I.
Когда Корво впервые приходит к алтарю, он вваливается и заталкивает под дверную ручку стул. Чужой с интересом смотрит, как проём подрагивает под кулаками плакальщиков, пока Корво подпирает идущую трещинами древесину столом мёртвого чиновника. Он слышит, как кровь вскипает в лёгких умирающих. Лёгкие же Корво полны жизни и воздуха, скребущего трахею изнутри. Чужой здоровается, а Корво молчит. Он никогда много не болтает. Такой у него стиль. Но они сидят вместе и слушают крыс. Корво чистит арбалет, Чужой смотрит глазами чёрными, как дёготь.II.
Во второй раз Корво направляется к дорогому, сующему нос, куда не надо, Соколову, и на каждом шагу призывает Бездну, переносясь со здания на здание и останавливая время на середине тика. Никто не знает, что он там; он оставляет за собой след из бессознательных стражников. Одного из них зовут Грегор, и его точно уволят за праздность на посту. Без дохода семья Грегора столкнётся с городом жестоким и безжалостным, опустившись на дно, прямо под каблук инфляции и взлетевших цен. Они разлетятся по городу, кто куда: дочь будет искать в переулке мужчину, отдавая монету Золотой Кошке. Она мечтала стать политиком. Сын найдёт смерть на дне бутылки, младенец зачахнет в своей кроватке. Жена, ах, она спасётся с островов бегством, как мечтала еженощно, домой, на родную Тивию. А отец… что ждёт его? — Однажды ночью он заснёт пьяным в переулке, — говорит Чужой. — Оцепенев так глубоко, что гвардейцы, бывшие ему прежде, как семья, примут его за труп. В Затопленном квартале, когда он проснётся, его слёзы будут чистыми, как горные потоки, наполняющие густой вечерний воздух. — Он выдыхает. — Скоро они станут речным илом. После этого Корво меряет комнату шагами, перебирая оперённые болты в сумке. Слова Чужого сделали его несчастным; его зубы скрипят, как крысиные когти. Передавай привет Соколову, — окликает Чужой уходящего Корво. Корво называет его жестоким. Чужой соглашается неохотнее, чем можно ожидать, и к тому времени Корво уже нет.III.
Следующий алтарь Корво пропускает, не подходит к нему. Он уже выкопал кость из ренхевенского ила, вырвал из хватки прогнившего Смотрителя, снял с портретов на стенах аристократов. Нет необходимости приближаться к сердцу его жестокого бога. И желания тоже нет.IV.
— На вечеринку направляешься? — спрашивает Чужой, пока Корво прислоняется к стене, снимая крышку с флакона эликсира. Он аккуратен, но на губах всё равно остаётся круглое синее пятно. — Надеюсь, хорошо проведёшь время, — дружелюбно сообщает Чужой. — Порядочно прошло с твоего последнего приёма. Тщательнее вспоминай свои навыки светских бесед. Дай мне знать, как всё пройдёт. Корво слегка кивает, улыбаясь чернильными губами. У него кровь на перчатках и маске, но Чужой не указывает на это. Аристократы решат, что это часть костюма. Они будут в восторге. Уж в этом Чужой уверен. Он не уверен, что Корво вернётся к нему. (Он возвращается). (Приём заставил его дрожать сильнее, чем крысы, и чума, и тюрьма). (Чужой отмечает, что на его руках кровь). (...) (Не то, что ему следовало говорить).V.
Он начинает искать алтари, искать Чужого. Беседы становятся дружелюбнее, Корво сидит на полу, скрестив ноги, прислонившись к стене, преломляет хлеб со своим странным речным богом. Иногда они играют в «Нэнси» (Корво хорош, и Чужой хорош, игры долгие). Однажды Корво пошутил. Это было неплохо. Чужой шутит много. Корво понимает его юмор, но не всегда смеётся. Чужой добывает его улыбки, будто выманивает упрямую мышь из норки. — Меч дворянского дома. — Корво кладёт карту. — Я победил. — Не-а! — Чужой поднимает палец. — Не будь так уверен — пока у меня есть простолюдины с крысами. Вспышка чумы. — Он выкладывает чёрный сет на пурпурную драпировку, а потом задаётся вопросом, не оскорбится ли Корво, с учётом того, что творится вокруг. Тот удивляет его, смеясь. — Играя с богом, — качает Корво головой, — чего ещё я ждал? — Что? — На редкость неутончённо, не находишь? — Не понимаю, о чём ты. — Даже аристократы не могут избежать крысиной чумы. — Он отбрасывает свои карты, всё ещё улыбаясь. — Очень смешно. Ты правда поменял их, чтобы шутка удалась? — Я ничего не меняю, Корво, и я не жульничаю. — Конечно. — Не жульничаю! — Напомни мне, чтобы я не играл с тобой в азартные игры, — говорит Корво, и Чужой смеётся искренне.VI.
В Затопленном квартале Корво шатается меж пурпурных занавесей, омытых кровью и грязью. Слышно, как плакальщики скребутсся в стены, смерть стучится в дверь. Колотит, барабанит. Грубо требует, чтобы Корво Аттано вышел к ней прямо сейчас. Ругань сыплется из губ, как капли дождя: блядь блядь блядь, блядь, блядь. Он столько раз обращался к Бездне, Чужой чувствует, будто она стала домом и Корво тоже. Но это неправда. Он выдаёт желаемое за действительное, может быть. — Гнилое место для гнилых людей, — мягко говорит Чужой, и Корво подпрыгивает. Его сердце скачет, как крыса. — Вот почему я оказался здесь? Чужой хмурится, но не отвечает. Нет, конечно, нет, хочет сказать он. Нет, ты слишком особенный, чтобы быть гнилым, слишком цельный, чтобы сломаться. Но ничто из этого не было бы правдой — физически, теоретически, мысленно или как угодно ещё; Корво сломался. Его разум кровоточит виной, его сердце грызёт предательство, кожа расчерчена картой агонии, как тысячей кровавых звёзд. Даже теперь боль с готовностью струится из порезов на лбу, разбитых губ, его пальцы раскрыты, как жуткий веер. Три из них сломаны в падениях, другая рука пострадала от Дауда. Растоптана, стальной каблук опустился на ладонь и провернулся, сдирая кожу и сминая кость, делая больше похожей на паучью лапу, чем на человеческую руку. Чужой знает, почему. Если рука не может звать, то Бездна не может ответить. Дауд думает, что разорвал связь Корво с богом. (И такие мысли — причина, почему Дауд никогда не был тем самым). Корво не издаёт и звука, пока Чужой омывает его раны бальзамом Пьеро, только дышит неглубоко и позволяет сердцу трепетать. Красное бежит свободно, и белая ткань закрывает все найденные раны до единой, пока Корво не становится скорее целым, чем нет. Наконец бог склоняет голову, чтобы прижаться губами к сломанной руке Корво, целуя чёрный знак на его коже. Метка горит золотом и сияет ярко, наполняя каждую косточку до конца каждого пальца, сшивает кожу, плоть и душу обратно. Рука сжимается, Бездна отвечает. Той ночью Корво спит в тени алтаря. Чужой слушает его сны об Эмили в саду белых цветов.VII.
Дауд держит святыни на одной из крыш Затопленного квартала. Корво его не находит, но Чужой получает отличный обзор на дневное представление. Алтарь Дауда посещается редко, он аккуратен, но нелюбим. Ткани по прихоти украдены у одной аристократки после пятничного зимнего убийства в месяце Семян, и в них блестит золотая нить, когда солнце умирает в небе. И не одному ему здесь нездоровится. Дауд выглядит краснее собственного сюртука. — Я не прошу тебя прощать, — говорит Дауд. — Только понять. Корво вонзает меч в живот убийцы так глубоко, что кровь омывает его побелевшие костяшки, тепло и влажно. Как морское лето. — Я прощаю, — шепчет Корво, и Чужой не понимает.VIII.
Следующий раз, когда они встречаются, практически последний. Корво находит алтарь в канализации; Толлбой топчется над ними, стряхивая воду с потолка. Она стекает по затылку Корво крупными каплями. Они ничего не говорят ни о болтах, застрявших в его груди, ни об инфекции, вспыхнувшей там. Чужой думает о том, каким тихим мир станет, когда Корво уйдёт, но он знает, что тот успеет добраться до маяка в итоге.