Lov ya

[–– Вокруг них буйно цвели ярко-голубые цветы. С каждым шагом их резиновые сапоги погружались в грязь, то и дело застревая. Они были здесь одни – вокруг никого, кроме них и бесчисленных шепчущих цветов. – Папс, не мог бы ты притормозить? – воскликнул Санс, с трудом вытаскивая ногу из липкой грязи. Папирус сделал вид, что не слышит его, ускоряясь настолько, насколько мог без риска поскользнуться. Он со вздохом продолжил упорные попытки освободить ногу, а затем последовал за братом. Они должны были быть в школе. Или, по крайней мере, Папирус должен был. Санс давно перестал ходить в школу и учился дома, во всяком случае, в те дни, когда не был в лабораториях. Он сомневался, что кто-то заметил, что он перестал ходить – он так часто отсутствовал, что большинство его учителей не знали, что он учится в их классе. Чего нельзя было сказать о Папирусе. Его брат не пропускал ни одного дня, настаивая на том, чтобы ходить на занятия даже в тех редких случаях, когда болел. Но сегодня все было иначе. Сегодня Отец впервые на их памяти ударил Папируса. Санс не знал, что его так взбесило. Не понимал, что могло разозлить отца настолько, что он набросился на Папируса. Его брат не сделал ничего плохого, ничего такого, чем он мог бы заслужить это. (В отличие от него.) Но это случилось, и вот они идут через пустынную местность Водопадов вместо того, чтобы идти туда, где их ждали. – Ну же, Папс, нам… тебе нужно идти в школу. Твои учителя заметят, они позвонят папе, – обеспокоенно сообщил Санс. У него, несомненно, будут неприятности из-за опоздания брата. А может, их обоих накажут. Его слова наконец заставили Папируса приостановиться. Санс облегченно вздохнул, наконец-то сумев догнать брата. Он протянул руку, чтобы развернуть его к себе, успокоить и предпринять слабую попытку исцеления – и был потрясен, когда его руку отбросили. Папирус сердито уставился на него полными слез глазницами, сжав руки в кулаки. – Это все твоя вина! – Я… Ч-что? – ошеломленно пробормотал Санс. Папирус продолжил, не дав ему опомниться, в гневе грубо отпихнув его назад: – Папа ранил меня только из-за тебя! Ты всегда виноват в том, что он злится! – закричал он, глядя на него с леденящим душу презрением. Неужели это правда? Да, он был виноват в том, что отец причинял боль ему, это действительно было так, но был ли он виноват в том, что его брат тоже пострадал? Его взгляд остановился на темнеющем синяке на черепе брата. Его душа содрогнулась. Это была его вина. Это он должен был пострадать. – П-прости меня… Его извинения только еще больше расстроили брата, который снова оттолкнул его. Папирус не хотел, чтобы он поскользнулся на грязи (а он поскользнулся, его Не толкали), упал и разбил себе череп об один из многочисленных выступающих из земли камней. Но это все равно случилось. Брат, казалось, побледнел от ужаса, из его уст тут же посыпались извинения, и он бросился залечивать кровоточащую рану. – Прости… я не хотел… Я бы не стал этого делать, если бы ты… Этого бы не случилось, если бы ты был осторожнее! – отругал его Папирус, чей голос повысился и задрожал от осознания того, что он причинил брату вред. Он залечивал рану, пока она не стала просто еще одним синяком на его костях. Это был несчастный случай, понял Санс, протягивая руку, чтобы утешить брата. (Не обращая внимания на то, какой была реакция Папируса на его боль, помимо первоначального ужаса.) Это был его брат. Папирус никогда бы не причинил ему вреда намеренно. (Однажды он поймет, как сильно ошибался.) – Прости, Папс. Я… я буду стараться не злить папу, хорошо? – уверял Санс, вытирая его слезы. – Я обещаю. Хотя то, что он обещал, было невыполнимо. Он… он просто ни на что не годился, тем более на то, чтобы делать счастливыми тех, кого любил. Но он сделает все возможное, чтобы Папирус больше не пострадал. (Это был первый раз, когда Папируса ударили, и первый раз из многих, когда Папирус причинил ему боль.) ––] Эдж обнаружил, что проснулся слишком рано. Постоянная тревога не давала покоя, и они с братом просыпались довольно часто. Но этим утром что-то было иначе. В его душе поселился странный страх. Что-то было не так, он знал это, но что? Быстрый взгляд на остальных подсказал ему все, что нужно было знать. Санса не было. Он подскочил, чувствуя, как его душу переполняет страх. Пыли не было, но этот факт не слишком утешал – она могла быть в другом месте. Он поспешно поднялся на ноги, не обращая внимания на то, что Ред зашевелился – его брат последует за ним, как только поймет, что произошло. Он был благодарен за то, что их квартира была небольшой – было меньше мест, где мог находиться Санс. Вскоре Эдж, наконец, нашел его, хотя открывшееся ему зрелище не принесло облегчения. Санс сидел на полу в ванной комнате, прислонившись спиной к ванне. В одной руке он держал заостренную костяную конструкцию. А в другой под занесенным острием была зажата его слишком хрупкая душа – намерения были предельно ясны. Эдж, не задумываясь, бросился вперед и схватил Санса за запястья, пытаясь остановить его движения. Тот разочарованно ахнул, начав сопротивляться, но оба понимали, что его усилия тщетны. Он не был достаточно силен физически, чтобы вырваться из хватки, да и магии у него было недостаточно, чтобы сделать что-то большее, чем костяная конструкция. – Отпусти меня, – огрызнулся Санс, но голос его был слабым, в нем не было ни капли настоящего гнева. Он выглядел таким измученным, его лицо заливали слезы, а на руках виднелись царапины, где он ковырял конструктом, прежде чем призвать свою душу. Эдж содрогнулся от осознания того, как близко они были к тому, чтобы потерять его навсегда. Действие УР ослабло, и они сделали достаточно, чтобы предотвратить разрушение души, но не настолько, чтобы Санс не попытался сделать это собственноручно. Они знали, что это может случиться, но он рассчитывал, что они будут более бдительны. Один из них проснулся бы раньше, чем Санс успел бы выйти из комнаты, но, похоже, он недооценил, насколько тихим тот может быть, если постарается. Придется присматривать за ним получше. Слава всему на свете, что он проснулся вовремя и успел остановить его. – Я не могу, – отрезал Эдж, его голос дрожал так же сильно, как и он сам. Он не мог позволить ему… он не мог… Санс не мог умереть. Он не мог этого допустить. Сама мысль о том, чтобы потерять его, заставляла душу болеть. – Просто… пожалуйста, просто… Я больше не могу… я-я не могу… не могу, пожалуйста, – умолял Санс со слезами в глазницах, отчаянно пытаясь освободить руки. – Шшш, все хорошо… – пытался успокоить его Эдж. – Нет, нет! Он… Я… я ранил его. Он… – Санс задохнулся, не в силах произнести это вслух. Эдж понимающе кивнул, и Санс зарыдал еще сильнее, прекратив сопротивляться. Когда его магия исчезла, а душа вернулась на свое место, Эдж прижал его к груди, крепко обхватив руками, словно только это могло его удержать. Санс уткнулся лицом в его грудь, слезы пропитали тонкую ткань. – Я-я не знаю, где я ошибся. Я-я не знаю… не знаю, чем я заслужил это. Я не понимаю, почему они никогда… почему он никогда… Я просто не могу так больше. Я не хочу больше испытывать боль… но я заслужил это, р-разве нет? За то, что я сделал? Слова Санса отозвались в его душе резкой болью. Жизнь была слишком жестока к нему. Он не заслуживал ничего из этого – не заслуживал того, чтобы ему причиняли боль или иметь дело с теми травмами, через которые он прошел. Он не должен был гадать, заслужил ли он жестокое обращение… будут ли и они тоже ненавидеть его или вредить ему. Не найдя слов, Эдж крепче прижал его к себе, прижавшись зубами к макушке его черепа. Отчаянно пытаясь хоть как-то утешить его. Отчаянно желая облегчить страдания, длившиеся всю жизнь. – Нет. Нет, черт возьми, ты никогда не заслуживал боли, милый, – заявил Ред, присоединившись к ним как раз вовремя, чтобы услышать его. Он опустился на пол, окинул взглядом неглубокие раны и встретился глазами с Эджем. Он выглядел так же плохо, как и чувствовал себя, когда понял, что произошло. – Насчет Папируса… он был абсолютно больным, Санс. Я… я знаю, что ты любил его, но он вредил тебе. Снова и снова, и даже угрожал твоей жизни. Ты сделал то, что должен был, чтобы защитить себя и других. Никто никогда не будет винить тебя за это, – убеждал Ред. Санс покачал головой, дрожа и крепче вцепившись в футболку Эджа. – Зачем… зачем вы это делаете? Б-было бы лучше, если бы я… Эдж прервал его: – Нет, не было бы лучше. Ты заслуживаешь счастья, которого не будет, если ты будешь мертв. – Я все испортил. Из-за меня вы попали в переделку и потеряли друзей… – Это из-за них у нас с ними натянутые отношения. Они не помогли тебе, когда ты нуждался в помощи, не помогли и нам, когда мы нуждались в ней. Ты не сделал ничего плохого и уж точно, черт возьми, ничего не испортил, – поправил его Ред, протягивая руку, чтобы поддержать их обоих. Что действительно было нелишне. – Почему вас это волнует? Вы… в конце концов, вы просто возненавидите меня. Так всегда бывает. Учитывая то, каким был его "опекун", а затем его брат, неудивительно, что он не надеялся, что они будут другими. Но они были – они ни за что, никогда не причинили бы ему вред. – Мы никогда не сможем ненавидеть тебя. Мы слишком сильно любим тебя для этого, – возразил Ред. Санс самоуничижительно усмехнулся в ответ на это непроизвольное признание. Его душа болела от отчаянного желания, чтобы это было правдой. Но это было невозможно. Его собственная семья не могла его любить, и это был лишь вопрос времени, когда они тоже возненавидят его. – Пожалуйста, не лгите мне. Я больше не выдержу, – взмолился Санс. – Это не ложь. Ты… – Эдж приостановился, судорожно вздохнув в попытке сдержать эмоции. Ничего не вышло. – Ты очень важен для нас. Как может быть иначе? Санс, вероятно, был готов перечислить все, что он ненавидел в себе. Каждую причину, по которой его заставили поверить в свою никчемность, каждую мелочь, которая делала причинение ему боли "оправданным". Санс покачал головой, душа его слабо трепетала в груди. (Насколько же он был жалок? Если еще надеялся, что это может быть правдой?) – Я так устал. Пожалуйста, позвольте мне… – он осекся, не в силах закончить просьбу вслух. Душа Эджа вновь похолодела от ужаса, что они потеряют его. Он отчаянно соображал, как бы убедить его попытаться позволить им показать ему, что жизнь может быть не только болью. Что он заслуживает гораздо лучшего, чем то, что получал. Что он должен жить. По правде говоря, возникшая у него идея показалась ему не особенно честной. Но если Санс был хоть в чем-то похож на Реда, то жить для себя было невозможно. – Я знаю… Я знаю, что это трудно, и я знаю, что ты не хочешь, но… Но не мог бы ты потерпеть еще немного? Пожалуйста, ради нас. Позволь нам доказать, что ты заслуживаешь счастья. Пожалуйста. Эдж понимал, что Санс не намерен соглашаться. Он так устал. Эдж обхватил ладонями его лицо, запрокидывая голову, пока их взгляды не встретились. В нем росло глубокое отвращение к самому себе: он понимал, что то, что он делает, граничит с манипуляцией… если это не именно она. Но пока это удерживало Санса от падения… – Пожалуйста. На лице Санса отразилось что-то похожее на боль. Его душа тоже излучала боль и изнеможение. Как же сильно ему хотелось просто окончательно сдаться… но он кивнул. В любом случае это не имело значения. Он не умел делать счастливыми тех, кого любил. Скоро они поймут, насколько он никчемен, и тогда он, наконец, сможет отдохнуть. Братья обняли его, не замечая его безнадежных мыслей. Его согласие было облегчением, хотя им все равно придется присматривать за ним. В их душах затеплилась надежда на шанс доказать, что он может жить без страданий.