. Его не…
– Давайте его сюда, Вистер, Грейхуд!
Двое крепких мужиков в аврорских мантиях, тащили под руки низкого, в тёмно-серых лохмотьях, заключённого. Чёрные, висящие сосульками, волосы закрывали лицо. Первые пару шагов он прошёл сам, но потом споткнулся и безвольно повис тряпичной куклой. Подойдя к открытым решёткам, авроры, не особо церемонясь, кинули его на пол. Даже не на солому. Уроды.
Новый сокамерник, натужно хрипя, тяжело перевернулся на спину. Волосы открыли измождённое лицо. Особо на нём выделялся крупный соколиный нос. Синие губы. Чёрные круги под глазами. Абсолютно белая болезненная кожа. Долохов приблизился к нему, наклонился и приложил два пальца к шее. Выпученная зелёная жилка слабо, но стучала. Жить будет.
– Вы, мать вашу, с ума сошли?! Ему сколько, двенадцать?
– А это не твоё собачье дело! - мрачно заявил Вистер, недавно допущенный до сопровождения заключённых, потому строивший из себя невесть что,
– Привели, значит нужно.
Авроры развернулись и ушли, болтая о каком-то Флимонте Поттере, у которого жену отправили в то отделение Святого Мунго, где мягкие стены и стараются никого не волновать. Когда эхо их шагов окончательно утихло, мальчишка разлепил глаза, приподнялся на локтях и уставился на своих сокамерников.
Сердце, о наличии которого Антонин старался не вспоминать, пропустило судорогу. Он сам в отправился в Сибирь лет в десять, из-за голода. Воровал зерно на колхозном поле. В их дом пришли чекисты, скрутили его и мамку, а на завтра они уже были в поезде. Донёс на него мамкин тогдашний хахаль, паскуда.
Долохов на всю жизнь запомнил, как страшно было. Люди чуть не прыгали друг другу на головы, давка была страшная. Прямо по вагонам сновали крысы, роились мухи и летали комары. Один мужик издох прямо напротив их лавки, а никто и не почесался.
Ничего, в тот раз они с мамкой сбежали первой же ночью. Антонин провертел дыру в вагоне, затем вылез сам, потом помог мамке. Пришлось зачаровать первое попавшееся бревно и на нём лететь до дома. Там обнаружился мамкин хахаль, в компании двух разбитных девиц. Мамка тогда забыла про то, что сама волшебница, отходила его сковородкой чисто по-маггловски.
Антонин тряхнул головой, подавляя счастливое воспоминание. Парень за это время успел доползти к стене, привалиться к ней спиной и теперь сжимал трясущимися руками плечи. Долохов выдохнул и подошёл к нему.
– Как зовут?
– Северус. - Парень смотрел на Долохова пустыми чёрными глазами, будто в подвал смотришь.
– И сколько тебе лет, Северус?
– Четырнадцать. Я здесь ненадолго, выйду через восемьдесят лет. - Северус нервно улыбнулся, Антонин углядел отсутствие клыка и ещё пары зубов.
– И за что такую мелочь сажают? Учительницу за жопу облапал? - проскрипел Сивый из своего угла.
Улыбка стала шире, а глаза у парня нездорово засияли.
– Я человека убил. Однокурсника. В Визегамонте сказали, с особой жестокостью. Когда меня, блять, ногами бьют, рёбра ломают, это не с особой жестокостью, это можно. А я - с особой.
Долохов внутренне порадовался, что говорить их новый сокамерник начал активнее.
– Ну убил и убил, хер с ним. Чё, девку не поделили?
Бледная кожа слегка порозовела, парень отвёл взгляд. Через секунду около решётки парила стая поганцев в капюшонах. Гады чуяли любое проявление эмоций. Северус побледнел обратно и вжался в стену, вытянув правую руку вперёд, будто держал в руке палочку:
– Экспекто патронум!
С кончиков пальцев сорвались голубые искры. Северус вскрикнул от боли и упал на колени, прижимая к себе руку. Вечерние сумерки осветила серебристая лань. Животное сделало круг почёта по камере, лизнуло в щёку хозяина и кинулось на тюремных мразей. Деметры отступили, недовольно дёргая конечностями.
– Малой, это Беспалочковая магия! Это, раздери тебя Моргана, шикарно! - Антонин своего ликования решил не скрывать, - ты чёртов талисман! Ещё раз так сможешь?
– Я… попробую. Никогда до этого так не делал. Кажется, в Азкабане нельзя колдовать, нет?
Фенрир из своего угла презрительно фыркнул.
– Ясен хер, можно! Ты что-то скажи легавому, он швырнёт в тебя Круцио, ты и взвыть не успеешь! Твою палочку сломали в суде, но Авроры им дороже. А эти в капюшонах? Думаешь, не будь тут магии, они бы здесь торчали?
Сивый отвернулся к стене, дав понять, что разговор окончен, и вскоре с его стороны послышался храп. Антонин аккуратно потряс Северуса за плечо и кивнул на подстилку из соломы. Ночь пришла и к отбросам британского общества, даруя хотя бы временное освобождение от страданий.
***
Утром компанию разбудил всё тот же тюремщик, всё тем же противным металлическим гулом.
– Встаём ублюдки! Банный день! Ждать никого не будут! Подъём! Подъём! Малой! Чё глаза лупишь? Дети с бабами моются, радуйся!
Дверь камеры открылась, тюремщик схватил Северуса за воротник потрёпанной полосатой рубашки и выволок из камеры. Дементоры, помня маленькую храбрую лань, не пытались подлететь ближе, только тянули к подростку длинные, почерневшие руки.
В подвале, этажей пять вниз находилась баня. Освещалась это произведение ванного искусства одной кое-как коптящей свечкой. Её топили раз в неделю, приносили воды и дешёвого мыла, ветоши вместо полотенец и сгоняли туда заключённых. Не ради их личной гигиены, а ради уменьшения количества блох и вшей, ради чего в воду добавлялось специальное зелье. Женщин и детей, если таковые имелись, загоняли в начале, мужчин потом.
Северус как-то так и представлял себе ад, в который он непременно попадёт. Стоять голым в окружении кучи не обременённых рассудком женщин, выглядящих как гоблины пополам с гиенами. Они ссорились, кричали друг на друга, дрались, обливались кипятком, шумели и вопили. Какая-то старуха грызла мыло, двое девушек, покрытых шрамами от ожогов пытались поджечь свои пальцы на свече…
Группа арестанток, умудрившихся сохранить разум и чувство собственного достоинства, мылись ближе к тюремщицам, промывая раны, приводя себя в наиболее приемлемый вид и застирывая одежду. Одна из них выловила из толпы мальчишку лет тринадцати, вручила ему небольшой кусок мыла и кусок ветоши. Уже прошло десять лет, с тех пор как она потеряла слух, но по шевелению губ прочитала благодарность.
Двое надзирательниц наблюдали за разворачивающейся драмой вполглаза, болтая о матери Мэгги Стаур. Бедняжка заболела раком желудка, и теперь не доживёт до Рождества. Мэгги ходила на работу как мёртвая, её даже на патрули перестали выпускать, сидит с кучей бумаг в офисе. В медицину маглов её мамаша не верит, а зелье никто из сертифицированных варить не будет. Ингредиенты вроде есть, а вот мастера они найти не могут. Никто не будет работать с зельем, в которое входит кровь младенца-альбиноса и полфиала слюны самого зельевара.
В это время девушки заметили, что их подслушивает сгорбленная, тёмная фигура, прикрывающая пах ветошью. Нерешительно потоптавшись некоторые время, она направилась к ним.
– Извините, я слышал, вам нужен зельевар?
***
Мэгги Стаур придирчиво рассматривала окружение. Ещё на пару этажей вниз в Азкабане располагалась старая лаборатория, ещё со времён Экриздиса. Свечей тут конечно было побольше, целых четыре канделябра. Бегающие там и тут крысы и ползающие черви напрягали. Но больше Мэгги напрягал зельевар: тощий, носатый, бледный, но главное - совсем ребёнок. Однако ребёнок, который готов спасти её мать. А главное,
единственный, кто готов спасти её мать
Работал парень, которого Мэгги так и не представили, достаточно профессионально. Мэгги грешным делом думала, что слюну мастер будет добавлять, просто поплёвывая в котёл. Оказалось, для этих целей есть специальная колба со слюноотсосом на вакуумной тяге.
Готовилось зелье часов шесть. Мальчишка ни разу ни отшёл от него дальше, чем на три шага. Мэгги с подружками тоже никуда не уходили. Наконец, субстанция в котле стала цвета, который малолетний зельевар охарактеризовал «листьями горькой полыни» и была перелита в колбу. Мэгги вручили её вместе с запиской-инструкцией по применению и порт-ключом отправили в Лондон, к матери.
Появилась она через пару часов, заплаканная, но с улыбкой. Мальчишка обнаружился в камере вместе с оборотнем и мужиком, при захвате которого погиб её бывший. Ребёнок сидел на полу, негусто посыпанном соломой, и ел из миски что-то, отдалённо напоминающее бульон из папье-маше.
– Тебе… Тебе может, что-то купить? Милли и Аника, ты их помнишь, тебе пронесут. Я подумала, такое вам вроде нужно… - Мэгги украдкой вытащила шоколадку и просунула её сквозь прутья - Спрячь, чтобы не увидели.…
– Спасибо? - ребёнок выглядел довольно ошарашено - Мне бы хорошее одеяло… Тут холодно по ночам.
***
Антонин, которого под непреложный обет выпустили из камеры приглядывать за малым в лаборатории, ибо никому из надзирателей мотать каждый день девять этажей вверх-вниз не улыбалось, лежал на диване с книжонкой Достоевского, доставшейся за абортирующее зелье. Северус варил его буквально литрами, и планировал в очередное вознаграждение заказать котёл побольше. С тех пор, как министерство внесло это безобидное варево из безобидных травок в список запрещённых, отбоя от заказчиков не было. В лаборатории появилось побольше канделябров, для Антонина поставили диван и прибили книжную полку. Неизвестно, как Милли и Аника незаметно протащили это добро, но дело своё они делали. В обмен на небольшую долю, не без этого.
Столовались арестанты теперь пакетами из «Сладкого Королевства», супами, которые Северус варил в тех же котлах, что и зелья, свежими фруктами, а некоторые домохозяйки в качестве оплаты готовили изыски типа жаренной курочки или ростбифа.
Сейчас он помешивал нечто красно-коричневое в серебристом котле, другой рукой шинкуя чью-то лысую лапу.
– Малой! Давай закругляйся! Щас Аника придёт, припрёт тебе твой «Собор Парижской Матери»!
Антонин откинулся на диване, положив руку за голову. Жизнь определённо начала налаживаться.
