I.
Многоквартирный дом полон плакальщиков, но Корво потрошит это место со всем тщанием мясника с бойни. Он прочёсывает здание сверху донизу, вытряхивая каждый сундук и коробку на пол, разбрасывая тарелки с мягкими гнилыми фруктами, распахивая дверцы шкафов с такой силой, что посуда внутри дребезжит. Есть что-то собачье в том, как он рыщет по обители скелетов, ища, вынюхаивая… — Когда-то это был дом акварельного живописца, — говорит ему Чужой. — Она рисовала Ренхевен в любое время года, даже когда болезнь приковала её к постели. Корво не отвечает на это, и тишина покалывает, стоит его пальцам капканом сомкнуться на руне, лежащей на дорогой ткани. Чужой будто ощущает это касание кожей, и руки не тёплые.II.
Когда Корво впервые встречает Веру Морэй, он не собирается ей помогать. Он врывается в её дом с улицы, улепётывая от гвардейцев с их гончими и ненавистью, и пробирается с кованого балкона в комнату на втором этаже. Чужой подслушивает его рваное дыхание, и как женщина просит его отпугнуть грабителей. Он не думает, что Корво сделает — это часть общего веселья — и удивляется, когда Корво соглашается, с толикой галантности. Он почти забыл, что Корво джентльмен, пусть и не по рождению. Позже у них разлитый по чайным чашкам джин, и Вера Морэй отдаёт кости своего мужа. Она спускается к алтарю после обеда и спрашивает, не желает ли Чужой глоточек джина тоже. (Разумеется, спасибо). Они говорят о защитнике. — Он тебе нравится? — интересуется Чужой, сжимая чашку костлявыми пальцами. — А тебе? — отвечает Вера, её глаза мерцают огнями, как Бездна. В его собственных она не увидит отражения. — Я не забочусь о пустяках вроде приязни и неприязни. Я принимаю во внимание. — Бу, — отвечает Вера. — Мне показалось, он милый. Деликатный, как принц, сам понимаешь, откуда я знаю, дорогуша. — Принц крыс, быть может, — говорит Чужой, и это понимание беспокоит его больше, чем он ожидал. — Не в крысах беда. С этим он соглашается, и они чокаются, прежде чем она наполняет чашки снова.III.
Корво носит руны, как доспехи, будто он из старого ордена рыцарей кости. Он не знает, как похож на них стал, но знал бы, если б слушал песни. Только в них они живут теперь: великие белые рыцари из круга, что служил смерти (или был смертью, возможно) и утаскивал грешников одного за другим. Трущобные дети по сей день поют песню, держась за руки в хороводе и танцуя, танцуя, пока кого-то из них не закружится голова, и их станет немного меньше. Эмили пела эту песню вчера, но Корво не слышал. Он пробирался сквозь ил в катакомбах под Пёсьей Ямой, искал новую костяную безделушку, чтобы спрятать её в пустом сундуке. Сердце подметило, что здесь внизу что-то не совсем правильно, и Корво воспринял это, как обещание рун и костей и полезных вещей, что он искал. Сердце имело в виду не это.IV.
— Никогда бы не подумал, что ты игрок, — Чужой говорит, когда стопки рун и монет блестят по обе руки от защитника. У речного бога выигрыш ощутимо меньше, зато среди карт в его руках растёт крысиное гнездо. Он перетасовывает Обывателя Шести, осторожно пряча номера. Вскоре его перспективы могут измениться. Чужой с нетерпением ждёт проигрыша Корво. Они играют так долго. — А что ты тогда думал? Что я убийца? Чужой немного смеётся этому. Человек, быть может, не задумывал так, но он забавный. Его шутки всегда хорошие. — Что-то вроде того, да. — Тогда я убью тебя. Однажды. Чужой смеётся снова, теперь громче. — Жду с нетерпением, — говорит он. — Здорово, что тебе будет чем заняться после Дануолла. — После Дануолла, — Корво морщится, его голос насмешливый и едкий. — Дануолл не исчезнет просто потому, что чума убьёт людей. Дома всегда будут здесь. — И крысы, полагаю, — вздыхает Чужой, перетасовывая карты, и берёт одну из колоды посередине. Вроде неплохо. — По крайней мере, пока море не поглотит их. — Но тогда кирпичи и камни всего лишь уйдут под воду, на дно, — возражает Корво. — Они всё ещё будут здесь. И Дануолл будет в них. Ты не можешь пожрать город. Это вызов? Чужой удивляется, и его усмешка бьётся, как стеклянные бутылки и рыболовные крючки. — Крысиное гнездо, — заявляет Корво спустя мгновение, бросая карты на алтарь, который они используют вместо стола. Лицо Обывателя Шести смотрит на Чужого, под глазами всё разбито и в синяках, пустое и холодное. То же лицо глядит на него из его собственной руки. Корво забирает последние руны, которые ставил Чужой, затем смотрит на заходящее солнце и решает, что самое время пойти за Соколовым, пока стража сменяется. Бог говорит ему: «Будь осторожен, дорогуша!», и на лице Корво ясно написано возмущение: нет, ты будь осторожен, старый бог. Чужому требуется чуть больше времени, чтобы понять эту шутку, но когда он понимает — смеётся так громко, что гаснут звёзды.V.
Теперь шутка не такая забавная, как ему показалось однажды. Корво снова в комнате, отчищает кровь палача с пятки своего сапога. Он пронзил его сердце, а потом столько раз ударил ногой в грудь, что тело лопнуло. Чужой размышляет: что, если Корво наследует смерти всех, кого убил — тогда под его ногой сотни людей прямо сейчас. Престранная мысль. — Однажды я беседовал со старым матросом в море, — Чужой заговаривает с ним. — О том, могут ли люди быть хорошими или плохими. Он сказал мне: человек задумывает тридцать разных вещей до завтрака, и по крайней мере двадцать из них — плохие. Это правда? Нет ответа. — Если это правда, я думаю, тебе удаётся планировать пятьдесят. — У меня нет времени на твои байки. — Пока моё занято лишь тобой. Несправедливо. — Лорд-регент значит для меня больше, чем ты, — говорит Корво, и его голос усталый и раздражённый. Будто Чужой — его нелюбимый ребёнок. — Сделаю это, тогда… — Что сделаешь, Корво? — спрашивает Чужой. — Всадишь маленький дротик ему в шею? Что-то гуманное? Корво стирает кровь с клинка, но делает это своим плащом, и большое пятно быстро расплывается. Его взгляд говорит что-то вроде: «Не глумись». Чужой смотрит, как он сливается со стаей грызунов, уже пирующей мучением, тёплой плотью. Его охватывает желание, желание чистое и холодное: видеть, как Корво останется сожрать человека до скелета, выпьет его костный мозг и будет монстром, чтобы Чужой мог называть его монстром и понять роль, которую он играет в его истории. В Трагедии. Роли далеко зашли; смерть по долгу. Он не кусает; он белая крыса, убегающая вверх по трубам. Его мех такой чистый.VI.
Он не предупреждает Дауда о том, что такое Корво, только предупреждает, что отмеченная рука сомкнётся на горле старого убийцы до заката. Дауд, будучи практичным человеком, Метку спарывает. Корво, будучи дикарём, пришивает её обратно. Корво, будучи дикарём, сжимает его трахею, пока она не лопается. Кровь заливает сюртук Дауда: зрелище, которое Чужой видел сотни раз прежде. Корво, убивающий голыми руками — зрелище новое и должно быть захватывающим. Но Корво продолжает душить, даже когда Дауд уже не дышит, пальцы скользкие, и удовольствия мало. Он должен был упомянуть Императрицу, выдать какое-нибудь клише о том, что Правосудие Свершилось, но ничего не было. Ничего, кроме взгляда, ничего, кроме звука ногтей, скребущих по коже, во главе с грохотом сердца, шепчущего, что здесь есть кости, кости есть здесь. В этом нет ничего зрелищного. (Когда наступает вечер, Корво отвергает пустую постель Дауда в пользу матраса на третьем этаже разрушенного здания. Он спит урывками, его подсознание полно красного и бурого. Крысы приходят и уходят в ночи; они омывают его руки, как воды Ренхевена).VII.
Следующий раз, когда они встречаются, последний. Корво бежит сквозь чрево города: через канализацию, где ходят трупы и летают мухи. Он почти под Пёсьей Ямой, Затопленный Квартал и его горести давно позади, и он может слышать: где-то в узкой темноте алтарь источает напевный шёпот. Чужой зовёт, погружая пальцы в чёрную воду, но не ожидает быть найденным здесь. Этот алтарь очень старый, построен из костей прежнего города, и давно заброшен. О нём знают только крысы, мухи да рыба. Так что когда стая приходит, ни о чём таком он не думает. Крысы наводняют трубы, больше жидкость, чем твари, чёрные, белые, серые и весьма мерзкие; он и сам видит нечто отталкивающее в их количестве и зловонной канализационной воде, стекающей по их шкурам. Они бегут за мальчиком, который забрался в дыру, чтобы умереть, обгладывают его и пожирают, и бойня отличается от обычной. Мальчик кричит и задыхается, когда коготки впиваются в его глотку, а зубы — в плоть впалых щёк, мальчик воет, визжит и захлёбывается собственной смертью, и тогда часть её поднимается, встаёт в стороне, холодный ужас, облачённый в грязь и кровь, и Чужой отшатывается. Переход от крысы к человеку неприятен и тяжёл: Корво должен вытащить себя из стаи, чёрная магия пропитывает воздух смердящим холодом, пока его кости хрустят, вставая на место. Его лицо такое чистое, и он приваливается к сырой стене, словно пытаясь восстановить дыхание. (Конечно; он человек. Чужой забыл). Они говорят о маяке, до которого Корво почти добрался. Эмили умрёт, упав вместе с Хэвлоком, сердца обоих остановятся в падении раньше, чем морские чудища поглотят их. Чужой не упоминает этого. — Когда закончишь, я хотел бы попросить об одолжении, — говорит Чужой. — Прыгни в море. — Это вряд ли, — отвечает Корво. — Но почему? Речной бог пожимает плечами. — Хочу уберечь твои кости. Однажды из них выйдут превосходные руны.