***
Если бы кто-нибудь когда-нибудь спросил Кокичи, что ему снится чаще всего, он бы, вероятнее всего, солгал. Улыбнулся бы широко и звонко засмеялся — так, чтобы никто не заметил, как его передёрнуло от одного только этого вопроса. Если бы кто-нибудь когда-нибудь спросил Кокичи, чего он боится больше всего, он бы задумался на мгновение. Или сделал бы вид, что задумался. Прежде чем выдать какую-то глупую чушь. Совсем не похожую на правду. И если бы кто-нибудь — вероятно, очень чёрствый и нетактичный — поинтересовался бы, что Кокичи попросил бы перед смертью, то получил бы очень много совершенно разных ответов. И, возможно, один из них оказался бы честным. Может быть, где-нибудь между личным звёздным лайнером, вечной славой, банкой холодной панты и бессмертием, он произнёс бы на тон тише: «не умереть в одиночестве». Но никто не спрашивал. Ни о снах, ни о страхах, ни даже о последнем желании. И Кокичи так и не признался никому, что по ночам его преследуют кошмары о смерти самых дорогих ему людей и едкое чувство брошенности. Что он до дрожи боится гидравлических прессов, арбалетных стрел и полного одиночества. И только один человек знал, что под конец жизни Кокичи попросил лишь одного. Не позволить ему умереть в одиночестве. Всего одна маленькая и незначительная просьба. Для других не значащая совсем ничего. Но для него… Значащая слишком много. И именно поэтому Рантаро делает то, о чём его просят. Он не смотрит в глаза врачам и медсестрам, потому что знает, что встретит лишь непонимание и осуждение в свой адрес. Но правда в том, что никому из них никогда не понять, чего стоило ему принять это решение. Никогда. Этого никому не понять. Но на душе становится чуть легче… Потому что Кокичи наконец улыбается, узнав, что может вернуться к ним… Может вернуться домой. За эту улыбку он бы весь мир с ног на голову опрокинул, заявив, что ни о чём не жалеет. Рантаро молча принимает из чужих рук огромный список рекомендованных лекарств, даже не глядя на него. И так же молча сгребает с прилавка ближайшей аптеки кучу коробочек и бутыльков позже. И плевать он хотел на то, в какую сумму ему это обошлось. И плевать, что ни одному из этих препаратов не стать чудодейственной панацеей. Потому что не существует лекарства от самой жестокой из болезней — любви. Все эти таблетки — лишь временная мера. Обезболивающее и куча витаминов. Не более. И Рантаро видит, как в глазах Омы темнеет сомнением лишь один вопрос: Зачем? Но Кокичи в его глазах считывает только отчаянную просьбу. А потому молчит. И так же молча глотает горсть лекарств, почти не морщась. Им обоим так будет легче. Когда они едут из больницы домой, Кокичи невольно замечает, как Рантаро нервно кому-то написывает. Тонкие пальцы быстро отстукивают комбинации клавиш, отправляя сообщение за сообщением. А затем Амами вздыхает, убирая телефон в карман куртки. И наконец замечает взгляд на себе. Кокичи смотрит заинтересованно и с немым вопросом в глубине глаз. — Всё в порядке, — улыбается Рантаро. Тянет руку и треплет мягкие тёмные волосы. — Эй, ну хватит, — Кокичи извивается в салоне машины, стараясь уклониться от его руки, и смеётся так заливисто, так по-живому. После нескольких дней, проведённых в больнице, он выглядит куда лучше. Почти сошла нездоровая бледность, не дрожат так сильно руки, дыхание тихое, мягкое, не хриплое совсем. А после новости о том, что они возвращаются домой, даже глаза его загорелись. И улыбка не сходила с лица. Когда такси заворачивает на знакомую подъездную дорожку, Кокичи смотрит на родной дом сквозь окно с почти детским восторгом. А когда автомобиль наконец замирает, он буквально выпрыгивает из салона прямо в объятия свежего холода. Снег звонко хрустит под его ногами, когда он нетерпеливо подгоняет Амами, забирающего сумки из багажника. — Ну давай уже, — канючит он. — Идём, идём, — Рантаро закидывает массивную сумку за плечо, свободной рукой натягивая капюшон на чужую макушку. Ома уверенно шагает по нетронутому снежному ковру, оставляя ровные следы. Со знакомым тихим скрипом отворяется входная дверь, звоном колокольчиков радушно приглашая в домашнее тепло. А затем — подозрительная тишина. Стягивая куртку, Кокичи настораживается. Потому что в этом доме ещё никогда не было так неестественно тихо. Не слышно ни голосов, ни смеха, ни звона посуды, ни скрипа половиц под чужими шагами. Но… Всего за какую-то долю секунды краем уха он улавливает тихое-тихое перешёптывание со стороны гостиной. Обычно открытая нараспашку дверь почему-то прикрыта. А сквозь стеклянные вставки видно, что там даже выключен свет. С лёгким недоумением он оборачивается к Рантаро, словно спрашивая, что происходит. И тот просто кивает в сторону двери с мягкой усмешкой, произнося неслышно одними губами: «вперёд». А сам почему-то отходит на пару шагов назад, делая вид, что разглядывает стену, неожиданно показавшуюся ему ужасно интересной. Кокичи закатывает глаза, не скрывая улыбки, и тянет ладонь к тонкой дверной ручке. Но почему-то замирает. Странное волнение окутывает его с ног до головы, учащается пульс и дрожат ноги. Тихий выдох. Секунда. Вторая. И… Не оставив себе времени на раздумья, он распахивает двери одним внезапным рывком. И лицо тут же опаляет сладким запахом имбирного печенья и апельсинов. А затем… Загорается свет, и звонкий взрыв хлопушек заставляет сердце подскочить к горлу от неожиданности. Блестящее цветастое конфетти оседает ему на плечи, путается в волосах и под ногами, как чудные хлопья снега. И да, конечно, это было неожиданно. Но не это ввело его в самый настоящий ступор. Совсем не это. Конечно неудивительно, что в этот прекрасный новогодний день все жильцы дома собрались в просторной гостиной, чтобы отметить праздник — это ведь то, что делают все нормальные люди. И Кокичи, разумеется, догадывался, что ему захотят устроить сюрприз. Как никак и повод был — его возвращение. И день такой удачный. Но… Если к чему он и готовился, то точно не к чему-то… подобному. Черно-белая клетка. Буквально повсюду, куда ни глянь. Знакомый до боли узор пестрит на чужой одежде. У кого-то завязан аккуратным шарфом на шее — совсем как у него когда-то. У кого-то в волосах или повязкой на плече. Он оглядывает каждого и не может поверить, что это происходит в самом деле. Может, он просто бредит? И, наверное, застыв вот так на пороге, недоуменно оглядывающийся по сторонам, он выглядит крайне глупо. И пока он стоит, опешив, сзади кто-то осторожно накидывает ему на плечи тяжёлую плотную ткань. Знакомый чёрный плащ так привычно касается спины, словно он никогда в жизни с ним не расставался. И когда Кокичи, всё ещё не понимая, что всё это значит, оглядывается на Рантаро, тот лишь мягко улыбается и укладывает ему на голову чёрную фуражку. — С возвращением, Верховный Лидер, — произносит он и за плечи поворачивает его обратно к остальным. Только теперь Кокичи начинает понимать, в чём дело. И всё же не получается полностью убедить себя, что всё происходящее не сон. Осторожно он проходит вглубь гостиной, и длинные полы плаща покорно тянутся следом. Остальные расступаются кольцом по комнате, не сдерживая приветливых улыбок и кивков, когда они встречаются глазами. В ветвях новогодней ели, которую они вместе украшали как будто целую вечность назад, раскинулись большие чёрно-белые банты. На стенах фиолетовые флажки, воздушные шары с блёстками и огромная надпись «DICE» во всю стену. Кокичи чувствует, как дрожь медленно скользит от его ног до самых плеч. Терпкий ком поперёк горла едва позволяет дышать. Хочется нервно смеяться. — Ну и чья это была идея? Он планировал, что это прозвучит насмешливо, но голос, кажется, отказался ему подчиняться, выдавая, как сильно он поражён увиденным. Все тут же смотрят в сторону Сайхары. Тот, осознав, что его выдали, даже не отрицает своей причастности и спокойно шагает вперёд. На его шее повязан клетчатый шарф — и Кокичи думает, как же всё-таки непривычно видеть его с такой символикой. Думает, что остальным членам DICE Шуичи бы определённо понравился. Как будто он и вправду один из них. — Ома-кун, — тихо начинает он, заглядывая ему в глаза так, что в горле истерично дёргается пульс. — Я знаю, что мы никогда не сможем заменить твою настоящую организацию. И никогда не сможем стать той твоей семьёй, но… — он робко улыбается, укладывая руки на его тонкие плечи, и произносит чуть тише: — Считай это небольшим обещанием, ладно? Обещанием, что DICE никогда не будут забыты. «ТЫ никогда не будешь забыт» Сайхара на мгновение оглядывается к остальным, и те кивают в подтверждение каждого его слова. Кокичи думает, что это нечестно. Просто нечестно — вот так ставить его в тупик, когда из головы пропадают все мысли, и он даже не знает, что сказать. Нечестно, потому что в горле у него формируется комок сдавленных слёз, а голос дрожит так, словно сорвётся в любое мгновение. — Идиоты, — тихо произносит он без тени злости или обвинений. Просто с наигранным раздражением легче сделать вид, что он не рассыпается на части. — Вам не нужно заменять их… Ему приходится сделать паузу, чтобы не задохнуться словами. Вдох выходит рваным и неровным, словно он пытался сдержать всхлип. — Вы тоже… Т-тоже моя семья… Он опускает низко голову, позволяя отросшим волосам скрыть вдруг намокшие глаза. И ему внезапно кажется, что сейчас он позорно разревётся прямо перед ними всеми. Потому что слёзы, кажется, уже вот-вот заструятся по щекам. Но помощь приходит неожиданно и с объятиями. Заботливые руки обхватывают его со всех сторон. Слышится смех во всех возможных тональностях — мягкий, тихий, шумный, звонкий и скрипучий. А он — нет, чтобы радоваться — как последний дурак, вспоминает холодные больничные простыни и одинокие ночи, объятые кошмарами. Он действительно думал, что больше не вернётся. Кто-то в обнимающей его толкотне жалуется на отдавленную ногу. А кто-то возмущается из-за зажатой руки или нехватки воздуха. Как хорошо, что никто сейчас не видит его лица. И как хорошо, что здесь так много людей, что не слышно его унизительных придушенных всхлипов. Кокичи утыкается кому-то в плечо и даёт себе немного времени успокоиться. Благо, никто не торопит. Кто-то утягивает у него фуражку и осторожно гладит по голове. И эти бережные тонкие руки он узнал бы из миллиона схожих. Шуичи пропускает его волосы сквозь пальцы. Так трепетно и нежно, что Ома хочет льнуть к этим касаниям, как неглаженный уличный кот, позабывший о ласке. И плечо, в которое он так бессовестно ревёт, кажется, тоже принадлежит Шуичи. Но его не отталкивают, а значит, всё в порядке. Он не станет думать об этом слишком много. Ему хочется простоять вот так как можно дольше. Чтобы ни лишних слов, ни движений. Ему хочется продлить этот миг так долго, как только возможно. Пока не наступит время, когда ему придётся уйти — как бы сильно ни хотелось остаться. И если уж воспоминания об этих тёплых объятиях станут последними в его жизни, что ж… Он с уверенностью скажет, что прожил её не зря.***
Если бы кто-нибудь когда-нибудь спросил Кокичи, о чём он мечтает, то ответ был бы неоднозначным. Может, он пожал бы плечами и бросил равнодушно: «понятия не имею, подобные глупости — только для наивных болванов, не умеющих добиваться своего». Или, может, он бы восторженно начал строить планы о завоевании всего мира. Кто ж его знает? Кокичи всю жизнь думал, что мечты — бесполезная трата времени. Великие цели — вот, что имело значение. Он привык добиваться своего, независимо от жизненных обстоятельств и, порой, даже вопреки. Как внезапно реальность повернулась к нему спиной… А он-то с такой уверенностью говорил, что у жизни бесполезно чего-то просить. Либо добивайся всего сам, либо оставайся ни с чем. Люди в отчаянии способны на многое, да? И он просил. Вселенную? Бога? Звёзды? Не имело значения. Потому что все просьбы оставались без ответа. Но… Может, он просто просил о невозможном? Может, пожелай он чего-то более… реального, это хрупкое желание могло бы сбыться? И вот он, в полном одиночестве тёмной больничной палаты, тихо-тихо шептал одними губами всего одну простую просьбу: «отметить этот Новый Год вместе со всеми». И, кажется, на этот раз его всё же кто-то услышал…***
К вечеру, когда темнеет, весь дом вспыхивает тысячами цветастых огоньков. Загораются гирлянды, и даже улица вокруг преображается, переливаясь тёплыми оттенками. А внутри дома шумно. Где-то на фоне играет музыка, от стен отражается радостный хохот, льются бесконечные разговоры о прошлом и будущем, о планах и подведённых итогах. В комнатах пахнет сладко мандаринами и чуть горьковато бенгальскими огнями. Кто-то суетится на кухне, завершая приготовления и накрывая огромный праздничный стол. Кто-то проверяет заготовленные к ночи салюты — Кайто настоял, что без них сегодня вот вообще никак нельзя. А кто-то тайком готовит сюрприз-представление с фокусами — Кокичи слышит за стенкой воркование голубей и полусонное бормотание Химико. Это их первый Новый Год вместе. Первый даже в этой новой послеигровой жизни. И, конечно, этот день обязан стать особенным. Для кого-то он уже особенный. Кокичи давно сбросил длинный плащ и фуражку, оставив лишь старый клетчатый шарф, так привычно-ласково обвивший ему шею. Он не знает, как остальным удалось их достать, но это был один из лучших сюрпризов в его жизни, и даже словами не передать, как глубоко он был этим тронут. Просто сегодня, да и в принципе в любой другой день, но особенно сегодня он совсем не хочет быть их Верховным Лидером. Сейчас он больше всего на свете хочет быть с ними на равных — как друг и как член семьи, не организации. Даже несмотря на то, что весь сегодняшний день к нему шутливо-серьёзно обращаются «Да, Босс» — он не будет просить их прекратить, эта деталь ему, пожалуй, слишком сильно нравится. Когда Ома вихрем вбегает в гостиную, пытаясь сбежать от Кибо, которого они вместе с Миу обмотали новогодней гирляндой, то сталкивается лицом к лицу с Анджи и Рантаро. И не может сдержать смеха, замечая нелепые блёстки на их щеках. — Что это за ужас? — веселится он, уже даже не скрывая насмешливой улыбки, глядя на Амами. — На тебя единорога вырвало или что? Но не успевает он озвучить ещё более остроумной колкости, как кто-то крепко хватает его сзади за плечи, не давая сдвинуться с места. — Э-эй! — он пытается вырваться, но против хватки Кайто у него нет ни единого шанса. Анджи угрожающе приближается с палеткой блёсток в руках. И когда Кокичи бросает почти умоляющий взгляд на Рантаро, тот лишь самодовольно ухмыляется и поднимает руки, отступая на шаг. Вот же! И не успевает Ома даже опомниться, как Йонага безжалостно проводит широкой кистью под его глазами и отстраняется, довольным взглядом окидывая свою работу. — Эй, да чего вы наделали?! — тут же возмущается он, стоит Момоте расслабить руки, и в стекле шкафчика пытается разглядеть собственное отражение. — Это же кошмар! На его щеках точно такие же блёстки, переливающиеся ярким фиолетовым и золотым. И ему просто невозможно нравится сочетание этих двух цветов. Но чёрт побери! — Что с лицом, Кокичи? — издевательски смеётся Рантаро. — На тебя что, единорога вырвало? — Один-один, Амами-чан, — щурится он, мечтая стереть это довольное выражение с его лица. Но без злобы — просто, чтобы не зазнавался. А когда Анджи наклоняется ближе и тихо шепчет ему на ухо простую и невинную просьбу, он расплывается в хитрой улыбке. И, разумеется, соглашается.***
На кухне неожиданно тихо и спокойно, особенно на контрасте с оживлённостью других частей дома. Ещё бы. Кируми, не церемонясь, выгнала самых шумных и неугомонных наводить беспорядки где-нибудь ещё, а к кухне и вовсе строго-настрого запретила приближаться. Благо, самой Тоджо пока не видать. Кажется, Каэде упомянула, что они забыли что-то купить, и потому собираются в магазин. И, наверное, именно поэтому на кухне Ома находит только Шуичи, преспокойно нарезающего апельсины на тонкие аккуратные кружочки. Здесь головокружительно пахнет пряностями и свежей выпечкой. Негромко из коридора доносится приятная расслабленная музыка, прерываемая осторожным стуком ножа в умелых руках. Рядом на плите в большущей кастрюле медленно закипает что-то безумно красивого бордового цвета. — Поверить не могу, что тебе удалось увернуться от Йонаги-чан, — с наигранным возмущением тянет Кокичи, отмечая отсутствие блёсток на светлом лице Шуичи, и прячет руки глубже в карманы. — Это нечестно! Шуичи оборачивается и, заметив пёстрый хаос на его щеках, мягко смеётся, не сумев удержаться. Качает головой. — Я догадался, что она собирается проделать подобное и со мной, — улыбается он, возвращаясь к делу. — Поэтому удалился на безопасное расстояние. Ома подходит ближе и прислоняется к столешнице рядом с Сайхарой, с интересом наблюдая за каждым его действием. — И тебя сразу же запрягли работой? — хмыкает он, кивая в сторону плиты. — Я совсем не против помочь. За Шуичи в принципе всегда приятно наблюдать, что бы он ни делал. Кокичи знает это, потому что его взгляд неизменно ищет везде именно Сайхару. За что бы тот ни брался, можно быть уверенным — он сделает всё, как надо, и даже лучше. Со всем старанием и отдачей. И даже неважно, ручка будет в его руках или кухонный нож. Когда Шуичи сосредоточен, у него даже взгляд меняется. Глубокий, вдумчивый, придирчивый к каждой детали. Когда мягкое золото в глазах подергивается сероватой дымкой. И по коже бегут мурашки. Сайхара медленно помешивает красноватую жидкость в кастрюле, убавляя огонь, а затем зачерпывает немного. — Попробуешь? — предлагает он. Кокичи задумчиво смотрит на протянутую ложку и переводит глаза на улыбчивое лицо. — Хм? Там алкоголь? — Только виноградный сок. Снова хмыкнув, Ома тянется, чтобы забрать ложку, но рука Шуичи вдруг исчезает. В мягком взгляде проскальзывают несвойственные ему хитрые искорки. И всё, что остаётся Кокичи — лишь закатить глаза, чувствуя, как забилось сердце где-то в самом горле, а к щекам подступил жар, но всё же доверчиво сделать глоток. Шуичи отстраняется, ожидая реакции. И Кокичи безумно стыдно, но он даже не почувствовал вкуса, потому что когда Шуичи смотрит на него ТАК и совершает ПОДОБНЫЕ смущающие выходки, всё постороннее теряет всякий смысл. — Это, на удивление, терпимо, — задумчиво тянет он. — Правда? — сияет детектив, оставшись довольным таким ответом, и снова возвращается к плите с очаровательной улыбкой на губах. И конечно Кокичи ни за что в жизни не признается, что Шуичи может хоть прямо сейчас приготовить ему яд на пробу, и он покорно выпьет всё до последней капли из его рук. Если, конечно, он снова улыбнётся ему вот так счастливо. Наверное, он дурак, раз так думает. Промелькни подобная мысль в его голове какие-то полгода назад, и он посчитал бы, что тронулся умом. А теперь краснеет от любого жеста человека, который ещё месяц назад даже в сторону его не смотрел. Должно быть, он и впрямь сошёл с ума. Слишком давно, чтобы можно было что-то исправить. Сайхара, неторопливо снующий по всей кухне, наконец снова замечает на себе внимательный аметистовый взгляд. — Что-то не так? — У тебя на щеке что-то. — М? — он утирает лицо тыльной стороной ладони и снова поднимает глаза. — Всё? — Нет. Наклонись. Шуичи, ничего не подозревая, послушно наклоняется ближе под сосредоточенным взглядом. И тогда Кокичи мягко проводит кончиками пальцев по его щекам, тут же убирая руки в карманы. — Готово! — довольно улыбается он, начиная медленно пятиться к выходу. Сайхара мнётся, недоуменно глядя ему вслед, и только потом догадывается провести ладонью по щеке. И ничуть не удивляется, когда на пальцах остаются золотые блёстки. — О-ома-кун! Звонкий смех струится сквозь комнаты и за их пределы, когда он срывается с места следом за ним. — Да подожди же! И Кокичи в любом случае скажет, что если бы он в самом деле хотел сбежать от Шуичи, то определённо сделал бы это. А если он всё же и поймал его, замешкавшегося в коридоре, то значит, так было запланировано. Кокичи солжёт, если действительно так скажет. Потому что когда Сайхара останавливается перед ним — чуть взъерошенный и со сверкающими блёстками на щеках, так подходящими к чарующему цвету его глаз — ему вдруг хочется провалиться сквозь землю. Потому что сердце у людей не должно стучать так сильно. А если и стучит, то это неправильно. — Ну подумаешь, получилось немного неровно, — смеётся он, пытаясь скрыть смущение. — Я могу подправить! Он снова тянет перепачканные золотом руки к его хмурому лицу, но Шуичи внезапно перехватывает его за запястья, не позволяя дотянуться. И мир, кажется, превращается в головокружительную карусель, унося землю из-под ног. У Кокичи жуткое ощущение, что происходит что-то, чего не должно происходить. Ни в коем случае! Почему он чувствует, что упёрся в стену спиной? Почему он даже пошевелиться не может? Почему Шуичи крепко держит его руки и смотрит так… так по-особенному… Почему он чувствует его рваное дыхание на своём лице?.. И почему ему вдруг так невообразимо… страшно? Похоже, ему не удалось скрыть неподдельного испуга. Потому что Сайхара тут же отдёргивает руки и делает полшага назад, меняясь в лице. Странная смесь вины мелькает в его взгляде, и он уже открывает рот, чтобы, наверняка, начать извиняться, как из прихожей вдруг доносится приглушённый шум и хлопок уличной двери. — Шуичи! Помоги, пожалуйста, с пакетами! Шуичи вздрагивает. Все слова куда-то испаряются, а в голове звенящая пустота. Он стыдливо отводит взгляд и уходит быстрее, чем успевает что-нибудь придумать, оставляя Ому растерянно глядеть вслед. Он не знает, что должен теперь ему сказать. Каэде из прихожей передаёт ему тяжёлые пакеты, кажется, о чём-то рассказывая. Или, может, спрашивая о чём-то? Смысл ускользает, ведь мысли его всё ещё в том коридоре. Что он наделал… — Эй, — девушка тонкими музыкальными пальцами останавливает его за плечи, заставляя посмотреть себе в глаза. — Что произошло? Я не знаю. Не знаю. Не знаю. — А? Н-ничего, — как в бреду произносит он. — Я… к-кажется не выключил плиту. Он выворачивается из её рук и буквально сбегает под каким-то глупым предлогом. Только бы она не пошла следом. Только бы снова не спросила что-нибудь… Он не знает, что должен ответить. Не прошло и полминуты, но когда он проходит на кухню мимо того самого места, Кокичи там уже нет.***
За окном стремительно темнеет. Снег, укрыв сугробами дороги и крыши, прекратился, и из-за бледных облаков выглянула луна. До конца этого особенного дня каких-то пару часов, и, разумеется, все немного на взводе. Суетятся, заканчивая последние детали праздника, поправляют украшения, наводят красоту и расставляют высокие бокалы на ажурных салфетках. Рантаро устанавливает камеру на штатив, подправляя яркость и подбирая удачный кадр. Нарядная одежда сверкает сотней разнообразных цветов и тканей. Но самое примечательное — всё те же чёрно-белые шарфы, повязки и банты. И, кажется, никого совсем не волнует, что узнаваемый узор не вписывается в их стиль. Вон, даже Миу в своём ярко-розовом коротком платье так и не стянула аккуратного шарфа с шеи. И, что удивительно, сопротивления не оказывала даже Маки, подвязавшая клетчатой лентой высокий длинный хвост. Харукаве, к слову, очень шла новая причёска, о чём ей неустанно сообщал Кайто чуть ли не каждый час, и пару раз Шуичи с Каэде. Кокичи тоже это подметил. Но, разумеется, в своей манере, за что чуть не получил оплеуху. Все эти вспышки, запахи, цвета и звуки буквально сводят его с ума, заставляя забиваться в самые дальние углы комнат. Ему нравится атмосфера праздника. Правда, нравится! Но, похоже, он немного переоценил свои возможности, думая, что всё пройдёт без проблем. Накатившая внезапно слабость незамысловато напомнила о том, в какой непростой ситуации он находится, и что, скорее всего, не стоило так бездумно тратить все силы на беспечное веселье, чтобы к вечеру свалиться от бессилия. Он не простит себе, если испортит всем праздник. Поэтому… лучше просто понаблюдает со стороны, раз уж не в состоянии ничем помочь. — Ома-кун, — к дивану, на котором спокойно расположился Ома, приближается Шуичи. — Помоги мне. Я не понимаю, как его завязывать. Он неуклюже пытается затянуть шарф, но получается что-то очаровательно-нелепое. Детектив присаживается на диван рядом, поворачиваясь спиной — ох, как мило, — думает Кокичи. — Он даже не заставит меня тянуться к его высоченной шее. И тихо смеётся с этой мысли. Шуичи бормочет что-то устало-смущённое. — Глупо, наверное, получилось? — вздыхает он, пока Ома умело завязывает аккуратный узел. — Утром мне помогла Кируми, но сейчас все так заняты… Не хотелось никого отвлекать. Кокичи мысленно отмечает правдивость его слов: все выглядят такими загруженными-занятыми, носятся, как пчёлы в улье. И ему, честно говоря, даже немного жаль, что сегодня он ещё более бесполезен, чем обычно, и не может сделать ничего толкового. Поэтому и приходится вот так сидеть где-нибудь подальше, чтобы хотя бы не путаться под ногами. — Н-ну как там? Получается? Кокичи задумчиво тянет «ещё секунду», уже в четвёртый раз развязывая идеальный узел, только чтобы завязать новый. Ему, на самом деле, просто не хочется, чтобы Шуичи снова скрылся в этом шумном хаосе, оставив его одного. Но вечно же он возиться с этим не может? — Хмм… Я закончил. — Спасибо, — Сайхара поворачивается обратно, поправляя шарф и отряхиваясь от конфетти. Кто-то опять взорвал хлопушку? — Н-ну? Как я выгляжу? Задавая этот простой вопрос, он выглядит таким взволнованным, словно от ответа будет зависеть вся его жизнь. «Потрясающе, — думает Кокичи. — Ты выглядишь просто потрясающе. Пожалуйста, выходи за меня». Он неловко прокашливается и вслух говорит совершенно иное. — Спасибо. — Хм? Мне? За что? — За… — Ома нервно сглатывает, пытаясь подобрать слова. Эта глупая-неуместная-дурацкая мысль заставила его позабыть всё, что он собирался сказать! — За всё это. Шуичи смотрит на него с интересом и улыбается краешком губ, буквально всем своим видом выпрашивая продолжения. И Кокичи резко выдыхает, решая хотя бы в сегодняшний день постараться быть честным. — Я… не думал, что когда-нибудь снова увижу что-то подобное, — признаётся он, глядя себе под ноги. — И не думал, что кто-то в самом деле захочет сделать что-то особенное и важное для меня. А для меня это правда важно! Поэтому… Спасибо. Ему даже не нужно поднимать голову, чтобы знать, что Шуичи улыбается. Он, что, опять сказал что-то настолько глупое, что его это рассмешило? Но Сайхара, к счастью, не смеётся. Он ёрзает на месте и только устраивается поудобнее, придвигаясь поближе, невзначай касаясь плечом. Молча наблюдает за суетливой атмосферой, царящей здесь с самого утра. — Тебе не за что меня благодарить, — качает головой Шуичи, нервно перебирая в пальцах блестящий обрывок бумаги от конфетти. И задумавшись, чуть понижает голос, словно собирается рассказать какую-то тайну. — Без тебя здесь всё было по-другому. И я рад, что сегодня ты можешь побыть здесь с нами, — он заглядывает ему в глаза. Робко и щемяще-тоскливо. — Устроить этот праздник — меньшее, что мы могли для тебя сделать. Кокичи хмыкает. Тихо, на грани слышимости. И направляет взгляд туда, куда смотрел Шуичи минутой ранее. Меньшее, что могли сделать? Никто даже представить себе не может, как много это всё для него значит. Слишком много, чтобы описать словами. Поэтому он молчит, зная, что даже если попытается, всё равно не сможет многого объяснить. Так смысл тогда пытаться? Но в груди становится тепло. Он слишком хорошо помнит тот вечер. Тогда эта маленькая деталь о DICE проскользнула случайно и почти мельком. Но Шуичи запомнил. Шуичи всегда запоминает подобные мелочи — слишком важные для людей, которые о них говорят. И это правда очень, очень много для него значит. Шуичи сказал тогда: «они ведь сделали тебя тем, кто ты есть», и на самом деле эти слова очень многое изменили. Хоть сам Шуичи, скорее всего, никогда об этом не узнает. Не страшно. Всё в порядке. Кокичи не знает, стоило ли оно того — потерять одну часть своей семьи, чтобы обрести другую. И даже не хочет гадать. Это разное. Тогда и теперь — разное. И сейчас он совершенно не хочет забивать себе этим голову. Его дом никогда не ограничивался одним только местом. Дом — это не здание и даже не город. Его дом всегда был там, где были близкие люди. И Шуичи, на самом-то деле прав: пусть всё изменилось, но это не то, о чём стоит жалеть. И поэтому он жалеть не будет. — Эй, ребят! — доносится голос Рантаро. — Давайте на фотографию скорее! Шуичи шумно выдыхает, словно сбрасывая с себя тяжёлый груз, и, поднимаясь с места, протягивает ему руку. — Пойдём, кажется, только нас ждут. Кокичи, отбрасывая все сторонние мысли, сжимает его тёплую ладонь и позволяет утянуть себя к ёлке для общей фотографии. Рантаро поправляет кадр и заставляет его встать в центре. Шуичи останавливается рядом, за самым плечом. И его трепетное тепло опаляет Оме затылок. Слышится перешёптывание и возня. А затем раздаётся негромкий щелчок и начинается мерный отсчёт таймера. 5 секунд… Знакомый счёт и мигающая красным лампочка над объективом. Шум за спиной. Гомон голосов и случайные касания. Это всё возвращает его на много-много лет назад. Когда всё было очень похожим, но, в то же время, совершенно по-другому. 4 секунды.***
Эти последние часы бегут так стремительно, что всё теряется в круговороте смеха, поздравлений, звона посуды и торжественных тостов. Кажется, что от громких голосов вот-вот зазвенят стеклянные бокалы. Ощущая приближение очередного приступа, Кокичи тихо встаёт из-за стола и, скомканно извинившись, спешно удаляется в сторону ближайшей ванной комнаты. У него немного кружится голова от всех происходящих событий и мелко трясутся от слабости руки. Но это, к счастью, не так страшно. С подобными мелочами он привык справляться. По правде, его довольно сильно раздражает то, что цветы не могут уняться хотя бы всего на один день. Но он не жалуется. Это куда лучше, чем было пару дней назад, когда он не мог провести и одного спокойного часа, не выкашливая лепестки вперемешку с кровью. Он почти ничего не помнит из тех дней, только режущую боль в лёгких, которую, благо, удавалось заглушать таблетками. Тихонько откашливаясь, он отмывает с губ кровь, стараясь не задеть блёстки — как бы сильно он ни возмущался поначалу, на самом деле они ему понравились. И совсем не потому, что Шуичи сказал, что они подчёркивают цвет его глаз, нет, конечно нет. Мелкие цветочки незабудок неохотно исчезают в сливе белоснежной раковины. И когда розоватая от крови вода наконец становится кристально прозрачной, Ома закрывает кран, заглядывая напоследок в зеркало. Улыбается усталому отражению, молчаливо обещая, что всё будет хорошо. Непослушными руками поправляет маленькую заколку, стянутую у Миу ещё утром. Он никогда ей не признается, но, возвращаясь сегодня домой, он больше всего беспокоился о том, что она будет злиться. Всё-таки их последний разговор не особо заладился. А её горькое «ненавижу тебя!» ещё долго преследовало его звоном в ушах. Благо, обошлось. Ирума просто делала вид, что ничего этого не было, бросаясь колкостями и издёвками как ни в чём ни бывало. И ему просто оставалось ей подыграть. Он не привык, ужасно, ужасно не привык обсуждать всю эту тему с привязанностями, беспокойством и заботой. Поэтому так было гораздо легче — просто притвориться, что всё в полном порядке. Хотя бы на один день. Глубокий вдох. Осторожный выдох. И он снова самый счастливый человек на Земле. Ну, хотя бы частично это правда. Когда он выходит из ванной, стараясь дышать ровнее и не позволить ногам трястись, мягкий голос неожиданно привлекает внимание. — Всё в порядке? Шуичи отталкивается от стены и подходит ближе, вглядываясь в каждую черту лица напротив с таким беспокойством, словно Кокичи в любое мгновение рассыпется, как драгоценная хрустальная чашка. — Мм? Что-то… — Кокичи тихонько прокашливается, убирая болезненную хрипотцу из горла. — Что-то случилось, Сайхара-чан? — Нет, просто… Мы забеспокоились, — неловко признаётся он. И добавляет спешно, прежде чем Ома успеет в очередной раз закатить глаза: — И ещё вот-вот салюты запускать начнут. Я подумал, что ты не захочешь их пропустить… Кокичи незаметно вздрагивает, с недоумением оглядываясь в поисках часов. 23:53 Семь минут… Всё внутри отчего-то сжимается, словно ожидая подвоха. Семь минут… Может ли за это время что-то случиться? Или, вероятно, у него снова разыгралась паранойя. Просто… это нелегко — осознавать, что всего через несколько минут настанет миг, до которого он даже дожить не рассчитывал. И теперь ему кажется, что что-то определённо должно пойти не так. Может, жизнь снова решит поиздеваться над ним и вновь заберёт эту возможность, едва он попробует до неё дотянуться? Он уже ничему не станет удивляться. Он… кажется, снова выпал из реальности. А в себя приходит только когда Шуичи накидывает ему на плечи тёплое пальто. — Остальные уже вышли, — негромко сообщает он. И Кокичи кивает даже как-то обречённо и вымученно улыбается дрожащим уголком губ. Это странное чувство, слишком похожее на страх, не отпускает, как бы он ни пытался его от себя отогнать. И даже тёплым руками Шуичи это не удаётся, хотя раньше всегда получалось. Сайхара задерживает взгляд на пару мгновений, покрепче сжимая пальцы на его плечах. И Ома заставляет себя собраться. Если он останется здесь, то лучше не станет. Он шагает к двери, придерживая накинутое пальто одной рукой, чтобы не дать ему упасть, а другой хватает Шуичи за рукав, утягивая в сторону выхода. Скованный морозом уличный воздух опаляет лёгкие и горло каждым вдохом. Он уже чувствует, как печёт щёки и открытые ладони. Хотя не то чтобы его это сильно беспокоило. Кто-то начинает отсчитывать секунды, и эту идею подхватывают остальные, громким дружным хором считая мгновения уходящего года. — Десять! Когда они подходят к остальным, Рантаро встречает их мягким кивком и облегчённой улыбкой. Чуть подальше в снегу возятся Кайто с Рёмой, готовясь зажечь салюты в подходящий момент. — Девять! Кто-то приглушает гирлянды вокруг дома, погружая всё вокруг в затаившийся мрак. — Восемь! — Семь! Снег скрипит под нетерпеливыми шагами, взмывая в воздух скопом снежинок. Сердце стучит так звонко, словно пытается перекричать отсчёт времени. — Шесть! — Пять! Они сбиваются кучнее. И Кокичи хватается за рукав Шуичи покрепче, чтобы не потеряться. И начинает считать вместе со всеми. — Четыре! Миу сбоку касается тонкой ладонью его плеча. Рантаро треплет непослушные волосы, останавливаясь где-то позади. А обернувшись, он замечает ободряющую улыбку Каэде. — Три! Рёма и Кайто срываются с места, подбегая к остальным. Чуть дальше в темноте слабо сверкает точка зажжённого фитиля. — Два! И, кажется, даже выкрики становятся громче в предвкушении. Волнение растекается по венам, разгоняя пульс. Сейчас. — Один! Пронзительный визг взмывает в небо, разрывая звёздное полотно сероватой дымчатой полосой. И затем раздаётся оглушительный взрыв. Самый первый. А за ним второй, третий, четвёртый. Со всех сторон и во всех направлениях. Небо взрывается огненными букетами, бросая цветные отблески на счастливые лица. Кокичи мелко вздрагивает от каждого грохота, но не может оторвать глаз. Кто-то откупоривает шампанское, слышится звон стеклянных бокалов и смех. Кто-то смеётся и обнимается. Кто-то просит сделать ещё парочку фотографий. И только они с Шуичи стоят, не посмев сдвинуться с места. Кокичи чувствует рядом его эфемерное, но узнаваемое тепло. Здесь, в объятиях морозного холода, с хлопьями снега, тающими на ресницах, пока над головой небо истерзывают тысячи ярких вспышек, он позволяет себе прижаться к Сайхаре чуть ближе. Ненавязчиво, почти незаметно. — Ты дрожишь, — чуть слышно замечает Шуичи, его голос в взрывах едва различим. Но в этих словах столько беспокойства и волнения, что под рёбрами что-то сладко-сладко ноет. Кокичи хочет что-то ответить, сказать, что всё в порядке — солгать в очередной раз, ведь никогда ничего не было в порядке, и уж тем более сейчас. Но он находит в себе лишь тлеющую крупицу сил, которой едва хватает на слабый кивок. Взрыв. Ещё один. Вспышки красного, фиолетового и золотого. Громкий звук оставляет в голове тихое звенящее эхо. Прежде чем его прервёт очередной грохот. Он дрожит, почти не чувствует пальцев от холода, но не может отвести взгляда от игры цвета — словно весь мир разрывается на части. Он задирает голову к небу, стараясь заметить каждую вспышку, и, кажется, даже забывает дышать. Небо расползается на яркие искры, осыпаясь на землю мелкими тлеющими огоньками, точно эти мгновения последние для всего мира, а не только для него. Словно, стоит только взрывам утихнуть окончательно, и всё погрузится с бесконечную тихую тьму. Мир засверкает фейерверками напоследок и рассыпется в космосе такими же ослепительными искрами. И больше некому будет сожалеть, некому радоваться, плакать и кричать навзрыд от боли и от счастья. Он знает, что видит всё это в последний раз. Он уйдёт. Через день или через два. Может, протянет чуть дольше. Теперь уже без разницы. Ему хочется думать, что там, за неизвестностью и прожитой болью, совсем не так плохо. Страх от этого, конечно, не уходит, но так легче — думать о смерти, как об очередном приключении. Боль рано или поздно пройдёт. И всё закончится. Пусть слишком рано. Ему уже почти не жаль. Ну… разве что немного грустно. За упущенное время, что теперь уже не наверстать. За так и не сказанные слова, в которых теперь уже нет нужды. И за людей, которым, возможно, будет очень больно после его смерти. Он надеется, что эта боль уйдёт как можно быстрее. Как бы всё ни сложилось, он хотел бы, чтобы о нём вспоминали только с улыбкой. Мир вокруг врезается в сознание резким шумом, взрывами и радостными голосами. Осыпается на землю белым снегом и холодит открытую кожу морозным ветром. Он хочет запомнить эти минуты именно такими — яркими, живыми и звонкими. Словно всё это — каждая вспышка, каждый грохот, каждая снежинка, касающаяся его мокрых щёк — прощальный подарок жизни, предназначенный лишь для него одного. Слишком поздно он понимает, что плачет. Горячие капли катятся по щекам тихо, бесконтрольно. Шуичи ничего не говорит, лишь мягко обхватывает его за дрожащие плечи и прижимает ближе, словно обещает защитить от всех бед. Кокичи доверчиво жмётся ближе, прикрывает глаза и неслышно благодарит за этот последний шанс, за хрупкую мечту, последнюю и тоскливую. Мечту, что нашла своё исполнение здесь и сейчас. Стрелка часов стремится за полночь. Наступил. Он улыбается сквозь слёзы и позволяет себе мысль, что может быть… всего лишь может быть… однажды, в одной из миллионов других жизней, они с Сайхарой смогут обняться так вновь. И, может, тогда его лёгкие не будут разрывать незабудки, а собственные чувства наконец найдут ответ. Может, однажды, спустя много-много лет, когда о существовании Кокичи Омы некому будет даже вспомнить, может тогда они встретятся вновь. И, может, Шуичи полюбит его в ответ. А пока… — С Новым Годом, Кокичи. …пока и этого будет достаточно. Трепетного тепла рядом, нежного дыхания в макушку и холодных пальцев в собственных волосах, заботливых касаний и тихого, несмело брошенного «всё будет хорошо». Да, всё будет хорошо. Может быть, однажды…