Сквозь кровь прожить

      Я остался в школе на зимние каникулы. Отличной отговоркой не встречаться с родителями послужила необходимость подготовиться к экзаменам вместе с Тео. Я не хотел говорить с папой о произошедшем осенью. Чувствовал, что он специально не писал мне ни слова, ждал момента, чтобы разыграть трагедию, когда я приеду. Не сговариваясь, мы с Тео пропустили и ежегодный рождественский бал, который проводили в доме Блэков. Майкл откосить не смог, и с его слов я узнал, что Том Реддл тоже был там.       – Он вообще не стареет, – сказал Майкл, развалившись на моей кровати. – Сколько ему? Пятьдесят? Выглядит на тридцать. Наверняка попивает омолаживающие эликсиры.       – Не бывает таких, – отозвался Тео.       – А как же этот… как его там?       – Чего ты на меня смотришь? – промычал я. – Я мысли читать не умею.       – Ну этот… мы же проходили! Жидкое золото?       Тео громко захлопнул учебник.       – Магистерий. Мы проходили, что это сказки.       – Не помню ничего, – захныкал я.       – Потому что ты весь курс Зельеварения проспал.       – Еще бы, если там сказки рассказывают.       Вместо почти полного года педагогической практики я отработал всего пару месяцев. В новом семестре ее вовсе упразднили. Профессор Бири, скрипя душой, поставил мне “выше ожидаемого”, а Слизнорт оценил мытье котлов на “превосходно”. С обеда (с самого утра в моем случае) и до позднего вечера мы убойно готовились к выпускным экзаменам, которые того не стоили – нам дали такие простые тесты, что их можно было написать с закрытыми глазами. Еще не сошел последний снег, а мы уже окончили школу и собирали вещи. Их, на удивление, оказалось слишком мало. Я думал, что в недрах шкафа осталась моя старая одежда.       – Я ее давно перебрал, – объяснил Тео.       Не верилось, что я навсегда покидал комнату, где жил с ним почти семь лет. Я разучился спать в одиночестве и надеялся, что смогу почаще наведываться к Тео этой весной, но его тотчас взяли в оборот на военной службе. Мне тоже пришла анкета и предложение вступить в ряды если не военных, то каких-то новых отрядов, которые занимались непонятно чем. Мама запретила мне посетить даже “нулевое” собрание.       Вопреки моему прогнозу, папа наказывал меня куда более изощренно – делал вид, что меня вовсе нет и, очевидно, ждал, что я первым приду к нему с повинной. Он не учел, что упрямости я учился у обоих родителей. По порядку. Я не понимал, почему потеря бабушкиного дома стала для него личной трагедией. Я не был также уверен и в том, что мама объяснила ему, чем именно Боул меня запугивал. Держу пари, папа бы только посмеялся и махнул рукой, мол, пусть публикует, ерунда какая. Мама, может, была и рада разрешить этот имущественный вопрос. Я мог только догадываться, каким образом почти восемь лет назад он был сформулирован. В любом случае по документам он принадлежал исключительно маме, а потому ее слово было решающим. Все эти размышления и разный оттенок уверенности в них обеспечивали мне разве что несварение желудка.       Мама не возвращалась несколько дней к ряду. Чуйка подсказывала, что и сегодня ее не будет. Папа уходил рано утром и появлялся уже затемно. Повально конвертировали галеоны в фунты, франки и доллары, поэтому ввели лимит по операциям на валютном рынке. Казалось, я отупел – мыслил только газетными заголовками, а составить из них единую картину не получалось. Мне приснился сон. Я сижу за письменным столом Тео и вырезаю названия статей, пытаюсь выложить коллаж, но он получается монструозно нечитабельным – единое длинное предложение разнокалиберных слов, точек для заголовков не предусмотрено. Восклицательный и вопросительный знак попадается только в форме химеры-интерробанга, его я избегаю. Чтобы проснуться, нужно закончить предложение, и… есть! Сойдет хотя бы многоточие.       О делах мамы я знал не больше написанного в газетах. Глобальные проверки в Министерстве обнажили скрытую и многоуровневую систему взяточничества, очень кстати накануне ужесточили наказание за “коррупционную деятельность”. Если раньше можно было выплатить хотя бы кратно сумму взятки в качестве штрафа, то теперь…       – …увольняют без всяких разговоров. Будьте благодарны, что спите в мягкой кровати, а не на тюремной доске, – процитировал Майкл своего отца. – Так он хотел бы закончить это распоряжение. Да здравствует тотальная безработица.       – Что вообще происходит…       Я был как никогда рад, что успел получить лицензию на трансгрессию год назад, благодаря чему мне не пришлось бегать по каминам как Майклу. Он весь загваздался в пепле и саже. Вместе мы составляли чихающий дуэт – цвели ивы, а мы как раз шли вдоль реки Нидд. Небольшое поселение Холм равноудалено от наших поместий, и здесь, в одном из заброшенных вилланских домов, был и рабочий камин, правда, давно не чищенный. Мы оба сбежали из-под надзора: моего неявного и его откровенного.       – Р-рагнар-рёк.       – И выживут, укрывшись в роще Ходдмимир, два человека, которые вновь дадут начало новому человеческому роду, – вспомнил я.       – Пора искать рощу. Только порождать с тобой весь человеческий род я отказываюсь.       – Не поверишь, но и не получится.       – Меня принуждают вписаться в эту дурь с отрядами. Мол, для галочки, ничего особо делать не придется, но сам факт принадлежности… к чему? Я не понима —       – Будь здоров.       – Я еще не чихнул! Вот и расхотелось.       – Ты был на собрании?       – В каком-то смысле. Присутствовал, скажем так. Чего ты опять на меня так смотришь, не надо. Если они нормальные, я нормальным быть не хочу. А вообще… ой, смотри, там все синее.       Весь противоположный берег реки был затоплен синейшим из озер. Я всякий раз забывал, как истинно называется этот цветок, но он устойчиво вызывал водные, если не морские, ассоциации.       – Английский колокольчик, да? Скоро я буду созерцать, скажем, итальянский.       Так он сообщил мне, что собирается сбежать.       – Когда?       – Прямо сейчас. А там и испанский, и китайский, и австралийский, и австрийский, и… в общем, ищи-свищи. Ничего, у них есть еще два запасных и правильных сына, чьи имена я уже устал не выговаривать, эти ваши «э-р-р». На днях еще к нам приходила странная тётя. Я так и не понял, она тоже из военных, или она ученая, или ученая военная, или… сначала долго говорила с матерью, потом ко мне пришла.       – Зачем? Агитировала?       – Спрашивала про метаморфомагию. Взгляд у нее, извините, пожалуйста, очень недобрый, хотя вопросы были вполне невинные. Когда началось, как часто перевоплощаюсь, что при этом чувствую и насколько просто мне это дается. Да как чихнуть… коль захочется, так и выбора особо нет, если никто не вмешается. Могу ли менять пол и расу, есть ли части тела, которые изменению не поддаются.       – А такие есть?       – Ей не сказал и тебе не скажу. Я сильно наврал про свои способности, так, на всякий случай. Ме-ме-ме, ничего особо не умею, собой не управляю. А то шпионом назначат, или, чего хуже, испытывать меня начнут. Я что, обезьянка?       – Хвост ты отращивал.       – Удобно, кстати, как третья рука… Бекер, ты помешанный.       – Разве я что сказал?       – Я слишком хорошо знаю тебя и все твои мыслишки. Интересно, приходила ли она к кому-то еще?       – В любом случае, с меня спрашивать нечего.       – Вот уж точно.       – Ну спасибо.       Он насвистывал выдуманную мелодию и шел по узкой тропинке чуть впереди, хлопая полами малинового плаща. Когда-то давно мы так же сбежали, договорившись одеться неприметно. Он покивал и пришел в алых ботинках. Я не лучше – под руку в последний момент попалось ультрамариновое пальто. Впереди показались заросли безлистного, цветущего ярко-желтого кустарника. Тропка заводила в чей-то двор, поэтому мы свернули, поднялись по влажному склону и вышли на дорогу. Прямо сейчас, говоришь? Майкл, прыгая на одной ноге, отлепил от подошвы прошлогодний полусгнивший лист.       – Вот и все, Бекер.       Я снял с мизинца широкое кольцо. Мама привезла его из Индии. Вставка из бирюзы с небольшим белым вкраплением напоминала Назар, синий глаз, правда, смотрящий в сторону. Если бы знал, притащил бы что-нибудь другое в качестве прощального подарка. Например, бумеранг.       – Держи.       Я положил кольцо на розовую ладонь. Ему и на указательный палец налезет.       – Ух ты… а я ничего не подготовил. Не подумал…       – Ничего не надо, Майкл.       – Хотя бы это.       Он встал на носочки и прижался губами к моей щеке. Я играючи уперся, а он освободил меня с громким “муа”, еще и пошлепал, чтобы точно впиталось. Я не стал его провожать и трансгрессировал с дороги, правда, не домой. Мне нужно было выходить всю тоску, а я бродил и глупо посмеивался последнему тандемному “будь здоров”. Попал под дождь и отогрелся в небольшом кабаке, немного выпил. Не в моей привычке пить одному, но все мои друзья разбегаются! Пинту не допил, все равно вдарило порядочно, и я проветрил внутренности на сильном ветре, чтобы смочь перенестись домой, когда замигала первая звезда.       Ошибся – папа уже вернулся, услышал его из фойе, даже не голос, а интонацию. Он был не один. Меня встретила Кики, я приложил палец к губам и отослал ее. В голову пришла дурацкая идея, и я успел ее додумать только когда тихо подкрался к малой гостиной. Если они сидят у камина, без труда спрячусь в смежной комнате так, чтобы меня не заметили. Второй голос принадлежал Гидеону Пруэтту, папиному деловому партнеру и троюродному брату.       – Я настоятельно рекомендую тебе, Эндрю, задуматься. Вот и все.       – Задуматься о чем? О том, чтобы бежать отсюда, поджав хвост? Бросить дом и все свои проекты, чтобы за них своими потными ручками взялся Генрих? Ни за что не окажу ему такой услуги. К тому же, Диана не оставит свои дела. Если бы не они, я был бы совершенно спокоен, а так я спокоен, скажем, на львиную долю.       – Так обрати внимание на это самое недостающее! Пускай Генрих занимается конвертацией, ты целее будешь.       Я живо представил, как папа мотает головой, приподняв брови, мол, как ты можешь говорить подобную ерунду?       – Он моих зайцев-безбилетников не посадит…       Она стояла в голубом проеме. Жар тут же подкатил к щекам, отхлынуло от ног. Моя разведка провалилась. Мама чуть развернула голову, тусклый лунный свет чиркнул по скуле, растекся по шее и сгустился в сердцевине капли хрусталя. Она вся будто завернута в этот свет, шаг, и эта мантия слетела, а я приготовился к позорному покаянию. Совсем по-новому ее подсветил слабый свет камина. Я ожидал гнева Фемиды, даже пощечины, но мне достался потускневший, полный усталости взгляд, сильно прибавивший (или обнаживший) ее действительный возраст. Она прошла мимо, и впервые я видел, как она перевоплощается. Мгновенная перемена лица, подтянувшиеся уголки рта, отведение плеч назад, схождение лопаток, смена шага.       – Диана, милая!       Я неслышно переступил с ноги на ногу (безотлагательно требовалось разогнать кровь) и заметил в окне миниатюру гостиной, три тени на оранжевом фоне. У кресла, в котором сидел отец, выросли две длинные перекрещенные ноги. Мама была как никогда тонкой в этом платье, и я впервые в жизни подумал, что она тоже хрупкая.       – Здравствуй, Гидеон. Как поживает Бернадетт?       – Я сослал ее и Ричарда на лазурные берега. Ты, Эндрю, не хочешь отдохнуть с семьей? Лето обещает быть душным и дождливым, когда как не сейчас нежиться где-нибудь в Греции, на собственной вилле…       – Я думала, ты ее продал.       – Продал и выкупил. Гидеон склоняет меня уехать из Англии и отказывается понимать, что это невозможно. Все, кто уедет сейчас, не вернется никогда. Эти политические перестановки скоро закончатся. Я не намерен поддаваться панике и собственной рукой заносить наши имена в список предателей и трусов.       – Сдается мне, ты знаешь то, о чем не можешь сказать, – сказала мама.       – Слухи, слухи… Если бы я что-нибудь знал наверняка, то все было бы проще. В узких кругах, имен не называю, потому что они вам либо неизвестны, либо, что еще опаснее, известны, говорят, что скоро будет невозможно выехать заграницу. Я оформлял разрешение, чтобы мои смогли покинуть Магическую Британию, и это встало мне в круглую сумму две недели назад. Сейчас я бы вряд ли мог себе это позволить, не продав, скажем, квартиры в Лондоне. И это для чистокровных! За нами следят пуще, чем за грязнокровками.       – Магглорожденными, – по привычке поправила мама. – Гилберт говорил, что отслеживают перемещения по каминной сети.       – Более того, – подхватил Гидеон. – Говорят, что менталистам развяжут руки, снимут табу на проверку разума чистокровных волшебников. Кто праведен, да, они используют именно такие слова, тому нечего скрывать.       – Я видела этот проект своими глазами. Тот, кто его писал, для начала должен выучить английский язык, уже не говорю про правовой. В таком виде его никто не пропустит.       – Сказал тот, сказал этот. Если даже авторитетные умы спутали аналитику с пророчествами, то остается слушать только себя самого. Я уверен, что ни твоей семье, ни нам ничего не угрожает.       – Знаешь, кто еще думал, что ему ничего не угрожает? Уильям Латимер! Его школьный друг, правая рука!       – Латимер слишком выпячивался и приобретал авторитет в радикальных кругах. Выживает, как всегда, середнячок. Ты собираешься возглавить карательную группу? Я – нет. Мы только множим сущности, вот чем мы занимаемся.       – Ричарда привлекали к участию в Отряде по поддержанию порядка. Вы его знаете, он милый, добрый мальчик. На втором дежурстве на его глазах пытали полукровку. Он вернулся белее призрака! Ваш Питер, я уверен, не горит желанием участвовать в такой практике.       – Ты призываешь меня позаботиться о сыне? – громко сказал папа. – Он уедет учиться.       – Если сможет.       – Если останется, то так даже лучше. Почему ты здесь, если так сильно боишься?       – Оформляю последние документы и уезжаю через три дня.       – Вот как.       – Предлагаю продолжить разговор за чаем, – сказала мама и поднялась первая.       Короткий путь через коридорчик, в котором я подслушивал. Отражение папы выросло, мама остановила его за локоть.       – Пройдем через галерею. Хочу показать Гидеону портрет дяди Редклиффа. Он на нем совсем как живой.       Папа махнул рукой и пошел за мамой. Я так напрягал слух, что слышал их из той части дома, откуда на самом деле не мог. Применил заклинание заглушения шагов. Последний раз я крался по дому еще до школы, в рамках выдуманной игры. Вышел через маленькую кухню наружу, обогнул дом, через кладовую по черной лестнице поднялся на второй этаж (никогда еще она не казалась такой длинной, скрипела в разы громче, чем обычно). Только запершись в спальне, я шумно выдохнул и упал ничком на кровать. Пытали полукровку? Перевернулся на спину. Тео же не занимается тем же? И что значит даже лучше, если я останусь? Меня качало так, будто я лежал на хиленьком плоту посреди озера.