Сквозь кровь прожить

      Когда на дверях и окнах расцветали венки остролиста, а Майкл надевал темно-зеленый камзол с золотыми пуговицами и цеплял бубенец к поясу, я с трудом вспоминал, сколько мне лет. И пять, и восемь, и двенадцать, и шестнадцать одновременно. Щурясь на парящие над еловыми ветвями свечи, я старался не уснуть, иначе бы упал лбом в до голубизны белую, глянцевую глазурь поверх праздничного кекса. Все из-за горячего, до одури сладкого глинтвейна (от первого глотка аж язык сохнет). Если бы Банни, сидевшая напротив, не водила по моей ноге мыском туфли (незримо для всех), то я бы точно провалился в детство с головой. Жутко жарко. Я стянул свитер. Тео уклонился от моего локтя, но даже это не сбило его прицельного взгляда, метящего по затылкам студентов за синим столом.       – Куда ты смотришь? – я помахал перед ним.       – Не делай так. – Он шлепнул меня по руке. – Никуда.       Я пожал плечами и отвернулся к Майклу, на звон колокольчика. Обманулся. Он же слинял пораньше, чтобы принарядиться к «настоящему» празднеству. Этот фантомный перезвон уже в сотый раз меня одурачивает.       И Тео мне врет. Надо спросить «кого ты высматриваешь?». Нет, бред. Он ни с кем не знается с Когтеврана. Это раздражение от духоты, ядреной смеси сильных запахов (смолы, корицы, печеных яблок, петард), нетерпения – скорее бы началась наша камерная вечеринка. Да, началась и закончилась, потому что после нее мне обещано долгое свидание. Это игра на выбывание – сначала отвалятся все грязнокровки и полукровки (мы традиционно собирались отдельно от них, чтобы шикануть без оглядки), потом все остальные. Будет только Банни, а там… я случайно толкнул наполовину полный кубок, и Тео придержал его, поймав ножку средним и указательными пальцами.       После банкета в Большом зале мы разбились на небольшие группы и окольными путями направились к бывшей аудитории, которую две сотни лет назад герои (их имена были записаны золотыми чернилами и заключены в рамку) выкупили у тогдашнего директора. Они же назвали ее Чертогом, а мы, блюстители традиций, защищали это название от новаторов, которым оно казалось чрезмерно помпезным. Прежде в него сходились так же, едва не по одиночке, и этот ритуал мы тоже оставили ради антуража. Я шел с Банни и Гестией (ну и подобралось же!), и на вторую обрушил все внимание, которое хотел посвятить первой. Подолгу смотрел ей в глаза, старательно слушал (она сбивчиво рассказывала про что-то, а мне и без того было сложно сосредоточиться, поэтому я просто кивал и улыбался) и всего пару раз выглянул в окно (чтобы и Банни зацепить краешком глаза). Густой снегопад (каких никогда не бывало, просто жуть, поезд же не отменят?) вдохнул жизнь в умирающий разговор. Банни, прежде молчавшая, рассказала, как стала заложницей песочно-снежной бури в пустыне, из-за которой пришлось перенести встречу ее отца с мастером изготовления кифи. Теперь мои спутницы переговаривались через меня, и я умудрился приревновать Банни к Гестии. Что же будет на вечеринке? Сгорю дотла, наверное. Хоть бы раз, пусть наедине, намекнула, что тоже страдает от чужого внимания ко мне (я с начала года дважды мягко отшил двух девчонок)! А то только хвалит за стойкость и вранье всем и вся. Мы всего лишь закадычные друзья, иногда в шутку флиртующие, что тут такого? Публичный флирт тоже часть стратегии, Питер, посмеивайся да спускай на тормозах. Твое послушание будет вознаграждено. Уверен, если бы нас кто-то заметил, она бы наняла ассасина, чтобы устранить очевидца. Нет, перебор… Развернуться бы тотчас и закрыться в спальне навеки вечные, но вот мы уже переступили порог Чертога, и Банни взяла меня под руку, помахала кому-то, а Гестия куда-то исчезла. Майкл, Вейзи, Дафна, Пайк, Роули, Боул, Тео…       Он, по своему обыкновению, занял место, которому я бы дал такое определение: «смещенное от срединной линии зала, на границе сетки координат, на одной прямой с выходом-входом, но не слишком близко к нему, чтобы и люди задевали поменьше, и желание поскорее уйти не так сильно бросалось в глаза». Я давно привык, что настойчивые попытки вовлечь Тео в торжество кончаются плохо: если он уступал (что случалось редко) и присоединялся ко мне, то вскоре «в ходе естественного перемешивания толпы» его снова прибивало к тихим заводям где-нибудь у стенки. Чаще он просто пресекал мои уговоры строгим «нет». Однако если раньше он «присутствовал по умолчанию», то в этом году начал капризничать (ему это слово категорически не понравилось). К моим обязанностям прибавилось проговаривать, почему и зачем ему стоит пойти, на что я получал «это и так понятно». Сегодня тот случай, когда его пребывание здесь – моя большая победа. Ему уже вручили шампанское, но пить он не будет. Уйдет посреди вечеринки, потому что на него опрокинут полный бокал. На этой серой рубашке с запáхом будет темное длинное пятно. Вижу так это отчетливо, как бывает во сне — неминуемо случится, коль я об этом подумал. Сейчас появится Майкл, прыгнет мне на шею (вот уж кто точно мне рад), ущипнет за задницу (через пару дней я обнаружу зеленый синяк) и вместе с Банни посмеется над моим громким «Болван!». Он утащит этого Питера танцевать, а я останусь, потому что проснулся. Меня ожидает сюжет, отмеченный прежде пунктиром. Я глядел в собственную спину, и по мере ее удаления личные воспоминания гасли, тлели, остывали, пока от них не остался безжизненный равнодушный уголь. Изгнание тела — знаком ли магглам подобный экзорцизм?       Лишь изредка взгляд Тео поднимался выше условной коленки. Наверное, он смог бы описать, какие туфли топтали пол в тот вечер, но затруднился бы сказать поименно, кому они принадлежали. Он на меня тоже не посмотрел, когда я явился в числе последних. Меня-то он точно узнал по лоферам, потому что неоднократно о них спотыкался, когда я скидывал их у кровати впотьмах.       Как он умудряется так долго не двигаться? Прирос лопатками к стене, обхватил себя одной рукой, а второй, согнутой в локте, держал полный фужер. Всплывающие пузырьки исключали версию о локальной остановке времени. Все со всеми сталкивались, но никто ни разу его не задел и не наступил даже на границу той квадратной плиты, которую он занял. Громко хлопнула вскрытая бутылка шампанского, и Тео отставил бокал, незамутненный прикосновением губ, на край стола.       – Смакуешь одиночество, Нотт? – Боул влез на ячейку Тео и перекрестил ноги. Распахнутый ворот, пьяный блеск в глазах. Его обычный вечериночный дресскод. – Чужой среди своих?       – Я не понимаю, о чем ты.       – Да все ты понимаешь, не прибедняйся. О! – Боул заметил фужер. – Повезло.       – Это мой.       – А ты будешь? – Боул дотянулся до него и снова привалился к стенке, покрутил. Шампанское тихо зашипело, разбросало сверкучие искры. – Сдаётся мне, что нет.       – Я уже пил из него.       – А я не брезгливый. – Боул отхлебнул немного. – Или твоя слюна ядовита?       – Уточнить стоило бы прежде, чем глотать.       – Быть трезвым среди толпы поддатых почти мазохизм.       – Предпочитаю сохранять ясность ума.       – Да кому твой ум нужен в Сочельник? Нет, ты погляди. – Он указал на меня и Банни. – Вот-вот потрахаются.       Тео даже не взглянул.       – Они просто танцуют.       – Н-да, в делах сердечных ты полный ноль. – Боул цокнул языком и осушил бокал одним глотком. – Видишь, как они переглядываются? Честное слово, трезвым такое видеть просто тошнотворно. Все эти брачные танцы, праздное веселье. Ты в порядке, милый Нотт? Успешно справляешься со статусом «брошенного»? – Он чуть наклонился и заглянул Тео в лицо, прищурившись. – Или все-таки это и для тебя невыносимо?       – Осторожнее, Люциан, иначе кто-нибудь совершенно так же предположит, что ты ко мне клинья подбиваешь. В глаза заглядываешь, внушаешь, что я одинок, клонишься все ближе. Отодвинься, будь так добр.       – Если бы я хотел тебя совратить, то выбрал бы совсем другую стратегию. Скажем, назначил бы свиданку в библиотеке и болтал бы о чем-нибудь крайне занудном. О, ты бы не устоял…       Боул снял с него паралитическое проклятие. Переступив с ноги на ногу и прижавшись плотнее к каменной стене, Тео отыскал меня взглядом в толпе. «Меня» – сильно сказано. Голову в профиль, плечо и вытянутую вперед руку, будто я плыву куда-то, удаляясь от Тео по диагонали. Кажется, я пытался пробраться к Вейзи, чтобы перевести дух, недолго повисеть на нем, как на непотопляемом буйке, и с новыми силами окунуться в танцы. Боул тоже бегло взглянул на меня, не прерывая «гениального» изложения. Бывает так, что пытаешься слыша не слушать. Тео же словно искал пути отступления, оставаясь на месте. Я (потенциальный спасатель) был слишком занят, а многовековые стены замка оказались слишком прочными – разорвать бы их, как бумажный задник, и покинуть театральную сцену. Он чуть развернул голову и очертил глазами дугу (начальная точка – я, конечная – Боул, в промежутке – забаррикадированная телами арка).       – …жаль, что я бы сдох от скуки прежде, чем ты разгадал мой коварный план. Да и сосаться с тобой сомнительное удовольствие – придется сначала убухать кучу времени на инструктаж. Удиви меня, скажи, что умеешь!       – То же мне навык, – бесстрастно сказал Тео.       – Вот ты и спалился. Навык, и еще какой. Столько нюансов! Особенно, если переходить на твой любимый французский… N’en faites pas trop avec de le bave. (Не переусердствуй со слюной.)       – La bave.       – Как тебе повезло, что у меня нет фетиша на нудятину. Тянешь одну ноту, Нотт. Но, свали мы вместе с этой тухлой вечерники, обеспечили бы настоящий фурор! – он вздохнул и выпрямился, перекатился затылком по стенке. – Заметил бы Бекер? Большой вопрос. Смотри, сейчас снова пойдет к этой королеве бала по общему наречению и высокомерной шлюшке по моему личному. А ты бы как ее определил?       – Предпочитаю экономить время на сочинении титулов.       – Будешь вечно прятаться за своими тактичными формулировочками? Страшно подумать, как ты всех нас распинаешь наедине с собой.       – Ты записан как «мнительный фантазер».       – Какая честь. Я всё-таки был удостоен твоего драгоценного времени! Лаконично скажет тот, кто обдумал тысячекратно.       – Кратко скажут о том, о ком легко составить мнение.       – Так или иначе, звучит миленько, польщен. Ну скажи, как ты называешь Морган, когда никто не слышит? «Воровка»? «Да-что-он-вообще-в-ней-нашел»?       – По-моему, ты ищешь повод поговорить о тайном предмете личного воздыхания, но трусливо маскируешь свой интерес предосудительными комментариями, а свою невыносимую ревность пытаешься разделить с первым встречным.       Боул скорчил такую мину, будто ему на язык брызнули кислоты, но ему пришлось делать вид, что «было вкусно».       – Ревность? К кому? – насмешливо спросил он. – Когда я захочу, тогда все и случится. Приманить да подождать немного, подергать чуть-чуть, так, на всякий случай, а потом одним рывком… Только я, понимаешь ли, человек чести. У нас с Бекером был уговор, что Банни неприкосновенна. И что я вижу?       – То, что хочешь видеть.       Да когда это было?!       Мы оба впервые увидели ее, когда нам было по шесть – я тогда и писал-то еле-еле, выводил зеркальные буквы. Папа шутливо звал меня “первым Декером в роду Бекеров”. Я с того времени ничего более и не помню, кроме недатированной всышки этого по-детски наивного и торжественного обещания. Люц уже в школе клялся «не дразнить Тео», например. Погорелая дружба, просроченные обеты. Само представление о некой «борьбе за Банни» тянуло тухлятиной. За Банни приходилось соревноваться только с самой Банни. Вейзи говорил, что во время матча он вспоминает о других тринадцати игроках в случае прямого тарана, а до нашей возни со скучным и покладистым квоффлом ему нет ровно никакого дела. Ловец состязается в скорости и ловкости со снитчем, а не с другим ловцом. Снитч своевольный и капризный, и его захват при хорошей технике сводится к удаче ловца и желанию самого снитча быть пойманным. Нет смысла замыкать эту метафору, и так все ясно. Люцу, уверен, тоже. Толку от обещаний, если обе стороны в них давно не верят? «Он нарушил, я нарушу»? Или припомнил для красного словца?       – Я, по-твоему, хочу это видеть? Глаза бы выколол, да многие расстроятся. Ты мне тоже голову не морочь. Прикрываешь братца своего, как иначе. Песья преданность, это я, знаешь, уважаю. – Боул постучал по груди и икнул. – Будешь себе стоять поскуливать в сторонке до последнего…       Тео шагнул вперед, и в тот же момент Боул наклонился, дотянулся до стола, поставил один из фужеров и стащил с серебряного блюда дольку зеленого яблока, откусил.       – М-м! Тоже попробуй. – Он прихватил еще одну. Тео сложил руки на груди и снова прилип к стене. – Обычно – кислятина, а эти такие сладкие… опять «нет»? – он резко дернул Тео за локоть, улыбнулся, будто извиняясь в моменте, и ткнул в открытую ладонь бледный ломтик. – Ты же не думаешь, что я тебе предлагаю запретный плод? Это уже крайне пошло, мсье. Мы же выяснили, что твое грехопадение не входит в мои планы. Не возьмешь – упадет на пол, растопчут, липко будет…       Тео прижал яблоко кончиками пальцев, и Боул снова пристыковался к нему сбоку, хрустко дожевывая.       – Говорят, чтобы узнать, каков человек в постели, надо изучить, как он танцует, – продолжил он, глядя на ядро зала.       – И? – Тео завел руку назад, положил дольку на скатерть и задвинул ее за кувшин с апельсиновым соком.       – Ты не танцуешь.       – У тебя все сводится к сексу.       – Мне шестнадцать! Конечно, у меня все сводится к сексу.       – Не в возрасте дело.       – Оглянись, тут не люди, тут звери. – Он развел руками. – Тебя самого Меропа сейчас взглядом слопает.       – Она смотрит в другую сторону.       – Тяжелый случай. Самым уголком глаза она постоянно на тебя косится. – Боул снова придвинулся к нему. – Прямо смотрят либо дураки, либо самые смелые мира сего.       – Почему ты не танцуешь? Вот-вот кто-нибудь определит тебя как скрытого импотента.       – Хочешь от меня отделаться? Я к тебе со всей душой, а ты... обеспечиваю тебе компанию, коль Бекер так сильно занят. Эй! – Он поманил пальцем кельнера. – Иди сюда. Мне срочно надо выпить.       Раньше их звали «прислужниками». Не удивлюсь, если это придумали те же люди, которые назвали школьный класс Чертогом. В этом случае они точно перестарались. Я предложил заменить на «кельнеров» (правда, пришлось несколько раз объяснять, что это слово заимствовано из немецкого языка, а не выдумано мною). Они носили белую рубашку и черную жилетку, считай, школьную форму за вычетом галстука и мантии. Пара-тройка кельнеров всегда шныряли туда-сюда, и я до сих пор не знаю, кто и как их отбирал. Или, может, они сами решали между собой жребием? Соблюдали очередность? Система «добровольцев»? Я вычислял их по принципу «незнакомости» – если не узнал в лицо, то это точно не наш. Майкл этим воспользовался как-то раз шутки ради, но когда обман был раскрыт, то никто не смеялся, кроме него самого.       Этот кельнер тоже был мне совершенно незнаком. Судя по всему, с четвертого-пятого года обучения. На последних курсах мне открылось, что старшие студенты в целом плохо знают тех, кто поступил позднее – как за всеми уследить? К тому же, было негласное правило не спрашивать ничего личного у кельнеров (ни имя, ни факультет, ни курс). У них была немая и простая работа – подливать что-нибудь, убирать пустые тарелки, поддерживать порядок и приводить помещение в первозданный вид после праздника. Однажды Тео замучил меня вопросами, почему бы для этого не использовать заклинания. Зачаровать, скажем, бутыли вина или шампанского, да и прибраться можно одним взмахом палочки. Загрузил меня на несколько дней, пока я не нашел простой ответ – самим грязнокровкам маловыгодно, если мы заменим их безличной магией. Они получали за это неплохие деньги и чаевые сверх. Среди учеников всегда хватало желающих подзаработать. Чаще всего, конечно, сюда попадали грязнокровки. Многие из них даже ждали, наверное, возможности позвенеть галеонами и стащить что-нибудь со стола. Но после того, как нам пришлось выяснять у пьяного вдрызг кельнера, кто он и откуда, чтобы отвести его в гостиную, пить им было запрещено, что, в целом, тоже было совершенно справедливо. Работаешь – работай.       – Шампанского, – сказал Боул и протянул два пустых фужера. – Шурее.       Протискиваясь, кельнер пробрался к длинному столу у стены, заставленного закусками (сэндвичи кончались первыми, а рыбные чипсы, наверное, кочевали с вечеринки на вечеринку), и вернулся с бутылкой игристого. Я воздерживался тем вечером, потому что заметил, что на нетрезвую голову продолжение праздника проходило… вяло.       – Первый раз? – спросил Боул, пока кельнер наливал в первый стакан. Шампанское вспенилось и сугробом приподнялось над бортиком. – Прольешь мне на руку – убью. Мальчишка поджал губы и кивнул.       – Ты тоже сегодня по найму? – сказал Тео и выдернул у него из руки второй, еще пустой бокал. – На роль несмешного шута.       – Как и ты на должности подпирателя стенки. Ладно, не убью, но вылизывать точно придется. Доливай, тут даже половины нет. Ты откуда такой пугливый вылез?       – Иди, свободен, – резко сказал Тео и взялся за горло бутылки. Кельнер вскинул на него глаза (невнятного серого цвета) и замотал головой. – Я себе сам налью, иди.       – Да он не пьет даже! Уступишь ему – минус к зарплате. Это он от жадности, на самом деле, чтобы не скидываться на оплату честного труда.       – Что ты вообще несешь!?       Боул расхохотался и пихнул Тео в плечо, и он все-таки разжал руку.       – М-да, Нотт. Экономика бы потонула, будь ты у руля. А ты глазами не хлопай, зайчик. Сделай и гуляй. Нет, что за дела! Даже в праздник приходится следить за порядком…       – Играем! – громко объявил Майкл, поставил ногу на стул и поднял над собою колоду. – Все взяли с собой золото? Кто крупье?       Я сунул руку в карман брюк. Мешочек на месте. Не потерял, не украли. На ощупь всего один галеон, но если его достать, то на его месте тут же окажется следующий. Нужно успеть до игры прихватить что-нибудь со стола, вон тот последний сэндвич, да тошнота перебивает весь аппетит. Еще бы, все эти вращения, мельтешение бликов, тысячи глаз, когда нужна всего пара определенных, темных, почти черных в интимной полутьме. И проще их вообразить, чем выискать. Мой поиск Банни нелегален, иначе план «Тайна» будет провален, а его итог – скандален… раздражающая нота вдруг тонким и протяжным «и-и-и» оглушила меня на правое ухо. Огонь радикален, Ален… Кто это вообще… глаза у него тоже темные. Тео должен знать, он лучше меня помнит всех моих знакомых. Я обернулся на него – да, стоит все там же, глядя в пол. Люц налег на яблоки, ладно хоть закусывает. А вот и Банни подняла руку, вызвалась быть крупье. Майкл передал ей карты. Массово захлопали. Мы обожали покер – участвовать в игре было разрешено всем от мала до велика. Первокурсником я проиграл все карманные деньги (пятьдесят галеонов на месяц), зато отыгрался через год (куш! двести золотых!). Я спустил их на первый в жизни подарок Банни – брошь в виде узлом свернувшейся змеи (из золота высшей пробы, глаза-изумруды), которую она потом носила, как я думал, чтобы меня не обидеть. Так и оказалось. Зато появились и другие «змеиные» украшения в ее арсенале – что-то вроде шутливого напоминания о моей детской неоригинальности. Даже сейчас вокруг ее шею обнимала тонкая цепочка, которая только при ближайшем рассмотрении являла собой Уроборос.       Банни отбросила двух джокеров и умело разложила карты веером на столе, развела руками, мол, смотрите, все на месте. Кто успел, занял кресла (я бухнулся прежде Вейзи в одно из них, и ему пришлось прыгать едва ли не на колени к Роули, чтобы перевалиться на свободное диванное место). Остальные встали плотным кругом.       – Не по порядку! – громко сказал Боул, когда пробился к столу.       Банни закатила глаза, взмахнула палочкой, карты перестроились. Полный набор, все по-честному.       – Доволен? – спросила она.       – Уже лучше.       Перемешивание карт всегда казалось мне чуточку нелепым. Так мешают дети и работники казино – рассыпают кучу карт прямо на столе, елозят по нему ладонями. Банни делала это очень красиво – ни одного лишнего движения, педантичная точность даже в созидании хаоса. Я легально любовался ею, ведь она крупье – на кого еще смотреть? Для всех недосягаемая, из газа и блесток, для меня – из жидкого серебра. Волосы были схвачены в низкий хвост, что стекал между лопатками темным шоколадом до связанных на поясе лент (потяни за одну, и…). Приглушенный свет касался обнаженной спины (она сбросила накидку перед игрой, и я не без содрогания заметил, как за этим жадно следил Люц), и осталась в черной блузке с длинными рукавами, присборенными у манжеты. Там, где шифон находил друг на друга, создавались динамичные круговые лабиринты, из которых мой глаз не находил выхода. И не найдет, сколько бы я ни плутал, но уж подозрительно знакома именно эта динамичная трансформация узора. Повторение неповторимого, знание неизвестного. Парадоксы – подсказки. Мне кто-то когда-то зачем-то говорил (подобный провал в конкретике тоже нельзя оставить без внимания), что я справлюсь с ментальной магией, потому что знаток законов сновидений. Попробую предугадать… Банни подтянет рукав вверх, орнамент собьется в плотный мрак. Да, все так. Мое блудное сознание снова заняло законное тело.       На диване жались Роули, Вейзи, Майкл и Шафик. Даже Пайк был здесь (при каждом удобном и неудобном случае сетовал на то, что это его последнее Рождество в Хогвартсе). Обычно меня пугали сны, которые ощущались как сверхреальные, но в этом бы я остался навсегда. Это ведь и не сон, а наше общее с Тео воспоминание, вдвойне настоящее. Провалиться бы в него и не вспомнить, что я здесь гость, что у меня есть, не побоюсь этого слова, миссия.       Но осознание нельзя повернуть вспять. Как когда я учился летать на метле и диктовал себе указания голосом папы (не заваливайся на бок, держи ровнее, не клюй древком в землю), так и теперь я не мог отделаться от собственного голоса, упрямо повторяющего, что происходящее давно в прошлом. Если я снова соскочу в забвение, то упущу Тео из вида. Если бы только я мог хотя бы поворачивать голову! А так движению (с большой натугой) поддавалось только направление взгляда, как при параличе, к которому я поневоле привык.       Банни снова сгруппировала карты, одной подцепила оставшиеся, собрала их в ровненькую колоду и для верности (на самом деле покрасоваться) провела рифл шафл – слегка выгнула колоду в левой руке, подставила правый мизинец и отсчитала половину, разделила ее и ловко перемешала карты (карта с одной руки ложилась на карту с другой, череда бумажных шлепков), выгнула вверх и привела к каноническому виду. Кто-то присвистнул. Я не разглядел тогда, кто именно. Вейзи.       – Сделай так еще раз! – сказал Майкл.       Банни повторила тасовку.       – Все, – сказала она и откинула мизинцем прядь с лица. – Кто играет?       Набралось девять человек.       – Анте – галеон.       Один из первокурсников сразу вышел из игры. Мы – я, Майкл, Вейзи, Боул, Роули, Пайк и двое студентов помладше – скинули по монете в банк.       – А ты чего не играешь? – Майкл обернулся на Тео, который уперся локтями в спинку дивана.       – Я не хочу.       – Да дава-ай, место освободилось. Вот прямо сейчас. – Он потеснил Вейзи и согнал Шафика (тот явно обиделся, но старшим возражать не приятно; будет балансировать на узком подлокотнике). – Играть интереснее, чем смотреть.       – Кому как.       – Как знаешь…       – Давай, Нотт. – Боул хлопнул его по плечу. Оказывается, второй раз за вечер. Мне тогда хотелось кинуть в него что-нибудь тяжелое. Я бы не промазал. – Не танцуешь, так хотя бы сыграй.       Кельнер подтащил стул, и Боул сел, закинул ногу на ногу. У меня напрочь стерлось, что он сидел напротив меня. Я обозначал это как «я слева от Банни, он справа».       – Я тоже играю, – сказала она, оторвала от блузы плоскую пуговицу (мы потом передавали ее как фишку дилера) и положила перед собой.       – Красотка.       Боул ей подмигнул, а я мысленно запустил в него второй снаряд. Тео сел между Роули и Вейзи. Я тогда очень обрадовался, что именно Майкл пригласил его, потому что не так давно (неделю назад, если принять Сочельник за отправную точку) между ними состоялся таинственный диалог. И тот, и другой не разглашали мне его содержание, но сходились на слове «поругались». Майкл позднее дополнил, что «Теодор как с цепи сорвался», а Тео – «Майкл и случайное столкновение в дверях принял бы за запланированную драку». Тео на него наехал вместо того, чтобы с Хольмом разобраться? Душа морщилась, тело улыбалось.       Банни раздала по две карты. По умолчанию мы начинали с одного галеона. Роули повысил и положил два. Шафик вздохнул и вышел из игры (раздалось долгое «у-у-у»), все остальные поддержали. Боул кинул четыре монеты. Пришлось уравнять. Я знал исход игры, но это единственное воспоминание, которое мало-мальски грело мою душу. Все мои здесь. Легендарная партия, «надругательство над законами теории вероятности», как потом сказала Дафна. Или Тео? Нет, он ведь уйдет совсем скоро…       Я внимательно следил за всеми (это же покер!), но пропускал самые важные детали. Совершенно так же я никогда не выискивал снитч на поле (и порой забывал о его существовании), потому что был сосредоточен на квоффле и бладжерах. Почему игра окончена? Что-что поймали? А-а-а, точно… эту самую дорогую мелочь. Я не заметил, как, например, Тео, стрельнул взглядом в сторону Боула, когда тот снова подозвал кельнера и панибратски пихнул его локтем в бок. Мальчишка весь схватился, но не пролил, за что получил золотую монетку в передний карман брюк. И того, что Майкл виновато поглядывал на Тео время от времени. Майкл, тебе не за что каяться! Настоящий преступник тот, у кого яд на развес.       Я насмотрелся на шулеров и мимические оттенки благодаря папе. Он устраивал подобные вечера с коллегами из банка (с Роули-старшим, например). Мама этого не одобряла, а мне запрещала смотреть на игру, если ловила на подступах к гостиной. Потому я старался угадать начало и подсесть поближе к папе, рядом с которым мамины табу теряли силу. «Отцы» перемешивали карты заклинанием, а когда я подрос и мог удерживать полную колоду одной рукой, то меня назначили «честным дилером». Это оказалось сложнее, чем казалось, и долгими вечерами я учился мешать карты. Учебными стали таро, которые я откопал на чердаке у бабушки. До школы я был уверен, что в таро семьдесят семь карт. Оказалось, что Смерть потерялась. Я научил играть Люца. Он, «знаток» по всем фронтам, ни разу про эту игру не слышал. Куда большим удивлением стало, когда он испугался карт и сказал, что отец ему руки оторвет или «еще хуже – подвесит вниз головой в чулане, а после этого глаза краснеют». А что теперь? Довольно ухмыляясь, кладет на стол десять монет – две ровные башенки по пять. Провокациям я точно его не обучал. Сколько раз он задирал ставку с самыми хреновыми картами! Однажды я заметил, что он не смотрит на них даже в начале игры. Если сам не знает, то никто не узнает.       – Ну ты и скотина, – буркнул Вейзи, но уравнял.       – Я, пожалуй, пас, – равнодушно сказал Тео и сдвинул карты.       – Я тоже, – вздохнул Роули.       – Трус, – хмыкнул Боул. – Твой père довел бы начатое до конца.       Тогда я подумал, что он обращается к Роули. Я подробно рассказывал Боулу, кто и как играл из друзей моего папы, поэтому он мог бы знать про азартную зависимость Роули-старшего. Крохотная перемена в лице Тео выдала мне (и никому более, уверен), что истинным адресатом был он.       – Вы пасуете или нет? – спросила Банни. – Решайтесь.       – Мой père довел начатое до конца и проиграл квартиру в Лондоне, – со смешком сказал Роули. Не уточнил, что Эндрю Бекеру. – Я умнее. Пас.       – Пф-ф… – пренебрежительно пшикнул Боул. – Я под своей кроватью нашёл старый дневник. Парнишка десять страниц распинался о том, как некая или некий В. проиграла – или проиграл? – ему свою невинность. Квартирку отыграешь, а вот…       – И после десяти страниц у тебя остались сомнения, какого пола был проигравший? – ехидно спросил Майкл.       – Сам в шоке. Ставки да схемы, а самое интересное, как всегда, удостоено самого скромного описания. Большие ставки, кроткие нравы…       – Предпочту думать, что это была девчонка, – проворчал Пайк.       – Если там записаны все ставки, разве нельзя вычислить среди игроков кого-то с инициалами на «В»? – не унимался Майкл.       – А что, есть принципиальная разница? – Боул пожал плечами и откинулся на спинку стула. – Дареному девственнику в…       Пайк сбил его, шлепнув по макушке картами. Тот притворно зайокал и запричитал что-то неразборчивое, а Майкл покатился со смеху, верно, додумав. Младшеклассники давно сделали вид, что стены да потолки куда интереснее покера – отвели взгляд, но развесили уши. Вейзи прикинулся спящим (или правда задремал, нипочем ему тычки покрасневшей от возмущения Дафны). Банни, подперев щеку кулаком, крутилась на табурете, ограничивая угол поворота упором туфли в ножку стола. Тогда мне было смешно (Люц снова выдумал какую-то фигню). Теперь же я отчетливо видел, что все это было потайным продолжением диалога между ним и Тео. Диалога, в котором Тео молчал, а Боул говорил напрямую с кем угодно еще, кроме него. Зачем? Побесить от скуки? И часто такое случалось? Не верилось, что он мстил за «уведенного друга». Меня. Он оброс куда более подходящими ему по духу знакомствами и, наоборот, часто вздыхал о недостатке времени и забитым под завязку расписанием свиданок и тусовок.       – Вы закончили? – спросила Банни и постучала ногтем по заскучавшей колоде. – Теодор, ты уравниваешь ставку?       Он положил карты на стол. Как мы потом подглядели, при раздаче ему досталось две дамы. Крайне перспективно, будь эта партия честной. Все мыслящие себя баловнями Тюхе получили щелчок по носу от Апаты, парадоксально комфортно чувствующей себя в свете софитов. Мои глаза легко и привычно обращались к ней, а все прочее тотчас меркло. Так шарик, скатывающийся по склону, выбирает впадинки и немеченые ручьями тропки. Мне же, чтобы разглядеть Боула и Тео, приходилось этот умозрительный шарик гнать на вершину, направляя неустойчивое качение по горбам и холкам, а по ее достижении – скрещивать пальцы и надеяться, что мое внимание предпочтет новую дорожку. Удалось разглядеть, что константное довольство Боула не пострадало от того, что ему не удалось оставить Тео в игре.       – Бекер, хотя бы ты соблюдай приличия, – сказал Боул. – Неужели все разом забыли старые договоренности?       – Я уже уравнял, – ответил я с ленцой. – Не кусай.       – Тебя – никогда, – в сердцах сказал он. – Бан, прошу, продолжай…       – Тебя и ждем, – проворчал Вейзи, не размыкая глаз.       Если поначалу знание «будущего» я приравнял к всемогуществу, то теперь, каждая новая карта (тройка треф, дама и король червей; червонный валет, бубновая тройка) служила его опровержением. Я бессилен. Не могу скинуть, хотя знаю, что проиграю. Не могу вмешаться в мутные разборки Люца с Тео. Не могу выследить Хольма и вышвырнуть его из школы раз и навсегда. Я снова собрал каре, Боул – фулл хаус, Вейзи – две пары, Пайк свернул с предпоследней улицы…       – Стрейт флеш, – спокойно сказала Банни.       Все вытянули шеи, чтобы разглядеть упавшие на стол девятку и десятку червей. Банни сгребла весь банк.       – Так, еще раз! Это невозможно! – Майкл скинул карты. Флеш, сердечные карты вразнобой.       – Ты просто невезучий, – сказал я.       – Невезучий? Ты, так-то, тоже, – передразнил он и позеленил глаза. – Я не уйду отсюда, пока не отыграюсь. Что за! Что это вообще такое? Как такое возможно?       Пересматривая, перепроживая, я как никогда видел, как мелкие происшествия складываются в проигрышные комбинации. Тео поднялся, протиснулся между столиком и коленками Вейзи, потом Майкла (тот вовсе притянул ноги к груди). Боул в это же время сказал что-то неразборчивое (с интонацией уведомления), тоже встал, подцепив со стола фужер, развернулся, пошатнулся, зацепился за спинку стула, поднял его на дыбы, отклонился и неаккуратно (или, наоборот, прицельно и точно?) опрокинул шампанское на Тео. Все тот же шипучий искрометный фейерверк, темное пятно, мокрая шея и поворот головы однозначно в сторону выхода.       – Бля, Люциан! – воскликнул Майкл, нарушив всеобщее молчание, и смахнул пару капель со штанины. – Опять ты наклюкался! Испортил мои любимые штаны!       – Экскьюзе муа. Милый Нотт, давай я тебя проэксруро… экскурои… экскуроиирую…       – Я сам себя проэкскуроирую, – Тео прервал попытки глаголообразования. – Выплати Лестрейнджу моральную компенсацию.       – Вот именно! Проэкскуро… как вы вообще это выдумали?       Наконец-то мое намерение совпало с механикой тела – я перевесился через подлокотник и проследил за тем, как Тео уходит. Он промелькнул, огибая живые препятствия. Чтобы его догнать, пришлось бы прыгать по головам.       Мы навернули еще полсотни кругов, но с меньшими ставками – все обожглись. Даже Боул вел себя смирно. Потом ему резко надоело играть, и он с Пайком безобидно прикалывался над кельнером. Тот какое-то время ходил в венке из остролиста – разжалованный из богов в сомелье Дионис. Банни передала свои обязанности Гестии (она вернулась из своего «ниоткуда», в которое пропадала) и подошла к Меропе, тронула ее за плечо и премило нагнулась, чтобы расслышать, что та ей говорит. Я сыграл еще (чтобы поддержать иллюзию независимости от Банни), но и всем остальным уже достало, поэтому мы разом скинули, не дождавшись даже первой улицы. Я вышел в коридор первым, надеясь, что Банни последует за мной. Оглянулся только на Майкла, который растянулся на диване, накрыв глаза ладонью. Он всегда уходил последним, находя особое удовольствие в поствечериночной разрухе, когда выжившие (самые скромные и подвыпившие) шептались о вечном-быстротечном. Как в кошмарах я уставал от попыток проснуться, так и теперь я сдался во власть личной памяти и смиренно дождался Банни. Она поторопила меня жестом, чтобы мы поскорее ушли от Чертога. От гулкого перестука каблуков я погрузился в гипнотический транс и окончательно передал бразды правления младшему себе. Он уже выдумывал темы для разговора, так пускай…       – Ты ведь мухлевала.       – Естественно. – Она пожала плечами. – Кто играет в покер честно?       – Ты могла бы собрать флеш рояль.       – Тогда бы стало совсем очевидно.       – Так ты обманщица, Бан.       Я догнал ее и вложил перламутровую пуговицу в ладонь. Она взяла меня под локоть и подвела к одному из окон. Снег все валил, как в стеклянном шаре, оказавшемся в руках неугомонного ребенка.       – Пришьешь? Нет, не заклинанием. – Она отвела мою палочку и вытащила из волос золотую невидимку. – Ручками.       Никогда ничего не пришивал. Она, уверен, тоже. Иголка, нитка, ткань, что там еще… Она превратила заколку в иголку и протянула мне. Я взял ее за острый кончик. Помоги мне Мерлин. Мы стояли у портьеры, чтобы в любой момент можно было за ней спрятаться. Я отрезал кисточку и трансфигурировал ее в золотое волокно. Вот бы она передумала, разве моего беспрекословного повиновения недостаточно? Нет, Банни созерцала, как я пытаюсь продеть нитку в узкое игольное ушко. У меня мелко дрожали руки.       – Друзья пришивают друг другу пуговицы?       – Кто как не друзья. Кому бы я еще это поручила?       «Например, домовику», – промолчал я. Напротив петли, горизонтально сориентировать обе… не об этом я думал, и она это знала. Я слышал ее тонкий аромат ее шеи больше всего хотел прижаться к ней губами, чтобы эта длинная сережка пощекотала щеку. Я насадил пуговицу на иголку и оттянул блузу.       – А если я тебя уколю?       – А ты не уколи.       Я проткнул ткань и протянул нитку, но не уследил за кончиком, и в итоге пришел к тому, с чего начал. Я отодвинул штору и присел на подоконник, подтянул Банни к себе и зажал ее ноги коленками.       – Ай!       – Что? Уколол?       – Шучу.       Теперь нужно было запрокидывать голову, но всяко лучше, чем сгибаться в три погибели. Как сделать так, чтобы нитка не вылетала? Узел, нужен узел. Я долго колупался, завязывая узелок на самом конце. Жар ее ног не прибавлял мне ловкости, только вычитал.       – Сколько нужно волшебников, чтобы пришить пуговицу…       – Цыц.       Я догадался оставить узел с изнаночной стороны. Внутренне я ликовал, внешне – хмурился и старался не обращать внимания на то, как она водит пальцами по моему плечу, шее, затылку. Так просто меня не собьешь. Дальше было проще – круговое наслоение волокна, подтягивание нитки, слепые тычки с изнанки. Я пару раз укололся сам, но виду не подал. Зачем она так со мной? Теперь каждый старый-новый укол и мизерная боль не выкупались надеждами на долгое счастье. Она так и не расскажет никому про нас, через полгода закончит школу и уедет из Англии, а я убью год на притворное благополучие.       – Не можешь закрепить?       – Я думаю.       – Думай, думай.       – О чем ты говорила с Меропой?       Маленький стежок, чтобы образовалась петля... Потом продеть сквозь нее иглу… да, петля необходима.       – Да так, тебе будет неинтересно.       – Я же сам спросил…       – Она хотела подойти к Теодору, – Банни вздохнула, – но он так быстро умчался, что она упустила момент. Все в таком духе.       – Зачем? – с искренним удивлением спросил я и снова укололся. – Что-то по учебе?       – Да, в Сочельник. Эти отличники просто сумасшедшие. Люциан перебил ее планы. Уже закрепил? Молодец. Теперь кусай. – Я вскинул на нее глаза. Она не шутила. – Нитку. Как можно ближе к узлу.       Она совершенно точно издевалась надо мной. Я едва не прижался к ней щекой, чтобы откусить нитку. Благо, золото мягкое. Нитка не поддалась с первого раза, скрежетала по зубам. Я справился с третьего. В этот же момент ее руки легли на мое лицо, и она поцеловала меня в губы. Прямо в коридоре! Но он был пуст и тих, иначе бы она этого не сделала.       – Банни, я же с иголкой! – возмутился я.       Она улыбнулась, вытянула нитку и скинула ее на пол, превратила иглу в заколку и прищемила ею воротник блузы.       – Кстати, мое каре тоже твоих рук дело?       – Смысл подбрасывать сопернику хорошие карты?       Нет, я больше могу – снова эти разномастные тройки перед глазами, жесткая пружина под левым бедром, звон стекла и бесконечное ожидание обещанного свидания… я снова проваливался в этот вечер, будто кто тянул меня за ноги. Пришивать эту пуговицу в третий раз я не стану! Казалось, я бодаюсь в полной темноте с исполином и неизменно ему проигрываю. Мое ли это воспоминание, если я не могу из него вырваться? Банни снова меня поцеловала, но весь прежний трепетный восторг переродился в колючий страх, что это Тео наблюдал за мной. Я повторно упустил его из виду в этот самый вечер! Я думал, что после опрокинутого шампанского он сразу спустился в нашу комнату, чтобы переодеться. Отчетливо помню, что он спал, когда я вернулся посреди ночи. Банни все еще маячила передо мной солнечным зайчиком, пока вдруг не пропала (кто-то поймал?). Зеленые пятна (сродни тем, что появляются в глазу после гляделок с настоящим солнцем) сложились в наш факультетский флаг над входом в Подземелья. В холле было холодно, из-под ворот надуло снега. Тео поднялся по широкой и истоптанной влажными следами лестнице на первый этаж и свернул к туалетам, но чудом избежал лобового столкновения с плотной тенью, еле успел ухватиться за капюшон чужой мантии. Тень вывернулась и легко выскользнула из рукавов и, перепрыгивая через ступени, гулко приземлилась на площадку. Естественно, это был Хольм.       – Тео?       – Кто еще? Сбрасываешь хвост?       Ему не ответили. Ревел что ли? Или снова накуривался? Под глазами явная краснота. Тео спустился, вывернул рукава и протянул ему мантию. Пятно от шампанского почти высохло. Где он был все это время? Никто на мой вопрос не откликнулся.       – Куда ты? – спросил Тео.       Хольм все так же молча забрал поношенную скорлупку и кивнул в сторону дверей.       – В таком виде? Там же холодно и снег идет.       – Мне не холодно.       – Глупости. Зачем тебе туда?       – Пройтись. Мне некогда. Потом поговорим.       – Постой. – Он обогнал его и перегородил путь. – Что случилось?       Позади послышались шаги, и Хольм дернулся, будто его укололи чем-то в бок. Я бы всадил в него тысячу игл. Только его не хватало! Он обогнул Тео и, махнув ему рукой на прощание, на ходу накинул мантию. Две тени, раскачиваясь, возникли в коридоре. Когда Тео выскочил на крыльцо, ветер ударил в лицо колючим снегом и сбил кудри на одну сторону. Десять шагов от дверей – и кромешная зимняя тьма. Он сбежал вниз, по щиколотку утонул в снегу и сделал еще пару шагов вперед.       – И куда ты собрался в таком виде?       Хольм стоял у стены, за лестницей, обхватив себя руками.       – Очень смешно, – резко сказал Тео.       Его голос утонул в свисте ветра. Он подошел к Хольму вовремя – на крыльце показались две девушки. Все произошло само собой: Тео сделал еще шаг к нему, а тот распахнул мантию и захватил его в плен своих рук. Теперь они были в одном коконе.       – Ну и пурга! – весело сказала одна из девушек и перекинула за спину пуффендуйский шарф. – Настоящее Рождество со снегом!       – Сейчас околею.       – Еще секунду-у-у.       – Все равно скоро все вместе выйдем. Может, ну нафиг эти фейерверки? Их даже не видно будет.       – Надо хотя бы попытаться. Все получится, я уверена. – Первая развела руки в сторону. – И как вообще может существовать несчастье в мире? Счастливого Рождества!       – И кому это ты?       – Всем заблудшим душам! Пошли остальных соберём, а то Сама-знаешь-кто прямо в гостиной все взорвёт.       – Да уж, она десять раз за вечер грозилась. Ты видела, как…       Они развернулись и ушли, громко топая, чтобы сбить снег с подошв.       – Спасибо.       Я услышал Хольма так же отчетливо, будто сам обжимался с ним в том темном углу. Его шепот смешался с шумом крови в ушах и осел в груди угольной пылью. Мне хотелось откашлять его.       – Обычно я не делаю таких глупостей, – тихо сказал Тео.       – Добро пожаловать в мир глупостей.       – В этом мире у меня промокшие ноги.       – Не хочу туда возвращаться. Лучше умереть.       – Мы куда-нибудь спрячемся.       – Не знаю.       – Здесь мы точно не останемся.       – Давай сбежим в теплицу.       – Мы окоченеем на полпути. В замок. Пошли.       Тео зацепился за его рукав и повел за собой по темным коридорам. Они поднялись на четвертый этаж, миновали статую Одноглазой Ведьмы, повернули и прошли вглубь замка. Заклинанием Тео вскрыл замок и утянул Хольма в Зал наград. О нет… Пока Хольм водил пальцем по гравировкам на металлических табличках, Тео накладывал запирающие чары.       – Люмос.       Голубой свет тысячекратно отразился от отполированных кубков. Я попал в монохромный калейдоскоп. Хольм прикрыл глаза ладонью, защищаясь от прыгающего лунного пятнышка.       – Слишком ярко, – сказал он и накрыл ладонью кончик волшебной палочки.       На мгновение я возликовал – сейчас его шарахнет, как было со мной на первом курсе, когда я хотел поднять палочку Тео с пола (она скатилась со стола, когда он, не глядя, кинул ее и ушел в ванную). «Лавровые палочки склонны ударять молнией при прикосновении к ней посторонних», – процитировал Тео Олливандера, когда встал надо мной. Я разыгрывал труп, прижимая руку к груди, но мое притворство разоблачила капля, упавшая с его волос на мной лоб. Наверное, Хольма спасло то, что законный владелец держал палочку. Темнота оказалась разбавлена синим светом с улицы с одной стороны и розовым свечением удушенного Люмоса – с другой. Что на этот раз? Очередные мутные разговоры?       – Смотри-ка, кости видны. – Хольм смотрел на подсвеченные розовым пальцы. – Свет их не пробивает. Интересно, существуют ли «темные» фотоны? Светлые я прямо сейчас сжимаю в руке. Нет, садись, двойка. Они, конечно, пролетают ее насквозь…       – Ален.       – Да-да? Внимательно тебя слушаю. А вот ты, кажется, не очень, коль не уточнил, что такое…       – Мне сейчас не до этого. Ты снова убегал.       – Убегал? Больше подходит «осуществлял процесс хождения в быстром темпе».       – Больше подходит «сваливал». В метель, по снегу – и куда? От кого?       Тео смял в кулаке его рукав чуть выше локтя, а ленивое недовольство Хольма оставил без внимания.       – Если мне не изменяет память, то последним, от кого я бежал, был ты. Странные вопросы задаешь.       – Кто был предпоследним?       – Я что, на допросе? Давай, уложи меня на лопатки и в глаза свети, мистер полицейский. Где? С кем? Куда? Зачем? Имена! Сообщники! Сопротивление бесполезно! За сотрудничество скостим срок!       – Мне хватило сегодня игр разума, издевок и насмешек. Это не то, что я ожидаю от тебя услышать.       – Ой, извините. Забылся. Ожиданиям должно соответствовать. Только вот в кишках все это. Нокс. – Под ладонью погасло, и Хольм раскрыв ладонь, поелозил ею по кончику. – Вау, сработало. Чего ты хочешь? Чистосердечных признаний? Явки с повинной? Пока что все идеально укладывается в мою пародию. Придется снова лампу зажигать, если хочешь меня допрашивать. А еще можно раздобыть полицейскую форму для по-о-олного погружения. Даже дубинку! Нарядишься, и я обещаю тебе подыграть. Стану послушным и…       Тео отвел палочку и резко опустил. На пол осыпались голубоватые искорки. Хольм раздавил одну туфлей и растер.       – Прекрати. Люмос был нужен лишь затем, чтобы тебя видеть. Почему я вообще это объясняю?       – В темноте можно добрать информации на ощупь. Ты, кстати, пропустил обыск. Я весь в твоем распоряжении. Про каждую улику отдельно расскажу. Или мне лучше сопротивляться? Дело вкуса. А о вкусах не спорят. Расскажи мне о своих, а то я только угады…       Палочка звонко отскочила от пола, а на грязный рот с легким шлепком легла ладонь.       – У всех сегодня в списке дел меня вывести? – сквозь зубы сказал Тео и дернул за рукав. Хольм переступил чуть ближе и отклонился назад. – Отлично, у тебя получается. Это совпадает с твоими ожиданиями или нет? Насчет моих больше не переживай, если вообще переживал. Но я был бы крайне благодарен, если бы ты перестал пороть всякую чушь и объяснил мне, чем я заслужил твое недоверие и все эти неадекватные выпады. В твоих терминах, за задержание ты сказал «спасибо». По-моему, это никак не увязывается с предложенной тобою концепцией. Избавь меня от необходимости играть доброго-злого полицейского. Кивни, если готов поговорить со мной по-нормальному.       Хольм что-то промычал, и то были не задавленные слова, а показушное гортанное бульканье. Я бы наложил на него Силенцио пожизненно. Кивка Тео не дождался, но все-таки переложил руку на плечо.       – О’кей, – равнодушно сказал Хольм. – Предложи свою версию происходящего.       – Я – твой друг, который пытается напрямую выяснить, почему ты бы лучше умер, чем вернулся в замок. Вполне логично, что я задаю тебе «странные» вопросы после увиденного и услышанного.       – Ну хорошо, мой друг, который запирает двери на заклинания с паролем, зная, что я и обычное-то не могу снять…       – Это лишь для того, чтобы никто не помешал нам поговорить. Если ты хочешь уйти – пожалуйста. Я тебя не держу.       – Правда? У меня рукав потрескивает, не слышишь?       – Я слышу, что ты опять пытаешься заговорить зубы. Не получится. Неужели ты и от меня хочешь скрыться? Все это время я только и делал, что подыгрывал твоим пряткам от кого попало и закрывал глаза на несостыковки…       – … в показаниях. Отчего бы и дальше не подыграть? Меня все устраивает. С тобой, между прочим, мы тоже прячемся. По твоей настоятельной рекомендации. Прятки пряткам рознь? Мне без разницы, от тебя ли, с тобой ли. От перемены предлогов суть не меняется.       – Была бы моя воля, мы бы не прятались, но…       – Ага, помню, это для моего блага.       – И сегодня я в этом как никогда уверился.       – Тогда все мое вранье для твоего же блага. Точнее, для блага статуса «друзей». Наша «дружба» правды не переживет, ты уж мне поверь, как я тебе верю, когда ты говоришь про каких-то умозрительных маньяков.       – Позволь мне самому решить, что для меня окажется приемлемым и что – нет. Сокрытие фактов точно не сыграет в пользу наших… отношений.       – Уже отношений? А, в широ-оком смысле. Хорошо, знание – твой выбор. Впрочем, знание или незнание на «факты» не влияет. Прости, я лишь подумал, что тебе будет крайне дискомфортно зависать со шлюхой. Знай, что и тебе выгодно со мной на людях не…       – Ален!       Эхом это проклятое имя разнесло по всему залу. Еще и шлюха, просто замечательно. Стоило ожидать.       – Ну что – Ален?       – Откуда взялось все это про… putain?       – Ты даже слова этого сказать не можешь. Уволено из словарного запаса. – Хольм шагнул еще ближе, наступил на самый краешек чужой туфли. Теперь казалось, что Тео его отталкивает. – Собираешься дальше иметь со мной дело? Что-то изменилось? Молчишь. Согласен, есть о чем подумать.       – И сегодня тоже?       – И сегодня ли я шлюха? – насмешливо спросил Хольм. – Доктор перестает быть доктором в свой выходной? Все еще хочешь знать, откуда я «сваливал»? От кого, прости, не скажу. С этим так же строго, как с врачебной тайной.       Тео перевел глаза на свою ладонь, лежавшую на чужом плече. Я рискнул предположить, что с ним случился тот самый «детский провал сознания». Нет, поспешил…       – Тебя к этому принуждают?       – Какая разница? – Хольм проследил за направлением его взгляда. – Противно теперь, что рот мне зажимал? Могу понять. Можем прерваться и устроить набег на раковину. Пропущу тебя вперед.       – Не нужно угадывать, о чем я думаю. Если ты убегал, значит, действуешь не по своей воле. Это… это просто-напросто незаконно. Ты даже несовершеннолетний. Тебе нужны деньги? Я могу тебе одолжить…       – Правда? Сколько?       – Сколько тебе нужно?       – Тысяча галеонов. В месяц. Да, лучше понемногу, но регулярно.       – Столько не могу. Но…       – Брось, Тео. – Он, наконец, отступил, попытался уйти от Тео, тряхнув плечами. – Сколько угодно будет недостаточно. Жил же как-то до тебя. Ну все, пусти меня.       – Нет. Расскажи мне все, и я смогу тебе помочь. Тебе самому станет легче, если хотя бы со мной…       – Легче? Не станет. – Он снова дернулся. – Не надо. Просто не надо. Сам разберусь.       – Что если будет поздно?       – Ну все.       Хольм сбил с себя руки Тео, и в тот же момент что-то зашумело, и они оба обернулись на дверь. Кто-то (я знаю, кто… поэтому «кое-кто») еще раз дернул ее на себя с той стороны, и запирающие чары загорелись сильнее.       – Я же говорил, что тут будет закрыто. Ай!       – Не получится открыть?       – Тут что-то мудреное…       То был мой голос и Банни. Мы тоже искали, где бы спрятаться. Я немного обжегся, когда схватился за железную ручку. Не верится. Не верится, что я был так близок к тому, чтобы узнать все это! Тео, разумеется, понял, кто стоял за дверью. И он меня испугался. Меня! Испугался! Окинул взглядом зал и махнул рукой в сторону витрин. Хольм поплелся за ним, шаркая, будто специально. Они встали по разные стороны от стеклянного шкафа, набитого медалями за «Межфакультетские соревнования по отгадыванию гадких загадок».       – Он откроет? – равнодушно спросил Хольм.       – Нет.       Отлично, ни одна живая душа не верила, что я вскрою этот замок. Оттого ли у меня не получилось? Помню, что я быстро сдался, потому что подумал, что заклинание наложил профессор Флитвик, а значит подобрать задуманное им слово, назначенное паролем, нет и шанса. Банни предложила встретиться на восьмом этаже. Я чуть расстроился, но согласился, тактично не уточняя, зачем она хочет пойти разными путями. Отметил лишь, что она выбрала коридор, из которого можно было попасть в дамскую комнату.       Тео ковырнул носом туфель стык каменных плит. Как проколотый воздушный шар, Хольм сполз по стенке вниз и завалился на бок, проехался плечом по витрине. Тихо застучали стеклянные дверцы. Снег за окном бросал шныряющие тени. Казалось, по полу бегали тысячи призрачных жуков.       – Не знаешь, как называются такие окна? – Хольм очертил треугольную верхушку рукой.       – Lancette, – сухо ответил Тео.       – О! Знакомое слово.       – Знаешь французский?       – Откуда мне? Есть животное с таким же корнем в названии. Маленькое, на рыбку похоже. – Пальцами Хольм показал расстояние в пару дюймов. – Если повезет, летом смогу на него посмотреть. Напрошусь в поход и уйду в лес на месяц, а лучше на два. Или навсегда. Вот этот срок в самый раз. Мне снится иногда этот бесконечный, темный лес. Вхожу в него с друзьями, но все постепенно теряются, разбредаются, и я остаюсь один.       – Больше похоже на кошмар.       – Разве? – хмыкнул Хольм. – Нет, настоящие кошмары те, в которых происходит все то же, что и на самом деле. В лесу магия ни к чему, а на уроке Заклинаний извольте, пожалуйста, выжать из себя магическую эссенцию. Во снах я вообще маггл, но запертый здесь, в школе, где приходится угадывать, как мне всех обмануть. Мимикрия под волшебника. До платформы добраться не получается, всегда что-то отвлекает, уводит в сторону. Вот, надеялся, что сегодня смогу сломить эту «невозможность». Может, и сейчас сплю?       – Ты хотел добраться до Хогсмида? Два часа хода, Ален. По снегу все четыре.       – Ерунда. На вокзале тепло, оттаял бы. Дождался бы поезда. Жаль, что дальше Лондона не уехать. На Луне, наверное, классно. Особенно на темной стороне, которую с Земли не видно. Надеюсь, что там не живут лунатики… а ты куда шел? В спальню?       – Не знаю. Может, в спальню. Собрал бы вещи и долетел бы до Хогсмида, дождался бы поезда, et cetera.       – Круто, жили бы в смежных кратерах… если тебя не смущает такое соседство, конечно.       – Почему оно должно меня смущать?       – Да ла-адно, ты понимаешь, о чем я.       – Нет, Ален, я не понимаю. Я бы с радостью предпочел твою компанию толпе бестолковых раздолбаев, нет, долой эвфемизмы – придурков и откровенных мудаков. Нет, к чему здесь сослагательное наклонение? Я и предпочел. Почему я один вижу, что все это просто абсурдно? Почему все в принципе может быть… так? Приглашать для обслуживания своих нужд других учеников, с которыми сидят за одной партой…       – А-а, вот в чем дело. Ты с тусовки. Мы могли бы там пересечься сегодня, да я договорился со Стеббинсом на замену. Досадно, что у самого не получилось. Однажды десятку за вечер срубил и еще пять за… красивые глазки. Как же того парня звали… неважно, он уже выпустился. Видимо, начертано мне работать в сфере услуг. – Даже в полутьме я разглядел, как Тео побелел. – Там у вас весело бывает, особенно если в покер играете. Интересно невидимкой обойти вокруг стола и заглянуть в карты. Ты знал, что иногда подговаривают сообщать, у кого что на руках? Не то чтобы часто, но…       – Хватит. Меня тошнит от этой игры и буффонады. Это было бы смешно, если бы шуты осознавали себя шутами. Хоть один бы в самом деле нуждался в деньгах, но нет, все это лишь слепое подражание таким же фиглярам старшего возраста. Мухлеж ради мухлежа. Неужели обмануть дурака – дело большого ума?       – Ну не знаю, я бы с радостью сыграл. Если есть возможность, то почему бы ею не воспользоваться?       – Все это попросту мерзко и пошло.       – Ты выбрал не самого подходящего собеседника. Могу познакомить тебя с…       – Я сам разберусь, нужен мне кто-то или нет.       – Да уж. Знаешь, не мне судить. Меня больше удивляет, что ты не понимаешь, «почему все так». Мне все очевидно. Было бы, наоборот, странно, будь «все» как-то иначе. Только я сейчас не больно-то настроен…       – Мне тоже многое очевидно. В частности, мне совершенно очевидно, что если бы ты сегодня оказался на этом вечере, то я бы точно сорвался. Мне и без того хотелось бутылку грохнуть об одну говорящую голову. Я… я в самом деле думал, что окажу услугу всему миру, если избавлюсь от этого человека прямо сейчас.       – Сорвался?       – Если бы он на моих глазах унижал тебя ради забавы, как того парня.       – Это Стеббинса обидели? Он хилым только притворяется. Кого угодно опрокинет через плечо. Черный пояс по каратэ. Ладно, понимаю… два кулака и две ноги против полусотни волшебных палочек не помогут. Но я также возьму на заметку, что тебя лучше не злить. В тихом омуте… Мне от этих так называемых «унижений» ни тепло, ни холодно. Чем сильнее замучен, тем больше заработал. Пресловутые обидчики выкупают вину золотом. Справедливо или нет – вообще неважно. Грубо говоря, природа в таких терминах не мыслит. Она вообще не мыслит. Давай еще назовем солнечные магнитные бури несправедливыми по отношению к Земле.       – Ты себя так успокаиваешь?       – Может, и успокаиваю. Какая разница, если в итоге всем все равно. Большой вопрос: почему тебе – нет? Ты же в привилегированной нише. Или выше… и вот на твое место претендует какой-то пришелец из другого мира. Делишься с ним своим капиталом, знаниями, а ему все мало. Желание сберечь свое сообщество не такое уж и абсурдное. Или я чего-то не понимаю?       – Сберечь, удавив все, что могло бы его обогатить? Я из одного маггловского справочника узнал больше, чем из десяти наших учебников.       – Только потому что ты их наизусть выучил. Новизна всегда будоражит. Пройдет.       – Если мы не можем открыто жить вместе с магглами, то хотя бы сотрудничество с магглорожденными даст возможность…       – Ты на мне предвыборную речь репетируешь? Нет, это, конечно, нонсенс. Объясняю птичке, почему она летает, а другие ползают и в небо только плюют.       – В том и дело, что это разделение на летающих и ползающих совершенно искусственное. Если обломать крылья, то никакая птица не полетит. Уверен, если оторвать чистокровного младенца от матери, скрыть происхождение и подкинуть в семью магглов, то через одиннадцать лет он вернется в магический мир и будет таким же «магглорожденным», как и все магглорожденные. Это исключительно социальная стигма, не более и не менее.       Хольм вздохнул и оттянул прядь, разделил ее на три.       – Во-первых, сначала такой эксперимент нужно провести. – Первый перекрест. – Во-вторых, результат может тебя убедить в обратном, если, конечно, ты найдешь в себе силы его признать. – Второй. – Например, я все-таки рискнул и отправил своей подруге магический ингредиент. Даже если выгонят, подумал, не велика потеря, напоследок хотя бы удовлетворю свой интерес. Угадаешь, что из этого вышло? Совершенно верно, маггл не может сотворить ничего магического. Я не стал сдавать этот проект. Проверил, называется, сладок ли сахар. Тоже мне, научная ценность… Нет, все-таки это имело смысл. Магический ингредиент сам по себе не сделает варево настоящим зельем. Магия – необходимый компонент. Волшебнику лично необходимо держать половник, получается? – Распутал хилую косичку и зажал ладони коленками. – Ерунда какая-то, если честно, но моего мнения никто не спросил, когда эти законы придумывали. Ничуть не удивлюсь, если то, что ты называешь социальным, таит совершенно материальную подоснову. Стоит, скажем, обратить внимание на продолжительность жизни. Почему наследные волшебники живут в два, а то и в три раза дольше грязнокровок и магглов? С детства по утрам овсянка да нектар амброзии? Не замечал. Либо дело «в крови», либо… ну да, как всегда, в том, что обозначают как «среда». В обоих случаях для тебя, Тео, вывод неутешительный.       – Продолжительность жизни, опять же, задает правила общественного устройства, но не имеет никакого отношения к настоящей причине дискриминации. Потому что ее попросту нет. Мы все живем по законам, придуманными стариками и для стариков…       – Интересно будет поговорить с тобой лет эдак через сто пятьдесят, жаль, не светит. Но ты доживешь до двухсот и более – долгих лет! – если все останется так, как оно есть. Все эти мелкие стычки, единичные жертвы, даже массовые, пускай, уже очень долго служат на благо существования твоего мира.       – Это не значит, что мы не можем жить иначе.       – Но нет и гарантии, что сможете. Вдруг вы необычайно уязвимые? Проверка на устойчивость может кончиться плачевно. Да, полезно хотя бы раз взглянуть на это с точки зрения экологии. Твой гипотетический чистокровка-грязнокровка вернется в магический мир без гроша в кармане, если только на него не свалится положенное по закону наследство. И он тоже будет претендовать на свое место в новом для него сообществе. Для этого ему придется толкаться со всеми остальными. Это просто-напросто закон… Гаузе, кажется. Два вида не могут занимать одну экологическую нишу. Свята ниша пуста не бывает, вот вам и конфликт. Три вида – тем более. Полукровки вовсе в большинстве, не стоит забывать. «Серая прослойка общества». Вот они – продукт, грубо говоря, твоего желанного сотрудничества магглов и волшебников.       – Полукровки обязуются жить по законам магического мира, как и все. Это лишь подтверждает, что чистота крови – архаичный критерий разбивки всех волшебников на группы. Зачем? Здесь все прозрачно. Кто уже у власти, тот добровольно от нее не откажется. Для отвлечения внимания удобно назначить априори не защищенного врага. Даже магглорожденных можно между собой столкнуть. Тогда им точно не будет дела до верхушки, прокормиться бы.       – Ну прямо нигде такого больше нет…       – В университет при Министерстве квота у чистокровных, а остальные борются на общих условиях за оставшиеся десять мест. Кто не поступил – пожалуйста, открыты все двери на рабочие места. Работайте за копейки и будьте благодарны. Не нравится – возвращайтесь к магглам.       – Но в мире магглов и школьного аттестата не будет. Это все понятно. Потому я и не забиваю на классическое образование. Тоже для успокоения, если хочешь. Ну хочет от меня этот мир избавиться – что я сделаю? Мне нечего доказывать. Просто исчезну куда-нибудь.       – Что? Куда?       Хольм оттолкнулся ладонями от пола, разогнулся и вышел на свет. Теперь тени-жуки ползли по его лицу.       – Пока не знаю.       – Ты хочешь уйти из школы? – Тео неслышимо подошел к нему.       – Мне некуда. – Хольм замолчал. Кажется, правда задумался. – Здесь я получаю такие знания, о которых и мечтать не мог. Не то чтобы «там» все будет радикально иначе, чем здесь. Беспризорник без образования… Не хочу об этом думать. Можешь продолжить, конечно, но я буду только кивать и участливо мычать.       – Тебе со мной скучно?       – Нет, я просто смертельно устал. В конце концов, вон, у людей праздник. – Он налег на подоконник и посмотрел вниз. – Будут запускать фейерверки. О, знаю его. Того, что в красной шапке. Он в хор ходит, тенор. А рядом с ним наше сопрано.       Тенор поджег фитили и отбежал, спотыкаясь, к своей компании. Искра добежала до корпуса фейерверка. Хольм встал коленом на подоконник, припал к окну, на нем остался мутный след от его дыхания. Когда раздался хлопок, он быстро вытер стекло рукавом и запрокинул голову. Снаряд взорвался, и тысячи желтых и красных искр осветили оранжевым их лица. Мы с Банни совершенно так же стояли на восьмом этаже в «убежище у гобелена». Она сложила голые руки на высоком подоконнике (отреставрированная блуза совсем недавно была уложена на одну из подушек), а босыми ступнями стояла на моих, потому что каменный пол был едва выносимо ледяным.       – Лиззи. Там еще Лиззи, – сказал Хольм.       Точно, еще ведь некая Лиззи! Неужели она окажется таким же «экземпляром», как Хольм? От его знакомых ожидай худшего. Я выглянул в соседнее окно. Еще одна осужденная на аутодафе. Ни опознавательного шарфа или любого другого факультетского атрибута, волосы заправлены под шапку, лицо отвернуто. Кларк или нет? Тео не вглядывался.       – У нее скоро день рождения, – продолжал Хольм. – Так и не придумал, что ей дарить. Она, кстати, может подстроиться под любой голос, а вот сольно исполнять не получается.       – Что у тебя здесь?       Тео прикоснулся к краешку своих губ. Отзеркалив, Хольм растер что-то указательным пальцем, резко одернул руку и спрыгнул на пол.       – Честное слово, Тео! Болячка. Может, что-то подхватил. Может... может даже… какой-нибудь герпес! Откуда я знаю! Как еще тебе сказать, что…       – Что? Эй, ты чего? – Тео протянул к нему руку, но Хольм отступил на шаг.       – Не трогай меня. Заразишься какой-нибудь дрянью.       Но Тео подступил к нему вплотную и обнял, сцепив руки на его спине. Хольм схватился за его плечи и уперся, но боролся недолго. Разыграл капитуляцию. Рухнул лбом на плечо и накренился, как подбитая ядром мачта. Как Тео спутал пиратский флаг с белым?       – Расскажи мне о… Лиззи? Вы с ней дружите?       – Дружим. Клянусь, Тео…       – Давно?       – Там была ситуация на первом курсе…       – Что за ситуация?       – Лиззи нашла труп мыши в сумке.       Все-таки Кларк…       – Откуда он там взялся?       – Кто-то пошутил. Мыши к мышам.       – Так… Она испугалась?       – Скорее удивилась. Это грустно, а не страшно. Случайно оказался рядом, вместе похоронили. Так и познакомились.       Над ними скрипнула люстра, похожая на старое тележное колесо. Тео запрокинул голову. Разрастаясь, омела выпускала листья и белые ягоды, похожие на крупные кварцевые бусины. Он прижал Хольма еще сильнее и слегка повернул голову, самым краем губ коснувшись его шеи. Тот, кажется, не заметил.       – От тебя сильно пахнет шампанским, – прошептал Хольм.       – На меня опрокинули бокал, и я ушел.       – Ты же мог просто воспользоваться Экскуро.       – И как я не догадался? – я услышал знакомого мне Тео, но всего на мгновение. – Это был только повод, за который я отчасти благодарен.       На пол упала ягода. Хольм посмотрел наверх и отстранился от Тео.       – Die Mistel, – сказал он. – Говорят, защищает от колдовства. Так интересно, что в этом слове есть запрятанное Mist. Проклятие.       – Во Франции вешают над дверью, чтобы привлечь удачу. А в Англии…       Тео опустил голову и напоролся на прямой взгляд Хольма. Тот смотрел на него, чуть наклонив голову. С улицы совсем тихо доносились голоса, по стеклу расползался кудрявый ледяной узор. Над головой – утопающий в темноте потолок. Ни одного свидетеля. Мир дрогнул, как фужер, по которому ударили ножом, но то было беззвучное сотрясение. Друиды использовали омелу в церемониальных жертвоприношениях.       – Ты будешь жалеть об этом.       – Не буду, – почти неслышно ответил Тео.       Хольм прижал указательным пальцем уголок губ и поцеловал его. Над слившимися тенями висел трифоль. Одну из вписанных окружностей пересекала трещина. Тео повел вверх по его плечам и крепко сжал. Оттолкни же, ну! Хольм все напирал, пока резко не прервался.       – Ты не дышишь?       – Я… я не умею...       – Дышать? – псведонаивно уточнил Хольм.       – Другое.       – Повторяй за мной. И не жмурься…       Однажды, когда мы с мамой сидели над книгой с репродукциями, сказала, что блики оживляют образ. Кажется, мы рассматривали картину Лейтона. Но этот промелькнувший блеск на стыке губ походил на разоблачающий отсвет на грани кинжала полуночного убийцы. Мне бы отвернуться. Так же тяжело преодолеть месмерический ужас перед Смертью. Оскверняющая нежность, отточенная продажными поцелуями. Тео чуть приоткрыл глаза. Зрение доучило там, где подводила интуиция. Склонив набок голову, он подставил шею под руку чуткого (м)учителя, скопировал это прикосновение и, как заклятый отличник, который додумывает себе задания сверх плана, неуверенно завел пальцы в смоляные волосы. Этого бы не случилось, разнеси я дверь Бомбардой. Этого бы не случилось, будь я внимательнее!       Предположим – только предположим! – что Тео могут быть интересны, скажем осторожно, не только девочки, нет, все это ерунда! но если (...), то почему не кто-то его круга? Кого можно представить, хорошо, пускай, другом, компаньоном, а все остальное пусть остаётся за балдахином – но тут же!...       – На удачу. – Хольм отступил, уходя из-под омелы.       Он щелкнул по нагрудной пластине доспехов, по залу разнесся металлический гул. Тео вздрогнул и, пока тот стоял к нему спиной, коснулся пальцами губ, как когда проверяют на кровь после удара.       Я искренне попытался разглядеть, что могло привлечь Тео в Хольме. Неужели вся эта ботаническая шелуха? Бензинный дух маггловского мира, нефть глаз? Или Хольм опоил Тео любовным зельем?       Он ведь говорил про «Сумеречные лунные ночи», когда возился с кровожадными водорослями у пруда! Однажды меня пытались отравить, подлив немного к малиновой газировке. Именно Тео заметил какую-то муть не дне (повезло, что стакан был прозрачным) и остановил меня, толкнув руку. Все расплескалось. Я возмутился, потому что стоял сентябрьский зной, только что закончилась первая в году тренировка с Пайком – в общем, я едва не умер от жажды, пока плелся от поля до Большого зала. Как Тео потом объяснил, образовался некий «очевидный преципитат». Где таких слов нахватался? В базовом учебнике алхимии, по разделам которого ты, Пит, тоже сдавал зачет. Слово «очевидный» тоже официальная терминология? Тео улыбнулся и покачал головой.       Мне бы очень хотелось объяснить этот по… по-це… по-це-луй действием любовного зелья. Это означало бы, что горячка скоро пройдет, а Хольм гораздо глупее и недальновиднее, чем я думал. Не мог же Тео сознательно закрыть глаза на то, что его целовальщик – шлюха! Наркоман! Лгун и дилер!       Когда я плевался от Боула той осенью, задел ли я и Тео, сам того не зная? Я и представить не мог, что он может влюбиться. Да, Тео не может влюбиться. Так же, как маггл не может использовать магию.       – «…сказки, выросшие из предрассудков, ленивое объяснение сложных явлений, – читал Тео вслух, когда в «Фолиантах и Свитках» откопал маггловскую книгу. Ее занесло туда, верно, единственно из-за названия: «Магия». – Так называемые «волшебники» в большинстве своем – мошенники, которые используют легко внушаемых и отчаявшихся людей в целях личного обогащения».       – И вот мы здесь, – хмыкнул я. – Школа обмана и мухлежа.       – «Все задокументированные магические представления и «чудеса» со временем находят вполне простое объяснение, – перелистнул страницу, – в связи с расширением научного знания о мире. Тем не менее, не описано ни одного убедительного и воспроизводимого эксперимента, доказывающего, что воля человека может прямо воздействовать на материальный мир». Стоит поймать хотя бы одного настоящего волшебника, и вся картина мира потребует тщательной перерисовки. Велика, впрочем, вероятность, что даже настоящую магию не разглядят.       – Это все еще текст книжонки?       – Нет, это уже я рассуждаю. Вывод: если не смотришь, то и не увидишь.       И вот мы здесь. Самое простое объяснение происходящего я забраковал как невозможное, потому что тогда мне пришлось бы признать, что я знаю о Тео далеко не всё. Он просто влюбился. Какие бы цели ни преследовал Хольм, Тео согласится на любые условия. Если у Хольма получаются только заклинания роста растений, то он легко мог вырастить эту дурацкую омелу…       Сколько раз Тео повторял, что я дурак (в завуалированных формулировках), когда я встречался с Банни? Я старательно, но безуспешно сдерживал и радостное опьянение после удачного свидания, и смертельную тоску из-за мелкой размолвки (ведь весь ты, со всеми фибрами души, под увеличительным стеклом, когда влюблен; всё становится «сверх»). Тео качал головой в обоих случаях, а потом, как я думал, просто-напросто устал от меня (я и сам тогда от себя уставал), слушал молча, ничего не уточняя, перестал «вразумлять» меня… не зимой ли? Безнадежны и лицемерны наставления, если сам оказался бессилен перед доводами разума. Я думал, что ему наскучило повторять одно и то же. Я думал, что меткие провокации попадают во всех, кроме Тео. Я думал, что брезгливость и избирательность обрекает его на одиночество, в котором ему удобно и безопасно, как Черному воину севера в своем панцире. Но не зря его рисуют оплетенным змеей.       – Выпустишь меня? – Хольм подошел к двери и провел ладонью над ручкой. – Жжется. Какой пароль?       – Что первым пришло в голову.       Тео поднес палочку к замку, и чары развеялись.       – Ты не ответил.       – Лев.       – Лев? – Хольм открыл дверь и первым шагнул в коридор. – Из-за Гриффиндора?       – Маячили перед глазами больше, чем обычно.       – Научи меня тоже. Пригодится.       – Тебе придется остаться в школе еще как минимум на семестр.       – Да, да…       В замке было тихо и пусто, все разбежались по комнатам или высыпали на улицу. А младший Я все еще в “убежище Хольма” на восьмом этаже? Вертикально вверх, всего четыре лестничных пролета! Известно, чем я занимался. Быть может, уже остывал, изнуренный необыкновенно страстной в этот вечер Банни. Она с надменным пренебрежением относилась ко всяким уликам нашей близости, но, сославшись на то, что за каникулы все трижды заживет, исполосовала мою спину. На утро перед поездом мне пришлось переодеваться в ванной и вымогать у Тео остатки заживляющей мази «от танцевальных мозолей». Кажется, он подгонял меня меньше обыкновенного. Да, лежал на кровати, закинув ногу на упакованный чемодан и отбивал каблуком мерный ритм – сто ударов в минуту.       – Куда ты сейчас? – спросил Тео.       – Спать.       – Завтра уезжаешь домой?       – Останусь в замке. – Хольм неустанно тер пальцами под глазами. – Подготовлюсь к новому семестру, высплюсь, все такое. Погуляю тут по округе, до Хогсмида дойду. Кто вообще променяет средневековый замок на бунгало? Ты поедешь домой, да? Это хорошо. Это правильно.       – Может, тоже остаться здесь.       – Зачем?       – Ты же назвал столько хороших причин.       – Эти причины хороши от безнадеги. Если тебя дома ждут, то все это неважно.       – Отца снова не будет в это Рождество. Я получил от него письмо утром.       – Ты можешь провести время с Бекером, разве нет?       – Могу.       – Я бы на твоем месте поехал домой. Может, твой отец все-таки сможет вернуться на пару дней, а тебя не обнаружит.       – Я бы написал ему, что останусь. Так почему ты не едешь?       Хольм поморщился.       – Мать напрягается, когда приезжаю. И я начинаю из-за этого переживать, получается гордиев узел из нервов. Поеду летом.       – Хочешь, – Тео остановился, Хольм прошел вперед, – поехать ко мне? Можешь делать вообще что угодно и в любое время, потому что никого не будет. Я выделю тебе отдельную комнату и…       – Что скажешь отцу, если он приедет? Мне придется прятаться в шкафу? Там обычно довольно тесно, хотя, может, твой шкаф окажется сносным…       – Не придется. Скажу правду.       – Какую из правд?       – Что ты мой друг.       О да, знаменитые дружеские поцелуи взасос. Хольм подавил улыбку и «кашлянул» на выдохе, прикрыв рот ладонью.       – И он так просто примет меня в своем доме? Ты же говорил, что он ненавидит магглорожденных.       – Я его сын и это и мой дом тоже. Тебе не стоит об этом беспокоиться.       – Я не настраивался на приключение. И… прости, Тео. У меня полно незаконченных дел. Обещал профессору Бири, что присмотрю за теплицами на каникулах.       – Он их на тебя повесил. Это законно?       – А я не против. Мои попытки втереться в доверие к профессору Кеттберну провалились.       – Хочешь еще и загоны вычищать?       – Всяко лучше, чем слоняться без дела. Или чем удавиться, собачиться или ослить, чем я сейчас занимаюсь.       – Куда лучше, конечно, зубрить и ишачить.       – А я о чем.       Тео повесил голову и жмурился так часто, что треть пути до лестницы преодолел впотьмах. Хольм же прыгал взглядом по неврюрам сводчатого потолка. Они молча добрели до развилки, сохраняя установившуюся дистанцию в два шага. Из смежного коридора донесся смех, проснулись факелы.       – Пора расходиться, – сказал Хольм и протянул руку. Тео аккуратно пожал его пальцы. Пакт о «дружбе». – С Рождеством, Тео.       – С Рождеством, Ален.