ДСП: Дополнения

      — И все? — с разочарованием в голосе произнес Турин, обежав комнату по периметру, выбежав в соседнюю, потопав там и вернувшись. — Ничего такого?       — Какого «такого»? — уточнил Белег. Дверь он запирать не стал, прикрыл только, а сам прислонился к стене рядом.       Его служебная квартира находилась в здании офицерских казарм, что главным фасадом глядело на Лучное поле, а задним — на улицу Серой перепелки. Квартира была двухкомнатная, со своими удобствами, с казенной обстановкой и казенным же обеспечением; в гостиной — диван, буфет и письменный стол со стулом, в спальне — кровать и платяной шкаф. Рассматривать здесь действительно было нечего, но Белег, выйдя из дворца, отчего-то пришел именно сюда, а Турин — Турин, конечно, поскакал следом.       — Не знаю… Штук каких-нибудь!       — Каких тебе штук?       — Ну… У короля Тингола в кабинете много всяких штук — чернильницы там, трубка на красивой подставке. Телефон… А у тебя совсем ничего такого.       — Чернильница есть в ящике стола.       Турин без большого энтузиазма направился к столу, потянул ящик за скобу, подергал, оглянулся укоризненно — заперто. Связку ключей, брошенную легонько, поймал, прихлопнув ладонями к животу.       В спальне было свежо — форточка распахнулась настежь, и непривычно студеный для начала весны сквозняк гулял, паруся шторами. Вся исцарапанная с угла створка платяного шкафа тоже была приоткрыта, и блюдечко на полу опустело: приходящая кошка мирно спала внутри на сложенном одеяле.       — Иди посмотри, кто здесь.       — Ух ты-ы! — Турин, судя по звуку, бросил возиться с ключами и живо прибежал, замер, упершись ладонями в коленки. — Кто это?       — Это кошка.       — А как ее зову-ут?..       — Она не представилась.       — Ну надо же ее как-то звать?..       — Она приходит без зова.       По-хорошему, еще вопросом было, кто это к кому приходит — кошка в квартиру к Белегу или он к кошке. На ночь он нередко оставался в кабинете во дворце, часто бывал в разъездах, а в последние годы — после Бреголлах — вообще жил между Менегротом, расположением Северной армии в Йан-Йауре и на рубежах северного Пограничья. Служебная квартира в таком раскладе лишней не была, но и домом ее называть не получалось.       — Нет, так не годится! Имя у всех должно быть! — заявил Турин, влез вглубь шкафа и потянул кошку наружу. Та удивленно заворчала.       — Тогда попробуй выяснить.       Не став им мешать, Белег повесил китель на угол дверцы, достал с полки свитер и отошел, сел с ним на кровать. С улицы по-прежнему лез настырный сквозняк, покачивал форточкой, нес с собой автомобильный гул и стук копыт, разноголосье и прочие дневные городские шумы.       Почти не испытав на себе тяжесть летней кампании, Дориат в полной мере испытывал теперь ее последствия — оборвавшиеся торговые связи, обвалившийся рынок, толпы беженцев в Приграничье, хлынувшие в начале зимы толпы беженцев уже в самом Дориате… Во дворце в кабинетах не прекращались ожесточенные споры, переговоры и встречи, шла напряженная бумажная работа, и королевство — всегда спокойное, мирное, неспешное в решениях — пыталось теперь с колес перестроить свою жизнь под новый, едва понятный еще, тревожный уклад.       Дворцом не ограничивалось. Возле рубежей, возле крупных городов, а в Менегроте на северном берегу Эсгалдуина, рядом с Заречьем, спешно возводили одинаковые кварталы домиков для вынужденных поселенцев; кому-то уже повезло в них въехать, сменив палаточные лагеря на настоящее жилье; остальные ютились и ждали. По шоссе, как и прошлой весной, когда перед кампанией укрепляли рубежи и линии снабжения, одна за одной шли в обратную теперь сторону вереницы подвод со строительными материалами, с припасами, с тюками одежды, с топливом — а теперь еще и с людьми…       — Цыпа! Ее зовут Цыпа!       Белег повернул голову: Турин и кошка, поставленная им на задние лапы, пританцовывали в паре, притоптывали на месте.       — Почему так?       — Ну… — задумался Турин. — Посмотрел на нее, а она — Цыпа! Пятнышки есть желтые… Не желтые, но… Вот, — и он выпустил кошку, а та, шлепнувшись на пол, в замешательстве застыла.       — Пусть так. Она как будто не возражает.       Турин важно кивнул и аккуратно погладил кошку по ушам, отошел; походил еще по комнате, подтащил стул и, взобравшись на него коленками, принялся рассматривать фотографию в рамке. Кроме пары стандартных светильников и этой увеличенной фотографии ничего больше на стенах не висело. Рамку, шикарную, золоченую, с виноградными гроздями, с разлапистыми листьями и цветами принес Тингол: принес вместе с молотком и с оглушительно гремящей кофейной жестянкой — лично заколотил в стену пару гвоздей.       — О-о-о! знаю, кто это! Это же король Тингол! — поизучав, радостно сообщил Турин, ткнул пальцем в стекло.       — Действительно.       — …а это господин Фаротион смеется! И ты тоже! А это!.. Это я не знаю кто…       Когда из Нарготронда Тинголу в подарок прислали новую фотокамеру, он, войдя в раж, переснимал половину дворца, а потом специально вызвонил их четверых, вытащил в парк и битый час заставлял изображать «идеальный ракурс». Одобрение прошел, не иначе, самый дурной из этих ракурсов, и каждый, разумеется, получил его памятный экземпляр.       — …эй! Ты где тут? — в соседней комнате без стука, рывком распахнулась входная дверь, шумно вошли двое, затопали, остановились на пороге спальни.       — О! — обрадовался Турин и снова ткнул в стекло. — Это же вы!       — Нет, не я, — походя отрезал Саэрос. Прошел внутрь, огляделся, остановился рядом с Белегом. — Так! и что?       — И что? — повторил от порога Маблунг. — Привет, малыш!       — Здравствуйте, господин Фаротион! А я тут вас нашел!       — Есть такое! — замявшись, все же улыбнулся Маблунг, подошел ближе и, подхватив Турина со стула, поднял на руки. — И у меня такая висит. Давай-ка посмотрим, кто тут еще…       — Так. Хорошо. Очень хорошо, — посмотрев на них, Саэрос упер кулаки в бока, бодро кивнул чему-то, — давай, выноси это отсюда. Сейчас все сделаем. Белег, сам понимаешь, у нас пошла клиническая полоса: мы теперь все свои проблемы решаем с применением смертных; и проблемы смертных решаем тоже мы, и смертные проблемы, и проблемные смерти!.. Но это уже перебор. Даже для Элу! Но ничего, разберемся! — он обернулся на Белега, снова на Маблунга и, наклонившись чуть, качнул от себя ладонями к двери — делано осторожно, будто остерегаясь: — Давай: кыш!.. Кыш!..       Все еще в прострации сидевшая на полу кошка полезла под кровать.       — А… а как вас звать? — с легкой растерянностью решил спросить Турин. — Я — Турин.       — Хуюрин, — живо кивнул ему Саэрос и добавил серьезно: — Никак не надо меня звать. Не зови меня никогда. Представьте, — он оглянулся, — узнал только что: оказалось, упоминание некоторых частей тела у смертных считается очень грубым!       — Может не стоит тогда — так-то, при ребенке?..       — Жеребенке.       — Я Турин. Хурин — это мой отец, — нахмурившись, Турин заерзал на руках у Маблунга, и тот спустил его на пол — мальчик шагнул вперед и снизу вверх посмотрел на Саэроса. — Он погиб летом. Он герой.       — О, это правда: лето выдалось на редкость урожайным на героев.       — Прекрати.       Шкрябнув-стукнув по стеклу, в форточке трехцветным пятном мелькнула приходящая кошка. Саэрос вздрогнул, вскинул голову и, рассмотрев, в чем дело, шагнул, форточку прихлопнул.       — Прекрати-ить? Прекратить мне, да?.. А больше никто прекратить не хочет?! Один выцвел уже весь! Другой спятил и тащит в дом всякую дрянь! Это у нас такие примочки теперь для исстрадавшихся?.. Да мы могли щенка подобрать! А это?! С этим что? Оно сколько протянет? Лет двадцать, чтоб хорошенько привязаться? И потом?! Помяните мое слово: хорошим не кончится! От них всех тьмой разит — тьмой и смертью, уж поверь моему чутью! А ты? Что, я не знаю тебя: ты ж по-другому не умеешь, если вцепился — намертво! Мало нам!.. Одного…       — Саэрос, ты сейчас наговоришь лишнего.       — Я? — Саэрос осекся, отступил на шаг, обернулся на Маблунга — тот в замешательстве так и стоял возле стены с фотографией. — Не хочешь ничего добавить?       — А что мне?..       Саэрос всплеснул руками, но тут же замер — стиснул зубы, стиснул кулаки: Турин невольно попятился от крика и ухватил Белега за колено, а тот положил руку ему на плечо.       — Так. Я понял. Приплыли. Мы все окончательно приплыли, но ебет это только меня. Разгребайте тогда сами.       Он демонстративно отряхнул руки, развернулся и вышел из комнаты.       Дверь тихо прикрылась.       Помедлив еще, подумав, от стены отлепился Маблунг.       — Ладно. Я тоже пойду. А ты, малыш, — он задумчиво посмотрел на Турина, шагнул к нему, встрепал волосы, — присмотри-ка тут.       — Хорошо, господин Фаротион, — тоже подумав, недовольно волосы пригладив, согласился Турин.       — Да что уж теперь… просто — Маблунг.       — Хорошо, Маблунг!       Белег и Турин остались в квартире одни. Турин еще походил рассеянно — то ли думал о чем-то своем, то ли в безуспешных поисках какого-нибудь развлечения; вернулся, остановился перед Белегом.       — Не понравился он мне.       — Понимаю.       — Он злой!       — Это от страха.       — Разве от страха злятся? От страха прячутся!       — В какой-то степени это одно и то же.       — Все равно! — Турин нахмурился, поковырял вылезшую из горловины свитера петлю — свитер Белег как сел, так и держал в руках. — Не дружи с ним!       — Так уже ведь.       — Ну… Это насовсем, что ли?       — Получается.       — Ясно… — Турин вздохнул, постоял еще, помялся; потом оперся Белегу на колени и, подтянув ноги, покачался так на руках. — А если мы с тобой дружить будем, то тоже насовсем?       — Если по-настоящему.       — По-настоящему!       Он отпрыгнул, гулко стукнув в пол ботинками, выпрямился и посмотрел чуть исподлобья, серьезно.       — По-настоящему! Когда я был маленький, то дружил с Лабадалом. Он дома у нас работал… Он рассказывал мне разное, делал разные… штуки. Он не мог пойти с нами в Дориат — из-за ноги… и остался дома… Выходит, я не настоящий друг ему, раз оставил?       — Я не знаю, Турин. Тебе виднее.       Турин еще сильнее нахмурился, потер кулаком переносицу, кивнул чему-то.       — Все равно! Когда вырасту, вернусь за ним! Вернусь за ним, за мамой, за Ниэнор… За всеми остальными. По-настоящему! А пока… Будешь другом мне?       Он замолчал, глядя испытующе, выжидающе.       — Что? Что смотришь так?       — Как?       — Не знаю… Странно. Не хочешь? Да?       Белег вздохнул, протянул руку поправить мальчику волосы, но удержался — положил на плечо.       — Почему же. Хочу.       Только этого оказалось недостаточно. Обрадовавшийся Турин подпрыгнул на месте с ликующим возгласом и ухватил Белега за руку — потребовал сначала сцепиться мизинцами и потрясти так кулаками, потом кулаком о кулак стукнуть, хлопнуть ладонью о ладонь; после этого дружба была объявлена заключенной — в полном соблюдении каких-то дор-ломинских мальчишеских законов.       Белег поднялся и подошел к окну, на ходу натянул свитер.       — А что мы теперь делать будем?       — Что ты хочешь?       На улице ничего не изменилось: все так же шли через Лучное поле армейские повозки и автомобили, спешно пробегали солдаты и офицеры; в сопровождении комендантского капитана, настороженно озираясь, прижимая к груди тюки и саквояжи, прошла группа людей. Было серо и ветрено, плотные тучи обещали мелкий стылый дождь и, возможно, запоздавший снег. На другом краю Поля под стенами дворца, остановившись, молча курил Маблунг; неслышимый отсюда, ходил мимо него — три шага в одну сторону, три в другую — Саэрос; ходил и рублено, ожесточенно тряс руками, что-то доказывал.       Белег приоткрыл форточку, поправил штору.       — Хочешь погулять по лесу?       — По дремучему? По страшному?! Лабадал говорил, в Дориате такие леса, где человек зайдет и не выйдет! — Турин спросил и с затаенным страхом, и с предвкушением. — Я таких не видел!       — Хотел предложить тебе весенний лес — с птицами и подснежниками. Но страшный мы, пожалуй, тоже найдем.       Турин радостно взвизгнул и, подпрыгнув, повис у него на локте.