День матери

      На столе разбросаны бумаги. В основном — химические вычисления. Листы, покрытые мелким, беспорядочным почерком, валяются как попало. Листы, записанные так, что на них не было свободного места. Листы, местами порванные и продавленные. Листы, на которых записано самое главное — формула его сокровища.       Он склонился над столом, сидя криво, практически нависая над ним. Он должен чувствовать радость, он должен рыдать от счастья, но он не может. Все чувства, вся страсть, которые сопровождали процесс рождения его дитя, улетучились. Превратились в звенящую пустоту. Да, он называет свою формулу ребенком. Имеет право. Иные и в настоящее дитя столько не вкладывают, как он — в свои исследования.       Он должен быть счастлив, но он пуст. Вместо того, чтобы плясать, кричать изо всех сил, что он смог, он совершил, как все говорили, невозможное, он сидит за столом и еще ниже склоняет голову. Все это не так. Неправильно все это. Он хотел бы, чтобы это все произошло по-другому. В красивой, технически продвинутой лаборатории, в окружении коллег, которые смогли бы оценить его труды по достоинству. Вместо этого у него есть единственный олух-помощник, который в химии разбирается так же, как Джонатан — в балете. Он хотел бы получить славу и признание, но теперь сидит в заброшенном доме и не знает, как опубликовать свое открытие.       Результаты были получены… не совсем этичным путём, и никто не позволит это представить общественности. Он хотел бы иметь больше денег, иметь финансирование. В реальности у него нет работы (всё время отняла его разработка), еда кончается, и он не знает чем заплатить тому идиоту, который гордо называет себя лаборантом.       Он хотел бы быть более привлекательным, более располагающим к себе… Что же, он сует руку в ящик стола, достает оттуда карманное зеркальце и открывает его, внимательно всматриваясь в самого себя. Через некоторое время он вздыхает и откладывает зеркало. На что он надеялся? Нездорово бледная кожа никуда не делась, длинные, отросшие чёрные волосы так и обрамляют его чересчур худое лицо, а глаза, придающие ему вид безумца или, как его дразнили в детстве, вампира, по-прежнему багрово-красные.       За спиной раздались шаги.       — Эй, босс, там это, ваша смесь готова. Босс?       — Она… готова?       — Ну да. Короче, она уже в пар превращается, вот. Ну вы сами посмотрите, а то я ваших премудростях ни бум-бум.       Фигура за столом на мгновение сгорбилась ещё сильнее, как сжимается пружина, и резко встала, как будто её что-то подтолкнуло. Фигура пересекла комнату на нетвердых ногах, вышла в коридор и спустилась по лестнице в импровизированную лабораторию.       Там, в окружении старого оборудования (другого он не мог себе позволить) стояла закупоренная склянка с зелёной жидкостью. Жидкость действительно медленно, но верно переходила в газообразное состояние. Сомнений не было. Его единственная надежда готова.             Помощник наблюдал, как его наниматель уставился на соединение, почесал затылок и неуверенно промямлил:       — Тут это, босс, я одну вещь в магазине присмотрел, ну и раз мы закончили работу…       Фигура резко зашипела. Крейна одолевали противоречивые мысли: с одной стороны дело всей его жизни было завершено. Даже если сидя за столом он тайно от всех надеялся на провал, на то, что у него будет и дальше цель, то сейчас всё сомнения были развеяны. Токсин был готов. Даже проверка не требовалась.       Формула была идеальной, и практическое её исполнение прошло точно по плану. Жидкость, газ — всё это было предусмотрено. Но что делать дальше? Он положительно не видел никаких вариантов. В погоне за целью он забыл обо всём, и сейчас, когда цель была достигнута, он оказался у развалин своей жизни. Жить как дальше как всё люди? Зачем? Что в этом привлекательного?       Единственное, чего он хотел — это признания и возможности изучения страха. В ходе экспериментов он часто говорил себе, что он переходит границу, но всякий раз отмахивался от этих мыслей. И теперь, он теперешний может сказать себе прошлому, что тот был абсолютно прав. Он перешёл границу. Такое не опубликуют в научном журнале, таким не восхитятся богатые магнаты и не отсыпят ему из своих бездонных карманов пару миллионов. Что же ему делать?       — Ну нет, босс, так не пойдёт, платить надо.       — Я заплачу тебе потом, — прохрипел Крейн. Его бросило в жар. Мечта внезапно превратилась в кошмар.       — Платите сейчас, а не то…       — Не то что?       — Ну это же штука ценная, да? Так вот, не заплатите сейчас, я пойду в университет, скажу им, что придумал я формулу, и покажу эту бутылку им. Денег они мне не пожалеют, стопудово.       Ученый поглядел на вымогателя затравленным взглядом. Грудная клетка резко вздымалась и опускалась. Внезапно к нему пришло осознание. Пришло ощущение, что всё к его жизни вело к этому моменту. Дыхание успокоилось. Воспоминания всей жизни пролетели перед глазами. Всю жизнь его запугивали. Ему дали понять, что страх сильнейшая изо всех страстей человеческих. Он учёный. Он изучает страх. Он смотрит на страх со стороны. Он понимает страх. Он повелевает страхом. Он…       — Пугало.       — Что?       — Я. Пугало.       — Не косите под сумасшедшего, босс. Всё равно не поверю. Платите!       Фигура внезапно улыбнулась. Затем резко метнулась к столу. Крейн хватает склянку, выдергивает пробку и сует ёмкость под нос помощнику. Затем бросает всё, и бежит в сторону, закрывая нос и рот рукавом. Добегает до противогаза, натягивает его. В этот момент раздаются крики.       Джонатан разворачивается, смотрит на валяющегося на полу вымогателя. Улыбается и ещё раз повторяет:       — Я — Пугало.       Впервые в жизни он чувствует себя счастливым.