Ангел и демон

      День постепенно клонился к вечеру. Солнце медленно cпускалось к виднеющимся на горизонте горам, освещая целый океан полей, крыши кое-где выглядывающих из густой зелени домиков и асфальт автобана, протянувшегося через эту идиллию широкой серой лентой. Шел конец августа, и леса, покрывающие горы, уже были чуть тронуты первыми красками приближающейся осени. Тишину нарушали лишь щебетание птичек и рев мотора стремительно несущегося вперед междугороднего автобуса.       Габриэль сидел, прислонившись лбом к прохладному стеклу окна, погруженный в размышления — а подумать, на самом деле, было о чем. Двенадцатый класс, последний школьный год… Казалось, что еще только вчера он, десятилетний мальчуган, оглядывающий окружающий его мир и людей светящимися живейшим любопытством карими глазками, впервые отправился в частный пансион Святого Леонарда, куда он поступил после окончания начальной школы. В пансион, легенды о котором ходили как по всей Германии, так и за ее пределами.       Расположенный в здании бывшего монастыря на склоне Баварских Альп, всего в паре десятков километров от австрийской границы, этот пансион был оплотом старых традиций и оставался им и поныне. Сам монастырь был распущен еще в XVIII веке, а здания выкупило семейство аристократов Штольберг-Фернберг, которые и превратили их в закрытое учебное заведение для сыновей лучших семейств со всей Европы. Нечего и думать там учиться, если у тебя нет богатых родителей или выдающихся умственных способностей — и то, послабление в отношении последних было введено лишь во второй половине прошлого века, когда небольшому количеству особо отличившихся учеников муниципальных школ стали выделять гранты на обучение. Габриэль (или же Гэб, как его называли товарищи по классу), рано осиротевший ребенок из самой обыкновенной семьи работяг, однажды и стал одним из немногих счастливчиков, удостоенных такой чести.       Он не помнил своих родителей, так как был еще слишком мал, чтобы осознать их гибель — ему тогда едва исполнилось полгода. Соцработники передали его тетке и ее супругу, в доме которых он и рос. Они не обращались с ним, как семейство Дурсль с Гарри Поттером — у мальчика было все необходимое, он был сыт, одет, здоров, но на этом их забота заканчивалась. Все остальное время тетка с мужем занимались только друг другом и своей карьерой, и ни ей, ни ему не нравилось присутствие в доме малыша, вносившее раздор в их строго размеренную, спокойную жизнь. Большую часть своего детства маленький Габриэль проводил либо на улицах с такими же сорванцами, как он сам, либо в своей комнатке, разделяя одиночество со своими самыми верными молчаливыми друзьями — книгами.       Страсть мальчика к ним принесла свои плоды. Когда ему пришло время учиться, он довольно быстро занял место лучшего ученика своего класса и удерживал его за собой все четыре года начальной школы. И в конце ее, когда всех детей распределяли по группам, опираясь на их успехи и таланты, он был вызван в кабинет директрисы. Директриса — сухощавая пожилая дама, от орлиного взора которой трепетали все — усадила перед собой недоумевающего мальчишку и вручила ему внушительную стопку бумаг, верхний лист которой украшало замысловатое изображение неизвестного ему герба. И велела писать…       Габриэль не помнил, как выполнил то, что от него требовалось, и покинул обитель директрисы. Незадолго до последнего школьного дня его тетке позвонили — разговор был долгим, ответы тетки были по большей части односложными, и мальчик не знал, что и думать. Но в тот же вечер все выяснилось — тетка вызвала племянника в гостиную и объявила о его приеме в пансион Святого Леонарда, и тест, который он блестяще сдал, позволил ему получить грант на обучение в лучшей частной закрытой школе Германии. Ни тетка, ни ее холеный супруг даже не пытались скрыть выражение радости на их лицах — наконец-то навязанный им ребенок покидает их прекрасный дом, напоминающий картинку из интерьерного журнала… — Приехали, парень! Прокуренный бас водителя заставил Габриэля открыть глаза и встряхнуться — он так углубился в свои мысли, что задремал. Быстро вскочив со своего места, он закинул на плечи рюкзак и двинулся к выходу. Когда он сошел на твердую землю, водитель уже доставал из багажного отделения его чемодан. — Что — последний год? — спросил он Габриэля с широкой улыбкой. Водитель — веселый полный мужчина, ширина и лучезарность улыбки которого могли поспорить только с размером его упитанного брюшка — знал всех пансионеров, ездящих в школу на его автобусе, как собственных детей. А их было весьма немного — большинство учеников пользовалось гораздо более комфортным транспортом. Родительским, разумеется. — Ага. Как быстро летит время… — ответил Габриэль, улыбаясь в ответ. — И что дальше будешь делать? — водитель внимательно заглянул в карие глаза парня.       Габриэль задумался. В самом деле — еще один только год, и он покинет школу, в стенах которой прошла почти вся его сознательная жизнь. Он уже давно задавал себе вопрос, который рано или поздно тревожит умы всех старшеклассников мира — кем быть? Но в этот раз он был задан как-то уж слишком неожиданно — настолько, что в воздухе повисла неловкая пауза. В какой-то момент водитель решил ее нарушить: — Неважно, кем ты решишь быть — лишь бы тебе нравилось. А пока просто делай то, что надо. Бывай! — Спасибо большое! Они обнялись, как старые друзья. Автобус тронулся дальше, а Габриэль, подхватив свои пожитки и пыхтя от напряжения, направился к дороге, ведущей к горе, на склоне которой величественно располагались здания пансиона.       Габриэль только занес одну ногу, чтобы переступить порог жилого корпуса, как был едва не сбит с другой чем-то растрепанным, излучающим ничем не сдерживаемую радость и отдаленно напоминающим человека. — Гэб, дружище! Этим «нечто» был Макс, с которым Габриэль делил комнату с момента поступления их обоих в эту обитель. Макс за все годы школьной жизни интересовался всем, кроме учебы, и был первым зачинщиком шалостей и проказ, доводя учителей и наставников до белого каления. Следует напомнить, что пансион Святого Леонарда являлся ревностным блюстителем старины и традиций, и кое-что из них нашло применение и в современном мире — в частности, карцеры, в которых провинившиеся пансионеры должны были отбывать дисциплинарное наказание за особо тяжкие проступки. Макс же буквально поселился в этих пресловутых карцерах, что, впрочем, мало помогало — даже тогда его эскапады заканчивались не более, чем на тот промежуток времени, который он там находился. За бунтарский характер, а также за величественное полное имя Максимилиан, неумолимые в подобных вопросах пансионеры наградили своего товарища прозвищем Робеспьер. Сейчас этот самый Макс буквально бомбой вылетел в фойе общежития и бросился обнимать своего лучшего друга. — Давно здесь, Робеспьер? — одной рукой Габриэль обнял Макса, другая все еще сжимала рукоятку чемодана. — Со вчерашнего - родичи опять свалили и закинули меня сюда! — Кто еще тут? — Наших приблизительно полкласса. Ну, и малышня, конечно — ты бы слышал, какой тут вой вчера стоял! Гэб ухмыльнулся, вспомнив, как Макс, будучи такой же «малышней», пускал носом пузыри в этом же фойе, а сам Гэб смотрел на него глазами размером с монету в два евро и не понимал, что тут вообще происходит, и с чего этому карапузу с лохматой пшеничной шевелюрой вдруг вздумалось реветь. — Тут новость, да еще какая! — хитро прищурился Макс. — Но ее я тебе потом расскажу - для начала зарулим в нашу берлогу. Макс подхватил чемодан друга, и оба рванули вверх по угрожающе трещащей деревянной лестнице, изначально рассчитанной на изможденных постом и молитвами монахов, а не на пышущие здоровьем и энергией тела современных парней.

***

      Берлогой старшеклассники называли свою общую гостиную, в которой они собирались дабы отдохнуть от надзора вездесущего начальства и перемыть кости нелюбимым учителям и одноклассникам. Это была довольно обширная комната в два больших окна со стенами, обшитыми потемневшими от времени деревянными панелями, оставшимися, казалось бы, еще со времен основания монастыря. Видавший виды ковер покрывал старинный паркетный пол. У одной стены стоял шкафчик с молитвенниками, другую украшало старинное деревянное Распятие со скамеечкой для преклонения колен под ним — но строгая религиозная атмосфера комнаты оказалась безбожно разрушена веселым смехом старшеклассников, съехавшихся в пансион к началу их последнего школьного года.       Парни сидели и лежали на принесенных из комнат подушках и одеялах, уплетали за обе щеки захваченные из дома вкусности и обменивались свежими новостями. По кругу незаметно курсировали несколько бутылочек пива, еще неоткрытые стояли в тщательно замаскированной под кучей рюкзаков и сумок картонной упаковке и ждали своей участи. Под благотворным влиянием волшебного зелья из хмеля и солода атмосфера становилась все более расслабленной, хохот становился все громче, а шутки все быстрее опускались до уровня «ниже пояса». — О, кто пришел! — послышался радостный крик. — Валяй к нам! Это был Джем — сын ассимилировавшихся турецких иммигрантов, открывших здесь, в Германии, пока еще небольшую, но уже весьма успешную фирму по производству медицинской техники. Гора мышц, весящая в свои восемнадцать, дай бог, килограммов сто, он регулярно устраивал себе забеги вокруг монастырского комплекса и упражнялся с привезенными из дома гантелями. Самые отпетые хулиганы не только школы, но и всех окрестных деревень немедленно поджимали хвосты и уносили ноги, стоило ему только появиться в поле их зрения. — Добрый день, господа! — с преувеличенным достоинством произнес Габриэль и подсел к остальным. Макс пристроился рядом, и Джем возобновил прерванный рассказ: — И тут мы, значит, решили прошвырнуться — в клубе «Фантазия» как раз в тот в день была туса. Ну, выпили мы, решили пошалить… — Начинается… — картинно закатил глаза Габриэль. Постоянные рассказы Джема о его пикантных похождениях ему порядком надоели, но он все же решил дослушать, раз пришел. В конце концов, пусть и стены послушают — они же, кроме молитв, ничего другого не слыхали… — Да погоди ты, Гэб! Так вот — забрались мы, значит, в камору какую-то, начали там сосаться. Снимаю с нее лифчик — а там второй. Я, конечно, прифигел, но и его снял. А там — НИ-ЧЕ-ГО! Грянул взрыв смеха, заставивший задрожать стекла в окнах. — То есть, как — ничего? — выдавил из себя Макс, еще не вполне отдышавшись. — А так! — Джем деланно развел руками. — Ничего там не было! Представляете — тупо два соска! У меня и то крупнее! Новый взрыв хохота — на этот раз до слез, с частичной потерей контроля над телом и хватанием за животы. — А дело, дело-то доделали? — послышался еще чей-то голос, сдавленный еще не до конца прошедшим смехом. — Ага, разбежались! Я тогда был не лучше, чем вы сейчас! — Тебя, братан, надо бы назад на родину отправить — там из таких, как ты, евнухов делали! — на тонких губах Макса заиграла знакомая хитрая ухмылка. — Только сначала тебя во Францию сплавим, — недолго думая, парировал удар Джем. — Гильотину не зря же когда-то изобрели! — Пьем за пышные девичьи формы, господа! — громогласно предложил один из парней. Габриэль откупорил еще одну бутылку пива, которую он тем временем успел незаметно стащить из-под кучи сумок. — Prost! Парни дружно чокнулись и отпили по большому глотку. — Слышь, Робеспьер — так про какую новость ты там говорил? — Габриэль расслабленно растянулся на полу, подложив под голову свой рюкзак. Макс чуть не поперхнулся пивом. — Ай, точно! Совсем из головы вылетело! Короче, господа — у нас в классе будет новенький! В воздухе повисла напряженная тишина. И немудрено — в этой школе с самого ее основания не принимали новеньких в выпускной класс. — Да ну? — Что за бред? — Да правду говорю! Я сам слышал, как Штольберг с нашим директором перетирал. Сказал — форс-мажор! — Интересно, с чего бы это? Он явно не из простых смертных, раз за него сам Штольберг сказал — он ведь за элиту и национальную гордость даже мать родную продаст… — Габриэль вперил глаза в потолок и нахмурил правую бровь — он всегда так делал, когда о чем-то напряженно думал. — Я как-то раз чисто прикола ради ляпнул, что он, мол, носит под рубашкой Железный крест с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами и держит у себя в подвале статую Гитлера — откуда же мне было знать, что эта байка разлетится по всей школе?! — Джем развел своими натренированными ручищами с такой наивно-беспомощной физиономией, что не поверить в его невиновность было просто невозможно. — Готов поспорить, он не простит тебе этого ни на этом, ни на том свете! — раздался чей-то насмешливый, но без малейшего намека на злую иронию, голос. — Ни твоей хохмы, ни того, что в тебе нет ни капли благородной немецкой крови! — Да мне и без нее нормально! — осклабился Джем. А Макс тем временем перегнулся за своей сумкой, вытащил оттуда свернутый в трубку, все еще пахший типографской краской лист тонкой газетной бумаги и положил его на почетное место в центре круга. В левом верхнем углу, в вырвиглазно-красном квадрате красовалось название — Bild. А далее заголовки — крупные белые буквы на черном фоне:

«Олимпийская надежда Германии с позором покидает сборную!» «Рукоприкладство и наркотики — какое будущее ожидает германский спорт?!» «Самый перспективный гимнаст Германии изгнан за потасовку с тренером и хранение марихуаны!»

— Ну, дела… — удивленно протянул Гэб. — Сам в шоке! — пробормотал Макс, почесывая репу. — А, может, брехня все это? Это же Bild — они из чего хочешь бучу поднимут! — предположил Джем. — Думаю, не в этот раз. Der Spiegel и Die Zeit пишут то же самое. Просто Bild орет об этом громче всех — как, собственно, и всегда. Занятые скандальной газетой ребята невольно притихли. Несколько пар глаз жадно поглощали строку за строкой первую полосу, написанную в такой свойственной данной газетенке кричащей манере. То и дело раздавались напряженные вздохи, удивленные возгласы — парни настолько углубились в чтение, что не заметили, как в гостиную тихо, словно призрак, вошел еще один их товарищ по классу.       Внешне он был прекрасен, словно принц из старинной сказки, но его характер по своей порочности мало с чем мог сравниться в этом мире. Его белокурые волосы и холодные, как льдинки, голубые глаза излучали самоуверенность, пренебрежение и насмешку ко всем, кто не принадлежал к его кругу. В каждом жесте проявлялась истинно аристократическая высокомерность, словно он считал себя выше всех остальных. В школе он никогда не носил какой-либо другой одежды, кроме формы, и она сидела на нем, как влитая. Никто никогда не видел его небрежно одетым или несобранным — даже те, кто делили с ним комнату. Единственный сын и наследник старинного аристократического дома, он привык везде быть лучшим и получать все по первому приказу. И учился он так же безукоризненно, для соответствия своему статусу. Настоящий благородный юноша должен быть идеален во всем — таково было его жизненное кредо, и он презирал всех, кто хоть сколько-нибудь не вписывался в его рамки благородства. Этим благородным надменным юношей был Вильгельм Фридрих Альберт фон Штайн, и сейчас он с легким налетом презрения оглядывал гостиную и своих однокашников. — Тебе что тут надо? — вызывающим тоном спросил Джем. Чуть заметная снисходительная ухмылка тронула губы Вильгельма. — Воспитанные люди для начала приветствуют друг друга. Хотя, тебе это должно быть в новинку. — А не много ли чести? — Габриэль терпеть не мог этого гордеца с первого дня своего появления здесь, и его мнение разделяло большинство пансионеров. Разве что за исключением таких же заносчивых снобов, как он сам — здесь и таких находилось достаточно. — Что безродный нищий плебей может знать о чести? — фон Штайн искренне считал, что богатство и родословная его семьи дают ему право обращаться, как с ничтожествами, со всеми, кто не имеет хотя бы одной из этих составляющих. — А ведь скоро к нам поступит какой-то мерзкий наркоман! Школа совсем деградировала…       Этого Габриэль уже не стал терпеть. Буквально в одну секунду он вскочил на ноги, схватил Вильгельма за ворот форменной рубашки и буквально припечатал его затылком к стене. — Я знаю о чести побольше, чем ты, сопляк! И если ты еще раз раскроешь тут пасть, тебя не спасут ни богатство, ни родня! — Ну, сейчас будет баня! — многозначительно изрек Макс, предвкушая предстоящее зрелище. — Ты-то?! Тот, от кого за километр разит дешевым солодовым пойлом?! — продолжал упражняться в остроумии Вильгельм фон Штайн. — Гэб, братишка, позволь лучше мне… — Джем моментально подобрался, словно готовящийся к прыжку хищный зверь. Угрожающе щелкая костяшками пальцев и разминая шею, он уже был готов взять на себя миссию Габриэля хорошенько врезать этому зарвавшемуся нахалу, но последний был явно против: — Еще чего! Не лишай безродного нищего плебея его единственной радости! — Наконец-то ты признал правду о своем ничтожном происхождении!— брезгливо процедил фон Штайн. — А теперь немедленно отпусти меня и больше не смей прикасаться ко мне своими грязными руками! — Какими такими руками? — деланно хлопая ресницами, переспросил Габриэль. — Вот этими, да?! — и с этими словами его сжатый кулак мгновенно заткнул Вильгельму рот, не давая ему сказать ни слова. От силы удара голова Вильгельма резко мотнулась в сторону, и полившаяся из разбитого носа кровь оставила на его безукоризненно выглаженной форменной рубашке несколько крупных клякс. Взбешенный, без следа присущей ему сдержанности, Вильгельм попытался вцепиться руками в шею своего противника. Но вот незадача — изысканный вышколенный аристократ не был приучен драться, а едва ли не с детства предоставленный самому себе Габриэль умел защищаться как словом, так и кулаком. Он с легкостью увернулся от нелепых попыток фон Штайна придушить его и врезал ему в солнечное сплетение, заставив его зашипеть от перехватившей дыхание боли, обмякнуть и совершенно не по-аристократически тяжело сползти по стене. — Молодчинища, Леманн! Так его! — почтенные стены гостиной вновь задрожали восторженных аплодисментов и улюлюканья старшеклассников. — Зачет, братан! — одобрительно пробасил Джем. Отвесив благодарной публике насмешливо-почтительный поклон, Габриэль собирался вернуться на свое место в кругу товарищей, но едва он успел повернуться и сделать шаг, как затаившийся до этого мгновения Вильгельм набросился на него со спины, заставив его полететь прямо на покрывавший пол протертый ковер. — Подлая тварь! Он напал со спины! — возмущенно закричал Макс, но его крик потонул в поднявшейся в напряженном воздухе гремучей смесью из звуков ударов, тяжелого дыхания, стонов, криков и отборных ругательств. Вильгельм усердно награждал своего соперника серией сильных, но размашистых и хаотичных ударов, а Габриэль нещадно месил его в ответ, не обращая ни малейшего внимания на пачкавшие его светлую футболку капли крови. Ни следа не осталось от прежнего веселья и беспечности — осталось лишь противостояние, каким бы безнадежным оно ни было. Предпринятые кем-то слабые попытки растащить драчунов в разные стороны ни к чему не привела, кроме попадания под горячую руку и вынужденного отступления. — Ах, шайтан! Опять мне их растаскивать…! — раздраженно выплюнул сквозь сжатые зубы Джем. Но все же ему не пришлось вмешиваться — в следующее мгновение схватка оказалась остановлена менее, чем за секунду, тем самым громовым голосом, который старшеклассники хорошо знали с малых лет и которого боялись больше, чем Страшного суда. — Что здесь происходит?! Молодые люди мгновенно одернулись и склонили головы в старинном приветствии. В дверях гостиной стояла грозная фигура надзирателя.