Так лает цербер

      Запах крови, казалось, заполнил всю его квартиру. Каролина чувствовала себя беспомощной, и единственное, что ей оставалось — смотреть на него.       Она послала за лекарем. Тот пришёл снял с него тулуп, и Каролина увидела нож с его кровью и дырку под рёбрами. Она закрыла ладонями лицо и вышла в другую комнату. Дело было кончено в полчаса. Александра Карловича раздели, перевязали, с помощью подоспевшего Фролки уложили на диван. Лекарь, ещё раз послушал его дыхание и пожал плечами.       — Он дышит, но это только пока. Рана слишком глубока, если у него будет достаточно сил, и Бог позволит, он, может, и выкарабкается. Пока же, думаю, ему осталось не более трёх дней.       Неведомая сила подтолкнула его и он, раскрыв свои глаза, приподнялся с подушки.       — Сбору травяного, кровь остановить…       — Саша, mon Dieu!       В этот же момент к нему побежала Каролина, на глазах её блестели слёзы.       — Ожил! Фролка, ожил!       Лавр Петрович долго стучал ботинками о пол перед дверью, чтобы стряхнуть весь снег. Вид у Каролины Адамовны был не самый приятный: даром что полька, так она ещё, поди, не спала всю ночь. Ботинки всё равно были грязные, и он, плюнув, он махнул рукой и последовал за ней в комнату. Александр Бошняк, доносчик, а вернее, человек не изменивший присяге, лежал на правом боку, укрытый одеялом. Его лицо было грустно и все в щетине.       — Это хорошо, — просипел Лавр Петрович, — значит организм живёт и борется. Не боролся — борода бы не росла.       Он спросил, нельзя ли посмотреть на рану и кинжал.       — О, узнаю работу, — усмехнулся он, покрутив в руках кинжал, — И рану, тоже узнаю!       Он хотел ткнуть в неё своим пальцем, авось от боли Бошняк и проснётся. Но при Каролине Адамовне он постеснялся. Всё-таки горе, да и он сам к этому, можно сказать, причастен.       — Одёжа его, где?       Показали ему одёжу, стал в ней рыться. Дырку от кинжала нашёл, письмо на французском в кармане, авось, пригодится, а вот и записка. Потянулся к папке, там все улики разложены.       — Каролина Адамовна, ничего сказать не можете? — он вернулся в комнату и показал ей все записки. По-русски она читала плохо, нескладно, он разозлился и зачитал всё сам.       — «Нет, не виновна ты», — это та записка, адресованная ему — он указал на Бошняка.       — И что это значит?       — Кабы мне знать, — усмехнулся он, — Было б неплохо если бы он очнулся, может, портрет бы написал.       — Мне кажется он убил его. В шею он ему осколок воткнул, мне кажется, убийца умер.       — Портретик, нападавшего, можете изобразить? — мужичок, представившийся Лавром Петровичем, протянул ему планшет с листом бумаги. Записку, он вам никакую не оставлял?       — Вы еще скажите прошение.       — Вы зря смеётесь, он всем своим покойным престранные эпитафии сочинял, — тот протянул ему лист с приклеенными грязными записками, одна из них была в крови, — Только вам не соизволил.       В голове его словно записки эти прочитал не он, а Каролина.       — Отдельные строчки, совершенно непонятные, — она пожала плечами.       Всё было просто, это обрывки, недописанные строки, знакомого ему стихотворения, но где он мог его слышать? Фабер.       Граф Витт не вошёл, а вскочил в квартиру.       — Вы не слышали?       Каролина покачала головой ещё сильнее прикрывая за собой дверь в комнату. Витт стукнул себя по лбу и понизил голос на тон или даже два.       — Нет, не слышали. Нашли убийцу, ну, того, что по всем доносчикам навёл испугу. И ни разу он не страшный, а мёртвый с дыркой в горле. Видимо Александр Карлович так сильно его, кхм, ударил, что тот взял, да и околел, парализованный. А где, кстати, герой наш, что-то я его не вижу.       — Граф, он…       Витт посмотрел на неё так угрожающе, что ей пришлось отступить и приоткрыть дверь.       — Да, кстати, у нашей с господином Бошняком «пули» появилось имя, — воскликнул он, входя в комнату — Офицер Ушаков! Может, вы встречались где-нибудь. У полковника Пестеля, например. М?       — Я думаю, я бы его узнала.       — И всё это время, все эти два дня вы вертелись вокруг него, — он бросил взгляд в сторону дивана, — Как будто он ваш ребёнок? Вы так устали Каролина Адамовна, вам следовало бы отдохнуть…       — Я отдыхала.       — … но не здесь, а у себя.       — Я не устала, — усмехнулась она, — Если бы вы действительно хотели бы мне помочь, вы бы могли за ним присмотреть и дать мне время для отдыха.       Граф прикусил язык и оставил такую колкость без ответа. Но только пока.       Фабер, насупившись, молчал. Грозился вызвать на дуэль. Что-то он скрывает и эти строки в альбомах жены или не жены его. Убийца, которому он совсем недавно смотрел в глаза, снова ускользнул. И кто эта К. С., казалось, что-то знакомое.       — Удивительное дело, Александр Карлович, — прошептал граф Витт, — Квартиру оплачиваю я, и в целом Каролина Адамовна содержится мной, а записки, любовные, она пишет к вам. Ещё и подписывается так загадочно: К. С. — он наклонился еще ближе к уху Бошняка, — К. С., К. С., женщина-загадка, которая готова положить голову ради человека, который не способен оценить её.       Он распахнул одеяло, распахнул его халат и поморщился.       — По крайней мере теперь. В силу своего положения.       Он много видал крови, но эта рана, пусть сквозь бинт выглядела наиболее мерзкой. Впрочем, граф Витт, и из таких мерзостей всегда умел вытянуть выгоду. Витт дождался пока Фролка пойдёт тушить свечи, снял шпагу с ремешка. Фролка вернулся чуть раньше, но тот посмотрел на него с таким оскалом, словно собирался зарубить его этой самой шпагой.       — Что такое?       Фролка вжался в стену и замотал головой.       Витт звонко высунул шпагу из ножен и аккуратно проткнул бинты.       — Ну-ну, Александр Карлович. Знаю, что не по правилам, однако побеждает не тот, кто правила соблюдает.       Он посмотрел на его лицо, и снова поморщился. У Бошняка пошла кровь из носа.       — Каролина Адамовна должна уехать. Ваша любовь доведёт её до виселицы. Резкий взмах шпагой и руку его пронзила острая боль. Со лба стекала кровь. Рана не заживала и соли в неё добавила записка Пестеля с упоминанием К. С. Неужели, о Господи…       — Господи!       — Я сделал всё что мог, Каролина Адамовна, но как видите, нашему Бошняку только хуже.       Каролина упала перед диваном на колени, стала в суматохе вытирать кровь краем одеяла.       — Вы не спали, не так ли?       — Я пыталась, у меня не получилось.       — Нет это не дело, — закатил глаза Витт, — Каролина…       — Я нужна ему.       — Каролина. Посмотрите на себя.       — Я знаю, что выгляжу неважно.       — Нет, отнюдь, я говорю вам посмотреть на себя со стороны. Вы уже два дня ухаживаете за человеком, который не подаёт никаких признаков жизни.       — Это пройдёт, он сильный и рано или поздно очнётся, я верю.       — Каролина, — он взял её за подбородок и поднял голову на себя, — Вы так красивы сейчас.       Не в силах ответить ему дерзость Каролина пристала и посмотрела ему в глаза       — Вы пытаетесь…       — Я ничего не пытаюсь. Мне просто жалко видеть, как вы тратите свои усилия, свою красоту и молодость. Вы устали и уже очень долго не отдыхали. Разве нет? У вас может случиться нервная горячка, и этим вы ему окажете медвежью услугу, разве я не прав?       Каролина оглянулась на Александра Карловича.       — Да, вы правы.       — К. С. Вы думаете, что это стихотворение было адресовано мне?       — Вот ещё записка.       Он видел как выражение её лица начало меняться: улыбка спала, в её прищуре стало видеться недовольство. Значит, задел за живое. Значит, и она что-то скрывает.       Фон Пельман тоже хитрил, недоговаривал поглядывая на Каролину. Его слова о смерти, об убийстве Александра 1, эхом звучали в его голове.       Каролина взяла немного помятую записку из рук Лавра Петровича.       — С каких это пор вы носите письма от графа?       — С таких, что после того как следствие закончилось и убийца был найден, граф не стал меня чураться, и попросил наведать господина Бошняка, заодно передать вам эту э-пи-сто-ля-ри-ю.       Каролина дала ему на прощание денег, чтобы граф больше не просил, и сама поняла, что у неё не так уж и много осталась. Развернув письмо, она сразу же пожалело об этом, потому что это было не письмо — ультиматум. Может, она и не испытывала тёплых чувств к графу, но у него было то, чем он мог её шантажировать. За грудой увещеваний и заверений, что он заботится о ней, четко читалась угроза: если она сейчас же не приедет к нему, он оставит её совсем без содержания. Ему не важно, что скажут в обществе, скажет ли что-нибудь Бенкендорф — он сделает всё, чтобы Каролина вернулась назад в Польшу. Пусть прекращает притворяться женой декабриста.       Она злилась, сначала раздражённая ходила по комнате, ругалась, что граф обязательно пожалеет о своём поступке, что он уже жалеет.       А потом она посмотрела на Александра Карловича.       — Саша…       Выходов из такой ситуации у неё было всего два.       — Вы пожалеете, вы уже жалеете, Саша!       Каролина прошептала несколько приятных слов. Она пообещала себе, что обязательно вырвется из этой ловушки, что вернётся к нему.       — Будьте спокойны, я никуда не уеду. У нас будет ещё хоть день хоть неделя, но я обязательно буду с вами.       На прощание она поцеловала его в лоб.       — Вы всё ещё любите меня?       — Нет, конечно нет.       — Если вы обманываете, то я останусь. Хоть день, хоть неделя будут нашими, но я останусь. Так странно, что мы больше не любим друг друга.       — Можете быть абсолютно спокойны.       — И вы.       Вот и остался Фролка один с барином. Он поставил стул рядом с диваном, зажёг свечи, сидел рядом, приговаривал иногда, что вот проснётся Александр Карлович и будет всё хорошо.       — Тише едешь — кобыле легче. Что теперь делать? Намаемся теперь, зря мы Блинкова с его каретой в Новоржеве оставили, сейчас бы ехали за решётками в тепле, в уюте. А теперь… — вздохнул Фролка.       Блинков — человек, которого Александр Карлович, встречал до покушения. Как и Фабер, убитый им недавно за то, что надоел, такой же старый знакомый из, казалось, прошлой жизни.       — Ну и как я её надену?       Прилив бодрости и сил позволил Бошняку в одиночку поднять их маленький экипаж. Справились с колесом — тут другая напасть.       — Приятная встреча, Александр Карлович! Вы так быстро отбыли, не имел возможности продолжить интересное знакомство.       А вот Фому Фомича Донникова он ни разу в жизни не видел. Они познакомились у городничего Новоржева. Он был живой молодой человек, с лицом светящиеся как у ангела, румяным, с улыбкой до ушей. Убеждения его могли показаться немного наивными, житейскими, но твёрдыми.       — Необычные мысли, для полицмейстера.       — Странно слышать, что рассуждения мои находит любопытными тот, кто, если верить слухам, умер, а потом воскрес.       Ну уж, он не умер, не мог умереть, это всё газеты. Разве мёртвым людям видятся крылатые лошади?       Каролина Адамовна обещалась вернуться к вечеру. Но её всё не было. Фролка подождал до полуночи, когда часы пробили, и вздохнул — не его ума дело.       — Не думал вам показывать, — лучезарная улыбка с лица Фомы Фомича исчезла, он протянул Бошняку сложенный листок. В голове Александр Карловича остались только три фразы, которые он снова и снова прокручивал в памяти её голосом, но уже почти без акцента.

А утром я вдруг поняла, что более не люблю вас. Приедете ли вы или нет — всё кончено. Прощайте, Саша, ваша К. С.

      — Я хотел отравиться тем же ядом, тем же, я вас понимаю.       — Что?       — Когда не любят. Испытал.       И смотрел на него так умоляюще, будто призывал сделать выбор, отпустить Каролину, повиноваться долгу. Как и он повиновался. В его поцелуе словно было благословение на правильный поступок. Правильный с точки зрения самого Донникова. И как Александр Карлович поступил с ним? Он раньше весьма долго заряжал пистолеты — всё-таки дело не быстрое, — а теперь схватил первый попавшийся, и тот, удача, оказался заряженным. И Фома Фомич его будто не слышал.       Один удар камнем превратил голову полицмейстера в кашу. Бошняк не стал долго его рассматривать, поправил шейный платок, ему надо было успеть на карнавал. За эти несколько дней он, казалось, слишком много чувствовал дыхание смерти. Два раза, нет, три. И теперь сама Смерть предстала перед ним. Она была ниже него, картавила и запиналась, словно надсмехаясь над его надеждами. Цветок был раскрыт, но в нем не было Каролины. Где же она? Ушла? Отравилась? Где же…       — Каролина, — крикнул он. Нет ответа.       Набрав в грудь больше воздуха и снова крикнул, убегая в туман.       — Каролина!       Никто ему не ответил.       — Каролина…       Александр Карлович повторял и повторял это имя. В свете свечи Фролка не видел, может, он даже глаза открыл. Дотронулся до лба, тот словно горел пламенем. На силу его держал, пока тот не успокоился, продолжал и продолжал шептать имя Каролина.       — Всех заговорщиков я упустил, ваше задание Его Величества я провалил. Отправьте меня на каторгу, Александр Христофорович. Ну, не стреляться ж мне ей богу.       — Если б так можно было, Александр Карлович, если б…       Весь их диалог и про Пушкина, и про Донникова, и про чувства, всё это время Бенкендорф смотрел на него, нет, не как на умалишенного, но с каким-то состраданием, что же вы, Александр Карлович, наделали.       — Кто может, Александр Карлович? Кто?       — Это я, Александр Христофорович. Отправьте меня на каторгу. Бенкендроф сначала отвел глаза, видимо, понимая, что ничего уже не изменить, а затем посмотрел на Бошняка с сожалением.       — Мы здесь историю вершим, не просто так.       Залаяла собака. Больше Александр Христофорович ничего не сказал.       За окном особенно громко лаяла собака. Фролка встрепенулся, спать ему больше не хотелось. Он положил дров в печку и почувствовал себя так тоскливо. До невозможности, до дрожащих колен, словно случилось что-то страшное. Он прислушался.       Барин перестал дышать.