Сквозь кровь прожить

      Громадные рыжие тыквы у хижины можно было принять за хоровод костров. Майкл открыл сезон костюмированных перевоплощений за неделю до Хэллоуина, отрастил острые уши, клыки и прятал под мантией щегольский красный фрак.       – Можно я хотя бы тебя укушу? Хотя бы разок! – взвыл он и протянулся ко мне через весь стол, цепляя рюшами малиновый джем на тостах.       – Нет, больше никогда.       – Так быстро же зажило! Я осторожно…       – Ты же вегетарианец, – вмешался Вейзи. – Или ты выписался из этой секты?       – Давным-давно.       – Кстати о злодеях. Что-то я давно Боула не видел. Зверствует где-нибудь?       – Не. – Майкл взял с блюда красное яблоко и откусил, заойкал, прижал пальцы к губам. – Он валяется в кровати уже с неделю. Злой как мантикора. Припахал меня принести зелье от головной боли. Кстати, Бекер, он просил передать, что тебе хана.       – Жду с нетерпением.       – Мой тебе совет – просто со всем соглашайся. У сумасшедших своя правда. Отец рассказывал, что однажды лечил волшебницу, которая утверждала, что Первая магическая война началась из-за нее. Мол, это она Гриндевальду подала идею об истреблении магглов, когда написала статью в журнал садоводов о том, как эффективно бороться с какими-то там жучками-паразитами. Спросил, вы думаете, Гриндевальд читает такие журналы? Она заявила, что он не раз писал ей лично и даже просил прислать ему черенки желтых роз и луковицы белых крокусов…       – Видимо, Том Реддл тоже с ней общался. Все ботаники – латентные тираны. – Майкл с кислой миной отпил клюквенный морс.       – Так ты оправдываешь пересдачи по Травологии?       – Предлагаю Травологию упразднить. Вот тогда наступит мир во всем мире. Бекер, подпишешь мою петицию?       – С пребольшим удовольствием.       В прошлом году я договаривался с мадам Крюк о том, что она выбьет мне местечко на Полетах для прохождения обязательной педагогической практики. Она развела руками, мол, распределят, как посчитают нужным. Лучше ведь помогать в том, в чем хорош? Тео, напротив, досталась летная группа – по остальным дисциплинам он преуспевал, а по Полетам набил “знатное” количество пропусков (наберется хотя бы полдюжины за два первых года?). Я же пахал два раза в неделю на Травологии, повторно забывал то, что было однажды забыто. Я достал из сумки мятый пергамент с расписанием первокурсников. Сегодня фееловки. Майкл снова перевалился через стол и заглянул в листочек.       – Притащи мне одну!       – Обойдешься. – Я выбрался из-за стола, Майкл с моим листочком шлепнулся на скамью и вперил взгляд в расписание. – Я уже опаздываю, дай сюда.       – Блин, вот бы меня в теплицы определили! Столько всего… – он вздохнул, скрутил пергамент и передал мне. – Ладно, признаю, в этих цветочках есть своя романтика… не то что у меня. Вычищаю загоны и вычесываю блох у жмыров. С таким запашком никого не подцепишь. Более того, Вейзи меня выселить хочет.       – Очень хочу.       – Вот!       Благо, кто-то в прошлом году позаботился о том, чтобы все, что относилось к одному занятию, занимало единый шкаф. Мне выдали ключ от теплицы, где проходили занятия, к другим доступ остался только у профессора Бири. Фееловки жались в длинном кашпо, распахнув красные зубастые пасти. Такие росли у бабушки (у самой теплицы), и я ни разу не видел, чтобы они поймали фею. Я расставил пустые горшки на длинном столе и притащил громадные атласы. Растения пугались заклинаний. У Тео третьей парой здесь продвинутый курс, оставить бы ему какую-нибудь…       – Какие классные!       Эта девчонка, Марта, всегда приходила первой и еще до начала занятия мяла растения любопытным взглядом. Однажды я оттаскивал ее от плюющегося гноем бубонтюбера и вместо нее поймал пару ядовитых капель. Заживало целый месяц, даже мадам Помфри не смогла вылечить ожоги. Хуже равнодушных учеников только чересчур увлеченные.       – Постарайся унести с собой все пальцы.       А она уже щекотала темными косичками млеющие от внимания рты. Как можно эти зеленые десны с клыками найти симпатичными? Признаться, мы часто играли с Люцом в “кто успеет убрать палец”. Я не успел, короновал мизинец белым шрамиком. Я заорал, Люц заткнул мой рот ладонью. Он боялся (он!), и я замолчал. На мой крик сбежалось полдома. Отец уволок его за шкирку, и я не видел Люца несколько дней.       В мои обязанности входило также помогать с рисунками. Нашли ревизора! В шкафу нашелся альбом отличника. На форзаце почерком профессора Бири: “Подписать!”. Видимо, истолковано превратно. Ботанические обозначения не искупали отсутствия имени писчего. Пока профессор Бири рассказывал теорию, я сидел в углу на старом протертом стуле и листал анонимные рисунки, колупая дырень в подлокотнике и выщипывая из него лебяжий пух. Кое-какие иллюстрации раскрашены акварелью, запара. А вот и фееловка… На обратной стороне карандашом (почти дословно) был приведен стенографический конспект вступительной лекции, между строчками закрались сведения из учебника. Наверное, альбом будущего Гриндевальда или Темного Лорда. Под чертой – “кусается очень больно, отсечь голову”.       Кто-то заорал, кто-то засмеялся. Я бросил альбом на стол и вскочил. Марта с ужасом глядела на своего напарника, белобрысого мальчишку, чье имя я всегда забывал. Фееловка прокусила перчатку. Я схватил ржавые ножницы и едва не раздавил прижавшуюся к столу Марту, чтобы достать до растительной шеи. Лезвия сомкнулись на плотном стебле. Я перехватил ножницы поудобнее и оторвал голову, а не отрезал. Челюсти тут же расслабились, на пергамент упали пятна крови – чересчур жидкий сургуч. Я огляделся, профессора Бири не было в теплице. Куда он ушел?!       – У него палец теперь отвалится, – зашептала Марта. – У него теперь точно…       – Ничего не отвалится. Есть платок?       Мне пришлось сжимать его палец, пока она рылась в сумке. Мальчишки напротив возбужденно хихикали (да он от вида крови сейчас помрет, нюня). Я глянул на них, и они стихли, сконфузились, уменьшились. Марта передала мне тряпочку, и я замотал рану.       – Пошли, отведу тебя в Больничное крыло.       Мальчишка кое-как выбрался из-за стола. Дело дрянь, в обморок грохнется. Он прижимал руку к груди и еле волочил ноги. В дверях я столкнулся с профессором.       – Укусила? Как! Я же говорил, что без перчаток нельзя! В Больничное крыло, срочно! А вы куда смотрели? Я же предупреждал, что…       Теперь я понял, почему Тео его терпеть не может. Я промолчал и вывел мальчика (да как же его зовут? Салли…) на свежий воздух, он совсем обмяк. Такой тоненький, что я даже не почувствовал, что поднял его. В нем и было крови, что те две капли?       – Они теперь меня совсем уничтожат, – захныкал он. – Отпусти меня!       – Кто? За что?       – Как девчонка… я сам дойду!       – Да ладно тебе, наслаждайся. До конца дня будешь с занятий освобожден, если прикинешься особо больным. Меня тоже кусала, вон, видишь, шрам остался?       – Не вижу… – конечно, так головой крутишь и совсем не смотришь. Я держал угря. Сейчас вывернется и шлепнется на землю собственными стараниями.       – Точно дойдешь сам?       – Точно.       Когда я поставил его на землю, он зацепился за мою руку и повесил голову. Я не понимал, что и как у него выведать, поэтому мы дошли до Больничного крыла молча. Кровь пропитала носовой платок насквозь, и Салли(...) сделался равномерно белым, волосы в цвет кожи. Даже серо-голубые глаза казались яркими.       – Какая встреча.       Теперь я знал, кого определили ассистировать в Больничное крыло. Они там составляют список наилучшего соответствия и утверждают антоним? Боул крутился на табуретке. Даже белый халат нацепил.       – Где Помфри?       Боул неопределённо махнул рукой и поманил Салли к себе. Если бы Майкл не сказал, что он страдает от головных болей, я бы списал круги под глазами и общую бледность на похмелье.       – Я вместо неё. И чего у вас случилось?       – Фееловка, – процедил я. Лучше бы отвёл его в подземелья и использовал остатки бадьяна из личных запасов.       – Тогда ты лучше меня знаешь, что делать. Что откусили? Язык?       Я усадил Салли на койку и размотал платок.       – Промой сначала, умник. Там вон земля в ране. Уступи-ка место профи.       Боул утянул мальчишку за собой к глубокой раковине в самом углу зала. Из-за воды я не слышал, о чем они болтали. Да где же ходит Помфри? Она же всегда здесь! Я заглянул в каморку и потерялся в заставленных склянками полках. Для таких маленьких ран что угодно должно подойти... Боул подвинул меня, открыл верхний ящик и, нарисовав пальцем восьмёрку, ткнул в знакомую бутылочку, подцепил, перебросил в другую руку. Показушник. Он поставил склянку на стол и подвинул белый железный поддон.       – Иди сюда. Это разве рана? Я и то сильнее кусаю. – Он поклацкал зубами. Салли неуверенно протянул ему руку. Кровь растеклась по влажной ладони и окрасила манжету в розовый. – Ой... Нет, тут без ампутации никак. Придётся пилить руку по локоть. Шучу я! Хоть что-то за день случилось, позвольте пофантазировать. Ладно хоть я тут первый и последний день.       – Почему последний? – я сполоснул руки и встал у ширмы. Коль я таскаю горшки, пусть отрабатывает и обрабатывает сам.       – Махнусь с одним парнишкой. Его определили на Заклинания, а он в них ни шиша.       – Разве так можно?       – Мне можно. Учись, малец. Даже если ты жалкий, это можно использовать. Ох, какой я несчастный, в Больничном крыле вовсе не могу находиться. Одолевают воспоминания, голова кругом, и вообще, прокаженным положены поблажки. Видишь, у меня вообще двух пальцев нет. И ничего, живу припеваючи.       – А что случилось?       – Попался в ещё более зубастый рот. Если кусают, кусай еще сильнее. Ты такой хиленький, обижают, наверное? – Боул залил рану бадьяном, Салли как будто и не заметил, а ведь бадьян сильно жалит. – Вот напишешь ты жалобу на профессора или вон на того, – он кивнул в мою сторону, – и сразу окажешься на особом счету. Как тебя звать?       – О’Салливан Фоули.       – Гектор Фоули не твой дед случаем?       – Ага…       – Внучок министра магии, подумать только. – Боул замотал его палец бинтом и завязал аккуратный бантик. – Тогда у тебя дома наверняка полно всяких секретных документов и книжек, где можно вычитать заклинания, чтобы припугнуть обидчиков.       – Чему ты ребенка учишь?       – Житейской мудрости. – Боул легонько стукнул кулаком Салли в плечо. – Вот, ничего не понял. Надо было взять вот этот поднос и треснуть меня в ответ. Руки прочь, все дела. Иди, поваляйся. Я выпишу тебе освобождение, как раз упражнялся в подделке почерка Помфри, чтобы себе справки клепать. А тебе, Бекер, назначаю свиданку.       – Чего?       Я уже двинул в сторону выхода. Еще полпары осталось, Бири влепит пропуск.       – У тебя же окно после Травологии?       – Уже и расписание мое знаешь?       – А как же.       – Я не приду.       – Придешь-придешь. – Он склонился над пергаментом и выводил записку. – Посплетничаем о твоем милом братце. Да и между нами пора расставить все точки над “и”. – Он глянул на свое творение, наклонил голову на бок и поправил отсутствующие очки, ткнув средним пальцем в переносицу. Взял перо, как берут дети (сжимая оперение в кулаке), и наставил пропущенные титтлы. – Красота какая. В два у зала наказаний. Иди по лепесткам белых роз – или красных? – какие уж найду.       Внутри жужжало и зудело весь остаток пары. Какие еще сплетни о Тео? Дурит мне голову, как всегда. Меня бросало от “точно не пойду” к “а что он мне сделает?”. Он где-то увидел Тео? В каком-нибудь злачном месте, где по обыкновению околачивался сам? С кем-то? Я живо вообразил теплый сумрак и прокуренную комнату (что-то вроде Кабаньей головы), бубнеж пьяных волшебников и Тео в черной мантии, обязательно с наброшенным на голову капюшоном. Достает из кармана мешочек, звенят золотые галеоны. Тайная сделка с неизвестным о незаконном. Зачем? Мне стало дурно, ужасно горели щеки. Простыл? Лихорадка? В теплице было ужасно душно, и я как никогда обрадовался стылому и горькому воздуху, что даже сделал круг вокруг замка. Успел на самое окончание обеда.       – Тео не видел?       – Он пришел-ушел, – сказал Майкл. – Набил карманы шоколадками и испарился.       – Ты не замечал за ним что-то странное в последнее время?       – По мне так он стал еще больше похож на самого себя. Поморщился на мою бутафорскую кровищу, как только разглядел… – Майкл оттянул воротник и показал красные разводы на шее.       – Так ты вампир или жертва вампира?       – Каждый вампир был когда-то жертвой вампира. А самый первый… – он сначала нахмурился, а потом широко зевнул. – Кто знает. У тебя сейчас что?       – Ничего. Четвертой парой Нумерология, а потом тренировка.       – У меня тоже окно. Учудим что-нибудь?       – У меня уже есть… дела.       – Неужто подружку завел? – он обернулся, пробежался взглядом по макушкам оставшихся в зале студенток. – Что-то как-то негусто. Симпатичных мальчишек и того поболе. М-м, какая там хорошая шея за когтевранским столом, кажется, я на нее уже зарился…       Я отодвинул от себя тарелку с томатным супом, растерял последние крохи аппетита. Майкл вздохнул и закинул в рот темную, едва не черную вишню. Отдаленно донесся удар с Часовой башни. Половина первого или уже час?       – Так что за дела?       – Надо дописать отчет по Зельеварению.       – Отче-ет, – захныкал Майкл. – Я забыл про него! Тем более, давай вдвоем засядем, я один его никогда не доделаю.       – Вместе не доделаем подавно.       – Я буду хорошо себя вести.       – Не верю.       Я медленно поднялся на третий этаж. Обещанной тропы я, к счастью, не обнаружил. Сделал большой крюк по коридорам, в тайне надеясь, что заблужусь. Замок обожал путать ходы, когда не надо, а сейчас был до раздражения знакомым и понятным. Я вышел к залу наказаний. Раньше там пороли учеников, например, били по рукам стеками или ставили голыми коленками на россыпь пирита. Кто-то утверждал, что там до сих пор прибиты к стенкам железные обручи. В любом случае уже сотню лет эту дверь никто не открывал. Заперто директорской рукой. Я здесь почти никогда не ходил не из-за призрачного лязга цепей, а из-за вечного глухого полумрака и притаившегося за углом старого зеркала. Ближайшее окно угадывалось по тусклой треугольной тени арки. Сам коридор напоминал заглавную Т, левое плечо которой обрублено аркой (а за ней – узкая галерея), правое – слепой стеной. Тео, что же ты от меня скрываешь? Даже Боул теперь знает о тебе больше меня!       – Я же говорил, что придешь.       – Тебе бы научиться выбирать места поприятнее.       Он хлопнул меня по спине, зацепил за ворот и потянул за собой, вперед. Зажегся факел, уронил на плиты пару светящихся капель.       – Куда угодно придешь, скажи я особый пароль, – хмыкнул Боул и обошел меня кругом. Если в детстве меня смешило его придурковатое фиглярство, то теперь оно ужасно раздражало. – В следующий раз позову в еще более злачное место, скажем…       – Говори, что хотел.       – Извините, так беспардонно влезаю в ваше плотное расписание. В котором, между прочим, находится место… нет, еще рано, надо по тексту. – Он сунул руку в карман мантии, пошарился, достал сложенный вчетверо пергамент. Я краем глаза заметил, что это всего лишь брошюра из “Сладкого королевства”. Он кашлянул в кулак. – Гхм… на повестке дня, так понимаю, Эн-о-тэ-тэ… Боул скомкал бумажку и бросил за спину.       – И что это значит? – Что я пришел сюда просто так? Добровольно проглотил крючок? – Нечего сказать – до свидания. Выпендривайся перед своими мышками. Подумать только, притащился сюда…       – Да как-то нет настроения, когда приходится пить обезболивающие зелья литрами.       – А я тут причем? Еще скажи, что это из-за меня весь октябрь лили дожди. Боул покивал и улыбнулся. Разыгрывает со мной в какие-то одному ему понятные сценарии, хоть бы правила объяснил. Меня посадили играть в го на чемпионате по шашкам. Про отчет я Майклу не соврал, еще успею хотя бы теорию набросать. Про и против Тео у него ничего нет, мне здесь делать нечего. Развернулся – о чем только думал? – и Боул прыгнул на меня сзади, схватил за ворот и дернул на себя. Я схватился за него, чтобы не упасть, а он толкнул меня еще раз. Я едва не налетел на факел, затылок обдало жаром.       – Да что тебе от меня нужно?!       – Поздно стрелки переводить, Бекер.       Он схватил меня за нижнюю челюсть и сильно сжал, другой с неполноценными пальцами вцепился в горло. Я дернулся, сглотнул, кадык вплотную прошелся по его ладони. Он наступил на пальцы каблуком. Его лицо превратилось из человеческого в геометрическое – черный треугольник носа на щеке, ямы над глазами, косая трапеция скул.       – Думал, я не замечу?       Он ударил меня затылком о стену, еще сильнее сдавил горло. Я ударил по его руке снизу, наотмашь. Он отпустил и пнул в голень. Жесткий носок туфли пришелся прямо в заживающий синяк, аж побелело перед глазами, а потом вдруг карусель, огненный штрих. Пришлось ловить стенку ладонями, чтобы не упасть прямо на Боула. Я отступил на шаг (удачный момент, чтобы если не удрать, то достать палочку), когда Боул схватил меня за грудки и поцеловал. Вспышку я увидел в уголке его глаза. Да что происходит?! Я не мог отклониться, не мог разомкнуть рта, иначе бы он забрался в него, откусил бы мой язык, да что угодно! Боул вцепился зубами в мою губу, и такой острой и противной боли я еще не знал. Я пожертвовал устойчивостью в пользу обезвреживания – ударил плашмя по его уху, но получилось очень, очень слабо, слишком короткая траектория размаха. Я слышал, как кто-то удирает по коридору. С камерой?! Боул отпустил меня, только когда в самом деле отгрыз кусочек. Я оттолкнулся от стены и отшатнулся, зажал рот ладонью. По ощущениям я лишился нижней губы вообще.       – Ты охуел?!       Еще успею догнать! Боул подскочил ко мне, поймал за рукав и дернул вниз. Я столько времени потерял! Шаги стихли, фотограф уже наверняка добрался до развилки, а значит шанса его поймать у меня нет. Боул расхохотался.       – Кто это был?!       – Ты еще громче кричи, чтобы сюда весь замок сбежался.              – Я был прав. Ты хочешь меня шантажировать!       – Хочу? У меня нет другого выбора.       – Да кто вообще поверит в это?       – После проверки следов ментальной магии поверят все. Фотографии лишь повод. – Он сложил руки на груди и перекатился с носка на пятку и обратно. – Вот смеху будет. Может, ты и в квиддич играл только чтобы на мальчишек в раздевалке поглазеть? Жуть какая.       Он поежился. Я не понимал, как продраться через всю эту херню. Больше всего на свете я хотел сплюнуть, но пришлось глотать вязкую железную слюну. Пожар мешал оценить масштаб порчи телесного имущества.       – Я не владею ментальной магией!       – Расскажешь это господам присяжным.       – Мне скрывать нечего. А твои мышиные приключения не стоит обнародовать.       – Слабовато. – Он постучал основанием ладони по виску. – Сбился твой прицел? У меня голова больше не звенит. Кто знает, с каких пор ты ставишь на мне опыты? И мои мышиные приключения, возможно, тоже твоих рук дело. Я с самого детства с тобой, это ты водил меня на мертвых животных посмотреть. Интересно, Нотт в сговоре? Мне ничто не мешает и его пропихнуть под трибунал. Уверен, с ним не все чисто.       – Только попробуй.       Я наставил на него палочку.       – Давай. Для полноты картины прокляни меня. Тогда твой образ точно сложится.       – Какой еще образ?       – Дурачком прикидываться ты умеешь лучше, чем использовать темную магию. На мне. – Он схватил древко моей волшебной палочки и опустил ее вниз. – Подтер мне память, но кое-что осталось. Глаза. Их я не забыл. Напуган? Так беги. Пожалуйся маме. Она у вас решает все проблемы.       – Повторяю еще раз. Я не знаю ни о какой темной магии. Мы же были друзьями, Люц!       – Стоило вспомнить об этом раньше. – Я с опаской глянул на то, как он изогнул мою палочку. – Я лишь развернул все в свою пользу. Можно ли меня за это судить? Он дернул меня на себя, палочка уперлась в грудь.       – Что ты там хотел сделать? Если навел палочку, будь готов ее использовать. Бить в лоб сложнее, чем развлекаться из засады. Как же складно все выходит…       Вейзи прав, он сумасшедший. Совершенно чокнутый. Он помахал мне рукой на прощание, а я не мог сдвинуться с места. Я ведь знал, что он что-нибудь учудит, пришел, чтобы…       Я завернул в туалет и прополоскал рот с десяток раз. Кровь не останавливалась, я разукрасил платок овальными оттисками. Продолжил в нашей ванной. Увидел Тео в зеркале. Он стоял, прислонившись к косяку. Я снова щедро выдавил пасту на щётку. Очевидно перебарщивал, но не мог остановиться.       – С тобой все нормально?       Я сплюнул розовую пену.       – Лучше не бывает! – я вытер губы полотенцем, их жутко щипало.       – Не понимаю.       – Скажем так. Я только что с новой фотосессии.       – Я ещё больше ничего не понимаю.       – Что тут понимать?! Не знаю, как он сделал те фотографии, но теперь я точно поучаствовал!       – Эм...       – И кто-то это снял. Я видел вспышку.       Закружилась голова, я схватился за край холодной раковины, под колени упёрся бортик ванной.       – Но... зачем?       – Я уже говорил! Ты меня вообще слушаешь? – Я проскользнул мимо него и скинул мантию на стул, швырнул туда же жилетку. – Наплел, мол, я ментальный маг. Ты видишь какую-то связь? Я нет!       – Что ещё он тебе сказал?       – Даже не хочу вспоминать.       – Надо знать, что творится в его голове, чтобы придумать, что с этим всем делать.       – О, я знаю, что делать. Прощаться с бабушкиным домом, например.       – Расскажи мне.       Я плюхнулся на кровать и надавил пальцами на глаза.       – Что-то про потерю памяти и вмешательство в разум. Какой из меня ментальный маг?       – Никакой.       – Иди ему это объясни! Я нихера не понимаю. Я его заставляю со мной, блять!.. Ты слышишь, как это звучит? Прицел у меня сбился. Какой ещё прицел?       – Давай по порядку...       – А я и говорю по порядку! Хочешь узнать больше – постучи в соседнюю дверь. Клянусь, я задушу его ночью. Вот так я не влезаю в новые конфликты! Уж лучше за убийство сяду, чем...       – Чем что?       – Мерзость. Как вообще ему в голову это пришло?       – Ты про поцелуй?       – Нельзя обойтись без уточнений? Смеешься? Да, ужасно забавно!       – Не смеюсь. Неужели тебя так унизил какой-то поцелуй?       – Меня сейчас вырвет.       – Иди с девочкой поцелуйся. Нейтрализуй. Я бы на твоем месте больше думал об обвинениях в применении ментальной магии.       – Надо было догнать того гаденыша. У кого в школе есть камера?       – Пойдешь с обыском по комнатам?       – А что ты предлагаешь?       – Напиши матери, предупреди ее о новых… деталях.       – Уверен, это одна из его сумасшедших фанаток. Круг поиска сужается.       Тео, как всегда, был прав. Искать его пособника граничило с унижением. Я провалялся на кровати до самого начала тренировки. Тео ушел на дополнительные занятия по Трансфигурации. Я порылся в запасах и нашел давнишнюю заживляющую мазь, намазал губу, сильно обожгло. Пришлось идти так.       – Кто тебя? – захохотал Вейзи, когда я вошел в палатку. – Встречаешься с гарпией?       – На меня книжка упала, – пробурчал я, натягивая водолазку, – углом.       – Конечно, – он хитро улыбнулся и защекотал меня.       – Отстань!       Я отступил, голова застряла в горловине, налетел на шкафчик, но Вейзи не остановился. Я захохотал против воли, согнулся пополам, боднул его. Он вошел в раж и облапал мои ребра, да что ж за пальцы такие! Копья! Я кое-как смог справиться с водолазкой, выгибаясь, а он, ловкий, юркий идиот уворачивался от моих рук.       – Пять штрафных кругов! Десять! Пятнадцать! Хватит!       – Какой гро-озный, вот Пайк в тебе и проснулся, стоило только пощекотать. Так кто тебя? Нам всем интересно!       – Наш капитан больше ходит не в девках?       – Я же сказал, на меня учебник грохнулся!       – Если бы это Нотт сказал, я бы поверил. – Вейзи перепрыгнул через стол, его поймал Хиггс, но мне не выдал. Я побежал за ним, споткнулся о раскоряченные ботинки и повис на железной дверце чужого шкафчика. – Уже и ноги не держат, плохо дело.       – Двадцать.       – Маленьких?       – Больших.       – Это, между прочим, злоупотребление должностными полномочиями. Буду писать в соответствующие – ай! – он поймал тяжелую перчатку, что прицельно летела в лоб, – инстанции.       Я истратил желание запоминать этот последний год. То, что на последнем курсе можно прогуливать пары и расслабиться оказалось сущей брехней, общим ложным воспоминанием всех выпускников. Педагогическая практика? Да фигня! Отгуливаешь год, дебошишь с друзьями на правах самых старших. Я отодвинул тост с медом и прилипшим к нему совиным пухом. Ужинать настроения не было, я перепахал на тренировке и теперь меня тошнило.       – Это еще что такое?       Майкл отложил Пророк в сторону и вертел в руках брошюру.       – Тебе тоже пришло?       – Я еще не смотрел. Что там?       – Пропаганда. – Вейзи сложил такой же черный плотный листок пополам и прикрыл им зевок.       – Не стоит относиться к этому легкомысленно, – сказала Дафна и хлопнула его по плечу свернутой газетой.       – С ума сойдешь, если не относиться к этому легкомысленно. Мы с вами последние, кто будет знаком с полукровками, – сказал Майкл. – Принудительные аборты – дело времени. Бекер, ты куда?       – От ваших разговоров сок прокис. Надо Тео найти.       – Чего его искать, он в библиотеке тухнет. Планочку проходного балла задирает. Я затолкал по яблоку в карманы мантии и забрал почту Тео (выпуск Пророка и письмо в синем конверте) и поднялся в библиотеку, обошел читальный зал. Мы разминулись? Запретная секция, спуск в которую просвечивал сквозь витую чугунную стену, заперта. Надо посмотреть на втором этаже… Я стряхнул с волос бумажную крошку, которой меня осыпала летающая по залу книжка.       Тео стоял прямо за мной.       – Я чувствовал, что ты здесь.       – Ты увидел мое отражение в витрине.       – Может быть. – Не видел я ничего. – Ты не спустился на ужин.       – Зачитался, – сказали мы в унисон.       Он взмахнул палочкой, и докучающая хлопаньем книжка шлепнулась на пол.       – Тебе пришло письмо от отца.       Тео вскрыл его в спальне. Он положил серебряный ножичек на стол и сел на кровать. Я выложил на его стол яблоки.       – Он добился для меня повышения до капрала.       – Повышения? Ты о чем?       – Я фиктивно служащий с двенадцати лет. Вот и выслуга накапала. – Он сложил письмо и бросил его на стол.       – Ты не говорил!       – Меньше знаешь – крепче спишь.       – Терпеть не могу эту поговорку, и ты об этом знаешь. – Капрал, подумать только! – То есть решено, что ты будешь военным? А как же Академия?       – Я уже военный. Хочу я того или нет. И скоро так скажу не я один.       – И ты туда же. Зачем ты тогда к выпускным готовишься, если мы этот год не закончим? Давайте все дружно забьем, я только за.       – Есть шанс, что доучимся. Вот и все.       – Так себе перспективы.       Мы редко ругались, и оттого каждый из этих случаев я отчетливо помнил. До ссоры такие эпизоды не дотягивали по градусу (как минимум по внешнему накалу), и я осторожно называл это “размолвками”.       Я очень скоро понял, что Тео нельзя отвлекать. Когда он отрывался от своего занятия, он выглядел уязвимо (кукольный взгляд, приподнятые брови, слегка приоткрытый рот) но всего мгновение, потому что тут же хмурился и если не говорил что-то очевидно едкое, то обязательно спрашивал, мол, насколько важное дело у меня к нему. И мне приходилось оценивать, но одинаково колким взглядом награждались и "совершенно неважно", и "сверхважно".       Ребенком я пришел в ужас, что он ложится спать в десять вечера и встает в шесть утра. Благо, началась школа, и ему пришлось отступиться от этого правила, но тем болезненнее (для меня) были его попытки к нему вернуться.       Иногда с ним случалось то, что я называл “приступами задумчивости”. Впервые я заметил это, когда был в дцатый раз у него за тот драгоценный год перед школой.       – Теодор, если ты от него устанешь, напиши мне записку, – нарочито громко шепнул папа, даже приставил ладонь ко рту. – И мы найдем ему занятие дома. Там еще восемьсот страниц рунического языка…       – Семьсот! – мой ценный комментарий.       – Я не устану, – вежливо сказал Тео, и я полюбил его в тот момент самозабвенно. Солнечные зайчики в глазах преследовали меня весь тот пасмурный день, из-за них я споткнулся на лестнице, разбил коленку и узнал две тайны Тео. Об одной из них он и сам не знал.       Я сидел, уронив с диванчика прямую ногу – мое колено щедро замотали бинтом, хотя рана была пустяковая и ее тут же залили бадьяном. Тео сидел напротив меня, бледный, полупрозрачный, но с красными губами после малинового пунша. Между – шахматная доска (у меня не было выбора). В углу скучал ломберный столик с хитроумным механизмом выворота. Тео остановился посреди партии в быстрые шахматы (он был любителем пощелкать задачки, но задачник из меня был никакущий, а обычные партии со мной все равно не длились дольше пяти минут, если только я не специально тянул время перед очередным недальновидным ходом).       – Тео, ты ходишь или нет?       Он зажал пальцами голову рыцаря. Тео, как я думал, собирался пойти по диагонали и взять мою пешку (очевидный ход, не над чем голову ломать). Время близилось к вечеру, комната вспыхнула – солнце ударило в бок железного таза, служанка Нэнси развешивала белье. Тео промахнулся с диагональю и сходил рыцарем как всадником и уставился на доску, будто то клетки пустились в пляс, а не он ошибся.       – Хватит на сегодня, – сказал я и откинулся на подушку. – Ты устал.       – Я не устал.       – Ну хочешь, переиграем… – я радовался, что партия, скорее всего, сорвана.       – Не хочу. – Он перевернул доску, фигуры перекатились в ложбинку между спинкой и сиденьем дивана.       Позднее тем же вечером он снова замер, как заводная игрушка с ненадежным механизмом. Я не стал ему говорить, что это повторилось, чувствовал, что он не оправился после предыдущего моего замечания. Оказывается, он может быть уязвимым, и это сокрыто от него самого, слепое пятнышко в глазу.       Я за ним опаздывал и рано это заметил. Тео всегда был старше меня. Почти на целый календарный год, но это тут ни при чем. Читал вперед меня, думал вперед меня. Наверное, оттого я доверял ему всецело, как взрослому. “Он точно разумнее меня”. Куда пропал тот Тео, с бисером дождевых капель, правильных снежинок в волосах, улыбающийся только мне? Когда – я знал. Когда я начал встречаться с Банни. Но я ведь остался прежним, в чем дело?       – Ты даже сейчас не слушаешь меня. – Тео не шевельнулся, конечно, пятнышко на манжете раздражает сильнее меня! Удары гонга: первый – меньше знаешь, второй – крепче спишь, третий – келья, четвертый я уже не слышу. – Важно ли то, что я сейчас говорю? Да важнее всего на свете, а для тебя – я не знаю. Я не понимаю!       – Не начинай.       Резко задвинул стул, тот со скрежетом проехался по полу, казалось, прежде чем я до него дотронулся.       – Что ты не понимаешь?       Он сложил руки на груди, зацепившись той, что оказалась внизу, за рубашку. Она натянулась, обозначила тонкую талию. Он проследил за моим взглядом и демонстративно раскрыл ладонь (пальцы веером).       – Тебя. Нас не понимаю, Тео. – Я изо всех сил пытался разглядеть своего Тео и, кажется, нашел его в аквамариновой крапинке в левом глазу, в такой же, как у меня. – Я думал… думал, что все это началось прошлой осенью, и ты знаешь, что я имею в виду, да?       – Боже, Питер… не разводи драму на пустом месте. – Он поморщился. – И я совсем не понимаю, о чем ты говоришь. Искрами из глаз прожжешь мою рубашку.       – Возьмешь новую! Это все из-за Банни?       – Это все – что? Говори конкретнее. – Он привалился бедром к столу. – Раз уж собрался что-то выяснять, обойдись без абстракции, а то одна другую множит…       – Не надо меня поучать. Я знаю, все что ни скажу – глупо. Так вот, слушай мои глупости! Скажешь, неважно, что ты каким-то там военным званием уже шесть лет называешься, а мне важно, мне это безумно важно!       Я уже обращался к себе из будущего: для сохранности никогда не вспоминай всего того, что сказал в горячке. Неужели я больше не заслуживаю хотя бы крохи доверия? Тео следовал за мной все пять лет, куда бы я не пошел, мне не приходилось оборачиваться, чтобы удостовериться, что он рядом. Именно тогда я натренировал свое затылочное зрение. Смотрю вперед, болтаюсь с кем угодно, но знаю, что там, за моей спиной, есть кто-то еще. Я половину всего о себе помню только благодаря ему! Я же в ответ хранил все о нем. Если бы я с таким усердием ловил каждое слово преподавателей, то закончил бы школу экстерном. А что теперь? За моей спиной только равнодушный воздух.       – Потому что это правда неважно.       – Всего лишь в любой момент тебя нарядят в мундир и отправят на не-фиктивную войну!       Вот бы он снова всегда был со мной. Или пусть уходит совсем. Все лучше, чем когда он сосуществует рядом, но не живет со мной.       – Ты же в нее не веришь.       – Я не о том! Скажешь – неважно, и я поверю, но вот так молчать, чтобы я крепче спал…       – Ты просто зацепился за поговорку.       – Да, я всегда “просто”. Что еще неважного я не знаю? Может, ты уже с кем-то помолвлен, например, и это тоже попало под неважное? Что тогда важно?       – Не помолвлен.       – И на том спасибо. Ответишь – пожалуйста, и я переселюсь в другую комнату. Я больше тебе не нужен? Тебе так хорошо одному! Скажешь так – и я опять поверю, такой вот я дурак, даже если знаю, что на самом деле –       Что на самом деле это ты не можешь без меня. Без меня ты был бы совсем один, потому что все то, что так сильно бесит остальных, я в тебе безмерно люблю.       Но теперь, когда я вернулся в своем блуждании в начальную точку – к его глазам – я понял, что какая-то из пущенных мною стрел угодила в мишень, какая из? Я целился с повязкой на глазах и видел только последствия, а именно блестящую пунктирную линию вдоль нижнего века, неполноценные слезы. А именно – медленный свистящий выдох, неспетая сиплая песня. А именно – поджатые губы, на самую, самую малость, которую никто бы не заметил, кроме меня.       Тео кинулся мне на шею, и то не перефраз объятий для красного словца. Грудью на грудь, сомкнулись по всей длине, комната-каюта накренилась, в борт ударила волна, сейчас на нас упадет шкаф, покатятся кровати, полетят книги? Но все было на своих местах, что же тогда случилось? Я ухватился за него – он потерял равновесие, и потому упал? За всеми крохами я охотился, задействуя всю полноту доступных (и недоступных!) мне ощущений, а теперь на мой тонко настроенный прибор пришлось так много, чудовищно много (телескоп толкнули прямо на солнце), что я не выдержал. Я оттолкнул его и сбежал по лестнице, чудом не оступился, земля кинулась под ноги слишком рано, щека и ухо горели, мимо людей, держать лицо, махнуть рукой, удержать улыбку, запахнуть мантию.       После того раза со звездным кошмаром он пускал меня к себе, и у меня родилась идея сдвинуть кровати, которую я, конечно, не озвучил и тем более не воплотил. В одну из ночей я очнулся от пинка в живот и вскрикнул. Вспыхнула свеча на столе (кажется, именно тогда он научился зажигать ее без палочки).       – Питер, ты лунатик?       – Не исключено. – Безопасный ответ после долгой паузы.       Ночная рубаха сползла на бок, монеткой тень выделила окончание острой ключицы на худом плече. Он резко дернул ворот. Света недостаточно, чтобы подарить его глазам цвета, они тотально темные.       – Это ненормально. Прекращай.       – Ладно, ладно… – я придержал при себе знание, что лунатизм не лечится одним только “прекращай”. Не до того, я постарался незаметно поправить пижамные штаны. – Гаси свет, я к себе пойду.       Темнота скрыла мое неудобное положение. За два года я смирился с особенностями взрослеющего тела. Неужели я случайно прижался к нему? Я попытался вспомнить, что мне приснилось, но сон вырвало из рук, как воздушного змея сильным порыва ветра, и я не мог при всем желании ухватиться за ниточку. Этот случай запретил мне валяться на кровати Тео даже днем. Мы ни разу об этом не говорили, да и что тут скажешь?       А что сказать теперь? Лишь бы только со мной никто не заговорил (хотя, кажется, это случилось, с кем, о чем, где – не помню). Что-то где-то когда-то было назначено… Я выскочил из замка и добежал до раздевалки. Хорошо, что забыл вчера прихватить форму для стирки. Я скинул с себя все, кроме трусов, переоделся, взял метлу и вышел на поле. В другом его конце летали гриффиндорцы, и я развернулся к лесу. Летать привычнее, чем ходить.       Я сбавил скорость и полетел вдоль воды. Впереди увидел озерную звезду, снизился и спрыгнул у растянувшегося на песке Майкла. Он подражал серости песка, подражавшему стали неба. На границы купола уже капнули густым ультрамарином, а в Хогсмиде на другом берегу расставили золотые запятые окон.       – Дай угадаю, кто ты. Молчи, молчи, – сказал он, не открывая глаз.       Я отстегнул мантию, кинул на песок и завалился рядом.       – Твое энергетическое поле, – он пожевал губы, – клочковато. Что это значит, спросишь ты, а ты не спрашивай, я ведь тогда по голосу узнаю… а я сам не знаю. Вот так вот.       Он развернулся на бок и достал из заднего кармана небольшой холщовый мешочек, раскрыл его и сунул туда нос. Я, как всегда, чихнул.       – Да е-мое, вот ты и спалился. До тебя даже не долетело, голову мне морочишь.       – Будь я не я, ты бы так не рисковал дышать своей пыльцой.       – И то верно. Будь ты не ты, кем бы ты тогда был?       – Хотя бы ты меня не мучай.       – С братцем поругался?       – Непонятно.       – Он меня ненавидит. В его случае – делает вид, что меня не существует. А ведь знаешь, есть в этом что-то… могу принять любое обличье, но как выглядит моя душа? Какие у нее глаза, волосы, раса? На детских фотографиях всегда разный, под настроение. Может, меня правда нет, поэтому твой Теодор смотрит насквозь? Не то чтобы я ему в друзья напрашиваюсь...       – У него пунктик на фейское и всякое такое. Вот и все, ты тут ни при чем. Хватит, не хочу сейчас ни о чем.       – И о моей душе тоже?       – Какой бы она ни была, я с ней дружу.       – Сейчас заплачу.       – Как хочешь.       Жутко холодно. Не хотелось колдовать согревающие чары, иначе окончательно размягчусь.       – Не хочешь в Хогсмид слетать? – предложил я. – Заночевать там.       – У меня денег нема. Десять сиклей и сколько-то там кнатов.       – В раздевалке завалялась парочка галеонов.       – Я с метлы свалюсь.       – Со мной полетишь. Давай, вставай. Отморозишь себе все.       – Да уже… вот тебе на месте не лежится, Бекер. Не даешь мне до астрала добраться.       – Успеешь еще. Что там делать?       – Вот именно, что нечего. В этом весь смысл. Точнее его отсутствие. Я еще не разобрался.       Мы дошли до раздевалок, я снова сменил шкурку, отдал Майклу квиддичную мантию, а то он весь был розово-синий. В закромах оказалось больше двух галеонов. Меня разрывало – немедленно отменить спонтанную вылазку (что я буду там делать? не хочу пить, не представляю, куда пойдем, устал, мне не до лязгов стаканов и не до наводнения баек) или непременно сбежать, отложить встречу с Тео. Что он сейчас делает? Это ведь я его довел и бросил! Что за день… Я колупнул твердую болячку на губе.       – Ночевать там я не хочу, – сказал Майкл. – От коек несет не пойми чем.       – Я думал, ты можешь спать где угодно.       – Плакать в свежую подушку всяко приятнее, чем в ту… даже думать об этом не хочу. В последний раз меня там покусали какие-то жучки, не буду говорить, куда.       – Мы вернемся к ночи.       Я не заметил дороги до Хогсмида. Майкл так сильно стискивал меня под грудью, что когда мы приземлились, у меня разболелся живот. Час от часу не легче. Вариантов особо не было. Мы завалились (Майкл споткнулся о порог) в “Три метлы”. Он оживился и упорхнул к барной стойке, мадам Розмерта (его троюродная тетка по отцовской линии) радостно всплеснула руками. Ее выжгли с семейного древа после брака с полукровкой, но Майкл на это плевал с высокой колокольни (его выражение). Еще бы, хорошие отношения гарантировали ему бесплатные закуски. Я занял столик у окна и смахнул с него сухие крошки. Отраженная Розмерта трепала отраженного Майкла за щеку (левую? правую? сложно сходу сообразить). Меня в окне не было. Волшебник в черном цилиндре прошелся прямо по барной стойке, задевая тростью удивительно устойчивые стаканы, и переступил на мокрую брусчатку. Кто-то ударил меня по плечам.       – Чего какой дерганный?       Боул сел напротив и закинул ногу на ногу, коленка оказалась выше столешницы.       – Ждешь кого?       – Не твоё дело.       – Да ладно тебе, что было, то прошло. Если ты один, то сейчас есть отличная возможность это исправить.       Что было – то прошло? Естественно, фотографии уже проявлены, уже в руках у миссис Боул. Ей безразлично, что ее сынок парней зажимает в коридоре? Холодок пробежал по уставшим позвонкам. Я даже сидеть прямо больше не мог. Пусть разбираются с этим уже без меня, как-нибудь там…       – Опять ко мне со своими мышами лезешь?       – Эта особенная. Правда, падка на всякие запрещённые штуки, но так только интереснее...       – Мне неинтересно. Просто отвали. Понимаешь по-английски?       – Скоро вернётся. Перебрала немножко, пришлось отлучиться. Намечается кое-что совершенно особенное. – Он налег на стол. От него пахло виски, но глаза были ясными. Чаще он косил под пьяного, чем на самом деле таковым являлся. – Я про наш маленький секрет никому не скажу, во всяком случае теперь. Толку? Нет решительно никакого. Но тебе и самому понравилось, иначе бы ты не пришел ко мне еще раз.       – В твоих мечтах?       – Иногда происходит такое, о чем мечтать не додумаешься. Видел когда-нибудь мышку, которая сознательно лезет в мышеловку?       – Меня тошнит от этой метафоры.       – А мне нравится. Благодаря некоторым экземплярам убеждаюсь, что эту метафору придумал, гхм, наблюдательный человек.       Надо было остаться в замке. Надо было остаться с Тео. Надо было… Я его не слушал. Боул снова перешел на свой язык, тот единственный, который не давался мне никакими упражнениями. Как бы мне хотелось исчезнуть прямо сейчас. Жаль, что в Хогсмиде нельзя трансгрессировать. Жаль, что я не получаю удовольствия от битья морд.       – Опа.       Майкл грохнул на стол две пинты сливочного пива. Надеюсь, он взял “взрослый”, с элем. Для меня было загадкой на первых курсах, почему старшие пьянеют, а мы, мелочь, уходим разве что со слегка ноющими от сахара зубами.       – И ты здесь, Лестрейндж.       Ура, английский.       – Ты на моём месте, прости ради, как там его, Христа. Сегодня вечером у меня свиданка с Бекером. Занято.       Майкл привалился бедром к столу и наклонился так, что Боула я больше видел. К моему большому счастью.       – Пожалуйста. – Боул встал, Майкл сел, все один к одному, в ушах страшно стучит, мне нужно на воздух. – Мне все равно пора.       Он щедро отпил из моей кружки и ушёл, снова хлопнув меня по плечу.       – Зубы не поломай. – Майкл притянул к себе нетронутую кружку. – Вот мразота. Ты погляди! Смотри!       – Не буду я никуда глядеть.       – Его мышка – парень! А еще что-то про тебя говорит…       – Ему все равно с кем ебаться. – Я отодвинул от себя бокал. – Тем более смотреть не буду.       – Я его знаю!       – Не хочу ничего слышать.       Майкл пялился на кого-то за моей спиной. Его волосы, доселе мышиного (да сколько можно!) цвета потемнели в чернильный. Я ужасно любил наблюдать за ним, но эта его метаморфоза в – кого? в кого же? – ввела меня в суеверный ужас. Черты лица почти не изменились, но все в нем стало чуточку другим. Я глядел на пародию, а хозяина не знал. Мое собственное отражение в овальном следе от пальца на запотевшей кружке и то более узнаваемое, живое. Майкл копировал мой кошмар. Я обернулся.       Боул был выше своей мышки и закрывал его, стоя вполоборота. Неопознаваемое плечо, такое же, как и тысяча других плеч. Напридумывал себе незнамо что!       – Ну не пялься ты так, – шепнул Майкл.       – Кто бы говорил. – Я повернулся. – Пошли отсюда.       – Я есть хочу. Скоро принесут. Бляйб рурих по-твойски. Ты не будешь? – он кивнул на сливочное пиво. – У вас уже состоялся слюнообмен.       – Иди в жопу, Майкл.       Я вылез из-за стола. Зачем я только сюда поперся? Я налег на барную стойку, мадам Розмерта хохотала с ведьмой в другой стороне.       Если бы у меня на самом деле был третий глаз, то именно им я увидел того, кто так же налег на стойку рядом. Жаль, несуществующий глаз слишком близорук. Тонкий запах сигарет, тех же, что и от Боула. Вот кто спонсор? Я упер взгляд – куда? что это? – в полупустую бутылку абсента. Поверну голову – и увижу его. Мадам Розмерта обернулась, я оттолкнулся ладонями и в раз-два-три-десять шагов вышел оттуда. Если бы не Майкл, я бы тотчас вернулся в замок, а так я бродил по пустым, блестящим от дождя улицам. От человека во мне только горящие щеки, и это без капли алкоголя! Все остальное от призрака.       И потому я удивился, когда меня окликнули. Вверх по скользкой брусчатке за мной перебежками шёл Майкл.       – Прости меня, прости. – Он зацепился за мои рукава. – Я совсем дурной!       Его подражание разбавилось чертами других людей (порыжел в честь Розмерты?). Что-то кошмарное осталось. Нет, что за ерунда? Все это просто игры моего расстроенного чувства. Все мерещится.       – Ты мне как старший брат, знаешь? – он уткнулся носом мне в плечо. – А я тут всякое говорю!       – Я и так твой старший брат. Ты и мою пинту выпил, да?       – Больше двух коленей не считово. Да… а еще мне не хватило оплатить пиво.       – Пошли.       – Они ушли, если что.       – Мне все равно.       – Я тебе все верну!       – Забей. Это я тебя сюда притащил. – И кинул, да что со мной такое? – Потом в замок.       – Ага, тебе еще играть завтра.       Я остолбенел. Холл, своды, Вейзи. С ним я говорил. О завтрашнем матче! Вот что было назначено!       – Ты же не забыл, капитан? – Майкл ткнул пальцем под ребро.       Игру переносили уже трижды, потому что после экзамена для магглорожденных многих от квиддича отстранили. Дамблдор добился того, чтобы их не отчислили, но теперь не набравшие проходной балл должны посвящать учебе. Постоянный состав команд поредел. Дыры заполнили и самыми юными. Ничего особенного, но за одним из новичков я следил пристально. Поттер, дурачась, летал вниз головой и сразу после этого входил в пике. И, что главное, из него выходил.       Мы вернулись в бар, я отдал долг мадам. Пришлось посадить Майкла перед собой, иначе рисковал потерять его в водах Черного Озера. Я проводил его до спальни и остановился у двери в свою. Снял мантию, чтобы не шуршать ею в комнате, если Тео спит.       А его не было. Заправленная постель, абсолютная тьма. Если я возвращался позднее него, Тео зажигал вечную свечу на своём столе и спал под подушкой. Где его искать? И искать ли? Я разделся и лёг в постель с полным пониманием, что не смогу уснуть. Сон затапливал комнату (если открою глаза, то неминуемо кого-нибудь увижу), но обходил стороной меня. Где, где он может быть? Он ни разу не ночевал где-то кроме нашей спальни. В ушах стучало все сильнее, что-то случилось, что-то совершенно точно произошло. Я взялся за край одеяла (встать и бежать!), но так и замер, потому что поперёк стола легла белая полоса. Я закрыл глаза и притворился спящим, но подойди он ближе, и обман был бы раскрыт – сердце билось о ребра, и от облегчения оно стучало пуще прежнего. Вернулся, все-таки вернулся.       Меня, вероятно, так сильно расслабило, что я тут же загрезил наяву. Иначе как объяснить, что он сел на мою кровать? Я осторожно отпустил край одеяла.       – Если ты не спишь, то дай мне об этом знать, – тихо сказал он.       По чести я должен выполнить его просьбу. В оправдание скажу, что я не понимал даже того, открыты мои глаза или нет. Все кромешная темнота, никакой разницы. Когда прежде такое случалось, я проверял это на ощупь. Я промолчал.       – Ты прав. Это я без тебя не могу.       Неужели я тогда сказал вслух?       – Даже если ты притворяешься, мне не стыдно в этом признаться.       Я напряженно вслушивался в его шепот, но шумы тела (марш в подушке, стук в ушах) и того были громче. Сейчас бы как никогда пригодилось стать призраком и слушать его без помех.       Если я и плакал, то когда что-то не получалось (в детстве из-за рун в подавляющем большинстве). Расставание с Банни сухо по всем фронтам. Никаких истерик, скорее расторжение договора о неразглашении. Я заплакал от страха, когда Тео упал в обморок. Заплакал, когда он в порыве высказал мне (лучше не вспоминать что). И когда он получил высший балл на СОВ. И когда у него так сильно болела голова, что он не мог связать и двух слов, а я был бессилен. Он стойко переносил свой недуг, никогда не жаловался, в тот раз тоже. Я уснул с пламенной полосой меж век. Все-таки глаза были закрыты.