громогласные киты

Devil in the Details — Placebo

1 февраля, 1986 год. 16:48. «Я наконец-то сбежал оказался в Токио. Здесь слишком людно, а ещё прохладно, всё так чертовски страш  но это не так пугает — наоборот, остужает голову. Шум города заполняет пустоту, а среди многоэтажек хочется потеряться. И даже в какой-то степени можется, но я должен найти общежитие. Хочу перестать чувствовать их присутствие очень очень хочу Надеюсь, здесь будет спокойнее».       Ёнджун перелистывал страницу за страницей — они были полностью исписаны чёрными смазавшимися чернилами, выглядели грязно и неаккуратно, тем самым отражая душу своего владельца, потерянную и избитую. Где-то невозможно было разобрать слова из-за того, что всё перечёркнуто, а где-то удавалось рассмотреть кривые рисунки, линии которых были выведены вечно дрожащими пальцами.       Из высохших глаз уже не катились слёзы. Голову окутала безудержная тьма. Апрельское небо плакало вместо Ёнджуна.        А строки дневника перечитывались по несколько раз, чтобы наконец понять и смириться. Всю свою боль владелец прятал меж страниц. Оттого ли он прозвал их уродливыми?       Ёнджун не знал. Уже никогда не узнал бы.  4 февраля, 1986 год. 01:53. «Проснулся от ужасной головной боли минут сорок назад. Всё никак не проходит, а таблеток с собой нет. Понять не могу, что со мной. И уснуть тоже не могу. Не появляйтесь здесь не нужно не нужно не нужно уйдите только уйдите прошу».       Ёнджун вспоминал их первую встречу с режущей сердце тоской и думал, что не могло всё так сильно перемениться за жалкие два месяца. Он готов был приняться за создание машины времени, чтобы успеть вытащить утопающего Бомгю из пучины страха и бреда.       Его мир ещё никогда не переворачивался так быстро.       Бомгю было девятнадцать, когда они познакомились. Он шутил, что совсем скоро ему двадцать, а это половина от сорока.       В сорок повесилась его мать — об этом никогда не говорилось, лишь писалось на тонких листах жёлтой бумаги в самом начале, пока произошедшее не забылось окончательно.       Ёнджун вспоминал, как Бомгю плакал на его постели и расцарапывал запястья — собственные в этот момент жгло с неимоверной силой, будто ногтями проходились именно по коже старшего. Вспоминал, как младший целыми днями мог лежать на кровати и не вставать, потому что сил не находилось совершенно. В памяти осталось всё: его ночные кошмары и тремор рук, напуганный взгляд и искусанные губы, печальный облик и худой силуэт, расщеплённая душа.       Страх стянул с Бомгю кожу, а тревога с удовольствием обгладывала его поломанные кости — остатки двадцатилетнего парня.        Ёнджун зажмурился, и перед глазами всё понеслось по новой. 

1.

о желании потеряться и никогда не найтись, головных болях и обезболивающих таблетках.

      Бомгю не знает, что убивает сильнее: большие города или отсутствие знакомых лиц в них. Или всё-таки то, что голоса не перестают преследовать его даже после побега из дома, откуда он уехал с надеждой избавиться от них.        Он стоит среди многоэтажек и теряется между ними, прямо как страхи теряются меж страниц его никчёмного дневника, подаренного отцом несколько лет назад. Жизнь в столице течёт слишком активно, он знает, но всё равно напрягается: люди вокруг не перестают пугать. Достаточно стресса доставляет и знание того, что он вынужден жить в месте, где рядом вечно будет кто-то ошиваться. Но другого выхода нет, потому что денег в кармане слишком мало для того, чтобы найти в Токио жильё, которое будет по душе.       Бомгю вздыхает. Тело слабеет с каждой новой секундой — ему нужно добраться до общежития как можно скорее. Тревога доставляет ещё больше проблем.       На плече рюкзак с необходимыми вещами: там находится всё то, что Чхве успел закинуть под наблюдением Мияваки Сакуры, которая вряд ли могла подумать, что друг взаправду отправится в мегаполис один.        — К чему такая спешка, Бомгю? — она хмурилась. Не понимала, почему парень так резко решил уехать в столицу.        От чего он сбегает?       — Отец хочет, чтобы я поскорее исчез, — Бомгю метался по комнате в попытках найти кошелёк со всеми карманными деньгами. — Он ненавидит меня. Они все ненавидят меня…       — Бомгю, — девушка протянула ему вещицу чёрного цвета, которую Чхве так старательно искал, упустив из виду. Наверное, он пытался обнаружить местечко, в котором мог бы оставить все тревожные мысли, — кто тебе такое сказал?        В глазах Бомгю застыли ужас и страх, а у Сакуры на лице читались тревога и беспокойство, воспринятые как злость и недовольство.        Вопрос остался без ответа.       — Ты тоже ненавидишь меня, Сакура, — прозвучало как утверждение, на которое подруга распахнула свои и так большие глаза.       — Нет, Бомгю, нет, ни в коем случае, — Мияваки потянула его за локоть к себе и обняла. Бомгю не двигался.        Всё вокруг казалось чужим и отвратительным. Находиться здесь больше не хотелось.       — Я не хочу видеть свою мать. Она не оставляет меня в покое. Отец и брат ничего не говорят ей…       И тут Сакура замерла.       Дело в том, что мать Бомгю умерла почти восемь лет назад. Она никак не могла быть где-то рядом.        Сакура смерти всегда боялась, но понимала, что так или иначе каждый человек, живущий на планете сейчас, умрёт. И неизвестно, как скоро это произойдёт, что послужит причиной и насколько окажется мучительно — погибать. Этого не избежать.        А мать Бомгю и не избегала, а наоборот — пошла навстречу. Мияваки помнила напуганный взгляд друга, прибежавшего к ней посреди ночи, невнятный лепет, дорожки слёз на щеках. Помнила о том, как Бомгю, немного придя в себя, хриплым голосом рассказывал ей уничтожающее: «Мы увидели её в комнате повешенной. Под ногами валялся табурет, а на её шее была верёвка. Отец перестал дышать на несколько секунд, а потом попросил нас уйти. Вот я и… пришёл. К тебе. Брат ушёл к однокласснику». Всё произошло восемь лет назад. Через несколько недель Бомгю должно было исполниться двенадцать.       В их следующую встречу Сакура узнала о том, что женщина оставила записку со словами:

Простите меня.

Они были слишком громкими.

      После фразы «она была душевнобольной», брошенной парнем во время того, как Мияваки настраивала радио, Бомгю перестал что-либо говорить на этот счёт, и они больше не возвращались к теме самоубийства его матери.       Сакура был напугана тогда и, вероятно, напугана сейчас, когда время от времени Чхве вбрасывал странную информацию, вечно упоминая третье лицо множественного числа, но не давая объяснений; когда он дёргался от каждого звука и шороха, постоянно оборачивался, осматривался, будто чувствовал их присутствие совсем рядом, во всех местечках префектуры Сидзуоки, во всех углах дома и своей комнаты; когда говорил, что не хочет никого видеть или, что ещё хуже, хочет умереть.       Мог ли Бомгю остаться активным, дружелюбным и счастливым ребёнком, если бы не тот случай? Или если бы позволил себе помочь?        Мог ли Бомгю просто остаться живым и снаружи, и изнутри?       Сакуре было слишком страшно отпускать его в столицу, где так много людей, новостей и страхов.       — Скажи, зачем тебе туда, Бомгю? — девушка аккуратно перебирала пряди его волос и сдерживала слёзы. Отчего-то стало не по себе: странное предчувствие подкралось незаметно и залезло внутрь.        Можно ли со спокойной душой отпускать почти двадцатилетнего Чхве Бомгю в Токио одного, если у него проблемы с душевным здоровьем?       — Я хочу спрятаться от них. От мамы в особенности. В Токио так много людей, они не должны найти меня… — шептал Бомгю, укладывая вспотевшие ладони на лопатки подруги. —  Ты знала, что в прошлогодней авиакатастрофе погибло пятьсот двадцать человек? Я так боюсь самолётов. Они взлетают так высоко, когда в них сидит столько людей… Честно, я бы тоже хотел взлететь. Но только не как самолёт, а как птица. Может, тогда я бы разбился о скалы, как чайка, или меня растерзал бы кот, или…       Сакура не заметила того, как всё-таки расплакалась, и она не могла определить точную причину — в том ли дело, что в этой авиакатастрофе погибла её первая любовь, возвращаясь из Осаки в Токио (об этом Чхве вряд ли помнил), или в том, что Бомгю снова говорил про смерть.       — А ещё я боюсь китов. Они такие большие. Большие вещи всегда меня пугают. И вода тоже меня пугает. Ты слышала, как плачут киты? От одиночества. Наверное, тут я их понимаю. Хотя, возможно, нет… Потому что они окружают меня. Я не могу быть одинок, когда они везде, когда они преследуют меня, никогда не оставляют в покое и вечно что-то говорят…       — Бомгю! — Сакура только сильнее разрыдалась, услышав несвязные, сумбурные и непрекращающиеся рассуждения Чхве. Его мысли путались между собой, пока руки девушки путались на его спине — они гладили как-то слишком обречённо и не успокаивали.        — Знаешь, всем нам суждено умереть. Однажды. Иногда совсем внезапно. И я думаю, как скоро я должен умереть. И как это произойдёт. И почему.        Бомгю пугал её, Сакуру, своими рассуждениями о смерти, о которой не боялся ни думать, ни говорить, ни даже мечтать. Сама Мияваки в такие моменты боялась друга больше остановки сердца, пули в грудь, приближающейся со всей скорости машины и чего-либо ещё.       Со слезами на глазах она пыталась уговорить его остаться в родном городе. Когда Бомгю пару раз кивнул головой, появилась надежда, что он передумал и действительно избавился от идеи побега в Токио. Переживания утихли. Сакура умыла лицо и попыталась другу улыбнуться. Ушла домой ближе к вечеру, пообещав зайти завтра. Вот только всё оказалось бессмысленным, потому что на следующий день дверь открыл растерянный отец друга и сказал о том, что тот исчез, оставив лишь записку: «Уехал на учёбу. Обещаю быть живым и здоровым, по возможности звонить. Извините, и я вас люблю».       Пока Бомгю ехал в поезде до Токио, ему казалось, что оттуда он уже не вернётся. Никогда. Голоса активно это подтверждали, не прекращая твердить о скорой смерти, которая могла бы произойти по их желанию.        Чхве не знал, сопротивлялся бы он в таком случае. Они могли бы убить его без особых усилий, если бы потребовалось. Если бы только появилась острая нужда в этом — лишиться того, чей рассудок они сами нашли и подчинили себе, чтобы найти следующую жертву. Вероятно, её поисками уже занимались, а план по избавлению от ненужной души был продуман ещё при её нахождении. Все способы, благодаря которым хозяин-жертва постарался бы уничтожить себя, а не неполадки в сознании, были давно разысканы и, скорее всего, уже использованы прежде.        И всё-таки теперь Бомгю здесь — на пороге общежития в не самом благоприятном районе с рюкзаком на плече и дырой-страхом в груди. Спустя несколько часов комната по финансам наконец найдена, и это немного облегчает жизнь в столице Японии. Вот только здание доверия не внушает, как и юноши-студенты, снующие по первому этажу (из, кажется, пяти — Чхве не запоминает). Они выглядят раздражённо-измученно в субботний вечер, выпавший на первое число февраля. И Бомгю даже страшно посмотреть на кого-то лишний раз — загрызут небось за такое преступление.        Голоса в голове активно настаивали на том, чтобы парень ушёл — отсюда или из жизни? Он бы тоже хотел знать точный ответ.        Но Бомгю любит злить незваных гостей собственного сознания и идти наперекор их словам, игнорируя все просьбы, какими бы те ни были. Между прочим, здесь они становятся чуть-чуть тише и тревожат меньше обычного. Видимо, наконец теряются между возвышающихся зданий и огромного количества людей.        Хочется верить в то, что они вылезут из черепной коробки, не поспеют за жертвой и затеряются тут навсегда. Было бы очень хорошо, будь оно действительно так.       И всё-таки какое Бомгю пытается найти спасение? Какое пытается получить?       Женщина в возрасте выдаёт ему ключ от комнаты на четвёртом этаже. У неё на лице печальные морщины одиночества и несчастия, и Бомгю отчего-то задумывается о том, что человек может чувствовать себя одиноким в любой точке мира и с любым количеством людей вокруг.        Он пропускает твёрдый голос мимо ушей, благодарно кивая, когда его приводят на этаж. К комнате под номером «305А» идёт сам, проходя мимо проживающих здесь парней — те не задерживают на нём взгляда больше чем на несколько миллисекунд, и это радует. Бомгю терпеть не может долгое внимание на себе, до жути напрягающее и раздражающее.       И только он успевает расслабиться, вставляя ключ в замочную скважину, как за спиной кто-то встаёт и подаёт голос:       — О, не рановато ли для новых студентов? Сейчас ведь только начало февраля, — Чхве открывает дверь в комнату, желая тут же захлопнуть её перед носом какого-то жильца.       Но вместо этого он натыкается на выцветшие розовые волосы с отросшими корнями, заинтересованный взгляд и слабую ухмылку. Этот парень не внушает доверия так же, как и всё и все вокруг, но при этом кажется порядком разговорчивее остальных.        Бомгю смотрит на незнакомца с опаской, еле заставив себя взглянуть в глаза напротив. И эту предельную осторожность без лишних усилий замечают.       — Смотришь на меня так, будто я собираюсь тебя убить, — ухмылка сползает с лица, и оно становится чересчур серьёзным. — Вот только я не маньяк, а просто твой сосед. Хотел узнать, кто ж заявился сюда в этот раз.       Всё-таки гнить в одиночестве в таком большом городе отнюдь не представляется приятной перспективой. Однако непрошеные гости сознания другого мнения. Им, наверное, всё равно, в каком месте от своего хозяина-жертвы придётся избавляться. Вот только в свидетелях никакой нужды не было.       — Я Чхве Ёнджун из триста шестой, — сосед протягивает ему руку.       — Чхве Бомгю, — ладонь неуверенно тянется к чужой, немного подрагивая.       Он хочет причинить мне вред?       — Студент по обмену? — Ёнджун делает шаг вперёд, потому что коридор слишком узок для расстояния больше метра между ними, когда мимо ходят другие жильцы.        0ņ х0ч3т прʉчŮнИть тêбē вр3д.       — Нет, не совсем. Я давно живу в Японии.       Зäчēм ты тÃк мнØг0 гÕв0рūшь?       — Понял. Просто подумал, что ты из Кореи. Я оттуда прилетел пару лет назад.       Ты д0вěря3шь ēмÿ б0льшė, чěм нåм?       — Чем занимаешься в Токио?        Пőчẽмŷ ты тäк ýв3рėн в тØм, чтŏ űм3Èшь прăвÖ гøв0рũть?       — Работаю тут. С учёбой не сложилось, к сожалению. В общем, выживаю, как могу. Пока что получается, — Ёнджун смеётся так легко, что этот звук прогоняет из головы все лишние мысли.       Ты п0жÅлě3шь, слbļшūшь?       Вот только посмеяться в ответ у Бомгю не получается. Эмоциональное истощение уже давно блокирует любое проявление чувств. Ёнджун это замечает и моментально затихает.        Кто-то из парней-жильцов остаётся слишком недоволен тем, что один с половиной человек стоит в проходе (Бомгю повезло облокотиться о дверной косяк своей комнаты, пройдя внутрь), из-за чего до ушей доносится возмущённая фраза, после которой Ёнджун вспоминает про существование других людей, бросает в ответ похожую грубость и продолжает:       — Ладно, я к себе, — вздыхает, прикрыв глаза. — Мне пора собираться на смену.       Кивок в качестве ответа и прощания. За всё время их небольшого диалога Чхве успевает разглядеть синяки под глазами, густые брови за выцветшей чёлкой, трещины на губах, которые хорошо видны, если Ёнджун ухмыляется, проколы в ушах и серебристые серёжки в виде колец. Неплохой у него сосед. Наверное.       Хочется надеяться на то, что Ёнджун тоже так подумал. Но насколько он может разочароваться спустя какое-то время?       Бомгю возвращается из раздумий в реальный мир только тогда, когда дверь триста шестой комнаты хлопает.        Надо разложить вещи и позвонить Сакуре через стационарный телефон на первом этаже (единственный на всё здание), вспоминает Чхве, заходя в небольшую комнату, где помещались односпальная кровать и пыльный письменный стол, около которого стоял шкафчик из дешёвого дерева со скрипучими дверцами.        Подруга явно сильно переживает. И это подтверждается, когда Бомгю слушает её встревоженные высказывания на другом конце провода. В ответ он лишь говорит о том, что всё в полном порядке, и просит передать это отцу.

1.1

8 февраля, 1986 год. 02:34. «Здесь сон стал только хуже. Откуда вечные головные боли? Почему моё тело так ломит, если я никак не напрягаюсь? У меня с собой только те таблетки, которые дала Сакура несколько месяцев назад. Они запрещают мне пить их они не дают не дают говорят что нельзя что это сделает только хуже что Сакура просто хотела от меня избавиться и что она меня и впрямь ненавидит чёрт чёрт чёрт Я не помню, где находится ближайшая аптека…  Мне страшно открывать глаза в темноте я кое-как включаю свет и тут же беру дневник Я боюсь увидеть её лицо я боюсь что она найдёт меня я не хочу её видеть не хочу не хочу! Меня трясёт так сильно Стоит ли идти к Ён… забыл имя. Ёнджуну, кажется? Они ведь не хотят этого. Знание того, что кто-то готов помочь мне или хотя бы стать свидетелем, так сильно им не нравится. Плевать».        Головная боль не перестаёт мучать Бомгю уже давно, разве что становится только ярче и мешает беспокойному сну сильнее обычного. Безумно раздражает, потому что желание поспать тут же пропадает, но глаза открывать чертовски страшно. Ворочаться из стороны в сторону тоже не особо хочется — матрас издаёт ужасные звуки, которые определённо разносятся чуть ли не по всему этажу, если не зданию в целом. Картонные стены просто отвратительны. Из-за них слышны любые вздохи, шаги и движения.       Теперь Бомгю ненавидит выходные по той простой причине, что к противно-громкому храпу прибавляются протяжные стоны, грязные разговоры и пошлые шлепки. Зачем молодые парни приводят сюда подцепленных в клубах и барах девушек? Чхве этого совершенно не понимает. Неужто им так нравится заниматься сексом в комнатках без нормальной уборки и ремонта, где неровности и трещины стен закрывают плакаты из порно-журналов, а кровати не готовы выдерживать даже лишнего движения? Странно, если так оно и есть. Хотя вряд ли студенты сильно заботятся о том, где проводить первую и последнюю ночь с неизвестной особой, образ которой быстро забудется и не отложится в памяти.       От такого находиться здесь невыносимо. Но приходится свыкаться, потому что выбора нет, прямо как лишних денег в кармане. Нельзя забывать о том, что впереди ещё платное обучение в университете. Если Бомгю, конечно, доживёт.        ДŷмÄēшь, Чт0 прØтян3шь дÖ ãПрĖля?       До ушей доносятся звуки хриплого кряхтения и чьи-то шаги — кажется, некто еле перебирает ногами. А почему собственные конечности начинают ныть всё больше и больше? Мышцы словно рвутся, а кости ломаются. Бомгю сильнее зажмуривается, боясь, что прямо сейчас дверь распахнётся, и за ней будет стоять его мать, которая сожжёт тело одним лишь взглядом.        Øнă пbłтÅлąćь ŸбűтЬ тĒбЯ в д3тčТвė.       В голове проносятся несуществующие сцены, которые кажутся самыми реальными.       Ты в3дь п0мнǘШь, БőмгЮ?       Кряхтение становится всё громче. Чхве дёргает одеяло вверх, чтобы закрыться с головой.        0нà всё êщё хÔч3т øт тẽбя ūзбâВůтьČя.       Голоса заставляют Бомгю думать, что его мать на самом деле жива. Что та картина восьмилетней давности ненастоящая. Что женщина ищет его, лишь бы прикончить.       Но такого не может произойти. Госпожи Чхве нет уже несколько лет, а убить собственного сына она никогда не пыталась, в отличие от больного сознания, которое передалось, по всей видимости, от неё.        Главным убийцей Чхве Бомгю хочет стать тот, кто владеет его головой, кто подчиняет себе и заставляет жить в страхе. Заставляет желать покончить со всем.        И всё-таки факт того, что смерть так затягивается, гостей сознания совсем не радует.       Пõм0гű Ěй, нė зÄçтāвляй д0лг0 ждÅть.       Воздуха под одеялом чертовски мало, а из-за паники дыхательные пути будто перекрывает. Шею сдавливают невидимые руки.       Ŷб3й ċęбя Čāм.       Бомгю закашливается.       Я уже пытался!        Пальцы зарываются в волосы, цепляются за них, тянут. Будто если вырвать их клочки, то вместе с ними уйдут и мысли. Бомгю понимает, что если бы это было возможно, то он без лишних раздумий побрился бы налысо.        Пöпр0бŶй ẽщё рĂз.       Дверь триста шестой комнаты со скрипом осторожно закрывают, и в голове воцаряется тишина.        Бомгю рукой нащупывает выключатель света и нажимает на него. Старая лампочка загорается и немного мигает, прежде чем комнату озаряет слабый желтоватый оттенок. Парень садится в кровати и осматривается, не обнаруживая следов чьего-то присутствия. Но вздрагивает, как только за стеной кашляют, а после чем-то шуршат.       Видимо, его сосед вернулся с работы.        Тело продолжает ужасно ломить. Бомгю не понимает, почему движения вызывают у него дикую боль, чересчур неприятную и давящую на каждую клетку.        Если вспомнить, то Чхве чувствовал подобное и раньше, но не настолько ярко. Списывалось это на неудобную позу во сне или малоподвижность. Сейчас можно было подумать об этом же — а ещё об ужасном матрасе, — но звуки кашля вкупе с болезненными стонами за стеной таким мыслям сильно мешали. Голова разболелась пуще прежнего. Пора было что-то предпринять, потому что всю оставшуюся ночь мучаться от ломоты и головокружения не хотелось.        Он смотрит на время. Часы показывают полтретьего ночи. Берёт в руки свой дневник и ручку, пишет несколько абзацев, чувствуя, как страх накатывает по новой. Бомгю прячет его между строчек. Искать в рюкзаке препарат, полученный от Мияваки, нет желания. Видимо, действительно стоит заглянуть к Ёнджуну из триста шестой.       Встать на ноги удаётся только спустя полторы минуты — ради этого прилагаются огромные усилия, пока желание покидать постель улетучивается как можно дальше. Вот только смысла валяться в кровати нет, так как уснуть не получится в любом случае. Поэтому парень аккуратно опускает дверную ручку и выходит в узкий пустой коридор, который освещает одна-единственная жёлтая лампочка. Выглядит страшновато, но сейчас и на это плевать. Остаётся лишь сделать пару шагов и постучаться в соседнюю дверь…        Второй пункт можно откинуть. Она распахивается сама, и перед Бомгю появляется лицо соседа, который тут же дёргается и на корейском тихо хрипит:       — Бомгю, напугал! — он хватается за грудную клетку и тут же шипит. Продолжает на японском: — Чего тебе?       — Извини, Ёнджун-сан, я… Всё нормально? — шёпотом спрашивает Чхве, хотя уже заметно то, что положительного ответа тут на самом деле быть не может.        — Полный порядок, — Ёнджун поднимает на него уставший взгляд. — Что ты делаешь около моей комнаты в три ночи и почему не спишь?       Нě рÃзг0вäрūвÅй ċ нûм.       — Мучаюсь от боли в теле и голове, — тихий вздох. — Совсем забыл, где тут ближайшая аптека. Не хочу ночью выходить на улицу один. Решил спросить, есть ли у тебя какие-нибудь таблетки.        Ёнджун ненадолго затихает, но после выдаёт:       — Вот же совпадение, я частенько из-за этого страдаю, — он поправляет свою бледно-розовую чёлку. Видно, что движение даётся с трудом — это подтверждают заломанные брови и слетающий с губ стон. — В таком случае обезболивающее помогает. Оно достаточно сильное, поэтому должно стать легче. Заходи в комнату, я пока принесу нам воды.        Бомгю дожидается соседа, рассматривая плакаты The Beatles на стенах, замечая несколько пластинок этой группы на полке (проигрыватель он не видит — быть может, куда-то убран или его вовсе нет) и несколько книг великих классиков рядом, разглядывает парочку семейных фотографий в рамках, где Ёнджуну на вид десять-двенадцать лет. На спинке стула, стоящего около письменного стола, висят чёрные брюки и бежевый свитер. Кровать расправлена, окно приоткрыто. Ничего необычного.        Тихо и пусто — непрошеные гости подсознания будто остались за картонными стенами, в комнате Бомгю или в узком коридоре.       — Ты все эти несколько дней даже не выходил на улицу? — сосед появляется с двумя стаканами воды в руках и протягивает один из. — Тебе стоит всё-таки выбраться отсюда. Зачем пылиться в жалкой комнатке, прям как все вещи там?       — Мне ещё непривычно здесь, — и страшно. Бомгю наблюдает за тем, как Ёнджун достаёт упаковку таблеток из ящика стола, и по его просьбе подставляет ладонь. — Действительно стоит, наверное.       Наверное, потому что Чхве боится чужих взглядов, вечно оглядывается и надеется не увидеть лицо, которое постоянно вырисовывает подсознание; он отвык от больших городов и толп людей — жизнь в Сеуле кажется далёкой, несуществующей. В детстве, ещё до переезда в префектуру Японии, Бомгю любил рассматривать людей вокруг и запоминать их черты. Во время прогулок родители всегда держали своих сыновей за руки, чтобы те не потерялись. Наверное, именно это и успокаивало, позволяя так бесстрашно ходить по столице.       Он рассматривает круглую таблетку синего цвета в руках, пока Ёнджун принимает свою. В голове всё ещё тихо — никто не запрещает ему проглотить обезболивающее.         — И что ты высматриваешь? — чужой стакан уже пуст, пока Бомгю продолжает пялиться на ладонь. — Не запрещёнка это, я таким не занимаюсь.        На свои слова парень получает растерянный взгляд, после которого Бомгю наконец закидывает таблетку в рот и запивает, чуть ли не закашливаясь.        — Спасибо, Ёнджун-сан, — глаза цепляются за всё подряд и лишь спустя несколько секунд останавливаются на лице напротив. — Надеюсь, что станет полегче. И тебе тоже.       И легче действительно становится спустя несколько минут, когда Бомгю делает ещё несколько кривых записей, лёжа в постели. Ближе к четырём утра начинает клонить в сон, веки слипаются, а голова, заполненная шумом вместо монотонных голосов, тянется к подушке. Разве гости в его черепной коробке могут спать?       Они могут лишь ненадолго притихнуть. 

1.2

      Бомгю пересекается со своим соседом на кухне, когда тот готовит рáмэн, запах которого заполняет практически весь этаж. Неплохой завтрак в почти час дня.       — О, Бомгю-сан, — Ёнджун поворачивает голову в его сторону и кивает. — Как самочувствие? — он спрашивает об этом из вежливости?       Стоять здесь вдвоём как-то непривычно, но приятно. В какой-то степени даже спокойно: в голове опять становится тихо, потому что гости подсознания прислушиваются к звучанию чужого голоса так же, как сам Бомгю.       — Достаточно быстро полегчало, да… — на языке крутится огромное количество лишних слов, которые так и норовят вырваться наружу. Это слишком тяжело контролировать. — Спасибо ещё раз. Я вообще особо таблетки не пью. Но тут не справился бы без обезбола. Моё тело ещё никогда не болело так сильно, разве что после…       И тут Бомгю всё-таки останавливается.       — После чего? — спрашивает Ёнджун, уже не глядя на него.       Нŷ жĒ, БøMг|-0, čķÅжű 3мŸ.       — Что? — Чхве бегает взглядом по всей комнате и не может задержать его на определённом предмете. Губы поджимаются.       Ċкăжų, кÂķ тbľ п0чтū ÿбǔл ç3бя.       Подсказывают.       — Ты говорил про боль в теле.        — Боль мешает. Шум… шум пугает.       Ёнджун хмурится. Это не особо похоже на чёткий ответ.       — Какой шум? — не понимает он.       — Любой, — Бомгю наконец вперивается глазами в одну точку и размышляет. — Тот, что за окном. И у… моря. И в голове.       — В голове?       Вместо слов лишь молчание.       Ёнджун полагает, что Бомгю ещё не до конца проснулся, не зная о том, что веки распахнулись пару часов назад из-за резкого женского аромата и ощущения чужого присутствия. В комнате никого не было, но страх столкнуться с кем-то в коридоре возрастал, и парень вновь схватил свой дневник, начав исписывать листы. Рисовать. Наблюдать за тем, как чернила размываются из-за слёз, попадающих на пожелтевшие страницы. Слушать чьи-то возгласы и недовольства, осуждения и оскорбления.        Сил на это давно не остаётся, но терпеть приходится.        Они всегда говорили, что врачи Бомгю не спасут, а покалечат.        — Ты странный, Чхве Бомгю, — Ёнджун достаёт две тарелки и делит порцию рáмэна напополам. — Садись и поешь.       «Скорее всё-таки просто больной», — проносится в остатках разума, но не озвучивается. Вместо этого Бомгю просит:       — Покажи мне город. Не хочу сидеть здесь.       Не хочу чувствовать её.       — Да что тут показывать-то, — Ёнджун пожимает плечами и ставит тарелки на один из столов. — Посмотрим. Только поешь и позволь поесть мне, пожалуйста.        Бомгю кивает, и всё оставшееся время они молчат, пережёвывая еду и думая о чём-то своём. Однако некоторые действия легко заметить и даже почувствовать: Ёнджун ощущает, как сосед прикусывает щёку или щипает кожу на запястьях.        Он не придаёт этому особого значения. Хотя, вероятно, стоило бы.

1.3

      — Погодка такая себе, но потаскаться по улицам можно, — Ёнджун по ступенькам спускается с крыльца общежития, и Бомгю следует за ним. — А то в этом здании и помереть несложно, если целыми днями сидеть тут.        Небо серое и хмурое, как выражение чужого лица, а грозные тучи гонит прохладный ветер, вызывающий противные мурашки. Он растрёпывает волосы и дует прямо в лицо, то ли освежая голову, то ли заставляя поёжиться. Хочется, чтобы мысли выветрились благодаря этим порывам.        Февраль радует душу только потому, что после него наступает весна, которая будет теплее и ярче. Тёмные и бесцветные зимние дни надоедают и вселяют во все внутренности только больше неприятных и морозных ощущений вместе со страхом и неприязнью ко всему вокруг.        Насколько смена сезона поможет гниющему сознанию? А поможет ли вообще что-либо?        Бомгю втягивает побольше воздуха носом и чувствует, как прохлада обжигает грудную клетку. Ёнджун морщится от таких же ощущений и смотрит на парня рядом.        — Долго стоять будем? — он прячет руки в карманах куртки и разглядывает лицо перед собой.        — Ну, я же не знаю, куда идти. Сегодня моим экскурсоводом работаешь ты, поэтому веди меня туда, куда считаешь нужным.       — Экскурсоводом, значит, — Ёнджун прикрывает глаза. — Без проблем, конечно, но всяких интересных фактов о городе можешь не ждать, я ничего не помню. Да и о чём тут говорить, когда мы гуляем среди старых домов в дешёвом районе.        Это звучит как шутка, но никто из них не смеётся, — на лицах нет ни единой эмоции.        Следующие полчаса они бродят по улочкам и перекрёсткам, и Ёнджун показывает, что и где находится: забегаловки, аптеки, продуктовые магазины, бары, салоны — снаружи все помещения выглядят прискорбно и досадно. Внутрь даже заходить страшно, однако сосед уверяет Бомгю в том, что дышать и двигаться там можно без боязни, что на тебя свалится потолок. В конце концов, эти здания пережили некоторые землетрясения.        — Здесь всё не так плохо, — они присаживаются на скамью в небольшом парке, до которого доходят. — Жить можно, по крайней мере. И выбраться из такой жизни тоже, главное постараться.        Чхве наблюдает за тем, как Ёнджун водит рукой по колену и хмурится. Собственное ощутимо ноет тоже. Неужели недолгая прогулка отняла так много сил?        Да если бы дело было только в этом…       — Работать нужно в любом случае. Как бы дёшево тут всё ни обходилось, без заработка в одиночку придётся только выживать.        Не отрывая взгляда от чужих действий, Бомгю кивает головой. Вместо некоторых слов слышится громкий шум, режущий уши и мозг.        — Ты-то сюда какими судьбами? Кроме учёбы. Так рано никто из студентов не приезжает.       — Хотел сбежать, — вырывается моментально, без лишних раздумий.        Ёнджун хмыкает, откинувшись назад. Мимо проходят люди, и Бомгю наконец отводит от соседа взгляд, цепляясь им то за чужую одежду и тоскливые лица, то за дрожащие пальцы.       — От кого, если не секрет?        0т čÃмøг0 ç3бя.       — От матери. Она вечно ошивается рядом и сильно напрягает меня. Никогда не оставляет в покое, — выходит слишком честно и откровенно.       Но внутри хранится намного больше. А Ёнджун понятия не имеет, что мать Бомгю мертва, пока сам парень благополучно теряется в реальности и верит воспалённому сознанию.        — А другие члены твоей семьи? Что они говорят про её поведение? — странно, что сосед продолжает эту тему.       — Ничего. Потому что и я им ничего не говорил. Надеялся, что заметят.       Вот только ни отец, ни брат никогда бы ничего не заметили.       — Печально, даже очень. Ну, тут ты можешь быть спокоен, я думаю, — выдыхает Ёнджун и складывает руки на груди, замечая, что чужие трясутся. — Может, хочешь выпить чего-нибудь горячего?        — Хочу спрятаться от этого мира, — произносит неосознанно, и так же неосознанно проводит ногтями по шее, а затем по щекам. На коже остаются бледно-красные полосы.        — Увы, с этим я помочь вряд ли смогу.       Ёнджун не понимает: ему больно от наблюдения за этими действиями, или он сам ощущает их?       — Давай пойдём обратно, — просит Бомгю, пока вертит головой из стороны в сторону.       Он кого-то выискивает?        — Ты выглядишь так, будто скрываешься от полиции.       Его нервозность чересчур заметна.        — Ну, раз хочешь обратно…       Бомгю кусает губы с такой силой, что собственные щипает. Ёнджун поджимает их, словно это чем-то поможет. Откуда берётся эта фантомная боль?        — На набережную сходим в следующий раз. Думал, что свожу тебя сегодня, но сам уже без сил, да и по прогнозу дождь обещают, — поднимается на ноги и протягивает ладонь Бомгю, которую тот не сразу замечает. — Поехали на метро?       — Нет, лучше пешком, — через несколько секунд отвечает парень, вставая следом. Слова обрабатываются в голове слишком медленно из-за грохота и монотонных разговоров.        КāķŐй ж3 тþļ трŸċ.       — Скоро дождь, Бомгю, мы без зонтов. Я сомневаюсь, что нам удастся дойти до общежития раньше, чем начнёт капать.       Ёнджун напрягается, когда на него смотрят с испугом и растерянностью. Что с этим Чхве Бомгю такое?        — Почему ты…       — В метро… страшно. Там людей… — речь обрывистая, будто что-то мешает говорить. — Люди… их много. Я не… людей не… люблю. Боюсь. Поездов тоже. Они громкие. Режут уши.       Всё это время Бомгю жестикулирует. Его руки не находят себе места. На лице ничего не выражено, кроме паники.       — Хорошо-хорошо, Бомгю, я понял, мы пойдём пешком, — Ёнджун дотрагивается до его плеча, но парень тут же дёргается, не давая прикасаться к себе. — Прости. Тогда пошли, пока не начался дождь.       Чхве ещё раз вертит головой, оглядываясь и всматриваясь в каждую точку парка. Опасность может быть спрятана везде.        До общежития добираются в тишине, успевая до дождя. За дверью триста пятой комнаты Бомгю исчезает без слов прощания.       Он больше, чем просто странный.

1.4

      Ближе к восьми часам вечера Бомгю спускается на первый этаж к телефону, чтобы созвониться с Сакурой на несколько минут и дать знать, что он в порядке, даже если это не так. Приходить в себя после возвращения в общежитие пришлось долго, и Чхве сомневается, что состояние налаживается. Гости сознания твердят то же самое.       — Сакура? — их разговоры всегда начинаются с этого вопроса: Бомгю боится позвонить не туда (вдруг он ошибётся цифрой?) и услышать не свою подругу.       — Да, Бомгю-сан, это я, — становится легче, когда на конце провода раздаётся её обеспокоенный голос. — Как ты? Как прошёл твой день?       — Всё… нормально. Хорошо, — рассказывать о случившемся не хочется. Мияваки определённо не нужны лишние переживания. — Прогулялся сегодня.       — Наконец-то, — она выдыхает с явным облегчением. — Неужели ты один ходил?        — Да. То есть нет… — путаница в голове не даёт отличать разные события друг от друга. Реальность смешивается с нездоровым воображением. — То есть… Ёнджун был со мной. Я говорил тебе о нём, да? Мой сосед. Он показал мне район. Предлагал взять кофе или что-то другое, но я… отказался. Мы быстро вернулись в общежитие.       — Уже говорил, да. Это хорошо, что с тобой кто-то был, — девушка ненадолго замолкает. Бомгю наблюдает за парочкой студентов, вернувшихся в здание. — Почему отказался?        — Неудобно как-то, — пожимает плечами так, будто Сакура стоит рядом. — Я ничего не могу, когда ощущаю её присутствие. И в ушах сильно шумело…       — Бомгю-сан, — подруге становится только страшнее.       — Она же не могла найти меня? Или ты сказала ей, куда я сбежал? Или это… сделал отец? Я не понимаю, почему не могу избавиться от этого всего…       — Бомгю-сан, ты пил те витамины, которые я тебе давала?       Чхве молчит, закусив губу. Сакура в растерянности: она понятия не имеет, как попытаться друга спасти и напомнить ему о том, что его мать мертва.        — Ясно… — нервный вздох. — Послушай, Бомгю, я могла бы приехать к тебе и помочь с поиском врача. Тебе обязательно станет легче.       — Ты меня за больного принимаешь? — хмурится. — Со мной всё нормально! Какие ещё врачи, ты… о чём ты?        — Нужно просто провериться, — Мияваки старается успокоить парня, которого явно не радует услышанное.       Øнů Вč3 ĆчűТåют тēБя б0льнbłм.       — Зачем, если со мной всё хорошо? — кровь в венах наполняется злостью. — Ты сомневаешься в этом? Хочешь избавиться от меня?        — Нет, Бомгю, конечно нет, почему ты вообще так думаешь? — кажется, встревоженный тон принимается за ложь. — Давай я приеду на выходных, навещу тебя, помогу…       — Да не нужна мне никакая помощь! — он почти вскрикивает, вовремя вспоминая о том, что рядом находятся люди. А если она услышит его крик и придёт сюда снова? — Почему ты заладила об этом, Сакура-чан? Я ничего не понимаю. Я так всё это ненавижу. Люди страшные. И они тоже страшные. Шум не прекращается. Но в Токио неплохо. Ёнджун-сан готовил мне вкусный рáмэн утром.       Поток слов льётся быстрее, чем мозг успевает мысли обработать. Голоса оказываются громче, чем собственный разум. Мияваки на другом конце провода молчит.       Через несколько секунд Бомгю слышит всхлип.        — Я всё-таки приеду к тебе на выходных, — глухо заявляет девушка, после чего раздаются гудки. Звонок окончен.        Трубка повешена слабой трясущейся рукой. Бомгю прижимается спиной к стене, пальцами зарывается в волосы и прикрывает глаза. Сакура через полторы сотни километров зажимает рот рукой и плачет, сидя на кровати.        Лėч3нűĘ čдèлÅêт т0лькō хÝжè.       Они всегда так говорят. А Чхве отчего-то верит. Искренне верит в то, что с ним всё хорошо, как и со всеми другими людьми. Наверное, нет ничего плохого в том, что мысли (даже если они не его) озвучивают монотонные голоса, отражение в зеркале искажается и вечно мерещится всякий бред.        ВрÄчû ýБьюТ тẼбя.       — Хэй, ты в порядке? — раздаётся совсем рядом, но моментально заглушается другими фразами.        Вċ3 х0тят öт тẼбя ūзбĂвůтьÇя.       — Бомгю-сан, — чужая ладонь ложится на плечо, слегка сжимая его. Никакой реакции.       Тbľ нũк0мÿ нė нŷж3н.       — Ты меня слышишь вообще? — перекричать гостей сознания чересчур сложно.       Вćё пøрТůшь. Пōк0нЧű ç эТûм ýж3.       Бомгю наконец открывает глаза, когда подошедший трясёт его. Перед ним стоит Ёнджун.        — У тебя всё нормально? — взгляд цепляется за взгляд — вечно напуганный с вечно пустым.        — Да что ж вы все… — Бомгю набирает кислород в лёгкие. — Об одном и том же спрашиваете… Я настолько похож на ненормального?        — Чего? Я вообще не это имел в виду, — Ёнджун отстраняется и складывает руки на груди. — Ты просто быстро скрылся у себя в комнате, когда мы вернулись, а теперь не реагировал на меня какое-то время. И вообще, я просто хотел предложить поужинать вместе. Мне скоро на ночную смену. Ты, наверное, только вышел и так и не поел.        Бомгю выдыхает. В голове становится немного тише, чем было минутой ранее. Просачиваются мысли о том, что нужно обязательно позвонить Сакуре и извиниться. Но не сейчас.        Лампочка на первом этаже плохо светит и время от времени мигает. Вечером здесь ходит чуть больше проживающих, и Бомгю это не особо нравится.        Среди всех, кто платит за комнату в этом здании, Чхве запоминает только Ёнджуна и различает лишь его лицо. Все остальные кажутся одинаковыми по одной простой причине: перед глазами силуэты размыты и совершенно не откладываются в памяти. Признаться честно, Бомгю до этого нет никакого дела.        — Ну, давай, — неизвестно, почему он отвечает именно так, когда на общей кухне сидит достаточно людей. Они напрягают. Очень сильно.        Но отказывать Ёнджуну не хочется, как и объяснять причину, по которой аппетит тут же пропадает.        Поэтому вскоре они сидят за столом вдвоём, молча едят рис и не уделяют особого внимания чужим разговорам. Бессмысленно обсуждать что-то друг с другом, да и нечего, наверное. Однако Ёнджун задаёт вопрос, когда они практически заканчивают с ужином:        — У меня послезавтра дневная смена, не хочешь сходить на набережную вечером? — он вытирает рот рукавом и смотрит на Бомгю без каких-либо эмоций, пока тот палочками ковыряет остатки риса в тарелке.        — Можно было бы, — не поднимая глаз, отвечает Чхве и наконец доедает ужин.        Сосед поджимает губы и кивает.        Они расходятся. Бомгю возвращается в комнату, чтобы вновь слушать разговоры гостей сознания, а Ёнджун уходит работать.        В дневнике появляются новые строчки.

2.

о гулких китах, оживающих дельфинах и страхе в глотке.

New Ways — Daughter

      Вечером на улице появляться было намного проще, потому что скрыться удалось бы достаточно быстро. Натянутый капюшон прикрывал лицо и не позволял хорошо его разглядеть. Бомгю, на самом-то деле, тоже не так хорошо видел окружающий мир.       Он столкнулся с Ёнджуном в коридоре, и тот попросил немного подождать, чтобы вместе вылезти из злосчастного общежития. Слушать чужие стоны ночью определённо точно не хотелось, и сосед, вероятно, был того же мнения, из-за чего и вытащил Бомгю на прогулку.        — С этой работой я совсем перестал нормально гулять, — они идут по улице в неизвестном Бомгю направлении, и это безумно напрягает. — И на набережную давно не ходил. Так что пройдёмся до неё, ты как раз получше узнаешь окрестности.        Было бы неплохо, если бы Бомгю ещё и мог запоминать всё это. Кажется, единственное, что осталось в голове после их прошлой вылазки, — это паника, шум и взгляд.        Сейчас до странного тихо как на улицах, так и в голове. На несколько секунд Бомгю задумывается о том, что его лишили слуха, но убеждается в обратном, когда отчётливо слышит звуки автомобилей неподалёку и голос Ёнджуна рядом с ухом:       — Мы почти пришли, — говорит он негромко, и Бомгю лишь кивает в ответ.        Они молчали практически всю дорогу. Пока Чхве прятался от мира, натянув капюшон на глаза, Ёнджун время от времени поглядывал на него и контролировал, чтобы парень ни во что не врезался и ни обо что не спотыкался.        И всё-таки от кого он так старательно прячется?        Напуганный взгляд вот уже который день не вылезает из головы. Бомгю постоянно смотрит так: с напряжённостью, растерянностью и страхом. Это настораживает и заставляет задумываться о том, что с новым соседом происходит, а ещё замечать любые странные мелочи, количество которых становится только больше с каждым новым днём. Наверное, Ёнджун такими темпами составит полноценный список, ведь у него уже имеется несколько пунктов: во-первых, Бомгю пугается любых звуков (в особенности резких) и почти не разговаривает, он не кажется общительным; во-вторых, он упоминает кого-то в третьем лице во множественном числе, отвечает на несуществующие вопросы, либо же добавляет много лишнего; в-третьих, ничего не рассказывает о себе, но иногда оставляет непонятную информацию в виде фраз, у которых нет продолжения; в-четвёртых, на его полке вместо книг стоит одна-единственная странная банка, предназначенная для хранения препаратов и витаминов.       Всё кажется слишком запутанным, когда Ёнджун старается составить полноценную картину в собственной голове. Пазл собрать не удаётся, потому что некоторые его части пока не были найдены.        Набережная красива в один из февральских вечеров с безоблачным небом. Луна светит достаточно ярко и отражается в водной глади, прямо как стоящие на мосту фонари. Пейзаж радует глаз и освобождает голову от тяжёлых мыслей, позволяя Ёнджуну хотя бы ненадолго вырваться из оков переживаний.        Бомгю никак не реагирует на это место: он молча складывает руки на ограждении и зависает в собственном мире. Не видно того, куда устремлены потерянные глаза: они всё ещё спрятаны за чёлкой и капюшоном.        Прохладный ветер не оставляет реку в покое. Слышно, как внизу волны разбиваются о бетонные стены. Чужой вздох слышен тоже.       Ёнджун встаёт рядом с соседом и повторяет его позу.        — Здесь красиво, — первым начинает он, надеясь получить хоть какую-то реакцию.        Стоит ли воспринимать молчание за контакт? Или, в случае с Бомгю, его присутствие рядом уже является каким-никаким откликом на попытки Ёнджуна наладить общение?        — Да, — с заторможенностью отвечают ему. — Красиво.        Голос глухой и тихий, практически безразличный. Парень словно вовсе не заинтересован в окружающем мире — намного сильнее он занят тем, который хранит внутри: гниющий от голосов и странных идей, неспокойный и вечно бушующий от количества мыслей, нераскрытый и непонятый, как и сам Бомгю, как его внешняя оболочка.        Он кажется слишком замкнутым для студента. Ёнджуну даже не известен его возраст. Да он вообще о своём соседе ничего кроме имени и фамилии не знает. И ему хочется это изменить, ведь появляется ощущение, что они встретились в мегаполисе неслучайно и должны стать ближе. Старший впервые испытывает подобное и думает о том, что всё не так просто, когда вспоминает ночь, в которую вместе с Бомгю разделил одну боль на двоих.       — Ты почти две недели назад приехал сюда, но я толком ничего о тебе не знаю, — Ёнджун не может сказать, что его интересует абсолютно каждый новый человек, появившийся в окружении, однако недостудент из «305А» к себе притягивает во всех смыслах. — Ты неразговорчивый, Бомгю-сан.        — Не люблю говорить. Иногда им это не нравится. Они осуждают меня, — снова третье лицо множественного числа. Ёнджун поджимает губы. — А ты любопытный, да? Будешь потом использовать информацию против меня? Или, быть может, хочешь мне навредить? Пусть мне всего девятнадцать, но я не настолько молод и глуп.        — Я не собираюсь таким заниматься, Бомгю-сан.        Девятнадцать. Бомгю девятнадцать, и он уже совершенно один в столице Японии. Прямо как Ёнджун два года назад.        — Почти двадцать, точнее, — спустя минуту поправляет сосед самого себя. Ёнджун внимательно вслушивается в каждое слово и вздох. — А двадцать — это половина от сорока, — усмехается так, словно рассказал шутку.       И к чему такое уточнение?        — Иногда кажется, что конец жизни совсем скоро, — Бомгю заканчивает говорить.        Ёнджун кивает.        — Я много раз думал, что этот конец уже настиг меня. Было время, когда я только и делал, что ждал его, но в одну ночь понял, как сильно не хочу сталкиваться с подобным. Через какое-то время за мои желания поплатился отец. Это произошло несколько месяцев назад, когда он летел из Осаки в Токио, ко мне. Я тогда лежал в больнице с сотрясением мозга и сломанной ногой после землетрясения.        Вспоминать и так не забытые до конца события сложно. Ёнджун останавливается на какое-то время, вздыхая, а Бомгю наконец поворачивает голову в его сторону и внимательно смотрит. Слушает историю и чувствует, как страх подкрадывается ближе. Однако он уже не помнит, что говорил Сакуре за несколько часов до того, как уехал в столицу. Вспоминает лишь о желании стать тем, кто может летать, чтобы разбиться.        — Что… что случилось? — выдавливает Бомгю, словно действительно заинтересован. Быть может, так и есть, но он не знает наверняка. Не уверен.        — Отец так разволновался, узнав об этом, что решил навестить меня, побыть рядом. Взял себе отпуск на неделю, звонил мне, обещал помочь справиться со скукой в четырёх стенах больницы. Я ждал его, потому что в последний раз мы виделись в марте прошлого года.        И снова пауза. Ёнджун поднимает голову вверх, разглядывает луну в небе, скользит взглядом по звёздам, будто ищет кого-то среди них. Проходит, кажется, минута, прежде чем он произносит:        — А потом узнал, что он погиб. Самолёт разбился. Отца не стало.       Сосед замолкает на несколько секунд, стараясь перевести дух и набрать в сжавшуюся от боли грудь побольше кислорода. Бомгю замечает, что у того намокают глаза. Собственные щипает тоже, но вряд ли от слёз. Во всех внутренностях ощущается чужая боль.       — Всё ещё не могу в это поверить, если честно. Постоянно жду звонка или собираюсь позвонить сам, пока не одумываюсь. Раньше слушал подаренные им пластинки, а иногда даже говорил сам с собой, представляя, что отец сидит рядом. Сейчас перестал.        Наверное, Ёнджуну привычно получать молчание в качестве ответа на свои слова. Ему привычна постоянная тишина?        Может, в его ушах есть такой же шум, как у Бомгю? Или монотонные голоса? Или только голос отца?        Отчего-то говорить не получается. Попросту непонятно, какая именно должна быть реакция. Но кажется, будто Бомгю проходил через подобное.        Разве он терял? Если да, то кого? Самого себя?       Потерять хотят скорее Бомгю.        Картина с мёртвой матерью стёрлась из памяти и перестала быть похожей на реальность. Гости сознания провернули всё в свою сторону; вероятно, пугать свою жертву преследованием того, кого нет в живых, было увлекательно.        — Не могу избавиться от чувства вины уже который месяц. Его было достаточно в первые дни, но мать постоянно говорила, что всё из-за меня, и в скором времени я действительно начал так думать. Она твердила, что если бы не я, то отец остался бы в живых. Она обвиняла во всём меня, а потом разорвала наши связи. Разорвала связи с сыном. Но лучше так, чем дальше выслушивать столько оскорблений в свой адрес, — очередной вздох. Ёнджун опускает голову, ослеплённый то ли светом луны, то ли пеленой слёз на глазах. Он старательно сдерживает их. — Я не знаю, что с ней сейчас. Мы не разговаривали с конца августа. Она перестала звонить и отвечать после того, как меня выписали из больницы. Даже не поздравила, когда мне исполнился двадцать один год, — он хмыкает, и на этом монолог заканчивается.        Бомгю всё также молчит, не имея ни малейшего понятия о том, что должен сказать. Его сердце ноет, однако он сам ничего не ощущает. Эта история не вызывает в нём чувств сожаления или печали (ведь кажется, будто существуют только страх и тревога), а грудную клетку всё равно сдавливает. Выражение лица остаётся неизменным — таким же хладнокровным и отстранённым, потому что гости сознания не позволяют испытывать другие эмоции и хозяин-жертва постепенно забывает, каково это — быть живым и уметь реагировать на всё по-разному. Он не помнит, каким был раньше: прошлое размывается вместе с остатками здорового разума. Будто бы Чхве всегда жил в панике и с желанием исчезнуть. Будто он всегда хотел спрятаться и не мог смотреть на окружающий мир так же, как это делают другие.       Проскальзывает мысль: так не должно быть. Не должно быть так мало чувств.       — Мне жаль, Ёнджун-сан, — Бомгю похлопывает его по спине, ведь это единственное, что он может сделать.        Пережить подобное страшно. Особенно в полном одиночестве. И как только хватает сил не сдаться окончательно?        Ёнджун будто пропускает его слова мимо ушей, как обычно это делает сам сосед, и продолжает:        — В детстве я хотел стать пилотом. На самом деле, первое время я даже учился здесь в соответствующем месте. Но всё изменила моя травма. И та авиакатастрофа. И смерть отца. Я понял, какую большую ответственность должен был бы нести за каждого пассажира на борту. Понял, как это страшно на самом деле. С недавних пор меня стали пугать высота и небо.        Бомгю поджимает губы, переводя взгляд на водную гладь. Он смотрит на отражение в ней, пытается что-то разглядеть на глубине.        — И тогда я начал задумываться над тем, что хотел бы путешествовать на корабле. Или хотя бы работать на судне. Мне кажется, что утонуть даже лучше, чем разбиться. Когда разбиваешься — от тебя ничего не остаётся.        Кажется, у Ёнджуна просто была необходимость поделиться своими мыслями хоть с кем-нибудь. И этим кем-нибудь оказался Бомгю, стоящий рядом с ним в эту минуту на набережной.        — Вода стала нравиться мне больше, чем воздух.        — У меня всё наоборот, — говорит Бомгю, продолжая скользить глазами по блестящей глади, будто хочет подпитать страх. — Мне бы хотелось разбиться, нежели утонуть. Чтобы не оставить за собой ничего. Чтобы даже она не смогла узнать во мне сына.        Но Ёнджун говорил вовсе не про варианты смерти, которые он предпочитает.        — В воде всегда есть киты. Они пугают меня сильнее всего.        Слышится чужой вздох. Сосед повторяет за Бомгю, тоже пряча взгляд среди слабых волн.        — Они только в океанах, Бомгю-сан.        — Нет, — отрезает парень. — Нет, Ёнджун-сан, они есть везде. Даже в этой реке.        — Ты думаешь, они бы поместились сюда? Киты ж огромные.        — Они бывают самых разных размеров, именно поэтому киты и могут быть везде, — говорит Бомгю совершенно серьёзно. — И внутри нас они тоже плавают. По нашим венам.       — По нашим венам? В крови?       — Да, именно так. Киты есть внутри меня, внутри тебя, внутри всех нас. Я чувствую их прямо сейчас, — Ёнджун не понимает, почему сосед так в этом убеждён. — Я… начал чувствовать их совсем недавно. Мои киты плавают по моим венам. Вместо воды у них моя кровь. Они ищут друг друга в моих внутренностях и живут там. Хорошо, наверное, живут. Это пугает меня, но я стараюсь привыкать. Главное, чтобы они не начали кричать.        — А как ты поймёшь, что они кричат? Как ощутишь это?        — Мне станет очень-очень больно. Невыносимо. Обычно, киты кричат от одиночества. Они плачут так громко, потому что пытаются найти себе хотя бы кого-нибудь. Мои будут кричать, когда я останусь один. Начнут метаться из стороны в сторону, разорвут сначала мои внутренности, а затем и кожу.       Гости сознания сделают ради этого всё что угодно, как только Бомгю окончательно перестанет контролировать себя; как только тревога и страх поглотят его разум полностью.        Пока что киты спокойно плавают по сосудам и венам, искривляя их своими размерами. Лишь бы не разорвали.        — Звучит интересно, — говорит ему Ёнджун. — Я ещё никогда не чувствовал своих. Могут ли внутри меня плавать дельфины? Или акулы, например?       Бомгю усмехается. Радуется тому, что его мышление разделяет кто-то ещё.        — Такое возможно, почему нет, — он пожимает плечами, и они снова делят один шелест ветра на двоих, прежде чем: — Ты слышал крик только что? — парень внезапно дёргается и оборачивается.       Раздаётся плач китов, который Бомгю улавливает. Очень чётко его слышит и выискивает млекопитающих в воде. Гости сознания запутывают свою жертву. Ёнджуна они пытаются запутать тоже.       — Ты шутишь? — сосед хмурится, когда подходит к другой стороне моста, где уже стоит Чхве.        Старший смотрит, как чужой взгляд вновь бегает туда-сюда, не останавливаясь ни на секунду.        — Я правда слышу их, Ёнджун-сан, — уверяет Бомгю. — Они где-то здесь! Вот же, вот, ты только взгляни!       Палец указывает на тёмную водную гладь, которую тревожит разве что дуновение ветра. Указывает так, будто сейчас оттуда и впрямь выплывет огромный обитатель океана. Выражение лица выглядит крайне взволнованным.        — Тут… никого нет, — чуть тише произносит Ёнджун, боясь спугнуть несуществующего кита. Пейзаж перед глазами остаётся неизменным.        Бомгю затихает. Его рука больше не тянется вперёд, а эмоции с лица пропадают. Опять.        Ёнджун оставляет попытки разглядеть что-нибудь в реке. Его голова заполняется мыслями — теперь она полностью забита новым соседом (две недели до этого была лишь наполовину). Всё становится непонятнее. К предыдущим пунктам списка «странности Чхве Бомгю из 305А» добавляется две новые вещи: в-пятых, по его словам, он чувствует китов внутри себя; в-шестых, девятнадцатилетний парниша видит и слышит млекопитающих в реке Сумида.        Крик пролетающих мимо ворон становится единственным звуком живых существ, который раздаётся за последнее время. Других Ёнджун не помнит.        Наверное, их прогулка подходит к концу, потому что Бомгю произносит:        — Нужно возвращаться, — он снова нервничает, что видно невооружённым глазом. — Пошли отсюда скорее. Киты кричат слишком громко. Я скоро оглохну. Они хотят позволить ей найти меня.        И всё же список пополняет давно замеченный пункт: в-седьмых, ему всё время кажется, что его кто-то ищет, а точнее — его мать.       — Давай спрячемся, Ёнджун-сан. Скорее. Прошу.        Проезжают две машины. На часах почти два ночи. Ёнджун кивает, потому что совсем путается в происходящем, и берёт младшего за руку, дабы успокоить хоть немного.        Они идут обратно, и Бомгю постоянно оборачивается или оглядывается по сторонам. Его взгляд меняется при виде знака дорожных работ. Ёнджун не знает, в чём причина, когда его тянут в сторону.       Новая прогулка навевает только больше беспокойства и подозрений. 

2.1

22 февраля, 1986 год. 04:57. «Я опять ощущаю её присутствие. Мне страшно. Думаю о китах, которые плавают по моим венам. Они кажутся спокойными сейчас. Интересно, Ёнджун уже чувствует своих? Может, у него действительно дельфины?  Я особенный? Раз чувствую и вижу их… Сакура обещала приехать в час дня».       Подруга действительно приезжает в это время. Бомгю отправляется встречать её на вокзал в одиночку, так как у Ёнджуна очередная смена на работе. В этом нет никакой проблемы — скорее страх: младший боится появляться среди большого количества людей, а сосед — отпускать его одного.        С их последней прогулки прошла неделя с небольшим. Погода на протяжении девяти дней оставляла желать лучшего, да и Ёнджун приходил уставший. Они вдвоём мучались от сильной боли в теле по ночам. Старший отчего-то всё время извинялся, мол, в этом есть его вина. Кажется, он сказал, что это связано с травмой ноги, полученной в результате прошлогоднего землетрясения.       — Но зачем ты продолжаешь быть разнорабочим? — спросил Бомгю в одну из ночей, когда оба сидели в комнатке со стаканами воды в руках. Пили очередные таблетки обезболивающего.       — Я же должен зарабатывать, — Ёнджун чешет затылок. Его пепельно-розовые волосы растрёпанные и уже грязные. — Может, через какое-то время вернусь на обучение в универ, если успею накопить достаточно денег.        Выживать в столицах одному действительно тяжко.        Они пересекались чуть меньше обычного. Бомгю реже вылезал из комнаты, потому что голоса становились громче разумных мыслей, практически переставших озвучиваться сознанием. Он не спал ночами, иногда проводя время с соседом и слушая его рассказы. Пару раз парни засыпали вместе ближе к утру. Если старшему нужно было на работу только днём или вечером, то он готовил поздний завтрак на общей кухне, где уже почти никто не находился: все студенты были на учёбе. Так и ели в спокойствии и тишине, прерываемой нечастыми фразочками Ёнджуна и краткими, односложными ответами Бомгю.        Девятнадцатилетнего парня всё ещё трудно было узнать лучше. Нельзя сказать, что это являлось чем-то до невозможности необходимым, однако его замкнутость напрягала. Время от времени младший отказывался от компании Ёнджуна, и они оба проводили дни в одиночестве, разделённые стеной. Но казалось, будто их души не могут быть разделены ничем, ведь раз уж они нашлись в огромной столице, то так просто теперь не потеряются.       Дневник исписывался быстро. К криво выведенным буквам добавлялись рисунки.        Затихшие киты плавали по кривым сосудам.        — Бомгю-сан! — Сакура замечает его в толпе, встревоженного и растерянного. Её руки окутывают тело парня, будто бы пряча его от людей вокруг. — Я рада… видеть тебя. Всё хорошо?        — Я тоже, — выдавливает Бомгю. — Хорошо, да. Пошли скорее.       Окружающие всё ещё кажутся размытыми, будто бы несуществующими. И они продолжают представлять опасность, пугать, заставляют желать сбежать отсюда. Действительно ли это люди, или в них вселяются гости сознания?        Друзья едут в район Сумида, где Мияваки сняла себе номер в отеле. Он расположен неподалёку от Тайто — там находится общежитие Бомгю. Сакура объясняет свой выбор тем, что расстояние между ними увеличилось до ста сорока восьми километров и хотя бы в ближайшие дни, которые девушка собирается провести в столице, они будут близко друг к другу. Для них обоих такой разрыв чересчур непривычен: в конце концов, между несколькими минутами ходьбы и несколькими часами езды есть большая разница, которая ярко ощущается после двенадцати лет дружбы и жизни в парочке кварталов друг от друга. Если раньше подруге было достаточно немного пройтись по улице, чтобы за пятнадцать минут оказаться около дома Бомгю, то теперь ей придётся три часа ехать на поезде из Сидзуоки в столицу.       Солнце выглядывает из-за хмурых облаков, но город всё равно кажется слишком серым и неживым, несмотря на достаточное количество народу. Бомгю крепко держится за ладонь подруги, в другой сжав её рюкзак с вещами, и его глаза бегают из стороны в сторону. Они снова натыкаются на знак дорожных работ, и в голове раздаётся монотонное и противное:        0нű зÄкøПâ|-0т т3бя зåЖũвÔ.        Бомгю моргает несколько раз, надеясь перестать видеть подобный контекст в обычных вещах, которые окружают его.        За последнюю неделю с этим стало тяжелее. Даже будучи в полном одиночестве, Чхве слышал, как с ним разговаривали предметы: его чёрная гелевая ручка предлагала ему перестать портить страницы дневника и использовать её для того, чтобы выколоть себе глаза; ремень на джинсах уговаривал перетянуть шею и тем самым избавиться от всех страхов; баночка витаминов просила выпить всё содержимое за раз и пойти наперекор монотонным голосам; а жалюзи требовали, чтобы их открыли как можно шире, и тогда чужой взгляд мог бы без проблем наблюдать за действиями жильца дешёвой комнатки.        Всё воспринималось иначе. Слышалось, виделось и чувствовалось даже то, чего не существовало.        Однако Бомгю давно разучился отличать реальность от проделок гостей сознания.        Он вспоминает о телефонном разговоре со своим отцом, в котором утверждал, что хорошо расположился в мегаполисе и постепенно привыкал к жизни здесь. Господин Чхве старался верить сыну на слово, но всё равно сказал, что приедет в Токио, как только появится возможность. Бомгю начал сомневаться в том, что увидится с ним хотя бы ещё один раз. Он думает, что если приедет отец, то мать приедет тоже и найдёт его. Совсем не хочется, чтобы подобное произошло, иначе к чему тогда весь этот побег и попытка спрятаться среди многоэтажек и толпы людей? Слишком опасно говорить даже о том, где конкретно Бомгю проживает: господин Чхве наверняка расскажет обо всём жене, а говорить что-то в духе: «Только маме ни слова!» — было бы слишком странно.       Возможно, если бы парень всё-таки выдал нечто подобное, то отец бы понял, что у него явно не всё в порядке. Но этого так и не случилось, поэтому семья Бомгю продолжала жить, не зная о том, что происходит внутри черепной коробки самого младшего.       Номер Сакуры оказывается предназначен для двух человек. Он выглядит вполне прилично для отеля с тремя звёздами: чистые односпальные кровати, небольшая кухня, приличная ванная комната, даже имеется лоджия. Девушка быстро раскладывает вещи и предлагает прогуляться по городу, а затем вернуться обратно.        — Можешь остаться здесь на эти несколько дней, — она складывает толстовку и убирает её на полку шкафа.        — Не знаю, — Бомгю перекатывается с пятки на носок, стоя посреди комнаты. — Мы могли бы пройтись до общежития. Я хочу… познакомить тебя с Ёнджуном.        Сакура переводит на него нечитаемый взгляд.        — С соседом, да? — спрашивает для чего-то, хотя Бомгю рассказывал о нём много раз. Чуть ли не в каждом телефонном разговоре имя «Ёнджун» упоминалось как минимум один раз.       — Угу, — кивает в ответ. — Он хороший, правда. Готовит вкусные завтраки, делится всякими историями. У него выцветшие розовые волосы. И дельфины внутри.        — Кто, прости?        — Дельфины. Неделю назад мы с Ёнджуном говорили про китов и дельфинов. Я рассказал ему про своих китов, а он…        — А он?        Бомгю замолкает на какое-то время. Сакура вновь выглядит чрезмерно обеспокоенной. Почему речь вообще идёт о морских млекопитающих?       — Бомгю-сан?        — Битлз. Тебе же нравятся битлз, да? У него есть. Пластинки. Есть. Их много. Вот.        Нельзя сказать, что это становится единственной причиной, по которой Мияваки соглашается на предложение Бомгю познакомиться с этим Ёнджуном. Тот, по словам Чхве, должен вернуться с работы ближе к восьми часам вечера. До этого времени они сидят в номере и смотрят телевизор, хотя каждый скорее зацикливается на собственных мыслях, нежели на сюжете какого-то фильма, идущего по первому включённому каналу. И сколько бы раз Мияваки ни предлагала другу прогуляться по центру, Бомгю отказывался и явно не намеревался ходить по заполненным людьми улицам.        И Сакура могла бы предположить, что парень просто не привык к мегаполису, такому количеству народу и другой жизни, однако она хорошо понимала, что дело заключалось не только в этом.        В полдевятого Бомгю приводит подругу в здание общежития, заставляя ужаснуться условиями проживания. Сакуре тут определённо не нравится — рассказы друга приукрасили это место, выставив его немногим лучше, чем есть на самом деле. Хотя заметно то, что и ему как жильцу здесь не так уж и хорошо.        И когда Мияваки осматривает комнату-коробку, она предлагает:       — Может, ты всё-таки вернёшься обратно в Сидзуоку? Твоя семья переживает…       — Нет. Ни за что, — отрезает Бомгю.        Что его здесь держит? Что не позволяет вернуться в родной город?        Он всё ещё видит мёртвую мать?..       — Бомгю-сан, учёба ещё даже не началась. Вернись хотя бы ненадолго. Или вообще начни учиться в Сидзуоке, так будет проще.        — Не хочу, — я не могу.        — Нам всем правда страшно оставлять тебя в столице одного.        — Я не один, Сакура-чан, сказал ведь уже.        — Но, Бомгю…       Их диалог прерывает открывшаяся дверь и незнакомый Сакуре парень на пороге.        — Хэй, я успел потерять тебя, — начинает он, но, когда переводит взгляд на девушку рядом с Бомгю, тут же замолкает.        Они недолго рассматривают друг друга. Кроме обустройства здания Сакуре также не нравятся жильцы здесь. Парень с пепельно-розовыми волосами и синяками под глазами не внушает доверия. Однако она облегчённо выдыхает, когда слышит следующее:       — Ой, извиняюсь, если прервал, — кивок. — Я Чхве Ёнджун, сосед и друг Бомгю.        — Мияваки Сакура, его близкая подруга.        А в скором времени они втроём сидят в номере девушки и раскладывают пластинки битлз, которые с собой принёс Ёнджун. Младший Чхве сосредоточен на каждом движении и слове своего соседа. Он переводит взгляд с чужого лица на руки и обратно, слушая небольшой рассказ.        Из всех троих говорит только Ёнджун. Мияваки лишь иногда отвечает ему, а Бомгю не издаёт ни звука. Но атмосфера не кажется напряжённой от слова совсем, а наоборот — спокойной.        — Эти пластинки остались как воспоминание об отце. Он дарил мне их. Мы вдвоём даже мечтали попасть на концерт группы, пока мама не оценивала наши желания, — он тоскливо улыбается. Сакура смотрит с сожалением; Бомгю не смотрит вообще. — Обидно, что так и не попали. А одному идти расхотелось.        — Мы с Бомгю могли бы составить тебе компанию, если однажды ты всё-таки решишься, — наверное, говорить такое человеку, которого ты знаешь от силы часа три, довольно странно. Но Сакура не может иначе, потому что сердце в груди ноет от боли.        Она столько всего успела надумать себе после рассказов Бомгю: боялась, что его сосед мог причинить другу вред, обмануть, запутать, сделать больно; а самой страшной была мысль о том, что Ёнджун мог быть ненастоящим, выдуманным. Потому ли Мияваки выдохнула с таким облегчением, увидев живого человека?        Бомгю приехал в Токио три недели назад, но они со старшим Чхве выглядят так, будто знакомы намного дольше: пока все трое шли до общежития, Ёнджун часто приобнимал соседа за плечо и наблюдал за выражением его лица, будто пытаясь считывать эмоции и ощущения; Бомгю, в свою очередь, не противился, пусть и не являлся любителем прикосновений; в присутствии старшего парень не казался таким нервным и растерянным, хотя вокруг было немалое количество людей. Эти двое словно чувствуют друг друга на особом уровне, который недоступен даже Мияваки, знающей Бомгю добрые лет двенадцать.        Можно ли Ёнджуну доверять и быть спокойной?        Сакуре требуется ещё время для того, чтобы найти ответ. Это и становится причиной, по которой старший сидит в номере вместе с ними.       Они все вместе зашли в магазин за дешёвым проигрывателем для ёнджуновых пластинок с треками The Beatles, и теперь новая вещь стоит в номере; в стены комнаты впитываются знакомые каждому мелодии.        — У тебя и правда не было проигрывателя всё это время? — внезапно подаёт голос Бомгю, и старший Чхве поворачивается к нему, смотря в глаза. — Я думал, что… просто не видел его.        Ёнджун лишь поджимает губы, а потом касается чужого плеча и ведёт по нему рукой со странной нежностью и февральским теплом. Мияваки молча наблюдает за происходящим, боясь даже пошевелиться. По телу Бомгю бегут мурашки.        — Мне пришлось продать его, — со слабой, но отчётливой грустью признаётся парень. —  Это тоже был подарок отца. Я просто не мог пользоваться им после… смерти. А потом денег стало не хватать, из-за чего я был вынужден расстаться со многими вещами.        Это звучит как-то чрезмерно больно. Сакура полагает, что в душе Ёнджуна хранится много печали, накопившейся из-за одиночества среди тысячи тысяч людей. Кажется, словно теперь парни делят её на двоих: старший наконец встретил того, кто не только слышит, но и чувствует его, и этого достаточно, пусть Бомгю и не слишком эмоциональный и понимающий, чтобы в полной мере соседу помочь.        Но когда-то он был именно таким.        Девушка смотрит на картину перед собой и грустно улыбается, вспоминая моменты десятилетней давности и вслушиваясь в тишину. Вероятно, своей компанией оба Чхве спасают друг друга в мегаполисе. От мысли об этом становится на каплю спокойнее. Лишние переживания убавляются, исчезают.        Доходит четыре часа утра, когда веки начинают слипаться, а одна и та же пластинка играет уже в пятый раз. Сакура зевает, спрашивая:        — Вы ещё не хотите спать?        — Я сегодня отсыпался, так как у меня была дневная смена, поэтому пока что нет, а Бомгю… — начинает отвечать Ёнджун, но его перебивает неожиданное:        — Я хочу подышать. Выйти на… балкон. Послушать музыку ещё немного. Можно?        Бомгю поднимается на ноги, глазами разыскивая тёплый плед, который мог бы согреть его в конце февраля.        Сакура кивает ему, поднимаясь следом и помогая в поисках; в скором времени плечи младшего уже накрыты тканью, когда он подходит к Ёнджуну и еле слышно просит:        — Побудешь со мной?        И разве такому предложению можно отказать?        Слабый кивок головой является ответом. Бомгю отводит свой взгляд — дольше нескольких секунд он в ёнджуновы глаза смотреть не может — и идёт к балкону, без слов зовя старшего за собой. Тот желает Сакуре спокойной ночи, а затем скрывается за дверью.        Воздух влажный и свежий; по стеклу стучат капли мелкого дождя. Слышатся звуки проезжающих машин, редкие, но громкие разговоры идущих людей — как-никак, пятый этаж. Раздаётся задорное пение гуляющих, уже выпивших и расслабившихся. Но всё ненужное заглушает начавшая играть песня «I’m So Tired»; отголоски внешнего мира уходят на второй план, когда парни садятся на холодный пол. Пространство совсем маленькое, проход узкий. Они оба прижимают колени к себе, и Бомгю укрывает себя и Ёнджуна пледом. Иначе будет слишком холодно.        — Сакура-чан хорошая, — старший вновь начинает их диалог первым. — Ты толком не говорил о ней. Давно вы дружите?        — Не помню… Кажется, мне было семь, когда мы познакомились в школе. Её одноклассники задирали меня, а она увидела это и стала разбираться. Защитила меня. Я до сих пор очень благодарен ей.        В Японии далеко не все любили приезжих, в особенности — корейцев. А жестоким детям может не понравиться любая мелочь, за которую они будут ещё долго цепляться ради насмешек и драк. Одноклассников Бомгю не устраивали ни его национальность, ни длинноватые волосы, ни знания их родного языка. А учителя с детскими проступками ничего не делали: им не было дела до того, что кто-то из учеников избивает корейского мальчишку. Однако Чхве до сих пор считает, что отношения между властями двух стран должны влиять на отношение к нему. И всё-таки чужаков на родине продолжают презирать, потому что с каждым новым годом ситуация только усугублялась.       По всей видимости, Сакура считала точно так же, раз уж решилась на то, чтобы помочь маленькому Бомгю. Она тогда стала единственной, кто новенького принял, ради этого пожертвовав собственной репутацией хорошей ученицы.       — Это смелый поступок для младшеклассницы. Обычно, в таком возрасте дети немногое понимают.        — Наверное.        Они сидят плечом к плечу — это согревает лучше тёплой ткани. Становится так тихо, что появляется ощущение, будто парни в своём собственном мире, где только Бомгю, Ёнджун и проигрыватель с пластинками битлз.        — Ты уже… чувствуешь своих дельфинов, Ёнджун? — ни с того ни с сего спрашивает младший, после чего тянется к чужой руке и проводит кончиками пальцев по выступающим венам.        Вздох разрезает воздух.        — Пока что нет. А как поживают твои киты? Не кричат?        Парни словно разговаривают на своём собственном языке.        — Нет, они спокойны, — Бомгю продолжает касаться жгучей кожи. — Особенно когда я рядом с тобой.        Пальцы скользят к тонкому запястью. Ёнджун задерживает дыхание; младший слышит, как млекопитающие плещутся в собственных кривых венах, но в чужих их почувствовать не может. Ему больше не позволяют: стоит коснуться ладони, как пальцы старшего цепляются за его. Теперь не только плечо к плечу, но и рука в руке.        — Раз так, то я хочу как можно чаще быть рядом с тобой, чтобы не заставлять твоих китов страдать, — произносят почему-то шёпотом.        Бомгю замирает, как только свободной рукой Ёнджун заправляет прядь волос ему за ухо. Как-то чрезмерно чувственно.        Песни продолжают играть, однако на них уже не обращают внимания. Шум в голове тоже перестаёт иметь значение: он, вроде как, становится тише. Гости сознания остаются в стороне, чтобы наблюдать за происходящим.        Взгляды встречаются, и младший еле слышно добавляет:        — Будь. Рядом со мной, — на его губах появляется искренняя улыбка. Сердце Ёнджуна в этот момент готово остановиться. — Может, обитателям наших внутренностей суждено подружиться.        Может, они друг в друге нуждаются так же, как мы.       Первая улыбка, адресованная соседу. Получение такой же мягкой в ответ.        — Думаю, и правда суждено.        В глазах отражается что-то, похожее на радость и нежность; Бомгю не уверен в том, что видит в сияющих радужках напротив: он плох в чтении эмоций.       Ёнджун для себя подмечает, что младший смотрит на него, пусть между ними совсем небольшое расстояние. В этот раз не может продолжать смотреть он сам, поэтому пальцы вплетаются в тёмные волосы и тянут голову к плечу (возможно, хотелось бы к губам).       Это безумие. Просто какое-то безумие, решает Бомгю, и пусть он и не так хорош в математике, но рядом со старшим в голове складывается следующий пример:       безумие + безумие = выздоровление;        и это как:       минус на минус даёт плюс.       Всё просто, думает он и повинуется ёнджуновой руке, размещаясь на плече соседа. Прижимается ближе, оправдывая свои действия колкой прохладой. Одну ладонь греет другая, а вторая прячется под толстовкой старшего. Ёнджун щекой утыкается в макушку, гладит Бомгю по волосам, тем самым прогоняя любой шум из черепной коробки, и тихо напевает строчки «Piggies».        — Ёнджун-сан.        — Да, Бомгю-сан? — уже сонно тянут в ответ.        — Мне страшно думать о том, что мои киты могут умереть.        Старший вздыхает, крепче сжимая руку Бомгю в собственной. Ему самому страшно думать о таком.        — Этого не произойдёт, — успокаивает. — Я не позволю этому случиться, хорошо? Не беспокойся, пожалуйста.        — Спасибо.        Слово отдаётся грохотом в груди. Возможно, первый дельфин внутри ударяется о четырёхкамерный орган.        Безумие для Бомгю — это не только гости сознания, завладевшие его мыслями и пытающиеся присвоить себе и сам разум; это не только плывущие по кривым венам и сосудам киты, которые могут громко кричать; не только страх того, что его мозгом управляет кто-то, кто не он.        Безумие для Бомгю — это ещё и Ёнджун, его голос, касания, присутствие; это то, как согревается сердце от переплетённых пальцев; это совершенно случайные объятия от холода, из-за которых грудь наполняется теплом настолько, что готова вот-вот разорваться.        Тревога этой ночью отходит на второй план. Единственный взгляд, который Бомгю чувствует, — взгляд соседа; единственный человек, которого он ощущает, — Ёнджун.        Они и впрямь застряли в собственноручно созданном мире.