Сквозь кровь прожить

      – Где все?       У нас было совмещенное с Гриффиндором занятие по Заклинаниям. Аудитория почти пустая. Парочка красных, пятеро зеленых, включая меня и Тео.       – Сегодня лицензирование. – Тео расправил пергамент и записал дату в уголке. Перо наскочило на волокно, чернила брызнули на парту.       Я сполз по скамье вниз, широко расставив ноги. Здесь было так узко, что даже сидя я упирался коленками в скамью предыдущего ряда. Если почти никого нет, все внимание учителей достанется нам.       – А почему в школе? Я думал, в Министерстве назначат.       – Какая разница, где. – Тео промокнул каплю. Настроение у него скверное, лучше особо не высовываться, даже если придется пожертвовать коленками. – Здесь удобнее согнать всех и рассадить по аудиториям.       Я зевнул и открыл учебник, полистал его и закрыл.       – И что, думаешь, многих выгонят?       – Откуда я знаю.       – Гимзи ведь полукровка. Сегодня защита работы по Зельеварению, я думал, он докладывать будет! Почему у нас пары не отменили?       Тео не ответил, смял пергамент и взял новый. Опять не выспался? Отлично, теперь и со мной не разговаривает. На мое счастье, прием работ Слизнорт отложил на следующую пару. Два часа мы писали конспект по новой главе. Правая рука ныла, но и левая тоже, будто я писал ими одновременно. Гипс сняли через неделю, но мадам Помфри посоветовала не нагружать руку сверх меры. А писать про пропорции в зельях и побочные эффекты – это всегда чересчур.       Все мои попытки отвлечь Тео с треском провалились, и я развернулся к Майклу.       Он лежал на парте, вытянув руки вперед и свесив кисти. Розовые волосы разметались по столешнице, одна из кудрей утонула в чернильнице. Я взял перо и самым кончиком провел по его ладони. Он подпрыгнул, стукнулся коленкой о парту. С испачканной пряди на пергамент упали черные капли, будто кто-то единожды взмахнул кистью.       – Блябекер, – прошипел он.       – Как-как ты меня назвал?       – Я думал, фея в руках застряла! Фу, это еще что? – он отлепил от щеки черные волосы и растер между пальцев подсохшие чернила. – Ну и ладно.       Его волосы тут же потемнели от кончиков и выпрямились.       – Мне никогда не надоест на это смотреть. – Я оперся на спинку стула и сел вполоборота. Слизнорт ушел в свою коморку, наверное, потягивать бренди. – У тебя получилось в девочку превратиться?       – Почти. Возникли непредвиденные трудности… Чего усмехаешься? Извращуга. Кстати об этом. Слушай…       Майкл налег на парту, мой стул встал на дыбы.       – Я сегодня утром получил письмо от матери, – зашептал он, вкупе с его легкой картавостью это превратилось в почти непереводимое на человеческий язык наречие. –       Я не особо в это верю, но я подумал, что лучше у тебя напрямую спросить… а давай после пары? А то мне так неудобно стоять.       – Говори, коль начал.       – В общем, – он перешел еще на более тихий шепот, – матери в редакцию прислали фотографии. Из школы. Там плохо видно, но в целом понятно, кто и с кем… это все, конечно, не зазорно. Я все понимаю и все равно тебя люблю, но…       Я покачнулся на стуле, но удержал равновесие. Неужели фото с Банни? Кто-то спалил нас в прошлом году? Но зачем тогда присылать в “Пророк” это сейчас? И почему зазорно?       – Мама прислала мне копии… вот это она поводы, конечно, подбирает, чтобы мне написать. Я хотел еще утром тебя найти, но, эм, дела были… – он кашлянул, я чуть не упал.       – В ухо зачем?!       – Прости-прости.       – Твои дела на плече остались. – Я потер ухо. – Слева.       Майкл резво стряхнул розовый след, в воздухе заблестело. Я сильно чихнул и чуть не свалился.       – Упс. – Он улыбнулся, волнение выдали глаза, посеревшие из голубого. – А потом меня, вот, вырубило, но сейчас все хорошо.       – Ага. – Я не сомневался, что ему хорошо, а я теперь едва мог на месте усидеть! Все отрицать, все отрицать.       – У меня они с собой. – Майкл бухнул сумку на стол.       – Нет! – я хлопнул по ней рукой. – Потом.       – Так это правда?       – Я не понимаю, о чем ты.       – Интересно, конечно… – Майкл стащил сумку, зацепил чернильницу и расплескал все по парте. – Да ебэнэ!       – Майкл, поосторожней с выражениями! Не вам, дорогие мои, такими словами ругаться. – Слизнорт прошел за свой стол, чуть прихрамывая. – Коль сегодня мы в таком тесном кругу, исключительно между нами, от студентов, гхм, другого сорта я вполне ожидаю подобной вольности. Но вы – нет, нет и нет!       – Хорошо, сэ-эр.       Я едва досидел до конца пары. Тик настенных часов над столом Слизнорта напоминал далекое шварканье металлической лопаты по каменным плитам. Как только часовая и минутная сошлись на двенадцати, я подорвался с места, сгреб Майкла и потащил его в крайние ответвления подземелий.       Майкл превратился в сомнамбулу, того и гляди сползет по стеночке и уснет прямо на лестнице. Мы добрались до старой каморки. Когда-то здесь был склад ингредиентов, но его разграбили и забыли. Остались только высокие стеллажи с банками, в мутном содержимом которых плавали лапки, глаза и не опознаваемые части тела. Эти коллекции даром никто не брал. Пахло здесь остро и неприятно, и я надеялся, что этот запах приведет Майкла в чувство. Он бухнулся на табуретку и привалился к полке виском.       – Зачем ты меня сюда притащил? Меня сейчас стошнит. – Он совершенно спокойно рассматривал плавающую в желтоватой, похожей на масло жиже, лягушку с тремя рогами. – Я думал, мы в гостиную идем. У меня, это, клау…       – Клаустрофобия, да-да, тысячу раз слышал. Что за фотографии?       Майкл вытащил конверт и передал мне. Я зажал под мышкой палочку с горящим Люмосом и достал две карточки.       – Это что еще за херь?!       – Ну… любовь?       – Ты меня разыгрываешь?       – О, если бы.       На первой я и Боул на Заднем дворе. Фотография сделана с балкончика. Меня видно целиком, половину головы Боула закрывал черепичный навес. Мы оба опираемся на каменный бортик, очень близко друг к другу. В динамике – он тянется к моему лицу, разворачивает за подбородок. Между нами можно уместить разве что книжный переплет стандартного учебника. И все повторяется.       Вторую половину фотографии съела вспышка, но видно, что я сижу на Боуле сверху и наклоняюсь к нему. Меня видно наполовину, Боула и того меньше.       – Ты же не думаешь, что это я? – я снова посмотрел на первую. Меня мутило, глаза щипало от вековых испарений мертвых телес.       – А кто? – он постучал ногтем по банке, как будто лягушка вдруг могла ожить. – Я короче, вообще, в шоке. Ты бы это, рассказал бы… я же твой друг и все такое. Хотя, наверное, сложно такое рассказывать.       – Майкл, я девушек люблю, девушек!       – Как скажешь, бро.       – Кто прислал фотографии?       – Аноним.       – Сука. – Я сунул их обратно в конверт, они просвечивали сквозь него или их образы стояли перед моими глазами? – Твоя мать их опубликует?       – Пока нет. Она вообще случайно их обнаружила. Знаешь, на чьем столе лежали? – он снова закрыл глаза и зевнул. – На столе миссис Боул. Маман подменяла ее, пока та ушла в суд или вроде того…       – А ну не спи!       – Заседание какое-то по вашим имущественным делам. Чистая удача, что именно моя просматривала почту, вот я к чему. Так бы ты их увидел в свеженьком издании Пророка под звучным заголовком. Что-то типа…       – Майкл!       – Не ты и не ты, какой-то еще Бекер, значит, гуляет по школе. И какой-нибудь другой Боул. И они сосутся. Я уже ничему не удивляюсь. Подумаешь…       – А что будет с оригиналами?       – Вот шуму будет!       – Весело тебе? – я пнул табурет, на котором сидел Майкл. Он ойкнул. – Так твоя мать собирается их печатать?       – Газета напишет то, что принесет больше денег.       – Она может их спрятать, сжечь, порвать, утопить, закопать?       – У них там на всех бумажонках защита. Так просто не избавиться. Решает главный редактор. Ты сам знаешь, кто это. Оставь себе, мне такие фотокарточки даром не нужны…       – Я сплю, да?       – А я?       Я спрятал конверт в карман и сомкнул руки на затылке. Еще не все потеряно. Кто на этих фотографиях? Подделка?       – Отведи меня в гостиную. Эта лягушка мне подмигивает, – захныкал Майкл.       – Ты с пыльцой завязывай. В голове будет только розовая пудра.       – Не могу-у-у, – пропел он. – В этом году он бы в Хогвартс поступил.       Я подал ему руку. Уже два года прошло, как его брат умер. Со временем я понял, что лучше промолчать, когда он о нем вспоминает. Утешительные слова не помогали, а закапывали.       – Обопрись, а то тебя шатает.       – А так я хотя бы сплю нормально. Часов по шестнадцать в день.       – Как ты успеваешь все остальное?       – Ничего я не успеваю. И наплевать. Пока папаня отправляет школе деньги, меня не отчислят.       – А потом?       – Суп с котом. Что мне матери написать?       – Пусть пока держит у себя, если может. Я сейчас напишу своей.       – А Боулу покажешь?       Я споткнулся, Майкл захихикал.       – Это все он! Это он отправил их своей матери! – и как только я сразу не понял?!       – Ой, не кричи. – Майкл закрыл уши руками. – Ему-то какой смысл себя геюгой выставлять?       – Не себя, а меня! Уверен, он хочет нас шантажировать. Ты видел этот туман вокруг его башки? На Империус похоже. Блять. – Меня передернуло. – Он присылает фотографии в редакцию. Его мать подает иск на меня, судебное дело по бабушкиному дому приостанавливается. Если мы отдаем дом, то фотографии не публикуют.       – Не хочется мне этого говорить, но он тебя переиграл.       – И он специально довел меня, чтобы я из команды его выгнал! Издеваюсь над ним в школе, видите ли. Бедные Боулы, жертвы Бекеров по всем фронтам!       – На войне все средства хороши. Еще скажет, что ты его прошлой весной проклял, вот веселуха.       – Я его убью.       – Сильное заявление, а верится с трудом.       – Что мне делать, по-твоему?       – Тебе мое решение не подойдет. Но захочешь расслабиться, знаешь, где меня найти. Ой, звучит двусмысленно. Подстать твоей новой репутации. Если не разберешься с этим, конечно! Не надо на меня так зыркать. А если так подумать, ты даже ни с кем не встречался…       Я проводил его до гостиной. Он хотел развалиться прямо на диване, но я дотащил его до спальни. Оставалось еще немного от обеденного перерыва. Я настрочил письмо матери (написал только адрес, на самом деле), взял его с собой на ЗОТИ. Тео сидел в первом ряду.       – Давай сегодня подальше сядем, – сказал я. – Нужно кое-что обсудить.       – Не терпит?       – Нет.       – Уверен?       – Да что с тобой? Говорю же, не терпит! Ну и сиди, я сам разберусь.       Всю пару я ломал над тем, как правильно написать матери, что ее сын вдруг замешан в скандале, который может стоить целого поместья. Дома, в котором она родилась и выросла. Дома, где родился и я. Предложения не клеились, я писал и густо зачеркивал. К середине пары пергамент превратился в набор черных неровных прямоугольников. Тео один раз обернулся на меня, я сделал вид, что не заметил. После этого и мазни не прибавилось. Мать не придет в ярость, нет, она все сделает как нужно. Напишет мне в ответ идеальное письмо с первого раза. Скажет, что делать.       После ЗОТИ я спустился в спальню и сел за стол Тео. Это не помогло. Я пересел за свой и уставился на чистый лист, вытащил фотографии. Опишу все, как есть. Она и так все про меня знает, любое письмо получится глупым и жалким. Я накарябал все как на духу, глянул на часы. Нужно отправить до пяти, чтобы сова принесла его к вечеру домой. Я сложил пергамент в тот же черный конверт, не запечатал. Будет время решить, отправлять ли фотографии, пока иду в совятню.       На выходе из подземелья я столкнулся с Тео. Он нес в руках пару бумажных пакетов с темными пятнами.       – Ты пропустил обед, я взял тебе кое-что на кухне. – Он отдал мне один. – Куда идешь?       – Отправлять письмо матери.       – Что-то случилось?       – Представь себе. – Я не подозревал, что так голоден, пока не почувствовал запах свежей выпечки. – Я в полной жопе. Спасибо, что заметил.       – Пошли. Расскажешь по пути.       Я не умел на него долго сердиться. Рассказать все Тео все равно что вживую докладывать матери. Тот же серьезный зеленый взгляд и непроницаемое выражение лица. Злится? Разочарован? Все равно? Я вкратце пересказал все, что сказал Майкл. Мы пошли коротким путем, через ярд. Тео укутался в мантию, а я не заметил ветра.       – Так что за фотографии? С Береникой?       – Сам посмотри.       Я отдал ему конверт и отвернулся. Тео остановился и завертел карточки. Я пнул камешек, тот ударился о бортик фонтана и отлетел мне же под ноги.       – Уверен, у них там семейный конгресс состоялся, чтобы это придумать! Хватит смотреть, мне неприятно.       Тео провел пятерней по волосам, ветер подхватил их и перекинул на одну сторону. Отдал мне конверт.       – Твоя мама знает, что с этим делать. Уверен, это подделка. В сравнении с делами о растлениях, убийствах, кражах это – мелочь.       – Мелочь? Ты его не видел? Слинял куда-нибудь в Хогсмид, отсиживается, ждет выпуска нового Пророка! Клянусь, попадется он мне на глаза, я и проклятье разложения покажется ему легкой…       В голове все столкнулось, как если бы рыхлый снег резко стиснули в руках, слепив плотный ледяной ком, такой, что разбить его нельзя. Я сделал глубокий вдох и не смог выдохнуть, под колени что-то уперлось, шею резануло раскаленным шнуром. И потом – рывок вперед.       – Пит?! – это мое имя? Я зажмурился и медленно выдохнул, снова открыл глаза.       Черный конверт валялся среди золотых и медных листьев. В голове пищало, как когда по ней сильно попало квоффлом однажды. И такое же тяжелое ощущение в затылке, расползающееся по черепу конвульсивными толчками. В ушах зашумел тихий летний дождик. Я провел рукой по лицу, мир раздвоился, и на деле никакого касания я не почувствовал. Как из-под воды слышен тяжелый металлический удар. Половина пятого. Тео держал меня за плечи и вглядывался в мое лицо. Я видел его через слой чистой воды, со дна ванной, как если бы он меня топил.       – Что случилось?       – Ничего. Ничего. – Между мной и миром мили нейтральной территории, иначе почему собственный голос так далеко? Меня все еще тянуло к земле, нет, под землю, где я бы обрел равновесие. – Я просто не ел ничего с утра. И Майкл на меня этой своей пыльцой надышал, я спать хочу, умираю…       – Ты чуть в фонтан не свалился.       – Привет, голубки!       Тео опустил руки.       – Питер, – тихо и предупредительно сказал он.       Боул шел со стороны Совятни. Еще фотографии своей мамочке отправлял?       – Я вам не помешал? За галстуки тут друг друга дергаете.       Древко палочки горело в ладони. Если я открою рот, то заклинание сорвется само собой. Я силой удержал руку внизу.       – Иди куда шел. – Тео поднял конверт, сунул в карман своей мантии.       Боул примирительно поднял руки. Улыбка фальшивая, глаза неподвижные, как два инкрустированных лунных камня. Он скользнул взглядом по моей руке и палочке, усмехнулся и ушел. Я держал над головой каменный дом. Сдвинусь с места – уроню его на себя.       – Пит, пошли, до пяти не успеем. – Тео развернул меня за плечо, от этого спину прострелило от самой шеи до пят. – Поешь на ходу.       Пакет с выпечкой валялся на земле. Выронил во время своего помешательства. Тео сунул мне в руки свой. Я расхохотался и поплелся за ним, роняя на рубашку сахарную пудру с булочки. Руки такие же белые, как сливочный крем. Показалось, что до Совятни мы дошли за минуту, хотя на самом деле от внутреннего двора до нее было минут десять бодрым шагом. По пути Тео сделал примерно такие же выводы, что я в обед, пока говорил с Майклом. Не знаю, отчего у меня в самом деле поднялось настроение – от сладкого или оттого, что, наконец, Тео сказал мне суммарно больше десяти слов.       – Пока не делай ничего, не усугубляй. У твоей матери сильные связи в суде. Уверен, до публикации дело не дойдет.       Раньше у мамы действительно была сильная поддержка в Министерстве, особенно от магглорожденных. Сейчас же, после массовых сокращений, когда среди присяжных подавляющее число мест снова заняли чистокровные, обиженные на маму за многолетнюю борьбу за права грязнокровок, на былые связи надеяться – все равно что сознательно себя обманывать. Тео, конечно, это понимал.       – Поторопись, я тебя тут подожду. Можешь отправить Гало, он резво долетит. Зачем она вообще занимается делами грязнокровок?       – Твоей маме нравится быть не как все, – говорит папа. – Помогать сирым и убогим. Она половину нашего капитала спускает на благотворительность! – на деле всего пять процентов дохода. – Думал, наиграется и перестанет, но нет. Аукнется это нашей семье. Мне остается только разводить руками, мол, кто поймет этих женщин?       Я запечатал конверт вместе с фотографиями. Пусть она сразу оценит масштаб трагедии. Папа, если увидит, посмеется, пока не поймет, что это может стоить ему целого дома. Тогда он рассвирепеет и уйдет сокрушаться, тянуть виски в дымном баре, жаловаться Риввзу на тяжелую жизнь. А Риввз, его верный собутыльник, как однажды сухо выразилась мама, будет курить папиросу и сочувственно качать головой. Потом папа снова на радостях вложится в высоко волатильные акции, потому что может себе это позволить. Всю дорогу до замка я шаркал ногами по траве, чтобы избавиться от налипшего к подошвам птичьего помета.       У главной лестницы мы разминулись. Тео ушел на дополнительные занятия по Древним Рунам – единственный предмет, где я мог дать ему фору и иногда даже помогал с домашними заданиями.       Весь следующий день я отвечал невпопад, опрокинул тыквенный сок на Майкла за завтраком и на Вейзи за обедом. За ужином оба грозились от меня отсесть, но ограничились тем, что отодвинули все льющееся и опрокидывающееся. Я не досидел до вечерней почты и спустился в спальню, без сил упал на кровать, очнулся от наводнения шумов в коридоре. Тео закрыл дверь, отрезав нас от внешнего мира.       – Чего там такое?       Он махнул рукой, мол, ерунда, и кинул на мою кровать письмо.       – У тебя нарколепсия?       – Чего-чего?       Я резко сел, но к конверту не притронулся. Темно-синий сургуч, оттиск нашего герба. Кудрявый шествующий лев.       – Леопард, – поправляла меня мама, – потому что он смотрит тебе в глаза.       – Как это леопард, если это лев!       – Тебе отец что-нибудь написал?       Тео кивнул и положил свое письмо на письменный стол.       – Он в Алжире.       Я дотянулся до письма и покрутил его в руках. Не думать, открыть. Не думать, оторвать печать. Не думать, развернуть в три раза сложенный тонкий лист рисовой бумаги. Не думать, прочитать «Питер…».       – Что ответила твоя мама?       – Предоставь все мне и постарайся не ввязываться в новые конфликты. Как будто я ввязываюсь! Я вообще тут ни при чем!       Позднее о том же самом спросил меня Майкл. Он развалился на диване, закинув ногу на спинку. В гостиной было людно, и я на него шикнул.       – Да никто не понимает, о чем мы. Мало ли, что матери сыновьям пишут…       – Ты кому-нибудь рассказывал?       – Чтобы все уверились, что я чокнулся? Твой Теодор и так меня за человека не считает.       – Неправда.       – О, поверь мне, его аж передергивает. Да, я слабый, и что с того?       – Ты не слабый.       Он показал мне язык.       – Два года уже прошло. Я ведь знал, что это когда-нибудь случится. Если поставить хрустальную вазу посреди гостиной, то ее обязательно разобьют, да, Питер?       – Было дело.       Он выговорился мне всего однажды, спустя два месяца после смерти Лиама.       – Люди такие хрупкие. Особенно близкие. Кажется, что они вечно будут с тобой, что бы ни случилось. Ведь это их предназначение, отраженное в определении. Но вот, раз – –