Сияй

Антон давится воздухом, когда Арсений заходит в спальню. Справедливости ради, это происходит не в первый раз, так что Антон уверен, что Арс сейчас ехидно приподнял бровь, но он не в состоянии поднять взгляд выше его шеи, и вы не можете его винить, потому что… Арсений сверкает. Как русалка, попавшая в магические сети, вот только добычей ощущает себя Антон. Скорее всего, так оно и есть. Сетка со стразами облегает всё Арсово гибкое тело. Сверху это что-то типа водолазки или чёрт знает чего, Антон не в курсе правильного названия, оно доходит до бёдер и заканчивается на границе белья, оставляя пару сантиметров голой кожи, сразу за ними — точно такие же чулки с кружевной резинкой. Камни переливаются даже в приглушённом свете, превращая Арсов силуэт в какое-то сказочное видение. Как будто внутреннее сияние Арса наконец нашло выход во внешний мир. Антон даже не сразу замечает чёрные кружевные трусы, от одного вида которых во рту скапливается слюна. Он жадно рассматривает блестящие руки, плечи и грудь, но чулки снова забирают себе всё внимание: музей кинков и фетишей Антона Шастуна только что обзавёлся новым экспонатом, единственный зритель рукоплещет (а лучше бы рукоблудил, пальцы-то зудят от нетерпения) и падает ниц, готовый провести ближайшую сотню лет за поклонением шедевру. Антон в реальности действительно подходит и опускается на колени перед этим сияющим божеством. Сначала смотрит, не решаясь дотронуться, словно иллюзия тут же развеется дымом от потухшего костра, потом аккуратно касается кончиками пальцев. Дальше его пробирает электричеством от макушки до пяток, и робость оказывается забыта. Он обхватывает руками обе щиколотки и ведёт вверх, до самого края чулок. Материал на ощупь чуть колется, но тепло молочной кожи под ним будоражит. Кажется, что это просто элемент одежды, всего лишь ткань, но, как и многое другое, в сочетании с Арсением она превращается во что-то волшебное, неповторимое, совершенно новое. Антон касается губами голой полоски кожи между чулками и бельём, прихватывает немного зубами и зализывает оставшийся след. Ладони находят свои законные места на бёдрах, пока язык ведёт линию по успевшему натянуться кружеву. Он лижет мелкими движениями, смачивает ткань слюной, пока Арсовы пальцы вплетаются в волосы на его затылке. Он тянется выше, задирая сетку, и замирает. Воздух в лёгких такой же концентрированный и густой, как скопившееся в спальне возбуждение, и Антон дышит Арсом, уткнувшись носом ему в живот, пока пальцы обводят кругами выпирающие тазовые косточки. Потом поднимает голову, смотрит снизу вверх — у Арса заметно перехватывает дыхание, как только они встречаются взглядами. С такого ракурса он по-особенному восхитителен, Шаст отказывается отрываться от этого сокровища, однако сквозь туман желания пробивается луч беспокойства. Арс изображает рокового соблазнителя, и уровню его актёрской игры поверил бы любой другой, но Антон видит эту крошечную искру сомнения в глубине его ярких глаз. Арс любит и принимает своё тело и свою сексуальность — спустя годы усилий и работы над собой, но сейчас он, кажется, опасается переступить какую-то неведомую грань. Поэтому Антон поднимается на ноги и, переплетясь с Арсом мизинчиками, чтобы снизить градус происходящего, подводит его к зеркалу в полный рост, стоящему в углу. Разворачивает к нему лицом, обнимает со спины и смотрит на их зеркальных двойников. На собственном лице застыло восхищение, даже благоговение, за которое ни капли не стыдно — как можно оставаться равнодушным рядом с Арсом? Арсений ловит его взгляд в отражении и едва заметно розовеет скулами. Очаровательный. — Посмотри на себя, — шепчет Антон. Арсений дёргает плечом и упрямо держит его взгляд. Антон сцепляет руки на впалом животе, прижимается ближе и целует в шею. Он словно закрывает его собой со всех сторон, даря чувство полной безопасности, и напряжение постепенно уходит из Арса. Он выдыхает и, решившись, переводит взгляд на своё отражение. — Смотри, какой ты красивый. Желанный. Великолепный. Эти бесконечные ноги, тонкая талия, сильные руки, изящная шея, мягкие губы, манящие родинки, мой любимый кнопочный нос, невероятные глаза. Ты весь — искусство. Он ласкает любимое тело то через сетку, то ныряя под неё, кожа Арсения отзывается мурашками, его дыхание тяжелеет, пока сам он расслабляется под касаниями, откидывается на Антона полностью и почти не моргает, наблюдая. — Ты можешь надеть платье, колготки, латексный костюм горничной или мешок из-под картошки и ни на секунду не перестанешь быть собой. Это просто твои грани, разные стороны, которые ты не боишься показывать. Я так люблю твою смелость, ту силу, которой ты обладаешь, чтобы их демонстрировать. Он скользит пальцами одной руки под чулок, второй водит по границе белья, жалея, что у него не десять конечностей, чтобы без остановки нежить всего Арса целиком. Впрочем, ещё две руки в комнате всё же имеются. — Потрогаешь свои соски? Только оближи сначала пальцы. Или, хочешь, я оближу? Арсений закусывает губу и делает именно то, чего Антон от него ожидал: поднимает ладони к его лицу. Антон тянет в рот пальцы по очереди, стараясь сильнее, чем нужно, а потом внимательно следит, как Арс обводит ими свои соски. — Смотри, они, кажется, сейчас прорвут эту сетку, только бы я заметил их и взял в рот по очереди, сжал зубы, вырывая из тебя тонкие поскуливания, а потом бы лизал часами или, может, принёс бы лёд и играл с ними в «горячо-холодно», пока ты, распятый на постели, извивался, не зная, чего тебе хочется больше — отодвинуться или прижаться сильнее. — Антон… — зовёт Арсений и поворачивает голову, просит, и Антон целует доверчиво раскрытые губы одновременно с тем, как ладонь скользит под кружево и сжимает возбуждённый член. Арсений там гладкий, нежный и твёрдый, отзывчиво льнущий к прикосновению. Ткань стесняет движения, поэтому они выходят смазанными, скорее лишь обозначающими намерения, зато вылизывать жаркий рот ничего не мешает, и Антон отдаётся этому занятию со всем имеющимся трепетом. Когда поцелуй прекращается, Арсений открывает глаза и проводит языком от подбородка до губ, кусается, как котёнок, и Антон сжимает его член сильнее. Он бы взял его перед этим зеркалом, заставив смотреть, как прекрасен Арсений в своём наслаждении, но сегодня ему нужны эти ноги на собственных плечах, поэтому приходится сделать пару шагов назад, не выпуская из рук свою драгоценную добычу. Антон валит его на кровать и смотрит, как Арс устраивается удобнее, а его длиннющие ноги тут же приглашающе разъезжаются в стороны. В нём больше нет сомнений, только сносящая всё на своём пути буря, и Антона тянет в самый эпицентр, чтобы оторвать от земли и закружить в пространстве. Он стаскивает с себя одежду, забирается на постель, стягивает с Арсения влажное спереди кружево, бросая куда-то в сторону, и утыкается носом в пах. Член дёргается под щекой, намекая, и Антон, открыв рот, проводит языком от яиц до головки и обратно. Вкусный. Обхватывает его рукой для удобства и облизывает головку, как эскимо, играется с ней, пока Арс не начинает ёрзать. Распалив его, расслабляет горло и медленно, но неумолимо насаживается, придерживая беспокойные бёдра свободной рукой. Замирает так, дыша через нос, и смотрит на Арсения. Стоит их взглядам столкнуться, как Антон стонет, с удовольствием наблюдая за тяжело дышащим Арсом, в глазах которого разливается чистая жажда. Зрачки спрятали голубую радужку, затопив небо ночью, и сейчас он — звёздный дух, повелитель Луны и Шастового сердца. Антон выпускает член изо рта, даёт себе передышку и насаживается снова. Сосёт, втягивая щёки, потом выталкивает член языком и ведёт им по собственным припухшим губам, пачкая новой порцией смазки и демонстративно облизываясь. Арс от этого неразборчиво матерится и умоляюще стонет, когда член изнутри утыкается в щёку, живописно выпирая. В такие моменты Арс любит трогать, словно без должного подтверждения он и не осознаёт, где именно находится его член, но сегодня Антон доказывает это иначе, снова пропуская его глубже в горло. Наигравшись, Антон хватает Арса под коленями и тянет ноги вверх, почти прижимая их к его груди и раскрывая ещё больше. Любуется пару мгновений разгорячённой кожей и горящими глазами, потом просит: — Держи сам. Арс послушно берётся за подрагивающие ноги и растягивает их максимально широко. Даже это выходит у него настолько плавно и естественно, что от контраста грациозности и полнейшей открытости у Антона отъезжает крыша. Он подкладывает Арсению под поясницу подушку, разводит упругие ягодицы, практически вжимается между ними лицом и выдыхает тёплый воздух, дожидаясь пробежавшей по телу Арса дрожи, и после этого длинно лижет. Кружит вокруг входа, давая привыкнуть и расслабляя, а после ввинчивается языком внутрь. Арсений воет что-то в подушку, так и не привыкший к интимности подобной ласки, и Антона этой искренностью просто сносит. Он прижимается ртом, старательно работает языком, потом освобождает одну руку, чтобы нашарить на одеяле флакон со съедобной смазкой. Отрывается на секунду от своего занятия, чтобы смазать пальцы, и возвращается, чтобы толкнуться уже языком и пальцем вместе. Мышцы постепенно поддаются, и через несколько минут, наполненных вздохами и откровениями в духе «ты так красиво сжимаешься, сделай так ещё раз», от которых Арсений краснеет до самой шеи, в нём двигаются уже два пальца, после — три. Антон целенаправленно нажимает на простату и возвращает рот на член, чтобы легонько подразнить матерящегося Арсения двойной стимуляцией. Отстранившись, Антон берёт его ладони в свои, вынуждая отпустить ноги, целует обманчиво хрупкие запястья и опускает их на подушку. Сам нависает сверху, рассматривая невероятную картину перед собой. Арсений — распахнутый и открытый, от этого сердце замирает, словно в первый раз, и страсть берёт паузу, даёт нежности проявиться в том, как Антон бережно обхватывает его лицо, всматривается в самые красивые на свете глаза и целует-целует-целует. Его топит в уровне близости, в их смешавшихся запахах и сплетённых языках. Арсений обнимает его руками за шею, ногами — за поясницу, вдавливает в себя, теряет дыхание от веса и глубины эмоций, стонет прямо в рот. Ему тоже мало, Антон чувствует это общее желание вплавиться друг в друга, стать одним целым и никогда не расцепляться. Он упирается руками в постель, двигает бёдрами в паутине Арсовых конечностей — коротко, сильно, до сдавленного вскрика и собственного стона. Кажется, пара таких движений — и для них обоих раунд закончится, поэтому Антон тормозит и приподнимается. Руки скользят по обхватывающим его бёдрам, мягко, но непреклонно освобождаясь. Отодвинувшись, он закидывает одну ногу себе на плечо, целует тонкую щиколотку, на пробу ведёт языком линию по своду стопы — сетка шершавая на вкус, а стразы царапаются, но Арсений поражённо ахает, и Антон забивает на неудобства. Тянет в рот большой палец, облизывает и прикусывает, вырывая из Арса такой сложносочинённый набор мата сквозь зубы и сдавленного мычания, которого ещё ни разу не слышал. Делает себе мысленную пометку провернуть такое без чулок, чтобы скользить языком между пальцев — ему кажется, Арсению зайдёт. Но тому, кажется, и так хорошо, судя по всё усиливающейся громкости его голоса. Антону нравится ломать стены из правил и контроля, превращая Арса в олицетворение желания, поэтому он кусает, целует и лижет всю стопу до тех пор, пока не раздаётся требовательное: — Антон! — Да, мой хороший? — Ну, давай уже. — Что давать? — Свой член, козёл. Антон смеётся, но послушно тянется к смазке, наносит её на член и наклоняется, складывая Арса почти пополам и закидывая уже обе ноги на свои плечи. Сам Антон в такой позе просто переломался бы, как тростинка, или не разогнулся бы уже никогда, но Арсова пластичность позволяет проворачивать и не такие фокусы в постели. Первый толчок всегда медленный, Антон до безумия любит это ощущение плотно обхватывающих член мышц, погружения миллиметр за миллиметром, пока он не оказывается внутри полностью. Иногда он замирает так на какое-то время и долго целует Арсения, удивлённый и благодарный. Тот, в зависимости от настроения, может поддержать обоюдную пытку нежностью, а может не выдержать, перевернуть их обоих, устроиться сверху и вжать руки Антона в подушку, лишая любого контроля. Сегодня Антону не до пауз, ноги в чулках маячат прямо перед глазами, а Арсений не отводит опьянённого взгляда. Антон берёт его сильно и глубоко, не давая им обоим передышки. Арсений в этой позе даже толкаться навстречу не может, поэтому выплёскивает эмоции через руки, впиваясь ими то в одеяло, то в собственные волосы, то в Антоновы предплечья. Когда Антон замедляется, лениво двигая бёдрами, зная, как бесит вечно заведённого Арса такой неторопливый темп, стоны тут же сменяет недовольное пыхтение, но Антон видит, как у него начинают поджиматься пальцы на ногах и дрожать ресницы, голова запрокидывается, выставляя напоказ беззащитный острый кадык, и этот ответ Арсова тела гораздо красноречивее. Арс до сих пор иногда как будто немного стесняется силы своих реакций на то, что Антон с ним делает, зато доводить самого Антона до состояния расплавленной мягкости он обожает. Когда темп снова становится резким и быстрым, Арсений тянет свою руку между их телами, но Антон перехватывает её своей и сплетает пальцы, осенённый (оарсенённый, простите) внезапной идеей. — Сможешь без рук? Арсений открывает и закрывает рот, не найдя, видимо, подходящих слов для ответа. Зато у Антона они уже готовы. — Сможешь, мой хороший? Ты же у меня такой умничка, всё умеешь, со всем способен справиться. Кончишь от моего члена внутри, да? Такой красивый, такой старательный. У Арса теперь дрожат губы, которые он то и дело обводит языком, а пальцы возвращаются к соскам, сжимая — Антон считывает за этим согласие и увеличивает темп. Шлепки кожи о кожу смешиваются со стонами в один тягучий коктейль, и где-то там, на дне бокала из тонкого звонкого стекла, есть то, что им обоим нужно. Арсений близко, Антон видит это и ускоряется, буквально втрахивая его в матрас. Арсений уже стонет на одной ноте почти без остановок, мечется, упираясь затылком в подушку — он очень близко, но чего-то как будто не хватает. Антон ловит безумный взгляд и чётко произносит: — Давай, мой маленький. Когда Антон впервые назвал Арсения малышом, тот выкатил такую уничижительную тираду о нелепости подобных прозвищ, что Антон ещё долго опасался использовать в постели в качестве обращения что-то, кроме полного имени. Но ещё он замечал, как Арс вечно норовит встать позади и спрятаться за ним, как необъяснимо превращает на фото разницу в семь сантиметров в километровый разрыв, как мастерски умудряется становиться крошечным в любых обстоятельствах. Это всё откуда-то и зачем-то проявлялось, оставалось только пробиться сквозь высаженные Арсом колючие заросли и отыскать аленький цветочек сокровенных желаний. Конечно, когда ты взрослый почти двухметровый мужик, привыкший всё контролировать, тебе сложно признать в себе желание ощущать себя порой маленьким и нуждающимся в защите, ещё труднее — рассказать об этом партнёру и позволить увидеть себя настолько уязвимым. Арсений убегал от ласки с той же силой, с какой и тянулся к ней, и понадобилось много трудных разговоров и крепких объятий, чтобы нежные обращения стали частью их занятий любовью. И сейчас именно одно такое выталкивает его в космос. Арсений трясётся, выгибается и облегчённо всхлипывает, когда кончает. Антон замирает внутри, давай тому прочувствовать оргазм сполна и впитывая в себя это сокровенное видение. Осторожно спускает ноги со своих плеч, гладит уставшие бёдра и тихо шепчет: — Арс, ты такой блестящий, самый красивый, самый лучший, какой же ты невероятный, люблю тебя с каждым днём всё сильнее. Арсений расслабляется полностью, жмурится довольно — залюбленный, занеженный, свободный под его взглядом. Антон почти забывает о том, как сильно хочется кончить самому, заворожённый этой картиной, но Арсений чуть прогибается в пояснице и командует: — Давай. Антон почти полностью выходит и толкается снова, наращивая темп. Ему жарко, и узко, и мурашечно где-то внизу живота, а Арсений смотрит таким властным взглядом и двигает бёдрами навстречу, что оргазм уже стучит ногами в дверь. Но когда Антон хочет выйти, чтобы кончить на чулки, Арсений не пускает. — В меня, ну. И Антон падает. Вместо пропасти его встречает лишённая цветов белизна наслаждения, а из звуков есть только длинный стон, который он с задержкой опознаёт как свой собственный. Вокруг всё пульсирует в такт его разогнавшемуся сердцу, переливается и пахнет Арсением, Антон парит в безмятежности и забывает о времени. Когда он возвращается, то чувствует проворные пальцы, успокаивающе перебирающие его влажные волосы, и губы у виска, щекочущие улыбкой. Сам он уткнулся лицом в Арсову шею и дышит-дышит-дышит. Ему так хорошо, что рот без одобрения мозга открывается сам. — Я бы был в тебе вечность, не выходил вообще никогда, чтобы снова и снова заставлять тебя дрожать и сжиматься, доводить до пика, а ты был бы всё таким же узким, хотя я бы заполнял тебя раз за разом, и всё бы хлюпало оглушающе громко, и мне бы уже нечем было кончать, но я бы всё равно старался для моего хорошего мальчика. Антон бы покраснел сам от того, что говорит, но Арсений от его слов словно расправляет невидимые крылья — атмосфера в комнате тут же меняется, молниями вспыхивая по углам. Он убирает руки с Антоновой головы, скользит по лопаткам, мимолётно гладит спину и опускает их на ягодицы, впиваясь ногтями. — Докажи. Им давно не по шестнадцать, чтобы член снова вставал через пять минут, но Антон поднимает голову, смотрит на Арсения, ловит предвкушение и вызов в его усмешке, отзывается зарождающимся огнём по венам и двигает бёдрами. Разберутся.