Сквозь кровь прожить

      Он метался по комнате и подталкивал локтем дверцу шкафа, когда стаскивал что-нибудь с полки (джемпер, рубашку… и почему все мои?), за самый край, чтобы сложить по-новому. Угрожал вторжением всю неделю. Из-за скрипа я и проснулся, да, точно, кто-то (может, даже я) во сне тоже открывал двери.       – Уже пора?       – Нет. Спи.       Свеча мигала, и он то сливался с темнотой, то снова выделялся рыжим контуром. Некоторые слова принадлежат единственному человеку, и случайная встреча с ними вызывает недоумение – кто-то обокрал мой образ, опустошил сокровищницу и щеголяет в краденых драгоценностях. Так я споткнулся о “локон” при описании красивой дурочки в каком-то романе. Единственно естественным употреблением этого слова было в отношении Тео. Ему я приписал больше всего особенных слов. Любое из них теряет в образности и приобретает в пошлости, если применяется к кому-то еще. На щеку Тео упал локон.       – Говорю же, спи. – Он растянул спираль и убрал ее за ухо.       – Пить хочу. Все равно снилась какая-то муть.       Просыпаться и маяться бич моих ночей, а не его. Я подошел к столу и плеснул воды из графина в чашку. Попало на столешницу, вытер краем ночной рубахи, пока Тео не видел. Глянул на часы. На первом курсе я просил (пожаловался матери, а она распорядилась) заменить громоздкий часовой шкаф на настенные часы. Тео хотел его оставить. Потому я сломал маятник, и часы только шуршали шестеренками и редко издавали страшный заводной звук, будто кто-то подкинул в его нутро жестяного жука. Близилось к трем. Неудивительно, что мне так плохо.       – Мне тоже.       – Что?       – Второй раз. – Он уложил рубашку на полку и взял следующую.       Тео не видел сны. Я узнал об этом на третий школьный год, до странного поздно.       – Ты спишь и ничего не видишь?       – Темноту.       – Или ты просто не помнишь.       – Не думаю.       Может, темнота – твой сон? Я этого не сказал. Глупость какая-то.       – Так… что ты видел?       Он вздохнул и поднес новую свечку к почти догоревшей.       – Войну. – Фитиль вспыхнул. Брови напряженно сведены, в глазах – тревога. Я окончательно проснулся. – Мне приходилось убивать, но заклинания не срабатывали.       – Войну с кем?       – Как обычно, люди против людей.       Свеча снова замигала, отделяя от верхушки по мотыльку.       – Ты отличаешь сон от реальности?       – Когда просыпаюсь.       – Я не почувствовал разницы.       – С непривычки?       – Может.       Тео завершил революцию в моем шкафу, подцепил за переплет книгу с полки.       – А каким был первый сон?       Я забрался в постель. Если вставать по ночам, то только чтобы повторно завернуться в одеяло.       – Не лучше второго. Потом расскажу. – Он задул свечу, по-родному запахло талым воском и жженым хлопком. – Тренировка в девять утра?       Я закопался лицом в подушку.       – Да. Выбираем капитана.       – Ничего не слышу.       Повторил “по-нормальному”.       – Волнуешься?       – С чего бы мне?       – И правда. Спокойного остатка ночи.       Я пришел в палатку раньше девяти. Так непривычно – все на своих местах. Уже к обеду хаос расцветет вывернутыми мантиями. Я положил метлу на стол, надо бы натереть древко смолой перед полетами. В конце августа я не влез в прошлогоднюю форму, пришлось срочно прыгать в Косой переулок. Долго провозился, подбирая удобное положение липучки новых перчаток. Зашуршала плотная штора.       – О, ты уже тут.       – И тебе доброе утро.       – Да уж. – Вейзи зевнул. – Воскресенье, девять утра. Я по этому не скучал. Твои планы в силе? – Он сел на скамью и вытянул ноги, наклонился. Он один с самого утра мог сложиться до самых носков. – Если не ты, то Боул.       – Раз ты просишь.       – Зараза.       – Я думал, ты тоже претендуешь на роль капитана. – Наконец-то застегнул, как надо.       – Думал летом. Решил, что на последнем курсе такого счастья мне не надо. Слишком муторно.       Одно время (с неделю в середине июля) я был уверен, что не стану усложнять себе жизнь. Но не к этому ли я шел? Вполне логичный этап моей школьной карьеры, как сказал Тео. Была еще одна причина, о которой я никому не говорил.       – Если Боул будет капитаном, то это конец для нас всех. Я, безусловно, уважаю, как он играет, но в последнее время он, очевидно, перебарщивает. Капитан – лицо команды, едва не нравственный ориентир. – Я отвернулся, чтобы Вейзи не увидел, как я над ним посмеиваюсь. – Не скажу, что ты у нас образец благодетели, но всяко получше…       – Всяко получше.       – Он кукухой потихоньку едет. Особенно после, – он поднял ладонь и пошевелил пальцами, – сам понимаешь. Его бы вообще из команды турнуть…       – Загонщика как он мы не найдем. Даже без двух пальцев он лучше любого пятипалого.       – Тогда береги голову.       Мне стало не по себе. Штора снова зашевелилась. Говоря о дьяволе…       – Здрасьте! Не слышу “с добрым утром, капитан!”.       – Забегаешь вперед, Люциан.       – Я так понимаю, кандидатур больше нет.       Он кинул на меня странный взгляд. Едва не дружеский, как очень давно. Наверное, первый критерий сумасшествия – неуместность.       – Как это нет? – с нажимом сказал Вейзи.       – Ну а кто еще? – он подвинул мою метлу и сел на стол.       – Я.       – Шутишь? Ты же на днях говорил, что тебе это нахер не сдалось!       Вейзи, стоявший за Боулом, покрутил пальцем у виска. Ему пришлось пригнуться. Я так давно не глядел на Боула прямо, что теперь не мог примириться с его новым обликом. Теперь бы не понадобилось ставить табурет на табурет, чтобы достать с кухонного шкафа банку с шипучей карамелью.       – Я такого не говорил.       – Угораешь? – он подошел ко мне, стали различимы редкие крупицы ржавчины в голубых глазах.       – Ты что-то путаешь.       Я обогнул его и взял метлу. Разберусь с ней позже, полетаю без пропитки. Лишь бы выйти на поле. Будь у него камень, он бы размозжил мою голову. Начинать сезон со скандала или драки, еще и в роли нового капитана, плохая слава. Еще успеется.       – Я слышал, что Хиггс тоже хотел, – сказал Вейзи. Хиггс точно не метил в капитаны. – В любом случае будет голосование.       Я воспользовался тем, что Боул отвлекся, и вышел на поле.       Пустые трибуны, ярко-зеленое поле. Флаги хлопали на ветру, бледное солнце висело над желтеющим лесом. Я теперь тот самый старшекурсник, который будет ходить по замку и цепляться за каждый гобелен, скамейку, трещинку в витражном окне? Я часто видел этот блуждающий, немного мечтательный взгляд у выпускников. Сентиментальщина. В конце года я застал Пайка (от него я меньше всего ожидал проявления подобных чувств) в раздевалке за освобождением шкафчика. На столе валялись открытки (не думал, что он их хранит), старые перчатки, обертки от шоколадных лягушек (а мне запрещал, гадина такая) и потускневший снитч с мятым боком. Он распихал все по карманам и буркнул: “На память”.       – Будет непросто, – вздохнул я.       Про что я, собственно? Про то, что стану капитаном или про год в целом? Или про жизнь, к которой так близко подбирался? Подумать только, через год я буду совсем не здесь. Если повезет, то на другом континенте. Будут ли меня называть английским снобом? Все, кто приезжал в Америку из Англии, получали этот штамп на лоб. Или попаду в Берлин? Пекин? Таллин?       Пайк в последние полгода упирал на то, что участи капитана мне не миновать. Несколько раз он оставлял меня после тренировок и посвящал в тонкости управления командой без всякого вступительного слова. Он даже пересказал мне правила игры однажды, и я начал смеяться, за что с легкой руки получил штрафные круги.       Ветер всегда лечил меня лучше успокоительного зелья, на которые я тайно подсел в конце прошлого года по настоянию Тео. И все равно только полеты помогали мне забыть о Банни. Как только ноги отрывались от земли, я попадал в сон наяву, а если сон, значит, можно не думать. Каждый раз я ступал на землю обновленный и пустой. Первые шаги после всегда неуклюжие, а мир карикатурно маленький, тесный и смешной.       Лучше всего я спал после игр. Все еще слышу хлопающую мантию, лечу вниз в контролируемом падении, а потом снова вверх, вертикально, выжимая из метлы все, на что она способна. Еще немного, и разлетится в щепки. И хотелось бы еще быстрее, так, чтобы ветер пробил кожу и омыл кости, затушил разум. Я бы стал кем-то другим.       И в этот раз, оторвавшись от земли, я сразу забыл о Боуле, о выборах капитана. О Банни. Я набирал высоту постепенно, описывая широкую спираль, поднялся над трибунами, сравнялся с флагами. Хотелось полетать над лесом, выше опасных тварей, живущих в нем. Со стороны Черного озера гнало аспидную тучу.       На поле вышли остальные. Я направил метлу вниз и у самой земли спрыгнул, растрепанный и счастливый.       – Бекер, уже в воздухе? – Блетчли протянул руку, притянул меня и стукнулся плечом о плечо. – Как настрой?       – Боевой. – Я улыбнулся я и помахал остальным. Утренние, помятые лица. К счастью, особых изменений в основном составе не произошло, место Пайка на позиции охотника занял Бэддок. – Сначала договоримся о формальностях и начнем. Взгляд Боула ударил проклятием в грудь. Я коснулся тыльной стороной ладони виска, будто промокая пот. Как, если я в кожаных перчатках? Все это меня ужасно смешило.       Титул передавался игроку от уходящего капитана, однако Пайк усложнил нам жизнь (по обыкновению) и провозгласил демократические выборы, которые, как обычно, не приводят ни к чему хорошему.       – Выбираем капитана, – объявил Вейзи и хлопнул в ладоши. – Претенденты вперед. Подсчитываем количество голосов и заканчиваем этот фарс.       Я вышел к Вейзи. Боул не тронулся с места. Бэддок отвернулся.       – Да и так все понятно, – сказал Хиггс. – Бекер, поздравляем! Перенесем тренировки на десять утра?       – Начинаем в девять утра, как обычно. То, что хорошо работает, пусть работает и дальше. Как я и думал, бурю утянуло к лесу. Небо над ним смазалось, туча лопнула. Я поглядывал на Боула, пару раз переглянулся с Вейзи. Может, не все так плохо, как он думает? Через час вторую половину поля заняли пуффендуйцы. Капитаном остался Тамсин Эпплби. Я подлетел к нему. Он сухо поздравил меня, пожал руку.       – Устроим тренировочный матч?       – Мы еще не разогрелись.       – Давай. – Вперед вышла Беатрис, вратарь. С такой длинной челкой она вообще видит квоффл? – Разогреемся по ходу. Давно не летала!       – Судья будет с нашей стороны.       – Как скажешь. – Я поднял руки в примирительном жесте.       Пайк бы на моем месте начал выяснять отношения, но то было не в моей политике. В конце концов, я буду дипломатом. Это единственная профессия, связанная с языками, на которую папа согласен. Я отлетел к своим и объявил о тренировочном мачте. Новость восприняли с энтузиазмом. Играть всегда приятнее, чем наматывать круги по полю. С Пайком такие спонтанные матчи были редкостью и организовывались с подачи мадам Крюк, договариваться с другими капитанами у него не получалось. Вейзи со мной сравнялся.       – Отличное начало. У них новый ловец.       – И загонщик. Посмотрим, чего они стоят.       Игра быстро разошлась. Не один я забывал о размолвках во время полета. Снитч выпустили ближе к середине игры, и Вейзи, скучающе кружащий над полем, тут же спикировал вниз. Я отвлекся на нового ловца и услышал бладжер прежде, чем увидел. Резко дернул метлу в сторону, бладжер очертил дугу. Тело схватилось еще до удара, и тот вписался в предчувствие, как лунка иногда притягивает пернатый мяч. Метлу повело в сторону, трибуна рассыпалась на желтые и черные пятна, которые вдруг снова оформились в шахматную доску. Я некстати подумал, что не зря игрался, управляя метлой одной рукой. Это не похоже на боль от выбитых пальцев. Я расквашу ему лицо этой же рукой! Еще и в левую! Завыл свисток. Я сел на землю, расстегнул перчатку. Боула тоже спустили на землю. Я сделал шаг к нему, а внутри все успокоилось. Это ему и нужно. Улыбнулся, успешно победил лицевую судорогу.       – Сильно задело? – Боул подошёл ко мне так близко, что сделай я три шага, и он труп. – Бладжер летел так неудобно, знаешь, как бывает. Я мог отправить его в сторону Хиггса, он бы не успел увернуться. У него же беды с торможением и поворотами. Решать надо было быстро, я подумал, что ты успеешь.       Вот сука, даже не скрывает, что видел меня!       – Жить буду. – Вейзи опасливо поглядывал на меня с высоты. – Расслабился за лето. Не успел.       Если я убью его на глазах двенадцати человек, мама сможет отмазать меня в суде? Предположим, хотя бы трое смотрят в другую сторону. Девять свидетелей, мои скажут, что это несчастный случай. Остаются пуффендуйцы. Если им хорошо заплатить, они помогут мне закопать его в Запретном лесу? Давно пора похоронить эту дружбу и выкопать топор войны.       – Я думал, ты умеешь решать трудные задачи в ходе игры, – выговорил я.       Хиггс и Эпплби были ближе всех и тоже сели на землю.       – Иди в Больничное крыло, – сказал Тамсин. – Заканчиваем?       – Доигрывайте. – Я снова насилу улыбнулся. Я же не останусь без руки? – У нас осталось двое охотников. Сам доберусь.       Жестом я показал Вейзи, что он теперь за главного, и махнул остальным, мол, все путем. Боул поднялся в воздух. Я ушел, не оглядываясь, иначе бы метла под ним загорелась.       Как только я остался один, боль догнала меня. Больше не нужно держать лицо. Прижимая руку к себе, я добрался до Больничного крыла, с особенной тщательностью занося ноги на каждой ступеньке.       – Началось! Как знала, вчера подготовила зелья для сращивания костей.       Я сел на кушетку и отстегнул плащ. Мадам осторожно сняла перчатку. Разрезать драконью кожу невозможно даже с помощью магических ножниц. Пальцы в ней не остались, уже хорошо. Никакой крови. Кисть заметно припухла, пальцы подгибались, на предплечье вырос гладкий холм.       – Вывих кисти, мистер Бекер. И, возможно, сломана лучевая кость. Если раздроблена, восстановление растянется до Рождества.       Я выдал странный гортанный звук, похожий на радостное восклицание – и к чему оно? Мадам принесла сразу несколько склянок и что-то намешала. Резко запахло мятой. Я зажал нос и выпил залпом.       – Нужно вправить сустав.       Больше всего я боялся услышать подобное. Я же успешно избегал серьезных травм все это время!       – Мистер Гросс, подойдите, сюда. – Она кивнула ученику, глазевшему на меня с койки в другом ряду. – Нужна ваша помощь.       Мальчишка (на вид лет тринадцать) дошаркал до нас и встал у изголовья.       – Держите за плечо, крепко держите.       Тощие плечи, длинные руки. Это он-то будет меня держать?       – Встаньте коленями на кровать, если вам так будет удобнее. Ну же, смелее, вы же с Гриффиндора. А вы, мистер Бекер, терпите.       Гросс исполнил приказ мадам Помфри. Она взяла мою ладонь и прощупала ее. Наверное, начали действовать зелья, потому что меня разморило, и ее надавливаний я не чувствовал. Зрение помутилось, словно я влил в себя не меньше литра огневиски. Маленькое окошко бестелесности до начала жуткой тошноты. Пока Гросс упирался в мое плечо, мадам тянула кисть на себя. Я прикрыл глаза и услышал щелчок. Тепло медленно поползло по пальцам. Хотелось встряхнуть рукой.       – Кость треснула, не сломалась. Вам повезло.       – Да уж.       – Придется наложить гипс. Без зелья не обойтись.       Она протянула мне костяной стаканчик. На вкус это было самое мерзкое, что я когда-либо пробовал. Даже хуже мятной настойки! Я едва смог допить, еще тяжелее удержать это в себе.       – Ложитесь. Через полчаса станет легче.       Целых полчаса! Часы измеряют не время, а границы терпения. Гросс ушел и хлопал глазами со своей койки. Я отсюда слышал, как смыкаются его веки. И чем меня опоили? То и дело подкатывало к горлу, мадам принесла ведро на всякий случай. Как только становилось лучше, меня снова накрывало жуткой слабостью. Казалось, вот-вот упаду, но я ведь и так лежал. В голове не умещалось, что это все происходит на самом деле. Он так сильно хотел стать капитаном? Или у него правда проблемы с головой? Какая жалкая месть, подумать только!       Я накрыл глаза ладонью. Мадам Помфри наложила – от самых пальцев до локтя – влажную прохладную тряпку, замотала ее бинтом. Так вот что такое гипс.       – И сколько с ним ходить? – спросил Тео.       – Минимум неделю.       – А максимум?       – Три.       – Писать ты тоже не можешь?       – Правой.       Мы в точности повторили разговор с мадам Помфри в Больничном крыле.       – Так что случилось?       Тео сел на мою кровать, рядом, и отвернулся, чтобы не смотреть на руку.       – Боул.       – Давно пора от него избавиться.       – Он сильный игрок, – проговорил я сквозь зубы.       – Он не игрок, он маньяк.       – Не понимаю, зачем папа вообще это начал. Не смотри так на меня. Я просто не хочу нажить себе врагов.       – С этим ты опоздал.       – Спланированное убийство откладывается до выпуска, точка. – Я тронул гипс. – Он нес такую чушь, мол, мы с ним недавно разговаривали. Не хочу иметь дело с сумасшедшим.       – А ты говорил с ним?       – Нет, конечно. Он что-нибудь принимает?       Тео прищемил между большим и указательным пальцами. Как он объяснил, это помогает от головной боли.       – Кто знает. Я не удивлюсь.       Я лег на спину, положил загипсованную руку на живот. Думал, Тео уйдет, а он тоже лег. Кровать подо мной чуть подпрыгнула. Донесся его легкий запах. Не тот, которым пахло все в нашей комнате. Не мыла, не свежего белья, не книг, которые он натаскал из библиотеки и привез из дома, а его личный. Такие запахи я начал примечать только после Банни. Я набрал больше воздуха в грудь и замаскировал это под безнадежное вздыхание.       Когда я вернулся в раздевалку за вещами, уже все разошлись. От прежнего порядка и следа не осталось – на столе уже валялась порванная мантия, наручи, не до конца закрученная баночка со смолой. Пахло потом и мокрой одеждой. Я думал, что орудовать правой рукой будет мукой, но я быстро привык. А вот с переодеванием возникли сложности, и я просто покидал все вещи в сумку. Придется Тео помогать мне первое время.       Я представил, как он сосредоточенно поправляет воротник моей рубашки. Совсем как в детстве, когда я остался у него на ночь и я без надзора матери, расслабленный, застегнул рубашку кое-как. Она перекосилась, воротник загнулся. Тео не выдержал и все переделал, а я чувствовал себя смущенным и счастливым, стоя перед ним, руки по швам. Кудри щекотали мой подбородок, когда он нагнулся, чтобы разглядеть пятнышко на кармане. Я подобрал камешек его из ручья, сунул его в нагрудный карман. Тео запустил в него руку, я ссутулился, мне было щекотно. Он достал причудливой формы маленький артефакт и перекатил его на ладонь.       – Цветное стекло?       – Я тоже так подумал. – Я взял его за запястье и подвел к окну, чтобы свет упал согласно моему замыслу. – Это янтарь. Чувствуешь, какой легкий? А еще я его поджигал. У папы стащил зажигалку, тяжелую такую. Видишь, край оплавленный. Пахнет смолой. Камушек отбрасывал на кожу Тео овальную, светящуюся тень. Удивительно, тень может быть ярче хозяина.       – Откуда он здесь, интересно, – задумчиво сказал Тео.       Я пожал плечами. Тео протянул его мне, и камень, в котором смешалось наше тепло, вернулся ко мне. Я сжал руку в кулак. Интересно, где он сейчас? Дома? Или я подарил его Тео? Кажется, подложил в шкатулку. Точно помню, куда-то спрятал, но в его доме или моем? Какая-то парочка выходила из замка, держалась за руки и широко ими размахивала. Я присмотрелся и узнал Эппбли. С ним Лиззи Кларк, тоже с Пуффендуя. Тамсин меня не заметил, она же зыркнула на меня и удержала руку внизу. Тамсин оглянулся. Я сравнялся с ними.       – Что сказали?       Я поднял вверх загипсованную руку.       – Вывих. Как сыграли?       – В ничью.       На том и разошлись. Я плохо знал магглорожденных студентов. В основном игроков в квиддич. Другие имена быстро блекли в моей памяти. А Лиззи знал (когда я впервые обратил внимание на то, как её зовут, мне послышалось Диззи). Я поднялся на крыльцо, гулко пробило три часа. Прозрачный циферблат, просвечивающий механизм, медный маятник. Вот опять.       Я просыпаюсь на узкой неудобной койке и сажусь. Скрипят пружины. За окном – синяя звездная ночь. Я сползаю на пол, чтобы получше увидеть купол неба и радуюсь, что проснулся. Редко удается увидеть такую красоту даже если специально за ней охотиться. Каждая звезда горит в десяток, а то и в сотню раз ярче, чем я помню. Их так много, что я не могу найти ни одного знакомого астеризма. Справа койка моего брата. Протяни я руку – и легко коснусь его, легко разбужу. Так и поступить? Показать ему это удивительное небо?       Я вглядываюсь в звезды еще пристальнее, оценивая, стоят ли они его сна. И среди всего сверкающего горения, в одном из синих островков, очень небольшом, вижу что-то странное и темное. Объект растет, нет, он спускается, и потому кажется все больше и больше. Я хочу закричать и закрыть глаза, но продолжаю смотреть. В воздухе парит человек. Ученик в мантии. Он мертв.       Я кричу, ни звука. Пусть все проснутся! Пусть помогут мне! Я со всей силы толкаю брата и пытаюсь закричать еще раз, и фигура замечает меня, поворачивает голову и в мгновение ока подлетает к нашему окну, проходит сквозь стекло и повисает надо мной. Лицо пустое, черное, безымянное. Неуместно определяю, что мертвец с Когтеврана по синей отделке мантии. Я сильно отклоняюсь назад, пол жестко бьет по затылку. Весь мир рассыпается, его осколки кусаются и бодаются, а потом – раз – и складываются в лицо моего брата.       Он держит меня, нависает сверху, заглядывает в лицо, открывается дверь, появляются преподаватели (вижу их перевернутыми), а я несу чушь про парящего в воздухе ученика и плачу. Вижу мириады мертвых людей за окном – они звезды, они горят и они хотят меня забрать. Я просыпаюсь и не могу пошевелиться. Все та же синяя ночь, все то же горящее небо. Знаю, что оно там, лежу лицом к двери. Весь слагаюсь из страха, что все повторится. И знаю, что повторится! Пытаюсь закричать, слышу свой голос и крик, но его так и не раздается на самом деле. У левой стены еще две кровати. Всего четверо человек в комнате. Где я? Нет, это неважно, потому что мой брат здесь. Он меня спасет. Только я не могу его позвать. Я хочу этого больше всего на свете. Пусть он проснется и поможет мне!       Но только я не сплю.       Кое-как удается перевернуться на бок, с грохотом падаю на пол. От такого же хоть кто-то должен проснуться?! Мне совсем не больно, перед глазами – сине-желтый калейдоскоп, я теряю всех и теряюсь сам. Нет, никто не проснулся. Я снова кричу, пока у меня не остается сил. Я и сам уже не я, и, кажется, само небо тянет ко мне руки, чтобы забрать отсюда. Но я хочу остаться, быть рядом с братом, пусть же он проснется! Из последних сил приподнимаюсь, сажусь, отбрасываю одеяло и падаю головой на его грудь. Целую везде, где нахожу голую кожу – плечи, шею, руки. Мое тело такое слабое, оно расходится по швам, и кажется, что я целую его изнаночной стороной губ. Ну же, просыпайся!       И он проснулся.       Когда проснулся и я. Я не чувствовал ног, все ощущения собрались в горящем от боли затылке. Надо мной – лицо Тео, освещенное Люмосом. Я вижу родную зелень его глаз и маленькие, черные зрачки. В них сохранился отпечаток того неба.       – Пит, Пит. – Он потрогал руками мое лицо. – Ты очнулся? Ты меня слышишь?       Он был испуган, а я не мог ничего ответить и только моргал. Я спасен. Я спасен, потому что он здесь. Он сидел со мной еще долго, прежде чем я вернул контроль над телом. Тео помог мне подняться. Вся кровать разворочена. Он все поправил и пригладил. В нашей спальне нет окон, как я мог об этом забыть?       – Тебе приснился кошмар?       – Вроде того. – Я потрогал затылок и одернул руку.       – Ударился?       Тео подошел ко мне и развернул за плечи к себе спиной. Моя тень плясала по комнате, пока он осторожно раздвигал мои волосы пальцами. Его выдох коснулся моей шеи. Меня передернуло.       – Будет шишка. Помажь мазью, быстрее заживет.       Он отошел, и мне стало прохладно, словно я отнял руки от свечки. На мгновение я поймал свое отражение в зеркале. Это зря.       – Само пройдет, – сказал я, но думал совсем о другом. – Я не смогу заснуть.       – Ты попробуй. – Тео уже забирался в свою кровать.       – Я точно не смогу. И еще… еще мне страшно.       Мне тут же стало стыдно за то, что я в этом признался. Я смотрел ему прямо в глаза. Ну же, пойми меня, прочитай мои мысли. Мой стыд стоит того.       – Можешь сегодня поспать со мной. Возьми свою подушку. И одеяло. Будешь пинаться – пойдешь к себе.       И когда это я пинался?! Тео подвинулся и повернулся ко мне спиной. Буквально на секунду я обрадовался, что мне приснился кошмар. Мы засыпали вместе до школы, но, казалось, это было вечность назад. Мне уже одинадцать, Тео вовсе двенадцать. Мы уже совсем взрослые, чтобы вот так…       Мне хотелось ворочаться, но я боялся потревожить его. Он не спал. Я слышал это по дыханию. Вот он, мой брат. Он все-таки проснулся и спас меня. Взгляд блуждал по складкам балдахина, едва различимым в темноте. Комната казалась другой, я не привык видеть ее с такого ракурса. Я повернулся на бок. Между моим лицом и его затылком расстояние аккурат в ширину ладони, и я его заполнил. Мизинцем коснулся его волос. Тео шумно вздохнул. Я хотел одернуть руку, вместо того замер. Если что – просто притворюсь, что уже сплю. Если что – что?       Его дыхание замедлялось, я пытался дышать в такт. У меня не получалось, Тео делал слишком большие паузы между вдохами. Громко думаю, шумно стучу сердцем. Я все еще не в себе из-за кошмара?       Я вспомнил, что целовал брата во сне. То был не Тео. В тот момент я не мог ничего другого! Я пытался не думать об этом, чтобы не отяжелять его всеми этими мыслями о неправильности или глупости. Все, что касалось моего мертвого близнеца, я хранил в себе, как ракушка – жемчужину. Достать можно только убив меня. Я закутался в одеяло с головой.       Засыпая, я потерял ощущение кровати под собою (упал с метлы?) и вздрогнул, неаккуратно двинул ногой и коснулся ею Тео. Резко сел и испуганно уставился в темноту, на него. Мое сердце билось так, будто я очень долго бежал. Он меня сейчас прогонит? Но Тео спал на спине, заведя руки над головой. Я так долго смотрел, что видел его в мельчайших деталях – то глаза настолько привыкли к темноте или я слишком хорошо его знал? Мне было странно. Я хотел упасть головой на его грудь и послушать сердце. Конечно, я этого не сделал. Я лег и отвернулся от него, попытался подумать о грядущем дне. Выпадет снег или снова будет мерзкий дождь? Я ненавидел ноябрь за его черноту и темноту, за грязь под ногами и за то, что у Тео чаще болела голова.       Я проснулся так же, как и уснул, руки и ноги тянуло, спина не сгибалась. Пуще всего я страдал от боли в затылке. Кое-как высидев Зельеварение, я ушел с Истории магии в Больничное крыло. Мадам Помфри дала мне противное зелье (они вообще могут быть вкусными?) и велела целый час держать тряпку около шишки. Уже через пять минут исходил все Больничное крыло вдоль и поперек.       Топот шагов, вскрик и снова топот. Я выглянул в коридор. Было тихо, и я даже расстроился, но шаги донеслись с лестницы. Не думая, я ушел.       В том, чтобы ходить по тихому замку, когда все учились и скучали на уроках, было что-то будоражащее и запрещенное. Весь воздух принадлежал мне. Казалось, вот-вот меня схватит Филч или профессор МакГонагалл. В любом случае предстояли пытки, поэтому я торопился, особенно когда проходил мимо коморки Филча, от которой препротивно несло кошками.       Я прошел Вестибюль и вышел во двор. Ветер гонял листья и страницы распотрошенного учебника по Зельеварению. Я обошел фонтан, погонял палкой плавающие листики и думал возвращаться, когда услышал знакомые голоса. Пошел вдоль стены и выглянул из-за угла. Узнал Герберта Бёрка по темному кудрявому затылку и Майзла Блетчли – по медно-рыжему. Четверокурсники. Спинами они загораживали кого-то еще. Видел то руку, то плечо, то угол щеки третьего. Одно ясно – студент с другого факультета. Сначала мне показалось, что они о чем-то договариваются. Герберт похлопал по плечу неизвестного.       А потом завел руку и врезал ему по лицу. Парень упал. В этот же момент кто-то хлопнул меня по плечу.       – Что здесь? – тихо спросил Люц, довольный тем, что я напугался.       Он высунулся, все так же держась за меня и оттягивая рукав мантии вниз.       – Говнюк. – Ситуация всецело заслуживала того, чтобы я выругался. Прикусил щеку из-за него! Четкие, черные брови ползли вверх, глаза казались совсем прозрачными, вот так, сбоку. Он облизал губы, и я тоже выглянул, лишь бы прервать это разглядывание.       Теперь я видел лицо третьего парня, но опознать его не смог. Он держал руку лодочкой у подбородка, по губам и подбородку текла кровь. Я не сразу понял, что это она. Почему черная?       – Фу, – сказал Герберт. Он наклонился и обтер руку о рубашку парня.       Майлз носком туфли подковырнул землю и пнул ее. Парень зажмурился, в светлых волосах застряли комья грязи. Почему он ничего не делает? Я уже был готов сказать это вслух, но сдержался.       Меня поймают и придется объяснять все маме. В зале суда, под трибуналом, как всем преступникам. Что ты видел, Питер? Ваша версия происходящего, мистер Бекер?       Я разозлился, но на что? На то, что Боул наступил мне на ногу и не заметил этого? На ветер, который задувал под мантию, из-за чего мне казалось, что я тут стою голый? Или на тупую боль в затылке? На то, как покорно этот парень смотрит на них? Ему что, совсем не больно?       – А ты знал, что грязнокровки не чувствуют боли? – прошептал Люц.       – Гонишь.       Может, этот парень правда не чувствует и потому ничего не делает?       – Да я тебе говорю. Видишь, он не плачет. – Его слова липли ко мне, как шерстинки к жвачке. – У них все по-другому. Как у животных.       Я хотел возразить, что животные чувствуют боль. Но то ли этот спокойный взгляд того парня, то ли непоколебимая уверенность Люца сбивали меня с толку. И в момент, когда я уже хотел отвернуться, тот парень, голыми руками утирающий с себя кровь, как густую воду, заметил нас. Почему он смотрит на меня? Синяя отделка. Почему я вообще здесь?       – Пошли отсюда. – Я сгреб его за капюшон и оттащил. Под ногами хрустнула ветка, мы переглянулись, он не стал препираться. Не хватало только, чтобы нас спалили. Пригибаясь, мы перебежали через ярд.       – Вот это да! Повезло!       – А ты почему не на истории?       – Вышел в туалет, увидел тебя. Подумал, что-то интересное, и не ошибся. Видел, как он его?       – Но почему?       – Почему? Ты шутишь? Этих грязнокровок надо все время так, чтобы знали свое место! Чтоб по струнке ходили и не лезли в государственные дела. – Я как наяву слышал голос его отца, который следил за домом бабушки и постоянно жевал табак. – А начинать воспитание надо со школы. Она же для того и предназначена.       – Он не выглядел опасным.       – Неважно, как он выглядел. Важно, что у него в голове. – Люц постучал пальцем по виску. – И эту дурь надо выбивать. Как пыль из коврика. Ее тоже не видно, пока не становится слишком много.       Мы зашли в замок, и тут же небо обрушилось шумным ливнем.       – Нотт бы расхныкался. Помнишь, как он слизняка переносил с дороги в траву? Рыжего такого, препротивного. Я его потом раздавил, видел бы ты его лицо! Думал, с кулаками на меня кинется.       – Это когда было?       – На похоронах. Бабушки твоей. – Мог бы и не уточнять. – Слюнтяй он. И ничего, что его отец грязнокровок гоняет по всему миру! Сыночка своего забросил, вот он и вырос неженкой. Вот скажи мне, Бекер. Он спорит со мной, потому что считает по-другому или чтобы позанудничать?       Он начал называть меня по фамилии, когда мы поступили в школу. Примерно тогда же они переехали из флигеля в бабушкин дом.       – Думаю, он… рассудительный.       Мне не понравилось, что Люц говорит со мной о Тео. Словно кто-то заглянул в мой дневник (если бы он у меня был) и начал критиковать слог.       – Я не чувствую в нем уверенности, понимаешь? Змеи часто ассоциируются со слизью, да только кто видел настоящих змей, знают, что они сухие. А Нотт… он та самая склизкая змея. Больше лягушка, еще и ядовитая.       Я не понимал, о чем он говорил. Для меня Тео просто Тео. А от сравнения с животными мне стало еще неприятнее, и я некстати вспомнил кровь, драку и ветер. Чутье подсказывало мне не говорить лишнего. Я всегда хотел скрыться и скрыть, когда говорил о Тео. Слишком многое пришлось бы объяснять, а там, где нужно много объяснять, лучше ничего не говорить. Так учил папа.       – Верить всему подряд нельзя.       Приходилось выдавать прописные истины, с которыми бы Люц точно не стал спорить. Дураком чувствовал себя я – к общим формулировкам прибегают, когда нечего сказать. Так говорила мама.       – Чтобы отличить мышь от человека, не нужно быть рассудительным. Достаточно просто посмотреть, – на лице у него снова появилось то выражение, которое мне сложно было истолковать. – Заскочим на кухню?       – Мне надо вернуться в Больничное крыло.       – Зачем?       – Да так.       – Подрался что ль с кем-то?       – Просто голова болит. – Мы как раз дошли до второго этажа, я свернул с лестничной площадки.       Мне так больно от падения на пол с кровати, что же тогда чувствуют люди, когда им ломают нос? И столько крови… я поежился. Внутри будто что-то прокисло, и я скорчил гримасу отвращения. Феодал с портрета зыркнул на меня и нахмурился.       – Извините, сэр. Это я не вам. Классная шляпа. Мадам Помфри сунула какое-то горькое зелье, не иначе как в наказание за побег. Я ушел на Трансфигурацию, пока она не придумала что похлеще. Половину учительского стола заняла железная клетка. В комнате неприятно пахло, и многие зажали нос пальцами и вытянули шеи, пытаясь рассмотреть, что в ней.       – Там пикси!       – Пикси синие, дуралей. Ты там видишь что-то синее? Мы не на ЗОТИ. И пикси крупные…       – Может, это их птенцы? Или как сказать… Просто предполагаю.       Нечто в клетке странно шевелилось, бугрилось и ворошилось. Вдруг от этого существа отделился маленький комок и забрался вверх, по прутьям. Гестия вскрикнула.       – Это мыши!       – Да, это мыши. – Профессор стояла в дверях. Мы расступились, пропустили ее в аудиторию. – Занимайте свои места.       Я сел с Тео. Профессор объяснила, что сегодня мы превращаем мышь в табакерку. Для этого мы должны подойти по очереди к ее столу, взять по одной мышке и произнести заклинание.       – Профессор, можно взять по одной на пару?       – Один ученик – одна мышь. Иначе как вы отработаете заклинание?       Профессор взмахнула палочкой. Крышка клетки, также выполненная из металлических прутьев, мягко приземлилась на стол. Я думал, все мыши тут же ломанутся наружу и разбегутся по всей аудитории, а они сидели смирно, словно ничего не изменилось.       – Подходите по двое.       Первая пара учеников подошла к клетке. Профессор тихо говорила с ними, а они кивали. То были пуффендуйцы, я их не знал. И когда девчонка – со светлыми волосами, худая и угловатая, будто всю ее вывели по линейке, забыв закруглить на стыках – запустила руку в клетку, мне стало совсем не по себе.       – То есть нужно брать их руками? – я повернулся к Тео.       – Боишься?       – Нет. Просто как-то не очень приятно… и вдруг они кусаются.       – Само собой, кусаются. Они же живые. Поэтому бери осторожно и не пугай. Тогда все будет нормально.       – Ты уже когда-то это делал?       – Это и так понятно.       – Конечно, – буркнул я.       Тео постоянно таскал в дом всяких птиц по весне. Однажды я пришел к нему в гости (что случалось не так часто, как мне того хотелось). Мы сидели в его комнате, когда раздался какой-то шорох.       – Что это такое? – шепотом спросил я.       Тео посмотрел мне за спину, я обернулся и увидел небольшую коробку на комоде. Раньше ее там не было. Шорох повторился.       – Я посмотрю?       – Посмотри.       Тео встал рядом. Я осторожно приподнял крышку и встретился взглядом с двумя маленькими, черными глазками. Птица казалась плоской, как оладушек, неприятно пахла и прижимала крылья к подстилке.       – Это ястреб?       – Ну какой это ястреб. – Тео улыбнулся. – Это стриж.       – Зачем он тебе? – я дернулся, потому что птица задвигалась и перебралась в другой угол коробки. Перья завернуты в трубочки, кое-где просвечивала тонкая, розовая кожа.       – Ни зачем. Я нашел его в траве. Кажется, он еще слишком маленький, чтобы летать. Выпал из гнезда.       – А если он больной?       – Да нормальный он. – Тео подвинул меня и наклонился. – Поживет у меня немного.       – Потом отпустишь?       – Наверное. Если летать научится.       Тео достал платок из кармана и осторожно накрыл им птицу. Та втянула голову и стала еще площе. Тео осторожно приподнял ее. Птенец ухватился за подстилку, Тео аккуратно его отцепил.       – Наверное, он голодный, потому и шебуршится.       Другой рукой Тео взял небольшую шкатулку с инкрустированными рубинами. Он сел на кровать и положил птицу к себе на ноги, открыл ящичек и достал оттуда что-то продолговатое и белое…       – Что это?       – Мучные черви.       – Фу, Тео!       – А чем, по-твоему, его кормить? Шоколадом?       – Как ты только это трогаешь?       – Молча.       Стриж с готовностью разинул клюв. Его рот оказался в разы больше, чем я думал. Не рот, а пасть. Глаза прикрылись синими веками. Он с готовностью обхватил пальцы Тео и проглотил червя. Я вздохнул.       – Ты не думаешь, что если он выпал из гнезда, то так и нужно было?       Тео понял на меня глаза.       – Не думал, что ты такой жестокий.       – Я не жестокий. Но, может, ему суждено было…       – Умереть?       – Я просто размышляю.       – Или ему было суждено, чтобы я его нашел. Чего не суждено, то и не произойдет. – Тео захлопнул шкатулку. – Хочешь подержать?       – Как-нибудь обойдусь.       – Точно?       – Ну ладно, давай. Только недолго…       Тео так же, используя платок, подобрал стрижа. Я сложил ладони лодочкой. Не верится, что я согласился на это!       – Поднеси руки к себе поближе. А то он так свалится.       – Погоди, я еще не приготовился…       Тео уже положил мне птицу в ладони. Тонкие коготки вцепились в кожу, щекотно. Стриж был удивительно легким, словно я держал чуть более густой воздух. Тео тоже был таким. В редких случаях, когда я его обнимал. Неожиданно хрупкий.       – Ты ему нравишься.       – Не успокаивай меня. Забери, забери его! А то я уроню.       Как будто в подтверждение моих слов птенец зашевелил крыльями и пополз по рукам, Тео забрал его и посадил обратно в коробку.       – Наша очередь. – Тео пихнул меня локтем в бок.       Мы подошли к клетке с мышами.       – Берите за хвост, уверенно и спокойно, – профессор посмотрела на нас поверх очков. – И сразу сажайте на руку, чтобы она не висела в воздухе.       Для Тео это будет нетрудно. Я же, увидя их вблизи, то, как они копошатся, попискивают и убегают из-под двигающейся руки, тяжело вздохнул. Даже Тео пару раз одернул руку, что же со мной будет? Он схватил черную мышку за хвост, я подставил руки – так само получилось. Он положил мне мышь на ладонь, будто мы сговаривались об этом заранее, и быстро выловил вторую, уместил ее в своих руках. Пока я нес мышь до парты, она толкалась в пальцы. Почему я должен через это проходить?       – Молодец, – тихо сказал Тео, когда мы вернулись на место.       – Подумаешь, мышь.       Я сомкнул руки, создавая для нее круглое заграждение. Когда все оказались при животном, профессор показала заклинание. Одно точное движение и слово – что тут такого? Только я знал, что у меня ничего не получится и с сотого раза. Трансфигурация давалась мне с трудом. Тео тоже, потому я был спокоен. Это сложный предмет.       Я задержался после занятия. Еще десять раз попробую, и если не получится, то придется идти сюда после уроков. Отработки – сущее зло. Уж лучше захватить немного времени от обеденного перерыва, чем приходить сюда вечером. Задержался не только я. Я намеренно не обращал внимания на Люца, который сидел на соседнем ряду. Краем глаза видел, что он наблюдал, как я мучаюсь с этой мышкой. Она так от меня устала, что уже просто ухаживала за шерсткой, умываясь.       – Бекер.       – Чего тебе?       Я отложил палочку. Ничего не получится, пока он смотрит.       – Как думаешь, это остатки ее завтрака? – я не сразу понял, о ком он. – Ты видел, как она превращается из кошки в человека? Жуть. Интересно, шерсть она тоже откашливает?       – Ну у тебя и фантазии.       – МакГонагалл заметит пропажу парочки мышек?       – Откуда я знаю. – Я поймал мышку за хвост, почти так же ловко, как Тео, и подошел к клетке.       Люц пошел за мной. Он присел на профессорский стол и щелкнул пальцами по клетке.       – Смотри, вообще не боятся. Это их общее свойство?       – Чье – их?       Он наклонился и принялся разглядывать зверьков.       – За два часа не насмотрелся?       – Не закрывай клетку. Давай стащим парочку.       – Зачем? Хочешь завести домашнее животное?       – Какой ты добряк, Бекер. Нет. Кое-что поинтереснее. Ты в деле?       – В каком еще деле?       – Слишком много вопросов.       Он спрыгнул и подвинул меня, оглянулся на дверь, отодвинул крышку и запустил руку в самое скопление мышей, ухватил одну из них за кончик хвоста.       Загребая под себя опилки, мышь пыталась вырваться, а остальные еще теснее примкнули друг к другу. Мышка подвернулась под себя, Люц подкинул ее, как камешек, и поймал другой рукой.       – Зачем она тебе?       – Вопросы, вопросы, вопросы. У Нотта нахватался? – он поднес мышь к карману, вдруг ойкнул и выронил ее. – Укусила, зараза.       Он наступил ей на хвост и поднес палец ко рту. Мышка пару раз дернулась и замерла. Она часто дышала, бока симметрично поднимались и опускались, будто кто-то специально быстро сжимал и разжимал резиновую грушу. Я хотел оттолкнуть Боула, но упустил момент. Он нагнулся, намотал хвост на палец и поднял ее. Я уж подумал, что он хочет кинуть ее в клетку. Но Люц замахнулся и со всей силы ударил ее о стол.       Меня сковало инеем как тогда, на Заднем Дворе. Нет, так нельзя. Так нельзя.       – Так даже проще. – Люц сунул мышь в карман. – Кусаться вздумала. Так, еще одну…       – Это уже слишком. – Я встал между ним и клеткой. Я был немногим выше его, но то, как он смотрел на меня, этими своими светлыми глазами…       – Да они ничего не чувствуют. – Я не сдвинулся. – Да даже если чувствуют, то какая разница? Жалеешь их, что ли? Они ничего не понимают.       – Это не значит, что ты можешь их убивать вот так!       – Что-то произошло? Нет.       – Если профессор узнает, тебя выпорют.       – Так ты боишься наказания, Бекер? – он шагнул ко мне. – А если никто не узнает? Я, например, никому ничего не скажу. А ты?       – Не в наказании дело…       – Тогда в чем? Пока думаешь, подвинься.       – Нет.       – Либо ты делаешь то, что захочешь. Либо с тобой делают то, что захотят. – Сейчас мне кажется, что эти слова я вывел из происходящего и на самом деле их не звучало. Памяти требуются обобщения, как несущие стены зданию. – Это всего лишь мыши.       Я слышал, как они шевелятся там, за спиной, как тихо пищат, будто разговаривают. Под ноги летели древесные опилки. Что бы на моем месте сделал Тео? Глупо думать об этом. Он бы никогда даже не оказался в таком положении. Здесь именно я. Почему?       Они видели, они сами видели, что с ними будет, но не сбегут. Они не запищали громче, не перебежали в другой угол. Возможно, та самая мышь, с которой я чуть ли не нянчился под присмотром Тео, теперь лежит в кармане. Мертвая. Так просто. Один удар. Люц все еще стоял передо мной, и ничего в нем не изменилось.       Наверное, со стороны казалось, что я думаю над его словами. Это было не так. Я с трудом мог понять их смысл, будто он вдруг перешел на иностранный язык, которого я не знал. Что-то из германской ветви, знакомые корни, знакомые звуки. Подобное я чувствовал, когда учитель впервые заговорил со мной на немецком, задал какой-то вопрос. А я пытался угадать, что же он хочет услышать…       Мне хотелось исчезнуть. Или перемотать время на конец урока, уйти вместе с Тео и никогда больше не задерживаться. Уж лучше отработки. Даже если бы Люц выкинул что-то такое, я бы об этом никогда не узнал.       Но я был здесь. И мне нужно было, в этот самый момент, решить, что делать. Сделать шаг в сторону и уйти, не оборачиваясь. Или сказать профессору? Или стоять на месте молча против него. Или толкнуть его, врезать ему, так, чтобы он тоже подставил руку под подбородок и ловил собственную кровь. Да только что мне дела до этих мышей? Я сам себя не слышал. Видел себя со стороны, как во сне. Надо мной разверзлась небесная бездна.       – Я тебя умоляю. – Люц закатил глаза и пихнул меня в плечо. Легко, но с намеком. Это привело меня в чувство.       – Тебе хватит одной, – твердо сказал я. – Если МакГонагалл их считает, а что-то мне подсказывает, что она так и делает, то объяснить пропажу двух мышей сложнее. Одна убежала. Всё.       – Ну, убежала, так убежала. – Он пожал плечами. – Ничего такого, да?       Я кивнул через силу. Говорить я больше не умел и не хотел. Особенно на его языке. Он ушел, как ни в чем ни бывало. Мне не верилось, что все так закончилось, и ощущение в руках – тяжелое, будто вместо крови теперь металл – никак не разрешилось. Смог бы я ему врезать? Не знаю и не хочу знать. Я не обернулся на клетку. Помнил, что не закрыл ее. Помнил, что они никуда не убегут. И помнил, что их стало на одну меньше. Подошел к столу, забрал сумку. Не смотреть в потолок. Не смотреть на себя.       На обед я не пошел. Достаточно было представить, что Люц спокойно сидит среди остальных с мышью в кармане… рядом с Тео. Моментально я принял решение ничего ему не рассказывать. Если бы я не пошел на следующую пару, у Тео бы возникли вопросы, а врать я не хотел. Если он не спросит, то я и не совру. Не пришел на обед, потому что… просто потому что, я что, обязан отчитываться? Только сейчас я заметил, что весь промок, и мне пришлось спуститься в спальню, чтобы переодеться. Я подумал там и остаться, в тишине и полумраке. Моя подушка и одеяло, аккуратно сложенные, остались на кровати Тео после сегодняшней ночи. Я все переложил на свою и ушел.       Я попал в аудиторию за минуту до начала Заклинаний. Надеялся, что Боул где-то потерялся, а он сидел, как ни в чем ни бывало, и болтал с Пьюси. Я сел на последнем ряду. Не вынес бы сидеть рядом с Тео. Сидеть и молчать. Сидеть и врать ему. Первую половину занятия, до перерыва, я провел в тумане. Удивленно уставился на пергамент, там даже было что-то написано, но как будто не мною. Буквы какие-то незнакомые, слишком крупные, даже наклон другой. И почему я писал правой рукой? Все какое-то странное, нереальное и…       – Пит?       Тео. Я застрял в его глазах. Как скоро он все поймет? Я не мог унять дрожь в ногах. И все из-за какой-то жалкой мышки? Ей было суждено умереть?       – С тобой все в порядке?       – В порядке.       Я ждал, что он спросит что-то еще, но он не стал и просто сел рядом, прилег на парту. Теперь я видел его кудрявый затылок, шею, локтем он почти касался меня. Я немного отодвинулся и тоже лег, щекой на холодную лакированную доску, отвернувшись от него. Мне никогда не было так одиноко. Тео ушел на свое место, когда перерыв закончился.       Я без сил пролежал вторую половину урока. Профессор Флитвик сделал мне замечание, я пару раз взмахнул палочкой – а какое вообще заклинание мы изучаем? – и снова упал лбом на парту.       Может, она правда убежала? Столько учеников в классе, кому-то досталась мышь шустрее, улизнула, ее никто не поймал. Я видел, как она в последний раз мелькает между рядов и исчезает в тени. Ученик – пусть даже та пуффендуйка – просто берет еще одну, получает недовольный взгляд профессора, и точка. Мало ли мышей в таком огромном замке? Одной больше, одной меньше. Этого никто не заметит.       Удар. Нога подскочила, и я больно стукнулся коленом о парту. На меня обернулась пуффендуйка, снова та, с белым хвостиком, окинула борзым взглядом и вернулась к заклинанию.       Нет, так не пойдет. Так (не) чувствовать себя из-за какой-то глупой мыши, которой не хватило сил укусить его посильнее и убежать побыстрее. Она попыталась – у нее не получилось. Такова ее судьба. Я здесь ни при чем. Я же не умею видеть будущее, откуда я знал, что он сделает? К концу занятия мне было заметно лучше. С трудом верилось, что я хандрил пару часов кряду. Потолок не обрушился, МакГонагалл не появилась в дверях.       Ничего не случилось.       Я приободрился, скомкал пергамент и наклонился к сумке, когда увидел что-то плывущее по воздуху. Я моментально нашел глаза Боула. Он управлял палочкой под партой. Я заметил, потому что знал. Все случилось очень быстро. Он подбросил мышку в сумку пуффендуйки и отвернулся, сложил руки на парту и снова заговорил с Пьюси. Плохо здесь было только мне. В этой огромной аудитории – я один. Достаточно протянуть руку, чтобы дотронуться до плеча девчонки и сказать ей об этом. Или еще раз удариться коленкой о стол, чтобы привлечь внимание. Или, может, неаккуратно и случайно пнуть ее сумку, выслушать пару ласковых, но оттянуть момент, когда все обнаружится. Голова снова закружилась. Почему Тео не остался со мной после перерыва? Увидь он это, он бы быстро решил, что правильно сделать. Он бы не колебался и не сомневался в том, что правильно.       Занятие неожиданно закончилось, все засобирались, заговорили. Нет, мне нужна еще минута! Но девочка уже поднялась с места и поставила сумку на стол. Сейчас все и случится. Она закричит, а потом начнет искать виноватого. Я сижу к ней ближе всего и я почти опоздал на урок. Что ж, пусть обвиняет меня. Я знаю, как буду защищаться. Мне стало спокойнее от мысли, что все вскроется.       А она ничего не заметила. Сунула пергаменты и чернильницу в сумку и перекинула ее через плечо, и в числе первых вышла из аудитории. Я представил, как чернильница придавила маленькое и мягкое тельце, перед глазами заплясали разноцветные точки. Они вдруг все собрались в Тео, когда никого уже не было. Даже Боул ушел. Тео прислонился к парте на другом ряду, сложил руки на груди и ждал меня.       – Ты ведешь себя странно.       – Я просто не выспался, – придумал я, встал и закинул сумку на плечо.       – Хм…       – Кошмары и все такое. – Отговорка, которая всегда срабатывала на Тео.       – И что ты видел?       – Да знаешь, особо не помню.       Мне достаточно было прикрыть глаза, чтобы снова увидеть это безымянное лицо, наплывающее на меня. Кончики ушей защипало.       – Осталось только ощущение. И огромное желание поспать прямо сейчас. – Я зевнул по-настоящему, насколько заврался. – А что учили сейчас? Я все проспал.       – Левиоссу. И все равно хочешь спать?       – Отдохнешь тут, когда… ну, когда со всех сторон люди и шум. У тебя получилось? Заклинание.       – Да. Потом дописал эссе по ЗОТИ.       – А мне придется отрабатывать.       – Справишься, ничего такого. А вот с мышами надо еще посидеть.       – Да…       Я дотянул до конца семестра с той отработкой, пришлось трансфигурировать мышь в табакерку прямо перед экзаменом. Я провел рукой по шее. Лиззи и была той девочкой с мышкой в сумке. Те же светлые волосы, собранные в хвост, и тяжелый, серый взгляд. Разве что геометр все-таки ее доделал, видимо, нашел транспортир и циркуль.       За всеми мыслями я не заметил, как пустился в свободное блуждание по замку. Очнулся перед гобеленом Варнавы Вздюченного. Что за день такой? Я тону в воспоминаниях.       – Как думаешь, какой костью на него замахиваются тролли?       – Не знаю. Похоже на плечевую.       – А мне кажется, это бедренная.       – Может. Меня больше волнует, почему тролли в розовых пуантах. – Я приобнимаю Банни, она убирает мою руку. – Да тут никого нет, Бан!       – Мы и так рискуем, слоняясь вдвоем. – Она оборачивается и жмурится от солнца, глаза все равно что темный янтарь. Заколка (золотая, извилистая маленькая змейка, она носит ее больше шутки ради) ловит луч и отбрасывает светящуюся тень на мою грудь. – Да ладно тебе, не дуйся.       Она треплет меня за щеку.       – Нас же увидят, – передразниваю я и хватаю ее за тонкое запястье. Чувствую, как ровно бьется под моими пальцами. – Тебе можно, мне нельзя?       – Это по-дружески. А вот руку на талии, знаешь, сложно объяснить.       Я так хочу поцеловать ее прямо сейчас. И чтобы кто-нибудь обязательно зашел в этот коридор. Кто-нибудь знакомый и ненадежный, кто сразу растреплет о нас всей школе. Конечно, сдерживаюсь.       – Тогда пошли быстрее.       – Не терпится? – опять меня дразнит.       Она права. Я уже полчаса смотрю на краешек ее тонкой ключицы и впадинку на шее, в которой уместился бриллиант с булавочную головку. Шея обхвачена тонкой цепочкой, что вечно цепляется за пуговицу на моем воротнике. Ей идет золото. И серебро ей идет. На ней все красиво, и она об этом знает. Она указательным пальцем поднимает мой подбородок, разглядывает мою шею.       – Хорошо замаскировал.       – Ты меня знатно разукрасила.       Мы идем до нашей тайной комнаты, небольшой, но уютной, спрятанной за гобеленом. На подступах к нему срываемся на бег, и я начинаю целовать ее, как только мы оказываемся в полутьме за плотной, просвечивающей красным, тканью. Кое-как вспоминаю пароль, и мы вваливаемся в комнату. Весь пол завален подушками, кроме них почти ничего и нет. Небольшой камин, невысокий квадратный столик в самом углу. Здесь всегда пахнет сандалом. Пару раз я находил здесь наполовину сгоревшие аромапалочки, откуда они только здесь берутся? Кто-то еще знает про это место? Это вселяло в меня надежду, что кто-нибудь нас обнаружит.       Меня от зелий так разморило? Если бы я сейчас сел, я бы тотчас же уснул. Это из-за него память набегает мягкими солнечными волнами? Даже то, про мышку и драку, которую я подглядел. Все так далеко, будто и не со мной, а потому больше неважно. А вот Банни…       Я добрался до восьмого этажа и завернул к заброшенным аудиториям. В них тоже проходили занятия, лет тридцать назад, когда здесь учились родители. Тогда мальчики и девочки занимались раздельно, с того же времени по школе и остались потайные комнаты для свиданий. Аудитории же простаивали и зарастали хламом. Чаще всего они были заперты на замороченный пароль, который некоторые умники все равно взламывали и использовали помещения для своих нужд. Я как раз прошел мимо одного из классов и завернул в смежный коридор, когда увидел его.       Боул сидел на подоконнике у открытого окна и курил, стряхивая пепел на пол. Он заметил меня и растянулся в довольной улыбке.       – Лучшее, что можно украсть у магглов. – Он качнул рукой с тлеющей сигаретой. – Ты и сам знаешь. Будешь?       Я сбросил сумку на пол.       – Я не курю.       – Да-да. Как рука?       – Как рука? Ты, блять, издеваешься?       Распахнутое окно. Толкну его, и мадам придется собирать его по кусочкам.       – Какого хера, Люц?       Он выкинул сигарету в окно и проследил за ее полетом.       – Я уже объяснил.       – Причем тут я?       – Причем тут ты? – он дернул меня за галстук травмированной рукой, прищурился. На месте фаланг указательного и безымянного пальцев – зарубцевавшиеся розовые пеньки. – Это не я начал.       – Начал что?       – А говорят, у меня с головой не все в порядке. Это у тебя провалы в памяти, Бекер. – Он отпустил меня и оттолкнул. – Сходил бы ты, проверился.       Ветер шевелил короткие темные волосы, обнажал голубоватую кожу.       – Сначала напеваешь песенку о старой дружбе, а потом… – он цокнул. – Что, про мышку тоже не помнишь?       – Нет.       – А я ведь уже подобрал тебе, нормальную такую. С Когтеврана.       – О чем ты вообще?       – У-у. Со мной можешь не притворяться.       Я жалел, что заговорил с ним.       – В традициях нет ничего плохого. Не понравится мой выбор, а я уверен, что понравится, сам выбери. Мне кажется, ты по брюнеткам. Угадал?       – Я не собираюсь никого насиловать.       – А разве речь о насилии? Все исключительно по согласию. Ты же левша? Сейчас особо актуально попробовать что-то новенькое. Боишься запачкаться?       Он спрыгнул на пол.       – У вас с Ноттом не комната, а монастырская келья? Братская любовь, все дела. – Окно все еще открыто, стучало у меня в голове. Надо было столкнуть его. – Не хочешь девочку, будет тебе мальчик.       Рука дернулась прежде, чем я понял, что делаю. Его голова откинулась в сторону, он схватился за подоконник, а потом бросился на меня и толкнул в стену. Удар отозвался в отечном запястье.       – Говорят, люди злятся, когда их задевает за живое. – Он утер ладонью кровь с губы. – Я осуждаю, что ли?       – Ты псих, Люц.       Он пожал плечами.       – Инцест тоже традиция. Тем более этот инцест без последствий. – Кровь собралась в промежутках между зубов. Он надавил большим пальцем на клык и проверил на устойчивость. – Нам ли не знать. Но для Бекеров семейные ценности пустой звук, я уже понял. Вспоминаете о них, когда удобно.       – Этот дом принадлежит моей семье.       – Разумеется. По бумажкам безусловно. А по чести? Устные договорённости ничего не значат. – Он покрутил кистью. – Глупо с моей стороны было поверить тебе. Быть капитаном так муторно, времени сжирает вагон, Люц. Давай, Люц, дерзай.       – Не тебе говорить о чести.       – Что-что, а я хотя бы не морочу людям голову. Не притворяюсь хорошим мальчиком, мамина радость, папина гордость. – Он достал из кармана пачку и снова закурил. Выдохнул дым прямо в мою сторону, едва не в лицо. На кончике остался кровяной оттиск. – А что на деле? Гниль да трусость. Ты не переживай, я на то, что ты мне врезал, не обижаюсь. Мелочи жизни.       – Надо было вдарить посильнее.       – Попробуй. – Облако дыма утянуло в окно. – Если не боишься остаться и без второй руки. Кости ломать я умею, до выпуска не срастутся. Голос разума диктует, что лучше не лезть? Ты прислушайся, дело говорит. Я думал, ты меня искал, чтобы про мышек поговорить.       – Сказать, что от тренировок ты освобожден. От игр тоже. – Я поднял сумку с пола и закинул на плечо.       – Ну ты и мразь, Бекер. Что и требовалось доказать.       Я ушел. В голове шумело, как после экзамена по Зельеварению. Мне повезло, и я наскреб баллов на удовлетворительно. Не помню, как добрался до гостиной, назвал пароль. Нужно собраться, нужно собраться…       – Бекер. – Вейзи сидел в кресле, я его не заметил. – Ты живой?       – Живее всех живых. – Хорошо, что он здесь. Я не хотел говорить с Тео и пересказывать все то, что произошло, а молчать об этом у меня бы не получилось. – Эпплби сказал, вы сыграли в ничью.       Я сел в кресло напротив.       – Как же. Пяти минут не прошло как ты ушел, и я снитч поймал. До равного счета там двести очков было. Набрешил тебе Эпплби.       – Перед подружкой выделывался.       – Хорошенькая хоть?       – Не в моем вкусе. Но, может, в твоем.       – Светленькая? – Вейзи был похож на отдыхающую пуму. Такого же непонятного серо-коричневого цвета волосы. Ловкий, невысокий, опасный. Идеальный ловец. – Тебе брюнеток подавай.       Я неискренне улыбнулся. Слишком часто я слышу это слово сегодня. Вейзи единственный, кто знал про Банни помимо Тео. Он случайно увидел ее, входящей в мою спальню. Чудо, что она его не заметила.       – Лажа их новый ловец. А вот охотник ничего, хорошо летает. Боула видел?       Хотелось вовсе провалиться между сидением и спинкой, в мягкую бездну.       – Тут такое дело… У нас теперь один загонщик. – Вейзи хмыкнул, я сделал вид, что сильно занят швом, соединявшим заплатку на подлокотнике. Говорят, на это место когда-то пролили кислоту. – Я до последнего верил, что этого не случится. Нужно искать нового. Есть варианты?       – Ноль.       – И у меня.       В гостиную зашла Дафна, сразу глянула на мою перебинтованную руку.       – Может, Дафна?       – Она взглядом все поле уложит. Причём свои пострадают больше, чем чужие.       – Спасибо, я стараюсь. – Она оперлась на спинку его кресла.       – Предатель, – одними губами сказал он. – Ты уже вернулась, солнце моё?       Он задрал голову.       – На твою беду. Снова первая!       – Сегодня же воскресенье, – проворчал я.       – Уметь надо.       Вейзи подтянулся, уперевшись в подлокотники, и чмокнул ее в подставленную щеку. Они с Даф уже год встречались. Совершенно открыто. Это мне повезло влезть в тайные отношения.       Дафна приходилась Тео троюродной сестрой, по отцу, поэтому формально мы с ней не были в близком родстве. Почему-то она и Тео были похожи сильнее, чем я с ним, двоюродным братом. Они оба прилежные, образцовые студенты. Между ними шла негласная борьба за количество заработанных баллов. Тео говорил, что это детский сад и он не виноват в том, что баллы сопутствуют учёбе, но, если Дафна его перегоняла, не проходило ни суток, чтобы он снова не вырывался вперёд.       – А у вас тут что? – она присела на подлокотник.       – Бекер избавился от Боула.       – Опрометчиво.       – Он его покалечил!       – Теперь он покалечит ещё полшколы. На радостях. – Дафна перебирала пальцами волосы Вейзи. Натурально большой кот в руках хозяйки, разве что не мурлычет. Или не при людях.       – Не наши проблемы. Пусть полшколы с этим и разбираются. Даф, не хочешь в Хогсмид сгонять?       – Пока не хочу. – Она встала и поправила юбку.       – А потом некогда будет.       – Давай к озеру сегодня сходим. Ближе к вечеру, мне нужно еще эссе дописать.       – Договорились.       Так вот что такое нормальные отношения. Наверное, я даже немного завидовал Вейзи. Банни любила сидеть в этом кресле, где сижу я. Мол, здесь идеально тепло от открытого огня и свежо от большого окна, смотрящего в самые недра Черного озера. Я вздохнул и прикрыл глаза. И вот опять. Пускай этот день уже закончится! Больше никаких зелий, и я вспомнил, что резко их бросил как раз из-за сопутствующей подтекающей памяти, наводнения образов. Определенно я завидовал Вейзи. Как же хотелось полетать! Даже с одной рабочей рукой я справлюсь с метлой.       – Тогда Майкл? – продолжил он, когда Дафна ушла.       – Он за моей спиной, да?       – Да блин, я хотел его напугать!       Майкл запрыгнул с ногами на диван. Сегодня по-озорному рыжий, похожий на беспокойную аквариумную рыбку.       – Что-то вы невеселые. Еще только начало года, старики!       – А ты в девчонку тоже умеешь превращаться?       Лицо Майкла вытянулось, волосы вдруг потускнели. Он подорвался так же резко и метнулся к спальне.       – Не верю, что он ни разу не пытался, – сказал я.       – И зачем я спросил? Он теперь в ванной до самого утра проторчит. Приду к вам с Теодором мыться.       – Пожалуйста. Но правлю там не я. Сам понимаешь.       – Да уж. Я не жалуюсь. Мне запретили. Надо устроить просмотр на роль нового загонщика. Время еще есть.       Я чувствовал себя не то чтобы грязным, а оскверненным. Келья. Монастырская. Братская любовь. Я ушел в спальню. Тео не было. Я промучился с квиддичной формой целую вечность. Скинул все в корзину и закрылся в ванной. Сквозь шум воды услышал, как хлопнула дверь. Едва не забыл о гипсе, когда погрузился в воду с головой. Мир заговорил на низких тонах. Я слышал, как Тео вошел, каждый его шаг, там, снаружи. Вешает мантию в шкаф, отодвигает стул, садится за стол. Слышу, как перо карябает пергамент. Как стучит его сердце, слева. Как стучит мое, справа. Быстрее, чем его. Я вынырнул, вода выплеснулась на плитку. Оттирал кожу полотенцем так яростно, что вышел в комнату с новой, как змея после линьки. Тео и вправду сидел за столом.       – Слышал, ты выгнал Боула из команды, – сказал он, не отрываясь от письма.       – Меня поражает, как быстро в этой школе все всё узнают. – Я уселся на кровать. – Что ты пишешь?       – Письмо отцу.       – Где он сейчас?       – Во Франции. Вернется через месяц. Так что произошло?       Я пересказал ему наш диалог, опустив, по какой причине на самом деле врезал Боулу, и без того прилично набиралось поводов. Тео слушал, перебирая пальцами по столу, будто играл неслышимую композицию на фортепиано. Одна октава.       – У вас теперь война?       – У меня с ним нет никакой войны, а вот у него – не знаю. За что мне это все. – Я потер глаза, натянул свежую рубашку (гипс застревал в рукаве, Тео придержал манжету) и начал колупать пуговицы.       – Тебе помочь?       – Справлюсь, – буркнул я. И справился, на этот раз гораздо ловче. На самом ли деле я левша? – Пойду полетаю. Надоело все это. Если не вернусь через пару часов, вылавливай в озере.       – Потерпи неделю.       – Не могу.       Боул, Банни, Тео. Как я тут вытерплю?       – Будь осторожен.       – Помоги мне организовать отбор на роль загонщика.       Я зашел за Вейзи в его комнату. Тот сразу рухнул на кровать, лицом вниз, матрац подскочил.       – Я что, капитан на полставки?       – Вообще-то да. Мне нужна компания.       – Бекер, я тебе хоть раз отказывал?       – Мне вести учёт?       Если я играл для удовольствия, то для Вейзи победить было делом принципа. На самом деле, он не пошёл в капитаны не столько из-за большой ответственности или лени, сколько из-за понимания, что будет тираном. Сведёт всех с ума, и себя в первую очередь. На шкале любви к квиддичу, где бы на разных полюсах находились Тео (полное равнодушие) и Вейзи (тотальное обожание), я бы оказался посередине.       Я развернул стул спинкой вперед и сел напротив него. Вейзи перевернулся на спину и зевал.       – Устал?       – Это ты стоишь на поле и командуешь, пока мы отдуваемся. Естественно, я устал!       – Думаешь, мне нравится с гипсом ходить?       – Думаю, надо повесить объявление в гостиной и устроить смотр. Вдруг обнаружится талантливый второгодка? Деррек неплох.       – Я тоже о нем думаю.       – Пайк о нем неплохо отзывался, но “уж больно хилый”. Ты видел его сейчас? Он за лето в два раза больше стал.       – Поговорю с ним.       – Не кисни. – Вейзи снова зевнул и взбил подушку. – Не бывает незаменимых людей. Бэддок, правда, подозрительно долго ласкал бладжер после игры. У Боула, конечно, есть своя фанбаза и она теперь тебя ненавидит, но это ничего. Прикупи какой-нибудь оберег от сглаза.       – Пойду я, пока ты мне еще чего доброго не сказал.       – А я все думал, как тебя тактично выдворить.       – Дафна скоро в гости придет?       Он замахнулся на меня подушкой, но передумал ее швырять. Меня мучил еще один вопрос.       – Вы поженитесь?       – Кто знает. Я об этом не думал.       – Она думала.       – О, я не сомневаюсь. Я под венец не тороплюсь, но мало ли что бывает…       – Ты не особо против.       – А на что мне жаловаться? Меня все устраивает. Я ее бешу, конечно, но куда без этого? Она меня тоже. Ты с Банни не списывался?       – Нет.       – Уж лучше без отношений, чем с отношениями на расстоянии. Лети вольной птицей! А если серьёзно...       – Давай без серьёзно. – Я поморщился и прилег щекой на мягкую обивку спинки.       – Несерьезно – начни встречаться с кем-нибудь еще, отвлекись.       – Это не сработает.       – Неважно, с кем. С той же самой Гестией. Она тебя так загрузит, что на тоску времени не останется.       – Это как минимум некрасиво. – Я отвернулся. Пора линять.       – Как хочешь. Тик-так, тик-так.       – Да понял я. – Я встал и оттащил стул на сторону Майкла.       Вернулся в спальню. Год назад я стоял так же посреди комнаты, растерянный и злой. Вошел, хлопнув дверью, споткнулся о стул, который забыл задвинуть утром, и со злости пнул его. Тео сидел на кровати, глянул на меня поверх книги. Вот бы и мне хватало какого-то чтения, чтобы заполнить всю свою жизнь! Сладко пахло старой бумагой и пылью, чаем и жженым сахаром.       – Что стряслось?       – Все просто замечательно.       Я не знал, куда мне деться, подошел к столу, посмотрел на недописанное эссе, пустую картонную звезду от шоколадной лягушки, которые мне нельзя из-за квиддича, но которые то и дело появляются в моем ящике. Понятно, кто туда их подкладывал. И хорошо, потому что иначе бы я давно рехнулся. Я скинул мантию и жилетку комом, медленно выдохнул, сел на кровать и все-таки сложил их аккуратно. Руки подрагивали. Смешно, самую малость. Вздох и хруст переплета. Моя кровать просела, на плечи легли его руки, и резко Тео потянул меня назад. Я поддался ему беспрекословно и упал на спину. Он навис надо мной, продолжая давить на плечи, чтобы я не поднялся. Как будто я собирался.       – И?       – Отношения – говно.       Должно было получиться гораздо значительнее, а вышло как всегда. Я потер глаза руками, и силуэт Тео размылся. Одного его присутствия достаточно, чтобы я успокоился.       – Терпеть не могу ультиматумы. Она хочет, чтобы мы скрывались, – от одного этого слова меня тошнило, – и дальше.       – Почему?       – Если её отец узнает, то мне придётся на ней жениться. Нет, хуже!       – Это веская причина, не находишь?       – Как он узнает, если мы в школе?       – Слухи легко расползаются. То есть у вас все серьёзно?       – Наверное.       Серьезно ли? Я весь состою из ее запаха. Я немного жалел, что начал этот разговор, но с кем я ещё мог поговорить?       – Вы уже месяц встречаетесь. Ты не догадался, что так будет?       – У меня была надежда. Сегодня она умерла! Чувствую себя обманутым. Я подписал контракт и не прочитал, что написано мелким шрифтом.       – Desine sperare qui hic intras. Чего ты ожидал от любви?       – Счастья?       – Ты готов на ней жениться?       Я думал, он шутит, но его взгляд (сверху вниз) был предельно серьезным. Будто если я скажу “да”, то он меня и распишет тотчас, достанет из тумбы документы, вручит перо…       – Я поцеловался впервые месяц назад! – вранье. – Какая женитьба?       – Вот именно.       – Ты на чьей стороне?       – На твоей. Тебе рановато становиться мужем. Счастье любит тишину. Зачем тебе афишировать отношения с ней?       – Чтобы к ней другие не клеились.       Я уже пять лет с нее глаз не сводил, и не я один. Но именно мне удалось, наконец, подобраться к ней. И как же это было тяжело! Самая сложная игра, в которой я когда-либо участвовал. Началась она еще до школы, когда меня впервые взяли на Рождественский бал. Все встречи чистокровных семей проходили одинаково. Этому предшествовало несколько напряженных дней подготовки. В этот раз все было еще сложнее. Перед самим ужином в программе значился музыкальный концерт композитора из Италии.       Собрания были сносными только благодаря Тео, с которым мы вели на этих вечерах скрытый жестовый диалог. Короткие взгляды, которыми мы обменивались из разных углов зала, спасали скучные разговоры с дальними родственниками (с каждым вторым) и со старыми знакомыми (с каждым первым). Я наследовал все эти знакомства и был вынужден улыбаться всем, даже все той же тете Мэг, которая, как обычно, была слишком настойчива в своем стремлении попасть поцелуем не в щеку, а в губы.       Приходилось даже говорить медленнее, не только чтобы тщательнее подобрать слова, но и потому что так было принято.       – Тараторишь, Питер, медленнее, – говорила мама.       – Ненави-и-жу-у растя-я-гива-а-ать слова-а.       – Не надо растягивать. Говори тихо, мягко и членораздельно.       – Не “умер”, а “закончился песок его жизни”, и не “бухой”, а “под покровительством бога Вакха”. Да мы даже в богов не верим, чтобы так говорить! Что за ерунда.       Но тогда я даже с Тео не был знаком. Меня удушила бабочка, и я незаметно от мамы пытался ее расслабить, когда поймал взгляд девочки. Смотрела на меня, полуобернувшись. Она взрослая, подумал я. Даже взрослее четырнадцатилетней Маргарет. В нее я был чуть-чуть влюблен, поскольку постольку она единственная девчонка, с которой я общался.       Она же (незнакомка) моя ровесница, а стоит как моя мама – прямая спина, высоко поднятая голова, фигурка явно сформированная танцами или верховой ездой. Или и тем, и тем. Плиссированная юбка, не иначе как сотканная из жемчужных нитей. Если перламутр можно вытянуть в нити… Она держала вазочку с мороженым (черничное). Об этом я думал гораздо позже, в тот же момент мои мысли рассыпались золотым песком. Я забыл про бабочку, опустил руки, выпрямился. Выдержал ее взгляд и отвернулся. Чтобы она не увидела мои горящие щеки! Как я завидовал Люцу, который никогда не краснеет. Из ниоткуда передо мной он и явился (я был ослеплен), и я сделал шаг в сторону, чтобы заслонить ее.       – Ты видел?       – Видел что?       – Кого, – Люц махнул головой, – он здесь.       Он, не она.       – Я подслушал, отец сказал, что он нечасто появляется на людях. Но теперь будет чаще, – он стащил красную виноградину с блюда.       Я вгляделся в толпу и понял, о ком говорил Люц. Вокруг него и свет стал темнее. Бабочка снова врезалась в горло, и я резко дернул ее вниз. В тот же момент мужчина скользнул по мне взглядом. Я тотчас отвернулся, меня обдало совсем другим жаром. Так чувствуют себя муравьи под лупой в солнечный день? Я видел его на обложках газет. Том Реддл. Говорил с другим важным дядькой, министром каких-нибудь дел, судя по широтным габаритам.       – А это кто?       Люц указал за мою спину.       – Я тут в первый раз, Люц! – голодная тошнота усилилась, пока есть не разрешалось. Да и перехотелось! – Не знаю.       – Ты даже не обернулся. Может, я на твою маму показываю?       – Как будто мою маму в лицо не знаешь.       – О, она идет сюда.       Я спиной почувствовал ее приближение. Воздух стал плотнее, горячее. Как жаль, что у меня нет глаз на затылке. Я обернулся. Не может быть, что она настоящая. Еще очень, очень долго (тогда мне было восемь, пришлось ждать еще столько же – целую маленькую жизнь), прежде чем я смог преодолеть тот воздушный барьер между нами и поверить (и проверить) в то, что она тоже создана из плоти и крови. Как бы я хотел, чтобы все об этом знали. Все равно что выиграть джекпот и промолчать, когда впору трубить во всю и печататься на первой полосе. Первое сентября! Мой шестой год обучения почти закончился, едва начавшись. Я в таком тумане после ее поцелуя брел в спальню, что не услышал потасовки доспехов и едва увернулся от копья.       – Я сейчас чуть не умер! – с такими словами я вошел в спальню. Тео ушел с вечеринки почти в самом начале. Вдруг Банни смилостивилась надо мной, потому что рядом не было двух самых внимательных глаз?       – Нашел, чему радоваться.       Мне пришлось в три подхода сглатывать свою радость, потому что она попросила какое-то время молчать. Я проглотил язык на день, два, три, месяц, а поводов взорваться становилось все больше. Когда она на невысоком каблуке, мне не надо наклоняться, чтобы ее поцеловать. Жаль, что даже в волшебном замке есть уши, но не глаза.       – Думаю, нам лучше никому о нас не сообщать.       Мы окольными путями спустились к пристани. Я сел на холодный камень, а ей отдал во владение свое колено. Дозволили даже придержать за талию, а тут мои руки тотчас опустились, и ей пришлось наклониться ко мне.       – Как? Почему?       – Ты же знаешь, мой папа очень, очень, – она вздохнула. А я ничего не знал. Ее папа – что? Владелец парфюмерного магазина и тысячи других. Ходит с небольшим гребнем в кармане, – строгий, скажем так. Рядом с мальчиками глаз не поднимать. За ручку держаться после свадьбы. Иначе голову с плеч. Две головы.       Мне хватило ума придержать при себе, что я готов жениться хоть сейчас. Иначе бы соврал, иначе бы она тотчас меня раскусила и снова понизила до младшего друга. Она сдавила мои щеки одной рукой и чмокнула в губы.       – Да ладно тебе, побледнел, бедненький. Если не согласен, так и скажи, правда, придется тебе держать руки в карманах, а мне плакать еще год от одиночества. Ой, лови меня, я соскальзываю…       Я подхватил ее под коленки и перекинул ноги через свои. Юбка (только сейчас я разглядел, что она не уставно черная, а исчерченная темно-зелеными полосами) задралась и обнажила край черных плотных чулок, что забирались выше колена всего на пару дюймов. В десяти шагах волновалось глубоководное озеро, а я умирал от жажды. Только и сделал, что подсунул ладонь под ее стройную и мягкую ногу, проклиная индусов, что придумали использовать облака для пошива одежды.       – Но мы же встречаемся, да? Просто… тайно.       – Это даже романтичнее, не находишь? Помнишь, как играли? Я тебя всегда последним искала, даже если знала, где ты прячешься.       – Да уж, ты всегда любила меня помучить.       А дальше – шепоток на ухо, мой кивок, на ватных ногах до верхних этажей до комнатки, неужели случится то, о чем я думаю? я же ничего не знаю, чушь, разберусь, если не упаду в обморок, снова чушь, никогда не падал, не забыть задернуть штору, подушки там, подушки сям, спиной на холодном полу, грудью к чужой груди.