До безумия влюбленный генерал

На закате солнца, уже не такого обжигающего и слепящего, как днем, проносились звуки трубы, протяжные голоса разгоряченной публики, пение птиц. Ими, как и обычно, приветствовали правителя. Многих римлян, находившихся здесь с утра, очень радовал тот факт, что до начала главного этапа игр оставалось совсем немного времени. Беднейшие жители, которым увы не досталось мест на стадионе, практически валились с ног, не в силах больше находиться в стоячем положении в этот жаркий день. Но предполагали ли они о том, что, в этот раз гладиаторов будет ждать особая награда? Стоило ли тратить столько времени? Невинное омежье тело и корона на голове будущего победителя, о получении которой знал лишь определенный круг лиц — оплатятся ли все эти страдания? Будем надеяться. Септимий неспешно поднимается с насиженного места, вздернув руки и машет ликующей толпе. Их вежливые аплодисменты постепенно затихают, но он всё равно остается стоять, наслаждаясь своей личной славой. Крепкие молодые парни, стоявшие в почётном первом ряду во главе с генералом армии, воеводой и ещё несколькими высшими чинами склоняют головы и поднимают куски ткани, окропленные кровью побеждённых врагов, с изображением диких животных вверх — римское знамя. — Под покровительством солнца и небес и во славу императора Луция Септимия Севера даруем процветание Риму! Даруем долгую жизнь правителю! Со всех сторон летят фрукты, ягоды, посуда, украшения, столовые приборы. Во всей этой суматохе бедный народ не успевает подбирать ни дары, предоставленные правителем, ни монеты, летящие прямо с неба. — Я также как и все вы желаю ещё не один раз увидеть императора в том же чудесном здравии, — чужие слова, сказанные словно с сарказмом, отвлекают, обстрагируют всех от горячих речей. Прибывший сенатор в низком поклоне приветствует Луция и подходит ближе к его семье, чтобы поздороваться. — Не ожидал увидеть вас здесь, Корне́лий. — Не могу сказать того же, — ухмыльнулся сенатор, — Юлия, вы всё также прекрасны, как и в последнюю нашу встречу, — обращается он к императрице, целует ей руку и спешно переводит влюбленный взгляд на сидящего рядом принца. Рука женщины небрежно откидывается обратно. — Тэхён, я поражен вашей красотой, — слащавит мужчина. Он склоняется над омегой, желая поцеловать и слегка втянуть шлейф трав, исходящих от него, но останавливается. Чужая рука не даёт наклониться ближе. — Зато я очень недовол... рад, — исправляется, увидев злой взгляд напротив. Септимий прожигает сына своими страдающими глазами, приказывает повиноваться и подчиниться. Римский консул, веселящий до этого публику, увидев новое высокопоставленное лицо, не забывается, представляет и его. Народ должен знать своих героев. — И так, поприветствуем сенатора Лу́ция Корне́лия Су́лла Фе́ликса, прибывшего сюда из Венеции. Вспомним все вместе его заслуги, как организатора кровавых проскрипций и реформатора государственного устройства. Да будет ему свет! «Не заслужил ты этих почестей, гнусный сенатор». Хоть Септимий прочитать чужих мыслей не может, взгляд сына, направленный на сенатора, видит. Он поднимает руку вверх, отдавая приказ всем замолчать, а сыну утихомирить свой пыл. — Дорогие римляне, в этот чудесный день — день гладиаторских игр, принц Тэхён, именованный Ге́той Септимием при рождении, будет обручен. Альфа, что первым поднимет флаг, — смотрит на арену, — станет мужем и будущим римским правителем. Альфа, что выживет в схватке с другими гладиаторами и в бою с колесницами станет мне зятем. Я, Луций Септимий Севе́р, лично преклонюсь перед ним и пожму руку, отдам место императора и корону. Неожиданно прозвучавший звук трубы заставляет всех вздрогнуть. Вышедшие на арену гладиаторы смеряют друг друга злобными взглядами и со словами: «Грядущие на смерть, приветствуем тебя», — встают лицом к императору. Они ждут сигнала начала поединка. — Я тут подумал, сенатор, — рассудительно молвит Септимий, — что вы окажете нам честь и откроете эти игры, — подзывает слугу подойти, — подобным образом. — Ну что ж, вы мне льстите, — выхватив у прибывшего Аппия из торшера несколько ягодок, Корнелий крепко сжимает те в руке. Ярко красный сок стекает каплями вниз, разлетаясь по окровавленной земле. — Граждане Рима, пусть Юпитер и Венера благословят эту веналию и эти игры. Да будет бой! — кидает он остатки прямо на поле к гладиаторам. Поднимает руки к солнцу. Принц же чужого счастья не разделяет, лишь закатывая глаза и вынужденно поднимается, слыша звуки гонга. Оглушительный удар приходится по медному диску, и бойцы начинают медленно сходиться в схватке. Каждый сверлит противника глазами, не уступая никому ни телосложением, ни оружием. Колесницы выезжают одна за другой, отвлекая. Лучники и стрельцы уже высматривают первую добычу, в голову которой попадет римская стрела. Пока никто не видит, придворный Аппий аккуратно обходит господина и склоняется к принцу, что-то шепча тому на ухо. Кладет папирус в руки и удаляется прочь. Невозмутимо перехватив письмо удобнее, чем было этого, Тэхён принимается вчитываться в содержимое бумаги. Как только видит имя отправителя, рдеет щеками.

От господина Максимума Чонгука почтенному принцу Тэхёну Септимию Гёте.

Здравствуй, мой принц. Вы сегодня обворожительно выглядите, как и всегда, конечно. Я просто не в силах пройти мимо и не восхититься вами, вашей мудростью и манерами, вашей фигурой, грацией, осанкой и милыми чертами, вашим прелестным запахом спелых ягод. Вы настолько прекрасны, что у меня с трудом получается подбирать слова, чтобы описать всего вас с детальностью. Когда я впервые увидел вас, Тэхён, моя душа словно ожила. Образ подростка, гуляющего по саду и так мило собирающего цветы для императрицы, поразил моё сердце. Честное слово, оно билось... билось так часто, что мне вмиг стало дурно. Я не мог наглядеться на юношу небывалой красоты. Не буду скрывать всей правды, я влюблен в вас, мой принц, уже давно. Влюблен как мальчишка, хотя мальчишкой меня уже и не назовешь. Но для меня возраст не столь важен, как сам человек. И прошу простить мою бестактность, но я судил, искал, и всё никак не мог найти в вас ни одного изъяна. Тэхёну бы кричать от счастья, толи плакать от радости, он не знает. Читать следующие строчки ещё сложнее. Мне духу хватило попросить вашей руки у императора, однако услышав в ответ строжайшее «нет», я обессилел. Я знаю, что уже долгое время вам нравлюсь, мой принц, знаю, что при виде меня ваш запах раскрывается, становясь ярче и насыщеннее, щеки краснеют, а вы сами, словно в воду опущенные, начинаете заикаться. Я не могу так просто мириться с судьбой-злодейкой, не могу смотреть на то, как вы медленно угасаете без меня. Поэтому я, Максимилиан Чон Чонгук, генерал северных легионов, римский военачальник, да и просто влюбленный в вас человек, изъявляю желание бороться за ваше сердце в качестве участника гладиаторских боёв. О, Господи! Тэхён внимание переводит на арену, боясь увидеть зрелище, которое не переживет. — Что же вы наделали, мой генерал. Зачем же вы так поступили, я же... — юноше просто не хватает слов, чтобы продолжить. Он так хочет в кровавом побоище увидеть любимое лицо, увидеть живого дышащего генерала, без ран, без увечий — целого. Но так быстро найти нужного человека всё равно не выходит. И зачем только они надевают свои огромные шлемы, за которыми ни лица, ни чужих глаз не рассмотреть? — Не хочу показаться грубым и наглым по отношению к вам, ваше высочество, но участвовать в бою за ваше сердце я также вознамерился, — Корнелий не сводил цепкого взора, хотя обращался скорее к римскому правителю, нежели к самому принцу. Тому его мнение было без надобности. — Отчего ж тогда вы не сражаетесь? — подаёт, наконец, свой голос молчащий Септимий, чем сына своего спасает от ненужного разговора. Ему личность сенатора также неприятна, потому иметь в качестве зятя этого человека не прельщает. Чужую ложь он различает сразу — лицемерие, лукавство, мечту о вечных богатствах, власть — всё это, к сожалению, не скрыто ничем на лице сенатора. А от того опасения, что отправленный Луцием человек победит, только увеличиваются. — Разве так честно? — Тэхён не может удержаться, не возмутившись происходящему, — вы не участвуете, значит главный приз вы тоже не получите. — В правилах не сказано, что человек, сражающийся в роли гладиатора, не может быть нанятым рабом. Альфа, которого я отправил на арену, принадлежит мне, так как я за него заплатил на торгах. Значит всё, что он получит, приобретет, выиграет, всё это перейдет ко мне. — Но, отец, так нечестно. — Тэхён, не в моей власти что-то менять, — отвечает всё же правитель, а в чужих глаз видит печаль. — Почему вы так уверены, что ваш воин победит? — обращается уже к сенатору. — От чего ж не быть уверенным? — усмехается. — Мой человек участвовал в сражениях с детства, он обучен этому искусству с десяти лет. Мне, кстати, очень повезло, ведь я с трудом его выкупил. Многих Дживон интересовал как воин, но я получил его в качестве гладиатора. — Вам помогли деньги. — Вы правы, деньги в наше время решают всё, — согласился тот с императором. «Деньги твои тебе не помогут, когда я лично воткну кинжал тебе в грудь». Тэхен намерения свои скрывает, не дай Боже узнать о них кому-то постороннему, и тогда уже и ему лично воткнут кинжал в сердце, не побоятся гнева Луция. — Вот видите, я же говорил, он лучший, — вырывает из раздумий омегу голос Корнелия, который в чужую победу верит, как в свою собственную. Пальцем показывает куда-то на середину боя. — Тот высокий человек, что с желтым пером на шлеме и длинным красным плащом, мой Джи. — И правда, силён, как бык, — соглашается император. Тэхён не хочет верить чужим словам, сам поворачивается, замечая ужасающую его картину. Этот Дживон, как выразился сенатор, действительно один из самых сильных воинов на арене, который только что без особого напряжения скинул подготовленного лучника-всадника на землю, прорезав копьём ногу лошади, и также беспощадно убил своего соплеменника гладиатора. «Только бы это был не генерал, только не Чонгук» — принца охватывает настоящая паника. А вдруг, всё же это... Нет, это не может быть он. Когда окровавленное тело убитого альфы падает на землю, а шлем слетает с головы, омега резко выдыхает. Это не он. Это не его мужчина. Под экипировкой убитого гладиатора скрываются длинные светлые волосы, подвязанные в высокий хвост крепким жгутом. Чон же такой шевелюры отродясь не имел, его волосы, черные как угольки и довольно таки короткие, никогда не были заплетены. Длина его прядей просто напросто не позволяла сделать никакую из причесок. Омега благодарно улыбается, но за чужую смерть обещает на ночь помолиться. — Похоже, у вашего воина появился конкурент и довольно сильный, я погляжу. Император не может не порадоваться за чужие успехи. Совсем незнакомый ему раб с крепким смуглым телом, слегка превышающим некоторых гладиаторов в величине, железным мечом в руке, отобранном у одного из стражников, бронзовом шлеме с красным кончиком пера и темных одеяниях, сейчас с лёгкостью выбирается из общей массы, возвышаясь на поле битвы. Он запрыгивает на свободную вороную лошадь под стать ему самому и скачет прямо к движущейся колеснице. Бронированная телега, продолжает носиться по кругу, не видя преград, убивать гладиатора за гладиатором, а завидев навстречу ей бегущую лошадь, устремляется только вперед. Воин уклоняется от стрел, летящих со всех сторон и напрямую тоже, сильно выворачивает поводья, заставляя тем самым повернуть и саму лошадь. Под углом шестьдесят градусов заносит меч. Наконец кони издают сиплое и приглушенное ржание, освободившись от тяжёлой повозки. Только вот теперь сама колесница, полностью отрезанная от скакунов, с огромной скоростью влетает в стену, переворачиваясь и начиная гореть. Воин несмотря на огонь, не теряется, подъезжает к горящему экипажу и двум мертвым лучникам на нем. Осмотревшись, останавливает своего коня и не спеша слезает сам. Выхватив у одного из стражников лук со стрелками, он закидывает колчан себе за спину, стрелу с деревянным наконечником поджигает, поднося к горящему колесу. — Да что он делает? Как он, вообще, смеет? — взволновавшись, кричит старый сенатор, видя как гладиатор одной выпущенной стрелой убивает сразу двух лучников и без проблем разделывается с ещё одной колесницей. — Неплохая подготовка, неплохая, — со знанием дела отвечает Септимий, а сам похоже уже догадывается, кто скрывается под маской гладиатора. Ему, как главнокомандующему римской армии, не в новинку видеть чужие точные удары, четкость попадания и непробиваемую силу духа. Он уже знает, кто это. — Ну давай же, Дживон, не подведи! — орёт взбешённый данной ситуацией Корнелий, иногда подрываясь с места, а иногда просто взмахивая руками. Беспокойство своё чувствует, но не скрывает. В это время гладиаторов становится всё меньше и меньше на арене, как и колесниц, к их большому несчастью. Последние выжившие лучники, сумевшие без жалости убить несколько десятков рабов, в двух дерущихся между собой гладиаторов целятся, но промахиваются. Ошибка, которую они допускают, налетая повозкой на мертвое тело, стоит им жизни. Теперь же на римской земле крепко стоять могут только трое, четвертый гладиатор, сильно раненный в плечо, скорее всего умрет от потери крови, а пятый вообще лежит и не двигается. Вероятность того, что он уже мертв, слишком высока. — Ну наконец-то мы увидим настоящее зрелище, а не эту грызню и смешные танцульки. Сенатор в полной готовности к представлению облокачивается всем весом на спинку стула, складывает дряхлые руки у себя на груди. Кашляет несколько раз в кулак и просит слугу принести вина. — Вы всё ещё надеетесь на победу Дживона? — Тэхёну бы не задавать лишних вопросов, сидеть молча по наставлению отца, да плакать в подушку, но без этих слов он, наверное, просто с ума сойдет, не выдержит напора и волнения своего. Молодой омега пока не потерял надежды: генерал жив, всё ещё дышит и живёт, готов взять в будущем непутёвого принца замуж и подарить ему наследника. — Не сомневаюсь в ней, мой принц. Так как до этого момента, я может и думал, что мужчина с красным пером на шлеме составит хорошую конкуренцию моему Джи, но видите ли, ранение, что он получил в схватке с другим рабом, вряд-ли не будет играть ему во вред. Будь ты проклят? Тэ сдерживает вырывающийся плач, подавляет свои эмоции, смотря на расслабленного и не капельки не переживающего сенатора. Может действительно заплакать, пожаловаться на судьбу-злодейку? Отец, однако, присаживается рядом, меняя его наполеоновские планы. Он обнимает любимого сына крепко, кладет его светлую макушку себе на плечо, тихо шепчет: — Шанс есть всегда, и у "этого" воина он тоже есть, — намекает. Принц удивленно смотрит в черные омуты, не верит чужим словам. Отец не может сейчас его поддерживать и успокаивать. Это всё ложь. Тем не менее, в противовес мыслям своим всё-таки жмется ближе к старшему альфе и утыкается в грудь. — Вот это отцовская любовь, аж глаза мои режет. Жаль конечно, что Джи почти победил, и ваша поддержка уже некстати. Сенатор омежьи надежды жестоко разбивает, заставляя вернуть взгляд к арене и заплакать пуще прежнего. И без того тяжёлое состояние гладиаторов, оставшихся на поле боя вдвоем, от чужих глаз не скрывается. Измученные и уставшие они бьются долгие два часа, забывая о победе, но не забывая о награде за неё. Один сражается за деньги и за честь господина, другой — за сердце и тело любимого омеги. Казалось бы, цели совсем разные, но вот пути к их решению одинаковы. Несколько раз вспыхивает на солнце клинок меча, которым так удачно оба гладиатора пользуются. Любая попытка нанесения удара пресекается чужой, отчего противный лязг металла о металл разносится и бьёт по перепонкам. Гладиатор, чьё состояние намного хуже из-за ранения, еле стоит на ногах. В глазах темнеет, а меч грозится выпасть из слабеющих пальцев. Глубокая рана, расположенная чуть выше груди, и порез на ноге дают о себе. Вытекающая из них струйками кровь не хочет никак закупориться, окрашивая одеяния альфы фактически в красный с оттенком бордового. Дживона прорывает на смех, ибо он не ожидал, что победа достанется ему так просто. Противник его с трудом дышит, но меч продолжает держать уверенно, словно это не он был несколькими мгновениями ранее наколат на чужой острый меч. — Сдавайся! И тогда я убью тебя быстро, — говорит он с усмешкой и взор переводит на быстро дышащего гладиатора. — А ты попробуй, убей, — улыбается кровавыми зубами, как все уже догадались, сам главнокомандующий римскими войсками. Он специально снимает свой шлем, давая возможность, наконец, узнать себя без экипировки. Тэхён не дышит. Тэхён плачет. Он узнал его. До чего же ему страшно становится. — Тэ, ты дрожишь, — шепчет на ухо Септимий. Ещё раз успокоить омегу будет сложнее. — Не бойся, маленький, Чонгук, если захочет убьет этого мальца одной левой, не надо плакать. — Но его рана. Подожди... Так ты знал? — не верит своим ушам принц. Его отец знал, кто скрывается под маской? Знал, что ему нравится Чон? Как давно? — Конечно знал, ты же в своих действиях всегда такой очевидный, малыш, — негромко смеется, вытирая с щек непрошенные слезы. — Скажу даже больше, это я предложил ему стать гладиатором. Ведь разрешить жениться ему на тебе просто так не позволит закон. Тэхён в жизни первый раз так благодарен отцу. Он крепко обнимает старика и чмокает его в щёку. Первый-раз-в-жизни проявляет к нему детский восторг и любовь. — Генерал Чон скоро сдохнет, поэтому не стоит вам надеяться на чудо, которого никак, уж извините, не произойдет, мои хорошие. — Заткни свой рот, Корнелий, — младший не скупится на слова, говорит всё, что так долго копилось, — генерал выиграет и этого не изменить. И тогда уж твой Дживон, — передразнивает, — скоро сдохнет. «И лучше бы ты вместе с ним». Тэхён и сам не верит в те слова, что только что произнес. А Чонгук действительно ли выиграет? Его рана кажется очень серьезной. «Думай, Тэхен, думай», — проговаривает он про себя, — «что же делать»? — Останови бой! — младший, не придумавший другого способа препятствовать сию безумию, обращается лично к отцу. — Я сказал остановить бой! Не слышите? — С какой стати я должен это сделать? — подыгрывает старший, надеясь всё же услышать не детские проказы сына, а стоящую причину, чтобы остановить бой. — В наших правилах сказано, что судьба раненого гладиатора остаётся в руках зрителей. Так дайте же им выбор. — Я не согласен, — Корнелий подходит к заплаканному принцу, берет чужое лицо в руки и проговаривает: — Твой генерал всё равно умрет, зачем же нам оттягивать? — Остановить бой! — правитель сам поднимается, выходя после к разгоряченной толпе на балкон. — Мои подданные, решите же судьбу этого раба. Сохраните или заберите его жизнь. Толпа некоторое время о чем-то громко переговаривается, рассуждает. Зато сенатор — человек, не выделяющийся хорошим терпением и силой воли, первым сжимает кулак, опуская большой палец вниз, всем видом своим показывая, что хочет смерти бойцу. Пусть этим бойцом будет хоть сам император, пощады от этого римского деятеля никто не дождет. Его примеру следуют многие римляне, верящие в своего сенатора, как в Бога. Но как только жест руки этот делает принц, небольшая часть опустивших палец, всё же меняет своё мнение на противоположное. Септимий жене своей также помогает подняться, чтобы женщина поучаствовала и не осталась в стороне, как это было до этого. Сенатор встревожился, боясь под конец оказаться ни с чем, и кинул злой взгляд на свою стражу. Ей вообще-то не обязательно было что-то делать, но повторить за господином всё равно пришлось. Корнелий зорко смотрит на горожан, считает число опустивших и поднявших палец, но заметив, что он не единственный, кто имеет власть и хорошие знакомства в народе, плюется рядом. — Вот детвора пошла, не мыслит ничего! — проговаривает вслух. — А что с ними не так, сенатор? Доброе сердце, лучше злого ума. С некоторыми подростками, о которых говорил мужчина, принц был знаком лично, так как иногда выбирался за пределы своего дома, убегая на базар. Именно поэтому глаза его сейчас были направлены не на аристократов и вельмож отца, а на улыбающихся детей, которых он когда-то угощал фруктами и сладостями, а с некоторыми из них даже играл в догонялки в детстве. Ребят было совсем немного, зато принц был точно уверен, что они никогда не предадут его и поддержат, что сейчас они и делали. — Хороших людей и правда редко встретишь в наше время, — повелитель заискивающе посмотрел на сенатора, словно намекая на его личность, но говорить дальше отказался. Пусть сам догадается. — Это оскорбление? — Нет, что вы? Я рассуждаю в общих чертах. По-видимому, Корнелию нынешнее положение дел не нравится. Но ещё больше ему не нравилось то, что люди, кажется, дарую жизнь генералу. Дживон в невыгодной ситуации из-за Тэхена. — Вот же паршивец... — Вы о ком это говорите? — Да так, ни о ком. После нескольких минут людей, поднявших палец вверх, оказывается всё равно больше, буквально в несколько десятков человек. — Что происходит? — удивляется сенатор. — Это заговор? — Бой заканчивается! — выкрикивает горькую правду оратор и с громким звоном стучит в барабан. — Подождите, здесь что-то не так! — Корнелий дёргает Луция за плечи, не в силах сдержаться. — Черт, а я уже было подумал, что эти никчёмные тебя и правда не пожалеют. Великий римский генерал, спаситель слабых, убийца сильных, завоеватель северных земель. Получил славу и всё? Думаешь, теперь все тебя любят и чтут? Рассмешил, — держась за сердце, смеётся Джи и на альфу с усмешкой смотрит. Тот на его слова внимания не обращает. — Молчишь? Твое право, мне так даже легче будет тебя убить, ни криков, ни оров не услышу. Мужчина замахивается, поднимая клинок выше головы своей, и с огромной скоростью заносит руку для удара. Всё замерло в ожидании. Не успевает альфа понять, что же только что произошло, как уже держится своей левой рукой за остаток правой конечности. Глядит на упавшую на землю отрубленную руку с зажатой в кулаке рукоятью меча и вымученно орёт. — Мне в отличии от тебя не смешно, — говорить у Чонгука получается с трудом, но он пытается. — Остановитесь! — Корнелий не успокоится, пока не добьется своего. — Теперь второй гладиатор ранен, ему тоже полагается шанс. — Умейте признавать поражение, — Септимий повторяет предыдущую свою речь и смотрит на разозленных римлян, мнение которых было всячески проигнорировано. — Не думаю, что Дживона пощадят. И действительно. Даже тот, кто недавно поднимал палец, чтобы пощадить генерала, без зазрения совести его опустил сейчас. — Убить его надо! — кричал кто-то прямо с трибун. — Он обманщик!! — Он не выполнил приказа императора! Он ослушался! — Чонгук, я умоляю тебя, не надо... — захлёбываясь в своей же крови, хрипел гладиатор. Всё-таки вверяя в рассказы о чужой доброте, он надеялся на чужую благодать. — Тебя, мой мальчик, убил не я, ты сам себя убил, — последнее, что успел сказать Максимилиан прежде чем откинуть меч и ударом своим вырубить противника. Нет, он его не убил, всего лишь отключил на некоторое время. — Да здравствует новый победитель!