two stripes

У кого-то утро начинается с кофе, как положено, у кого-то — с плотного завтрака и объятий с любимыми, а у Чана утро начинается с неожиданной встречи с никем иным, как Ли Минхо. И всё было бы не так страшно — объяснился бы, как полагается, и замяли, но он имеет прекрасную привычку встречать утро на балконе во всей своей красе, или, если говорить простыми и понятными для нас всех словами, встретил он главу семейства Ли в одних трусах. Ну что сделано, то сделано. Проёб с его стороны засчитан, так что смысла оправдываться уже нет. — Оденьтесь и спуститесь в столовую, господин Бан, — первое, что выдает Минхо после того, как закрывает ладонью глаза Джисону и со всем присущим скептицизмом оглядывает фигуру на балконе одной из гостевых спален. И это, мать его, так неловко, что с этого самого балкона резко захотелось полететь вниз. Чан только молча кивает и шмыгает в комнату, заканчивая свою магию утра не на самой приятной ноте. Одевается быстро, но ещё с минуту пялится на собственное отражение в зеркале, в голове уже прокручивая все возможные сценарии своей скорой погибели. В том, что ждет его именно скоропостижная смерть, альфа не сомневается, а вот каким именно из многих изощрённых способов убийства решит воспользоваться Минхо — это уже вопрос. Ну надо же было так проебаться! Пусть на деле-то ничего и не было, но как неудачно это выглядит со стороны Минхо: ухлестывающий за его горячо любимым, тщательно оберегаемым столько лет младшим братиком альфа стоит с утра на балконе в его доме в откровенном неглиже, когда он со своим новоиспеченным мужем возвращается с отдыха. Ну о чем тут можно ещё подумать? — Вот скажи мне, Кристофер, — Минхо неприятно стучит пальцами по столешнице и сидит так вальяжно, что мурашки по спине пробегают табунами. Он сам по себе альфа не то чтобы сильно крупный, но силой отличается: давит взглядом, давит позой, давит своей властью. Ли знает, что это его территория, именно он здесь хозяин и он устанавливает правила. Такое давление заставляет Бана чувствовать себя ничтожеством, честное слово, — Я непонятно разговариваю? Or do you not understand Korean well? — обидное замечание, между прочим, — Мы вроде бы четко и ясно договорились. Джисон, сидящий рядом с мужем, непонятливо сводит брови и постоянно сжимает ладонь Минхо в попытках успокоить. Сам он, конечно, сути почти не понимает, но Чонину с Чаном уже мысленно сочувствует, потому что старший Ли ощущается действительно разгневанным, хоть и выглядит относительно спокойным, если не брать во внимание выступающие на напряжённых руках и шее вены. Кто, с кем и о чем договаривался, Джисон не имеет ни малейшего понятия, поэтому недовольно хмурится, но больше виду не подаёт — Минхо за скандалы при посторонних по головке точно не погладит. — Ничего запрещённого и не было, — Чан пытается говорить спокойно и уверенно, но Минхо фактически душит его феромоном. Он у Ли тяжёлый и грузный, несмотря на цветочно-экзотическую отдушку, которая, в теории, не должна бы так давить. Джисон тоже чувствует эту тяжесть в воздухе и пытается повлиять, разрядить обстановку, но безуспешно. Минхо с силой хлопает по столу, то ли из-за усилившегося запаха омеги — тщетной попытки успокоить разбушевавшегося мужа нежной лавандой, то ли из-за всей ситуации в целом. — Хватит! — буквально рычит, наседая, — А что, по-твоему, я только что увидел? В моем доме голый альфа просто так появился? — Хо, — пытается встрять омега, но быстро оказывается одернут: Минхо опускает ладонь на его ногу, сжимая не скрытую шортами кожу чуть ли не до синяков. Это больно. Это неприятно и унизительно, но Джисон не может с этим ничего сделать и оттого только вздрагивает мелко и цепляется за чужое предплечье, чтобы хоть как-то осадить себя и вернуть к реальности. — Минхо, мне больно, — собственный голос звучит как жалобный писк, но это всё же помогает: альфа хватку ослабляет и покрасневшую после нее ножку теперь аккуратно поглаживает, выдыхая. — Ничего не было, — теперь набирает обороты Кристофер. Альфа знает, что прав, пусть и для Минхо выглядит все так, будто того пытаются обвести вокруг пальца и выставить дурачком. Да и волей-неволей его сущность рвется защитить омегу, потому что Джисон сейчас выглядит настолько поникшим и испуганным, что складывается не лучшее впечатление об отношениях этих двоих. Минхо не ощущается отбитым тираном, но ведёт себя точно как человек с неконтролируемыми вспышками агрессии. Джисона становится как-то даже жаль, но больше Криса волнует именно Чонин. Он очень надеется, что Ли не смеет поднимать на омег руку. — Если я узнаю, — шипит Минхо, подозрительно щурясь, — а я узнаю, поверь, будешь искать свои конечности по всей округе. Чтобы через пятнадцать минут и духу твоего здесь не было. Вон! Чан уезжает с гордо поднятой головой, даже не попрощавшись с Чонином: тот ещё спит, а будить его ради скандала на пустом месте совсем не хочется. Только вот Минхо, видимо, совсем другого об этом мнения. — Хо, — пытается дозваться Джисон, но альфа непоколебим и стремительно поднимается по лестницам на этаж к Чонину. Джи молится, лишь бы не запутаться в ногах и не покатиться к чертям по этой лестнице, потому что он за Минхо действительно не успевает. Джисону остаётся только посочувствовать младшему, когда Минхо без стука врывается в его комнату и с такой силой хлопает дверью, что часы на стене с неприятным треском падают на пол и разлетаются на мелкие кусочки. А ведь это была ручная работа… Чонин спросонья вообще слабо понимает происходящее, но на всякий случай вскакивает с кровати почти молниеносно. Он полностью одет, что Минхо хотя бы немного успокаивает и внушает мысль, что всё это действительно может быть просто неудачным ракурсом событий. — Хён? — хрипит Чонин, глупо моргая. Про ночёвку Чана он вспоминает слишком поздно, и сложить все пазлы в голове выходит откровенно туго, но кое-как картинка складывается. И ничего толкового, кроме как «блять», в мыслях не появляется. — Вы переспали? — у Чонина странное чувство дежавю. Это у альф фишка такая — глупые вопросы с утра пораньше задавать? Вот только Минхо выглядит слишком злым и серьёзным, душит феромоном и болезненно давит темным взглядом. Под таким воздействием, даже если очень захочешь, не соврешь. А Джисон рядом вообще такой поникший, что сразу понятно — шутки тут никто не шутит. — Я задал вопрос, — Минхо повышает тон, принюхивается тщательно, почти вплотную брата обнюхивает, но запах на Чонине слишком слабый, непохожий на тот самый после близости, просто длительное нахождение рядом, не больше. — И жду ответа, Чонин. Минхо смотрит так пристально, будто видит все секреты насквозь. От этого взгляда хочется сжаться, убежать и позорно спрятаться, лишь бы не чувствовать этот зыбкий холодок по позвонкам. Чонин только отрицательно мотает головой, инстинктивно обнимая себя поперёк живота. Он кидает беглый взгляд на Джисона, стоящего сзади чуть поодаль, и видит только сочувственно опущенные к полу глаза. Джисон не рискует подходить ближе, несмотря на то, что Минхо стал относительно спокойнее с момента их разговора с Чаном. Но альфа всё ещё вселяет страх и заставляет стоять на месте, не дергаясь лишний раз. — Я сказал, что жду ответа, блять! — Минхо рычит, и его ладонь приземляется на стену рядом с головой Чонина, отдавая глухой вибрацией. Омеги испуганно дёргаются от удара, и Джи даже, пересилив себя, подбегает к мужу, чтобы в случае чего хотя бы попытаться остановить его. — Н-нет, — голос у Чонина подрагивает, глаза слишком быстро намокают, и первая слеза скатывается по щеке прозрачным хрусталиком. Ему хочется оправдаться, рассказать, как всё на самом деле было, но, зная темперамент Минхо, вряд ли тот поверит, что тридцатилетний альфа полтора часа просто рассказывал ему сказки на ночь и гладил, как ребенка, по голове, пока он не уснул. И так спалось ведь хорошо, спокойно… — Минхо, хватит, — решается встрять Джи, — Успокойся. Джисон, на самом-то деле, всё ещё напуган до чёртиков, но единственное, чем он руководствуется, когда с силой отрывает мужа от младшего, — состояние Чонина. Ему априори нервничать нельзя, а Хо уже довел беднягу до слёз ни с того ни с сего. А если Минхо ещё и их общую тайну раскроет — всё, пиши пропало. Можно будет попрощаться с их красивыми головами. На удивление, Минхо действительно осекается серьезным тоном мужа. Это даёт ему своеобразную пощёчину, приводит в чувство и сталкивает лицом к лицу с тем, что натворил. Он довел младшего брата чуть ли не до истерики, напугал своих омег, которых клялся защищать до последнего вздоха. Альфа успокаивается, но Чонину ничего не говорит, только молча уходит, кидая напоследок сожалеющий взгляд. Они поговорят об этом спокойно и уравновешенно, но точно не сегодня и не сейчас. Минхо нужно время подумать и остыть, а Чонину — набраться сил и уверенности, прежде чем говорить с братом о чем-то столь провокационном. Джисон мечется между двух огней, порываясь то уйти за Минхо, чтобы тот не натворил ещё чего-то, то остаться и поговорить с Чонином, успокоить его и поддержать. И альфа эти растерянные метания со стороны в сторону точно замечает, поэтому уходит быстрее, не оборачиваясь, — Джисона он за собой не ждёт и это всем своим видом показывает. — Ты как? — бросается к младшему, осевшему подрагивающим комочком на пол. — Ч-ш-ш-ш… Всё хорошо, — кутает в теплые объятия и шепчет что-то совсем неразборчивое, но, по всей видимости, успокаивающее. Джисон помогает. Омега, уже ставший родным и, наверное, самым близким человеком, не давит и не ругается, в отличие от брата, а обнимает крепко и нежно перебирает волосы, нашёптывая что-то незамысловатое и тёплое, чтобы отвлечь. Его лавандовый шлейф снова окутывает приятным спокойствием. От этого запаха наконец-то не воротит, а привычно кидает в расслабляющую негу. Чонин прижимается к тёплому, родному телу над собой и давит в груди последний всхлип, решая, что долго рыдать нет причин — Минхо всегда был, есть и будет таким. Он привык. Да и брат за такие выпады в его сторону всегда извинялся. По-своему, правда, но извинялся же. — Порядок? — спрашивает Джисон, вытирая чужие слезы с покрасневших щёк, когда Чонин наконец выныривает из своего импровизированного убежища. — Мг, — младший кивает слабо, откидываясь затылком к стене, и смотрит куда-то в белоснежный потолок. Почти как в больничной палате. — Минхо просто переживает, — Джи аккуратно тянет Чонина обратно на незаправленную кровать, а сам строчит сообщения Чанбину, чтобы тот притащил свой накачанный зад, потому что с самого утра он его толком и не видел. — Я знаю. — И заботится, — старший наливает в стакан воды из графина и протягивает его Чонину. — Знаю. — И… — Я знаю, Джи. — у Чонина взгляд поникший, но понимающий, нежный. Он брата любит и в том, что Минхо любит его, тоже не сомневается. Просто иногда становится правда страшно, хоть на него никто ни разу руку и не поднимал, Минхо тем более. Старший может покричать, надавить психологически, сказать лишнего, напугать, но никогда не ударит. Ни его, ни Джисона. — Я понимаю. Но всё равно обидно. — омега крутит уже пустой стакан в руках, таким образом отвлекаясь и организовывая все мысли в цельную цепочку для высказывания. — Я сижу здесь как в золотой клетке с самого детства. Мне нельзя даже выйти из дома без охраны, нельзя общаться со сверстниками, нельзя заводить друзей и отношения, и ещё миллион «нельзя». Я чувствую себя просто украшением, предметом мебели здесь. Мне двадцать, Джисон. Двадцать! Я совершеннолетний, но Минхо считает меня своей маленькой игрушечной собачонкой на поводке, которой можно крутить как вздумается. У меня даже толком образования могло не быть, если бы не ты. Я боюсь оказаться привязанным к нему до конца своих дней, а ты пошел на это добровольно, с радостной улыбкой подписал себе приговор. Хотя он любит тебя, кажется, больше жизни, раз уж так попускает контроль. Но ведь он всё равно делает тебе больно? — Я люблю его, Чонин… — Джисон хочет возразить, сказать, что Минхо не причиняет ему боли, но скажи он так — соврёт сам себе. Минхо не тиран, но давит на горло слишком сильно, когда от Джисона пахнет не им. Минхо не тиран, но сжимает нежную кожу на запястьях до синяков, когда Джисон говорит что-то не так на важных встречах. Минхо не тиран, но вгрызается в холку каждый раз до кровоточащих открытых ран, чтобы показать принадлежность себе. Минхо не тиран, но есть слишком много «но». А Джисон любит. Любит и пытается приласкать шипящего испуганного котенка внутри альфы, потому что знает и понимает, как тяжело тому пришлось. Минхо срывается редко, но каждый раз болезненно до ломоты костей. — Я тоже люблю. Но смотрю правде в глаза. Ты так хорошо скрываешь это, что мне становится страшно. Может, он вообще бьёт тебя? — Нет. — Минхо не бьёт. Он тонко вскрывает своим поведением, ранит словами, сжимает, кричит, но никогда не бьёт. Если ударит, самому себе уже не простит. — Ты не понимаешь, Чонин-и, — удручённо вздыхает Джисон и хочет продолжить, но младший звонко перебивает. В буквальном смысле звонко. — Это ты не понимаешь! — Чонин швыряет стакан в сторону. Тот разбивается о тяжёлую дубовую дверь и разлетается маленькими осколками по всей комнате, смешиваясь с остатками часов на полу. Сразу после этого дверь неожиданно открывается. — Какого хрена, Нини? Ой, кажется, Чонин чуть не убил Чанбина стаканом. — Прости, — омега извиняется на автомате, не задумываясь даже особо. Не убил — и хорошо. — Я, конечно, всё понимаю: гормоны, стресс и всё тому подобное, — начинает возмущаться альфа, переступая через разбитое стекло. — Но это уже вторая опасность для жизни из-за твоей глупости за сегодня. — Замолкни, — шикает Джисон на друга и снова обнимает Чонина. — Нет, Джи, я серьёзно заебался, — тяжело вздыхает Чанбин и скидывает свой пиджак на быльце кресла. — Меня только что, мало того, что чуть не уволили, так ещё и знатно потрепали из-за твоего проёба, Нини. Мы месяц за тобой, как за маленьким: лелеем, опекаем, помогаем. А ты ведёшь себя как избалованный эгоистичный ребенок и делаешь всё так, что страдают окружающие тебя люди. Хотя кого я обманываю? Ты и есть избалованный эгоистичный ребенок. Чанбин выглядит уставшим, действительно потрёпанным, но не злым и даже не обиженным. Он действительно устал. Когда он подписывал договор, нигде не указывалось, что придется разгребать проблемы малолетних несамостоятельных омег, которые не могут решить собственноручно созданные проблемы. Со не собирался вываливать на младшего всё так сразу, но пушка Минхо у виска как-то развязала язык, знаете ли, и адреналин в крови подстегнул наконец-то выговориться. — Чанбин, не сейчас, — продолжает парировать Джисон, ощущая, как под боком начинает дрожать Чонин. — Замолчи. — Я люблю тебя как родного, Нини, но ты, видимо, не понимаешь или просто не ценишь этого. У Чонина перед глазами воздушные блестящие замки рушатся, и разбиваются розовые очки, подобно несчастному стакану и часам. С каждым словом становится всё больнее, и даже не от того, что Чанбин говорит довольно грубо, непривычно для него, такого добряка, а от того, что говорит он правду. А правда эта режет глаза, больно рассекает тело и душит непрошеными слезами. Чонин не хочет быть жертвой, но сам себя в таком свете выставляет. Ещё неделю назад он считал, что все ему всё должны, но даже не замечал этого, прикрываясь собственным положением, в котором, между прочим, тоже виноват целиком и полностью сам. И Чанбин с Джисоном совсем не обязаны помогать ему, хранить его грязные секреты в ущерб себе. Чонин только сейчас понимает, насколько эгоистично вел себя с самыми близкими и как больно им могло от этого быть. — Ты рассказал ему? — омега даже не поднимает стыдливого взгляда. Он поймёт, если Чанбин рассказал всё Минхо, и не посмеет и слова плохого за это сказать. Он заслужил. Но альфа только недовольно трёт шею, на которой виднеется какой-то блеклый след, который Чонин даже не видит, потому что выше обуви глаз не поднимает. Чанбин выдыхает пару раз, успокаивая сам себя, и, в конце концов, приседает на корточки перед младшим, аккуратно беря его ладони в свои, пока Джисон молча гладит его по волосам. — Нет, — внутри что-то обрывается. Чонин неверяще поднимает заплаканные глаза на друга и смотрит так, будто тот — его последняя надежда. — Но ты расскажешь сам. И чем раньше, тем лучше. Не тяни. — Спасибо, — Чонин падает в объятия альфы, прямо голыми коленями приземляясь на осколки, но болезненные порезы сейчас волнуют его меньше всего. Он просто рыдает беззвучно в сильное плечо и в голове пометкой оставляет, что это последняя его подобная слабость. С сегодняшнего дня Чонин — взрослый, самостоятельный человек, который будет достойно справляться со всеми жизненными трудностями.

***

Два дня проходят как в тумане. Чонин хоть и решительно настроен признаться во всех грехах брату, всё равно на общие завтраки не выходит, да и на глаза пытается не попадаться лишний раз. Ему и стыдно, и страшно, и неловко теперь расхлёбывать это всё, но раз уж сам себе пообещал — нужно выполнять. Он по несколько раз на дню крутит-вертит в руках всё тот же положительный тест, но собраться с силами это, честно говоря, мало помогает — только напрягает больше. С одной стороны, хочется сделать фотографию, отправить ее Чану, мол, «Сюрпрайз! Теперь это и твоя проблема тоже», а с другой — таким образом он в очередной раз поступит эгоистично и перекинет все свои проблемы на чужие плечи. Но только вот проблема-то не только его, если мыслить логически. Ребенок чей? Правильно, Криса. И причастен он, соответственно, к проблеме не меньше самого Чонина, если даже не больше него. А вот сама дилемма в том, что Крис о ребенке этом ни малейшего понятия не имеет, скорее всего, и чтобы решить что-то вместе с ним, нужно будет сначала долго и нудно объяснять, что к чему и почему. В общем, закрутилось всё в морские узлы, и Чонин очень сомневается, что сможет разрешить всё самостоятельно. Всё-таки не стоило быть таким голословным и заявлять даже самому себе, что справится сам. К слову, ни Джисон, ни Чанбин своего отношения фактически не меняют: по-прежнему стараются поддерживать и помогать. Джи отвлекает Минхо, а Чанбин просто… Чанбин просто Чанбин. Только вот теперь, хоть на первый взгляд ничего и не изменилось, Чонин видит во всех действиях в его сторону подвох, некое лицемерие и жалость. Он чувствует себя жалким, когда Джисон в очередной раз пишет ему, что Минхо уехал, и омега может спуститься спокойно поесть; когда Чанбин обеспокоенно ищет его по всему особняку как маленького проказливого ребенка. Чонин не хочет быть жалким в глазах друзей, но, кажется, у него это не совсем хорошо (совсем не хорошо) получается. Первым не выдерживает Минхо. Его откровенно достала напряжённая атмосфера в доме и намеренное избегание проблем. Сначала он хочет вывести брата на круги своя силой, но его вовремя попускает Джисон, мол, такими темпами он только хуже сделает. — Тебе нужно извиниться, Хо, — омега ласково перебирает темные, суховатые волосы, пока они валяются в постели перед сном. — Чонин боится из комнаты высунуться. — У кого чистая совесть, тому бояться нечего, — фыркает Минхо, зарываясь носом в изгиб шеи любимого, и обнимает Джисона чуть крепче, чтобы заглушить тихое мурлыканье, которое вырывается само по себе. — И всё-таки, — Джи не успевает договорить, потому что сиплое бурчание Минхо его перебивает. — Мы поговорим, — чеканит устало. — Завтра. Это «завтра» затягивается ещё на два дня. Каким-то образом Минхо слегает с температурой и пару дней не может встать с кровати, из-за чего ему даже несколько раз вызывают врача. На третий день становится немного легче, и альфа, закинувшись лекарствами, возвращается к привычному графику, несмотря на недовольства мужа и лечащего врача. У него всё ещё ломит тело, раскалывается голова, безбожно кидает то в жар, то в холод, но на это Минхо плевать хотел с высокой колокольни. Дела не ждут. — Чонин? — три стука в дверь, — Можно? Минхо чуть шатается, когда резкий приступ головокружения в очередной раз накрывает его, но удерживается на ногах, опираясь на дверной косяк. Времени всего ничего — начало девятого, и Чонин, вероятно, ещё спит, но откладывать разговор Минхо не хочет ни на минуту, потому что и так уже весь извелся. В комнате слышатся тихие шаги, и совсем скоро дверь открывается, а за ней показывается сонный, перепуганный омега. Младший хорошо осведомлен о состоянии брата, поэтому недовольно цокает, подхватывая того под руку, чтобы, не дай бог, не свалился. Минхо, конечно, всегда был упёртым, и все об этом прекрасно знали, но каждый такой поступок с его стороны заставлял Чонина испуганно бросаться на помощь, даже если старший не подавал виду, что что-то не так. — И тебе доброе утро, — он усаживает брата в кресло, а сам залезает обратно на кровать, укутываясь в одеяло. С утра ему как-то чрезмерно холодно из-за работающего всю ночь кондиционера. — Ты обижаешься? — Минхо, не зная, с чего начать, задаёт вопрос напрямую. Он априори не привык церемониться. По его мнению, это лишние сантименты, без которых вполне можно обойтись. Но Чонин не отвечает. Молчит, опустив голову, и тяжело вздыхает, поскольку понимает, к чему это всё ведет. Как-то не так он себе представлял их разговор. Вообще, Чонин его представлял не раз. Как угодно, в разных ситуациях, но точно не так. Минхо сейчас непривычно слабый, выглядит расстроенным, унылым — Джисон сравнил бы его с провинившимся котёнком. Такой Минхо ощущается по-другому. Он не устрашает своим видом, его пожалеть хочется и в кровать уложить, чтобы не смел вставать, пока окончательно не оклемается. Только из-за слабости брата Чонин надеется на другой исход разговора, в котором ему не придется рассказывать о нежданном пополнении и своих ночных приключениях. По крайней мере, сегодня. — Не знаю, — Чонин и вправду не знает. Ему, как бы обидно, но не до такой степени, чтобы обижаться. Он, в конце концов, прожил так уже немало времени, и от обиды всё равно ничего не изменится. Ему было страшно, может, даже стыдно появляться перед Минхо, но причиной его побегов уж точно была не обида. — Смотря на что? — А есть много вариантов? — Мм. Нет, наверное, — Чонин поджимает губы и хочет закутаться в одеяло сильнее, потому что сквозняк всё ещё неприятно бегает по коже, но замечает, как через раз вздрагивает Минхо. Только сейчас младший обращает внимание на то, как легко тот одет: на нем футболка тонкая и домашние спортивные штаны, точно натянутые наспех в последний момент. А если учесть, что кондиционер в комнате до сих пор гоняет холодный воздух, а у альфы не факт, что спала температура, то получается как-то неправильно. Омеге то ли становится совестно, то ли братская любовь так проявляется и забота, но он несмело поднимается с нагретого местечка и, подойдя достаточно близко, накидывает одеяло на Минхо, закутывая того, чтобы нигде не сквозило. На кровать свою не зовет — это кажется слишком личным. И дело вовсе не в том, что они с братом сильно друг от друга отдалились. Это, конечно, тоже, но больше играет фактор страха. Чонин боится. Он бы без всяких пререканий пустил Минхо ближе: и в кровать свою, и в душу, но он боится обжечься. Брат вполне может оттолкнуть, назвать чокнутым или еще чего похуже, и отношения между ними тогда станут ещё более натянутыми, если вообще не порвутся к чертовой матери, чего очень не хочется. В детстве Минхо был не просто опорой, но и самым близким другом. Они зависали вместе сутками, пусть и не по собственной воле, но обоим нравилось. А сейчас их семья — только красивая картинка для общества, фантик, внутри которого промозглая пустота. Чонину очень хочется быть ближе, проводить вместе время, как раньше, и не бояться сделать или сказать что-нибудь не так. Но Минхо, судя по всему, такого мнения не разделяет — только отдаляется с каждым годом всё больше. Между ними разрастается пропасть, в которую младший очень боится упасть, сделав шаг навстречу. У Минхо, честно говоря, в этот момент внутри что-то коротит, и он замирает, холодно разбиваясь в своем мире о морские скалы. Совесть с усердием давит на него удушающим грузом и больно бьет под дых собственному самомнению. Альфа прекрасно знает, что не подарок, знает, насколько резким и жестоким бывает по отношению к окружающим, и оттого так морозно на душе становится, когда Чонин, переступая всё, что Минхо творил, проявляет уже давным-давно забытую им заботу в его сторону. Сам этот факт греет посущественнее накинутого пухового одеяла. — Прости… — голос чуть хрипит, Минхо взгляда не поднимает, смотрит куда-то сквозь стены. Стыдно отчего-то до чёртиков. — Я вспылил тогда. Но ты должен меня понять, — он сам себя не понимает, но надежда же умирает последней, да? — Ты единственный и самый близкий мне человек. Ну, Сони, конечно, тоже, но это немного не то. Ты мой младший брат, моя семья. Тот, кого я клялся защищать и оберегать от всего, что может хотя бы малейшим образом навредить. И я забочусь о тебе, как могу, Чонин, правда. Я переживаю, чтобы ничего не случилось, чтобы тебя никто не обманул и не сделал что-то против твоей воли. Я знаю, что мои методы не самые… — он запинается, пытаясь подобрать удачные слова. — Не самые приятные и аккуратные, да и к Джисону я намного лояльнее отношусь в твоих глазах. Ты, наверное, считаешь это несправедливым по отношению к тебе как к личности, но я вполне могу оправдать свои действия. Минхо закашливается. Голова трещит невыносимо, горло дерёт, а тело резко бросает в пробирающий до костей холод. Ему, если уж быть честными, говорить до жути тяжело, но разговор этот кажется не просто важным, а, скорее, даже жизненно необходимым. В последний раз они разговаривали по душам, наверное, пару лет назад, поэтому откладывать такое будет непростительно. — И чем же? — Чонин слегка сводит брови к переносице, морщась от кашля брата, и в итоге выдаёт краткое: — Подожди. Он накидывает на себя всё тот же шелковый халат, не заморачиваясь, просто потому, что тот оказался под рукой, и выбегает из комнаты. Минхо слышит только отдаляющийся топот босых ног по мрамору. Чонин спускается в кухню, чем, кажется, удивляет их кухарку, но не обращает на женщину никакого внимания. Омега достает из холодильника молоко, наливает его в один из стаканов, подобный тому, который разлетелся вдребезги несколько дней назад, и ставит тот в микроволновку, которой в этом доме пользуется только прислуга и изредка он сам, когда устраивает себе ночные киносеансы с попкорном. С полминуты он просто стоит над техникой, почти что гипнотизируя несчастный стакан под подсветкой, а как только микроволновка выключается, потухая с характерным звуком, Чонин выхватывает нагревшееся стекло в руки и возвращается в комнату, перепрыгивая ступеньки через одну. Минхо не то чтобы удивлён, но он в порядочном ахуе. Чонин протягивает ему стакан теплого молока, за которым точно бегал самостоятельно, и смущённо, даже как-то неловко улыбается. Старший вскидывает удивленно брови, но руку всё же из-под одеяла в ответ протягивает, забирая стакан из рук брата. — Спасибо, — урчит тихо альфа и делает пару глотков. После теплого молока ему действительно становится легче. Боль в горле притупляется, а говорить теперь не так тяжело. — Лучше? — интересуется Чонин, на что получает молчаливый кивок. — Так расскажешь? — Знаешь, когда мне было двадцать, у меня был ветер в голове. Несмотря на то, что отец постоянно нагружал меня важными делами, втягивал с самого детства во всю эту индустрию и всё тому подобное, мне хотелось гулять ночами, тра… Кхм, иметь беспорядочные половые связи со всеми подряд, тусоваться и не думать обо всем насущном. И я боюсь, что тебе хочется того же. Ты подросток, Чонин, а подростки творят самую несусветную дичь. Обстоятельства вынуждают меня держать тебя в ежовых рукавицах, пока твои гормоны не успокоятся. — Я уже совершеннолетний, — возражает омега, склоняя голову набок. То, что говорит Минхо, его цепляет, заинтересовывает, заставляет слушать внимательнее. — Но всё ещё ребенок. Может, в этом виноваты тепличные условия, в которых ты живешь, но выбирать не приходится. Наше положение в обществе слишком шаткое, чтобы рисковать даже малейшими крупицами репутации. Да у тебя даже течки нерегулярные, соответственно, организм ещё недостаточно окреп. — от упоминания такой интимной темы Чонину хочется стыдливо провалиться под землю, потому что стыдно до ужаса, ведь Минхо даже не подозревает о том, что он уже настолько достаточно сформирован, что формирует ещё одного, себе подобного. — Джисон же уже достаточно взрослый, пусть немного и легкомысленный моментами, но всё-таки он понимает, где лучше промолчать, а где высказаться. Он умеет вести себя так, чтобы ничего компрометирующего не вытекло, даже если таковое случится. Не подумай, что меня волнует только мнение общества, хотя не могу отрицать — оно действительно крайне важно сейчас. Я в первую очередь забочусь о тебе. Пусть ты пока и не воспринимаешь это так, как я пытаюсь преподнести. Я люблю тебя, Чонин, и хочу дать тебе лучшую жизнь, поэтому для нас всех сейчас главное — не оступиться и не рухнуть снова. Родители потратили всю свою жизнь на то, чтобы вылезти из грязи и клеветы. Я не могу позволить ни себе, ни тебе, ни тем более кому-то другому разрушить то, над чем так корпели несколько поколений. Не знаю, дадут ли тебе что-то мои слова сейчас, но, по крайней мере, надеюсь, что со временем ты меня поймешь и не будешь держать обиды за то, что я испортил лучшие годы твоей жизни, закрыв на семь замков дома. Минхо так горько усмехается, что у младшего появляется даже секундное желание его обнять крепко, погладить по голове и разрешить поплакать. Но он быстро такую мысль от себя отгоняет — они всё ещё слишком холодны друг к другу, несмотря на ситуацию. Всё ещё недостаточно. Да и Чонин, вообще-то, думал, что разговор будет немного не об этом… — Хорошо, — вздыхает. Как и предполагалось, от разговоров об этом всё равно ничего не изменится. — Собственно, по поводу Чана, — о, это уже ближе к интересному. — Я не люблю, когда люди не придерживаются договоренностей. А тем утром всё выглядело, будто Кристофер нарушил чуть ли не главный аспект нашего с ним договора. — Договора? — теперь Чонин окончательно ничего не понимает. На него договорились? Он действительно вещь какая-то, что ли? — Не смотри на меня так, — отворачивается Минхо, скидывая одеяло в ноги. Что-то уж слишком жарко стало. — По-другому нельзя было. — Ты продал меня? — Что? — альфа дергается и не очень культурно крутит пальцем у виска. — Книжек начитался, Чонин? Ты просто очень понравился Кристоферу, и он не отставал от меня с навязчивой идеей познакомиться с тобой ближе. Ну я подумал, что он альфа вроде как неплохой и мог бы даже стать хорошей партией для тебя в будущем. Я разрешил, дал распоряжение охране, предупредил прислугу и ещё всего по мелочи, но мы договорились на определенные условия, за нарушение которых я пообещал скоропостижное лишение всех конечностей и головы — в первую очередь. У Чонина в голове заведенная обезьянка с тарелками и сплошное непонимание. Он чувствует себя экспонатом в музее, над которым висит вывеска «Руками не трогать!», и ещё амбалов по округе расставлено, чтобы уж точно никто не притронулся. Минхо, конечно, в своём репертуаре. — И что же там за условия, если не секрет? — Их довольно много, но основное — никаких интимных связей в этой интрижке. — Мы не спали, — отстраненно утверждает омега, засевший в своих мыслях. — Хочется верить. Но с моей точки обзора всё выглядело именно так, — Минхо отставляет уже пустой стакан на тумбу и пару секунд сомневается, прежде чем пересесть ближе — на корточки перед братом. У самого Чонина от этого жеста сердце щемит предательски и в пятки падает, когда старший берет его ладони в свои и ободряюще сжимает. — Расскажи мне правдивые события, Чонин. Если действительно ничего не было, то это же не трудно, правда? Успокой моё братское сердце, и оставим эту историю. Пожалуйста? Минхо выглядит таким побитым котенком — жалобно, просяще. Чонин даже не вспомнит, когда видел брата таким в последний раз. Всегда серьезный и холодный Минхо сейчас перед ним, как оголенный провод: субтильный, будто с обнаженной, вывернутой наизнанку душой. И почему-то кажется, что этот Минхо поверит каждому его слову, потому что он сам хочет верить. Ему это необходимо — узнать, что он не проебался в этом плане и защитил брата достаточно. И как же Чонину стыдно смотреть ему в глаза, зная, что так сильно подвел родного брата, всю семью. — Чан-хён рассказывал мне сказки на ночь, — Чонин замечает сорвавшийся с губ старшего нервный смешок и сам еле давит улыбку, чтобы серьезно заявить: «Не смейся!», но не выдерживает и тоже роняет усмешку. Звучит действительно как-то не особо по-взрослому. — Он даже не садился на постель. Сидел, как ты сейчас, а потом ушел спать в гостевую. И это правда. Как бы абсурдно не звучало. — И ты заявляешь, что ты уже взрослый, — по-доброму усмехается Минхо и роняет голову в чужие колени. Чонин фыркает, но всё-таки несмело опускает руку на растрепанную шевелюру, аккуратно прочесывая спутанные локоны пальцами. Минхо ему верит — это главное. — Спасибо. — За что? — За правду. Я чувствую, что ты не врёшь, — бормочет альфа, всё еще где-то в ногах. — Наверное, мне стоит пригласить Чана на ужин и извиниться. — Ты.? — Не спрашивай.

***

После разговора становится ощутимо легче во всех смыслах. На следующий же день Минхо просыпается без головной боли, жара, першения в горле и всего прочего. Проще говоря, абсолютно здоровым и в отличном расположении духа. Джисон таким поворотом событий более чем доволен, но исходом вчерашнего геройства потом поинтересуется у Чонина, чтобы Минхо вдруг не передумал со своим хорошим настроением. На общий завтрак впервые за последний месяц выходят все. Чонин больше не шугается брата, но сидит всё ещё довольно далеко от супругов Ли. Это место уже, наверное, негласно закреплено за ним, поэтому никто не возражает, когда младший омега привычно садится в полутора метрах от них, почти в противоположном краю стола. — Доброе утро, — на удивление, первым заговаривает Чонин. — Как спалось? Джисон в последний раз видел такую нежную улыбку на лице Минхо у них на свадьбе. Ладно, это было не так уж давно, но факт остается фактом: Минхо, в принципе, почти никогда так не улыбался. А тут вот ни с того ни с сего такие чудеса. Единственный вывод, который может сделать сейчас Джисон, — вчера о своем залете Чонин брату не рассказал. — Доброе, — отвечает Минхо, даже не упрекнув Чонина за небольшое опоздание. — Спалось хорошо. Надеюсь, что ты тоже хорошо выспался, потому что сегодня у нас важное мероприятие, и выглядеть отлично прежде всего именно в твоих интересах. — подмигивает альфа брату, а Джисон тут же давится своим скрэмблом и закашливается. Его ни про какое мероприятие не предупреждали, вообще-то. Минхо слегка хлопает мужа по спине, подаёт воды и объясняет: — Я пригласил Кристофера на ужин сегодня вечером. Объединим приятное с полезным, так сказать. Чонин свой завтрак доедает с выражением лица, мол, он совсем не волнуется и ему относительно по барабану, но внутри у него теперь не только обезьянка с тарелками, а целый зоопарк с оркестром. Придется признаться во всем сегодня, раз уж подворачивается такая возможность собрать всех причастных за одним столом. А вдруг это знак свыше? Может, сегодня звезды так сойдутся, что Минхо смилуется над ними и всё простит. Всё же может быть, да? И вообще, мечтать не вредно, слышали такое? После завтрака Джисон уговаривает младшего проехаться с ним по магазинам под предлогом «пока Минхо в хорошем настроении — нужно пользоваться», и заодно расспрашивает о вчерашнем разговоре между ними, потому что интересно до чёртиков, почему Минхо такой довольный с самого утра. Чанбин, героически отстояв право отвезти омег самостоятельно и сопровождать их непосредственно в процессе шоппинга, тоже внимательно слушает рассказ Чонина с водительского сиденья. От некоторых моментов бедного альфу аж вставляет, но он профессионально ведет машину, несмотря на все сюжетные повороты в рассказе младшего. — Я давно не видел его таким… Мне даже стало его жаль. — Теперь ты понимаешь, что я имею в виду, когда говорю, что Хо — милый котенок? — шутливо фыркает Джисон и просит Чанбина остановиться возле кофейни и взять ему что-нибудь послаще, потому что от яиц на завтрак уже тошнит. — Нет, всё ещё не понимаю, — Чонин мотает головой для вида и, когда Бин скрывается за дверью кофейни, выдаёт: — Мне кажется, Чан не захочет иметь со мной дело после этого, — понуро опускает голову, вздыхая. — Да брось, — отнекивается старший, — ничего не случилось. У всех бывают ссоры. — Не у всех они заканчиваются лишением конечностей. — Минхо только покричал немного, все конечности у Чана твоего на месте. Член тоже, если ты об этом, — Джи легко пожимает плечами и отвечает Чанбину в мессенджере, обводя на фотографии, какую именно сахарную бомбу ему взять. — Это пока что, — кивает Чонин, а потом до него доходит. — Я не о члене! Извращуга! — Извращуга — я, а залетевший-то ты, — отшучивается Джисон. — Ну спасибо, дружище, — обиженно язвит в ответ младший. Кажется, шутка не удалась. — Прости. — Мгм. Чанбин возвращается в машину очень даже вовремя и, вручая Джисону его навороченный дальгона-кофе со всеми возможными и невозможными добавками, кидает беспокойный взгляд на омег, потому что сидят те подозрительно тихо. — Всё в норме? — интересуется альфа перед тем, как тронуться. — Да, — звучит в унисон. Когда они подъезжают к торговому центру, от обиды ни у одного, ни у другого не остается и следа. Омеги бодро шагают в первый пункт назначения под жалобный бубнёж Чанбина о том, что ему им просто жизненно необходимо зайти в кафетерий. Джисон обещает ему обеденный перерыв только в случае, если проголодается Чонин, поэтому Бин окончательно переключает внимание на младшего и строит глазки ему. Работа — работой, а обед, вообще-то, должен быть по расписанию! В первую очередь они оказываются в одном из любимых бутиков Джисона, но так постепенно добираются и до верхних этажей с сегментом более откровенным… Альфа долго припирается на входе, потому что он как-то совсем не горит желанием связываться ни с бутиком нижнего белья, ни с — упаси господь — секс-шопом. Во второй они, к слову, и не собирались, но замученная мордашка Со была уж очень забавной, чтобы отказывать себе в удовольствии немного посмеяться. В конечном итоге беднягу всё-таки отпускают в кафетерий напротив нужного магазинчика, рассчитанный, видимо, именно на таких же несчастных Хатико, как Чанбин, не забыв, конечно, вручить ему пакеты со всем тем, что уже куплено, а это ни много ни мало — три блузы Джисона, две пары брюк в комплект, юбка, о которой даже спрашивать было страшно, и один брючный костюм, выбранный всё тем же Джисоном, но для Чонина. В их своеобразной дорожной карте мультибрендовый бутик нижнего белья был последним пунктом, и Джи настойчиво уверяет, что там они надолго не задержатся. — Мне только забрать заказ, это быстро. Чонин уже как-то и сам устал от бесконечных магазинов, примерок и причитаний Джисона по поводу и без. Он, честно говоря, не понимает, как Джисон, совершенно далекий от всей этой индустрии и вычурности, простой парень, смог так быстро ворваться во всю тему и держаться на плаву даже получше самого Чонина, купающегося в достатке с рождения. Если сравнить того же Тэхёна и Джисона — оба держаться прелестно, даже лучше, чем хорошо. Но при этом Тэхён привык к такому образу жизни и других просто-напросто не знает, а Джисон ворвался в их условный строй всего четыре года назад и справляется с ролью изысканного омеги намного успешнее, чем ожидалось. — Посмотришь себе что-то? — играет бровями старший, подталкивая Чонина к отделу с какими-то навороченными комплектами, которые больше походят на ошметки ткани, а не на полноценное белье, придуманное изначально ради удобства, между прочим. — Нет уж, откажусь, — отнекивается младший и плетется за Джисоном к консультанту. Он уже начинает сочувствовать бедному омеге, потому что за сегодня Джи довел уже двух таких, и оборотов не сбавляет. Но, на удивление, ничего сверхъестественного не происходит: Джисон не истерит, не вертит носом и не капризничает, а спокойно проходит к кассе, забирает аккуратный пакетик из рук работника и, проверив содержимое, рассчитывается картой Минхо. — И всё-таки, — идя по направлению к Чанбину, возникает Джи. — Я бы на твоем месте задумался о симпатичном белье, раз уж у вас с Чаном всё серьёзно. — Джи, избавь меня от подобного рода высказываний, умоляю, — Чонин хнычет, падая на диванчик за столиком напротив Бина. — Бин, спасай! — показывает ладонью жест помощи где-то под столом и драматично хватается за сердце, на что Джисон только закатывает глаза и, оставив пакет рядом с остальными, садится к Чонину. — Нужно садиться на диету, — качает головой старший омега, листая меню. — Мне пришлось брать М-ку, потому что S-ка того же фасона сидит не так свободно, как должна была. — Да брось, — подает голос Чонин. — Твоя последняя диета продлилась двенадцать часов. Если углубляться в подробности, ты просто спал. — Спасибо, — язвит теперь Джисон. — Подъеб засчитан, 1:1. — Не нужна тебе никакая диета, Джи, — теперь уже серьёзно утверждает младший, а Чанбин, пережевывая свои наггетсы, ему поддакивает. — У тебя прекрасная фигура. Если я расскажу Минхо о твоих заскоках, то он тебе наглядно продемонстрирует твою неправоту. Так что перестань и заказывай нам чего-нибудь посытнее. Я ужасно проголодался.

***

Ладно, Чонин волнуется. Но мы не можем его осуждать. Он окончательно решил, что признается во всем сегодня, и отступать уже было некуда. По возвращении домой он сразу же достает из книги, служившей тайником, всё тот же злосчастный тест и оставляет его на трюмо, чтобы ни в коем случае не забыть, не передумать или ещё что-то в этом роде. Джисону входить и помогать ему собираться строго-настрого запрещает, предпочитая побыть в одиночестве и хорошенько подумать над своей сегодняшней предсмертной речью. Он толком не знает, чего ожидать ни от Минхо, ни от Чана, поэтому переживает ещё сильнее, прожигая взглядом треклятый тест. Чонина будто откидывает назад, в день, когда он только узнал об этом инциденте. Ему точно так же хочется плакать от безысходности и собственной никчемности, но он стойко держится и не поддается эмоциям. Омега укладывает волосы, наносит легкий макияж и надевает купленный несколькими часами ранее костюм. Так он выглядит изящным под стать брату — строго, сдержанно, но привлекательно. Джисон выбрал ему действительно подходящий костюм: зауженные в талии и свободные на ногах брюки на высокой посадке и укороченный пиджак на голое тело. За счет глубокого винного цвета костюм выглядит не уныло и не добавляет Чонину нежелательной блеклости, а сам крой не открывает лишнего, но добавляет игривости в сдержанную дороговизну образа. Почему-то в весе он так и не прибавил, живот всё ещё был идеально плоским, и тело фактически не изменилось, но омега списывает это на генетику — его папа был довольно худощавым, да и он сам имеет природную склонность к худобе. Отец всегда говорил, что такое омежье тело — худощавое, с острыми углами и умеренной бледностью — признак аристократичности. Полоска теста в очередной раз попалась на глаза, и как раз в этот момент в дверь постучался Чанбин. — Нини, тебя уже ждут. Ты снова опаздываешь, — альфа недовольно фырчит, опираясь о дверь, но в комнату не заходит. Что-то ему подсказывает, что не стоит этого делать. — Сейчас спущусь. Минуту. — Я жду здесь. Решиться на признание и признаться, как оказывается, абсолютно разные вещи, и сделать первое было порядком легче, чем теперь совершить второе. Чонин ещё пару секунд гипнотизирует эту бумажку с двумя полосками, а когда Бин в очередной раз его поторапливает, быстро всовывает в карман и выходит, выдохнув. Остается только надеяться, что судьба сегодня на его стороне и всё пройдет не критически плохо. На «хорошо» он даже украдкой не смеет надеяться — в его случае самым лучшим исходом событий может быть максимум «не очень плохо», да и то только в случае чуда, правильного расположения звезд, всего запаса собственной удачливости и хорошего настроения Минхо одновременно. Но всё же мы понимаем, что такого глобального совпадения, в принципе, быть не может. — Готов? — Абсолютно нет. Минхо меня прибьет, — выпаливает Чонин, поздно вспоминая, что его признание должно было быть неожиданным для всех без исключения. Чанбин с подозрением щурится, но решает промолчать. Альфа сопровождает его до столовой, где уже собрались все, кто должен был, и ждали только одного Чонина. Со хочет по привычке уже отодвинуть стул и помочь омеге сесть, но с места подрывается Бан Чан, ухаживая за своим омегой самостоятельно. Чонин слегка краснеет от такого долгожданного присутствия альфы рядом. Они ведь эти несколько дней совсем не общались: Чан ему не писал, а написать первым младший то ли боялся, то ли стеснялся. Минхо этот жест альфы без внимания не оставляет и определенно добавляет ему мелкий плюсик в карму, хоть с виду и кажется, что он убить этого альфача готов. — Прекрасно выглядишь, лисёнок, — шепчет на ушко Чан, когда задвигает стул. Чонин рдеет сильнее, постепенно обретая схожесть цветом со своим костюмом. — Спасибо. Минхо заводит разговор о чем-то насущном, плавно переходит к основной цели вечера, извиняется, объясняет своё волнение, но Чонин не слушает. —… Думаю ты поймешь, когда появятся свои дети, — единственное, что омега выхватывает из разговора. Чан отвечает что-то про свою сестру, мол, он понимает это волнение о младших и всё такое, а Чонин всё ещё от фразы Минхо не отходит. Она волной накрывает, заставляет вспомнить его главную цель на сегодня и поежиться от совсем не приятного предвкушения. Страшно — пиздец! Джисон в разговоре почти не участвует, да и вообще выглядит каким-то отстраненным, но на это никто внимания не обращает — списывают на банальную скуку, которой тот довольно-таки часто блещет на подобных мероприятиях. Чанбин же слился с мебелью где-то за спиной Чонина и, кажется, даже не дышит. Зато у Минхо с Чаном контакт наладился. Они даже вроде как помирились и теперь обсуждают что-то чертовски сложное для и так перегруженного мозга омеги. В какой-то момент альфы замолкают, и Чонин решается. Или сейчас, или никогда! — Кстати, о детях, — вырывается само, и омега испуганно вздрагивает, сам от себя такой смелости не ожидая. Но начало положено, значит, отступать и прятаться уже поздно. — Минхо, только не нервничай, хорошо? — Чонин оттягивает, как может, ведь сам знает, что Минхо точно будет нервничать, да и все остальные будут нервничать, если выживут. Напрягается, кажется, даже воздух. Джисон в непонятной эмоции прожигает младшего взглядом и кладет свою руку на колено мужа, уже предполагая, что вот-вот произойдет. Сам же Минхо выгибает бровь и сжимает в руке столовый нож, которым только что нарезал свой стейк. — Чонин…? Всё. Финита ля комедия, друзья. Чонин встает, достает из кармана тест, сжимает его в ладони пару секунд, пытаясь вспомнить хоть одну молитву, но, как назло, в голове только оглушающий стук собственного сердца, и со звучным хлопком кладет бумажку на стол так, чтобы всем было видно. — Вот. Минхо вскакивает с места, чтобы убедиться окончательно, и со звериным остервенением вцепляется в воротник пиджака Кристофера. Ни Чонин, ни Джисон не успевают вовремя среагировать, только перепуганно переглядываются между собой, не в силах сдвинуться с места, поэтому вклиниться приходится Чанбину. Он с горем пополам разнимает альф и всеми силами пытается удержать Минхо, но тот разъяренно вырывается. — Какого чёрта?! Не вы ли мне пару дней назад доказывали, что ничего не было?! — Минхо даже не кричит, он орёт. — Да я тебя кастрирую, блять! Будешь знать, как свой член совать куда-попало! — Я — не «куда-попало»! — инстинктивно выкрикивает Чонин, и тут же на него выливается поток ругательств Минхо. — Ты вообще замолчи! С тобой я тоже разберусь, мелкая… — Минхо обрывается, но осадок неприятный от оскорбления, пусть и недосказанного, всё равно остается. — Ладно, трахаетесь — это полбеды, но разве так сложно натянуть презерватив?! Взрослый альфа, а творишь хуйню. — Да не было ничего! — наконец отвечает рыком Чан. — А это? — Минхо вертит перед лицом Криса положительным тестом. — Откуда тогда, а? Ветром, блять, надуло? — Я откуда знаю?! Я уж точно Чонина не трогал. — Хочешь сказать, что мой брат — шлюха? У Чонина от такого заявления сердце в пятки падает, а кровь, наоборот, приливает к лицу. Как можно так нагло врать? Он был лучшего мнения о Чане. — Что значит «не трогал»?! — возмущается младший и уже сам подходит к альфам, — Ты трахнул меня в том чертовом клубе. — шипит сквозь зубы, еле сдерживаясь, чтобы добротно не приложиться коленом альфе по яйцам. — Да что ты городишь, ребёнок? Какое трахнул? В каком клубе? — вскидывает брови Чан. Выглядит, падла, как самый честный человек в мире, сама невинность, святоша! Умел бы Чонин так искусно врать, жизнь бы медом была. — Я тебя и пальцем не трогал. Минхо опять злобно рычит, окончательно вырываясь из хватки Чанбина, и налетает на Чана снова. Тот уже не терпит — на выпад в свою сторону отвечает аналогичным, и всё стремительно начинает походить на начало драки, но вовремя появляется спасибо-тебе-святой-человек-Джисон. Омега оттягивает мужа назад, но тот всё равно не успокаивается, обозленный и ослепленный желанием вгрызаться в глотки и крошить всё подряд. — Сядьте и поговорите нормально! — верещит Джи, и все, что удивительно, затыкаются как по щелчку. Хорошая идея. Дельная. Все, включая Чанбина, аргументировавшего своё присутствие причастностью к делу, снова возвращаются за стол, но рассаживаются теперь дальше друг от друга, чтобы максимально минимизировать возможность рукоприкладства. Только одному Джисону приходится сидеть вплотную к Минхо — по статусу так положено, отсядь он от мужа, со стороны альфы это будет расценено как минимум как неуважение, а как максимум — предательство и своего рода измена. Не то чтобы Джисон особо по этому поводу переживает — его Минхо вряд ли и станет бить, а если вдруг и захочет, то у него будет козырь в рукаве, который придется вынуть раньше времени. Но он чувствовал необходимость быть рядом с Чонином, поддерживать его хотя бы своим близким присутствием и мнимыми прикосновениями. Да только так уж получилось, что они с Минхо сидят во главе стола, по бокам, как на очной ставке, — Чонин с Чаном, а в самом дальнем конце, точно напротив них, — Чанбин. И между каждым не меньше метра. Раскидались, как борцы на ринге, ей-богу. — Итак, — начинает Минхо, — Чонин, твоя версия? Подробно и с самого начала. — Мы с Джисоном поехали в бар, — подставлять Джи не хочется совсем, но правда рано или поздно должна будет раскрыться, так что лучше Чонин расскажет всё сейчас и умрёт с чистой совестью, — немного выпили. — Вообще-то Сынмин следил за правилом «ни капли в рот, ни сантиметра в жопу»! — совершенно случайно выпаливает Джисон и сразу же ловит на себе три пары недоумевающих взглядов, на что он обречённо выдыхает: — Вам, альфам, не понять. — Ла-а-адно, — тянет Минхо, — Чонин, продолжай. — Тэхён мне подливал. Не злись, Джи, я не мог этому противостоять! — Джисон понимающе кивает. Тэхён кого угодно споить может — у него натура такая. Один только Чонгук и держится пока ещё, ну и Сынмин, и никто не знает, каким образом: божьими молитвами или проданной дьяволу душой. — Потом мне стало не очень хорошо, я отошел от Сынмо всего на несколько минут — умыться хотел. А там в коридоре он, — омега кивает в сторону Чана, — течкой накрыло, ну мы и… того. Если бы лицо Чана можно было описать словами, не хватило бы и сотни страниц. Там эмоции проскакивают одна за другой: от удивления и непонимания до злости, смеха и ещё чего-то непонятного. У Минхо ситуация не лучше, но если у Чана нотки смеха хотя бы чуть-чуть проявляются, то у него — только злоба, гнев и разочарование. — Господин Бан…? — Джисон рискует сказать что-то быстрее, чем додумается муж, и очень надеется, что рассказ альфы ситуацию прояснит лучше. Потому что, вообще-то, Чонин всё ещё большую часть произошедшего не помнит и свою версию строит, соответственно, опираясь только на собственные догадки и интуицию. А интуиция, как известно, не всегда работает как надо. Минхо на такую фривольность мужа только недовольно щурится, но всё же против не возникает, молча выслушивая теперь Чана. — Ничего не было, это во-первых. С чего ты вообще взял, что я тебя трахнул? Тебе приснилось, ребёнок. Мы столкнулись в коридоре, да. Мне порядком снесло голову от течного омеги, тоже да, но дальше пары поцелуев не зашло. Я сунул тебе визитку в карман и с горем пополам нашел твоего друга, Сынмина, кажется. Он тебя забрал, и на этом всё. Блять. Сынмин, точно! Как они все могли забыть про трезвого, здравомыслящего Сынмина и не спросить о произошедшем его? Чонин стыдливо краснеет, пряча лицо в ладонях, Джисон звучно бьет себя по лбу и морщится непонятно от чего: боли или абсурдности ситуации. Минхо кидает взгляд на Чанбина и удрученно спрашивает: — Ну, а ты каким боком причастен? — Покрывание преступника приравнивается к участию в преступлении, — легко пожимает плечами Чанбин, глупо моргая. Он-то действительно почти ни при чём. — Боже… — Минхо пропадает где-то в изгибе плеча Джисона и пару секунд просто молчит, пытаясь всё переварить. — Чонин, скажи, пожалуйста, что это правда и тебе просто приснилось. — Ничего мне не приснилось! — восклицает омега, но моментально возвращается к былому стыду и оправдывается: — Я просто не помню ничего… Вот и решил, что… И вообще, откуда это тогда? — он кидает взгляд на тест, который Минхо так и не выпустил из рук. — Больше я точно ни с кем, даже предположительно, не спал. — Сделай ещё парочку, — предлагает Чан, уже с более спокойным видом. — Такого рода приспособления часто ошибаются. Минхо, хоть и всем своим видом показывает собственное недовольство и раздражительность, но всё равно с предложением Бана соглашается. В их же интересах, чтобы вся эта история оказалась просто неудачным стечением обстоятельств и плохой шуткой судьбы. Пока Чанбин, как самый непричастный из причастных, гонцом мотается в ближайшую аптеку, Минхо заставляет Джисона позвонить единственному адекватному свидетелю — Сынмину, чтобы в случае наглого пиздежа вранья отсечь его на корню. Но тот, к счастью, всё подтверждает и не забывает упомянуть незлым тихим Тэхёна, которого закодировать к чертовой матери надо, чтобы не доставлял проблем. — Мне никогда не нравился этот Ким, — фыркает Минхо, выдыхая. — Он Чон уже как пять лет, — исправляет Джи, на что альфа только отмахивается, мол, разницы никакой — Тэхён есть Тэхён. Чонин предлагает всем перебазироваться в гостиную, потому что стулья в столовой хоть и с мягкими подушками, но всё равно не самые удобные для длительных переговоров. По гостиной они рассаживаются ещё свободнее, но теперь Чан зовет младшего подсесть к нему на диван, а Джисон устраивается на бортике кресла Минхо. Часы напрягают своим тиканьем в тишине, накаляя этим и без того натянутую обстановку. Хоть теперь Минхо и гораздо спокойнее, чем был полчаса назад, но ситуация всё равно вынуждает всех оставаться в напряжении до последнего. Чан позволяет себе приобнять Чонина и укладывает его голову себе на плечо, слегка поглаживая изредка подрагивающие плечи. Омега инстинктивно тянется ближе, но грубая ткань пиджака Криса неприятно царапает нежную кожу, что заставляет мнимо поморщиться. Альфа это замечает и молча стягивает с плеч свой черный пиджак, оставаясь только в белой футболке, облегающей мышцы рук и груди, как вторая кожа. Чонин льнет обратно, теперь беспрепятственно утыкаясь носом в ключицы. Аромат Криса успокаивает, внушает чувство безопасности и приятно расслабляет. Как-то сразу становится плевать на весь мир, на недавнее желание хорошенько прописать альфе промеж ног, на все заботы и даже на недовольство Минхо. Вышеупомянутый, кстати, от такой картины перед собой недовольно фырчит, как минимум потому, что альфа его внутренний бесится: это он должен защищать омегу, а по итогу складывается, что защищает совершенно чужой альфа, по сути, от него же. Такой расклад ему совершенно не нравится, но Джисон рядом массирует плечи и шепчет что-то о том, что рано или поздно это всё равно произошло бы. Чан на Минхо смотрит пристально, холодно, будто тот действительно может сделать что-то с его омегой. Между альфами буквально воздух искрится, но смотрят те всё равно друг на друга неотрывно, наверняка уже расправляясь друг с другом в своем воображении. Чонин не то чтобы назло брату, но Криса обнимает в ответ — крепко, поперек торса, прижимаясь к накаченной груди, — и расслабленно прикрывая глаза, когда альфа в ответ обнимает крепче и гладит ласково по шелковистым волосам. Чан горячий. Буквально. У него тело аж обжигает своей температурой, но при этом словно убаюкивает в тепле. Чанбин возвращается только через час, оправдываясь пробками и наличием круглосуточной аптеки только в центре. К этому времени Минхо успевает позвонить закрепленному за их семьей врачу и почти вежливо попросить приехать. И неважно, что восемь часов вечера — дело-то срочное. В этот раз Со оказывается чуть более разумным, чем в прошлый, и покупает тесты более качественные и точные. Он протягивает несколько коробочек Минхо, но тот смотрит на него как на придурка и пальцем у виска крутит. — Мне они на кой чёрт? Это ему, — альфа кивает на пригревшегося в теплых объятиях Чонина, и Бин быстро меняет траекторию, чтобы отдать тесты омеге. Чанбин единственный, кто смотрит на него по-другому. У него во взгляде нет ни жалости, ни раздражения, ни злости. Он смотрит с гордостью, с тихой поддержкой и восхищением, потому что Чонин наконец-то взял себя в руки и начал расхлебывать свои проблемы, пусть и не совсем самостоятельно. Чонин ощутимо вырос в его глазах, и это не изменится от наличия второй полоски на индикаторе. Сам Чонин как-то совсем не в восторге от своего такого ментального взросления. Ему бы и дальше сидеть у кого-нибудь на шее и не рыпаться, но нет же — захотела душа приключений, так теперь разбираться приходится. Он берёт в руки стопку этих страшащих упаковок и несмело поднимается с дивана, ощущая последнее бережное поглаживание Чана по спине. Ему как-то даже страшнее, чем в первый раз, и он вполне может свой страх обосновать. Во-первых, когда Чонин делал это впервые, об этом знал только Чанбин, который поддержал бы его в любом случае. А сейчас результата ждет почти целая орава людей, среди которых и Минхо, мягкосердечностью не отличающийся. Во-вторых, этого самого Минхо до жути страшно разочаровать, ведь тот старается для них, из кожи вон лезет, чтобы обеспечить ему лучшую жизнь, а он рискует так бесцеремонно все эти старания перечеркнуть. Хотя, если Чан говорит, что ничего не было, а Чонин точно знает, что ни с кем больше не спал, то он в действительности не должен быть в положении. Не ветром же ему ребенка надуло, в конце-то концов? За дверью уборной он скрывается именно с этой мыслью. Стоит младшему только выйти из гостиной, как альфы перестают себя сдерживать. В комнате становится душно от концентрации феромонов, которые ну совсем не смешиваются, в отличие от сочетаемых — альфьих и омежьих. Эти же, наоборот, создают тяжелый для восприятия и чувствительного обоняния Джисона смрад, хотя по отдельности и в спокойном состоянии оба пахнут довольно приятно, не резко. — Перестаньте, — скулит неразборчиво Джисон в шею мужа. От такой обстановки уже порядком кружится голова, и омега близок к скорой потере сознания, если Минхо с Чаном не перестанут пытаться доказать свою силу таким тупым способом. — Хо, хватит! Минхо осекается как-то резко и меняет взгляд с пронизывающего на Чана на беспокойный на Джисона. Он вскакивает с кресла и опускает на свое место мужа, который уже едва держится. Чан тоже свою глупость быстро укрощает и ориентируется в ситуации рекордно спешно — просит Чанбина открыть окна и сам занимается тем же, пока Минхо пытается привести омегу в чувство. Джисон в себя приходит быстро, стоит только свежему воздуху с открытых окон чуть вынести концентрированные ароматы из комнаты. После этого уже никто друг на друга никоим образом не кидается. Альфы друг друга решают порядочно игнорировать, пока ждут возвращения Чонина, и только изредка перекидываются взглядами, полными неприязни. Джисона эта компания уже порядком подзаебала, поэтому он предупреждает, что пойдет проверит младшего, и уходит прочь, не дожидаясь ответа. — Чонин? Можно? — Джи собирается постучаться, но дверной замок щелкает почти мгновенно, и он заходит, закрывая за собой дверь. Чонин сидит на крышке унитаза и почти не шевелится. На раковине — три сложенных в ряд теста, но Джисону с его места не видно, какой на них результат. Он игнорирует пустой взгляд Чонина сквозь стену и подходит ближе, чтобы рассмотреть степень трагедии. Только вот на всех трех индикаторах по одной полоске. Все тесты отрицательные. — Боже, ты даже не представляешь, сколько проблем только что решилось, — Джи присаживается на корточки перед младшим, улыбается ему искренне и обнимает, как родного сына, честное слово. — Всё хорошо, идём. А то эти два дурака друг друга сожрут. Но Чонин продолжает сидеть на месте, ни на сантиметр не сдвинувшись. Ему теперь не столько страшно, сколько стыдно. Стыдно перед Джисоном и Чанбином, в первую очередь. И, казалось бы, да, друзья должны его понять, ведь он и не виноват толком, но совесть мучает Чонина беспощадно. Почему он не перепроверил раньше? Почему не разобрался в ситуации? Ему стыдно за свою позицию жертвы, к которой он в жизни привык и даже не думал что-то менять. Может, ему хотелось этого внимания? Хотелось, чтобы его, такого бедного и несчастного, пожалели? Он не знает точно, но смотреть в глаза нормально Джисону не может. — Прости. Джи, прости меня, — младший срывается на рыдания, и глаза застилает пелена слёз. — Я дурак! Такой дурак, боже. Прости-прости-прости. Джисон, мягко говоря, в шоке. Ему причина слёз, рыданий и душевных терзаний Чонина непонятна, но он всеми силами старается разбушевавшуюся бурю эмоций успокоить и поговорить обо всём нормально. Пусть Минхо с Чаном там хоть глотки друг другу перегрызут — это уже будут исключительно их личные половые трудности. Если Чонину нужно время успокоиться и переварить всё произошедшее, у него это время будет. Омега костьми ляжет, но младшего обидеть сейчас не позволит. — Ч-ш-ш, тише, — старший обнимает, позволяет лить слёзы в свою дорогущую блузу и гладит нежно по голове, вздрагивая, кажется, каждый раз вместе с Чонином. — Всё хорошо ведь. Чего ты? — он чуть отстраняется, убирает прядь, спавшую на заплаканное лицо, и смотрит так бережно, нежно… И Чонин правда не понимает, как Джисон может относиться к нему с таким трепетом после стольких проблем, обретенных из-за его глупости? — Ну, маленький? Ты устал от этого всего, понимаю. Иногда нужно поплакать и выпустить эмоции, но сможешь потерпеть ещё немного? Джин-хён посмотрит тебя, и закончим с этим. — Ты не злишься…? — голос пропадает слегка, но Чонин честно пытается успокоиться. И правда ведь, чем быстрее он возьмет себя в руки, тем быстрее они поставят в этой дурацкой истории точку. — За что мне злиться? Чонин, всё хорошо, не накручивай себя. Сейчас ты умываешься, забираешь всё своё добро, — намекает на разложенные тесты, — мы возвращаемся к этим детям-переросткам и сообщаем радостную новость. — Обычно «радостной новостью» называют как раз-таки положительные результаты, — усмехается, вытирая дорожки слёз на щеках, младший. — Ну, у нас всё точно так же, только наоборот, — Джисон, сверкающе улыбаясь, треплет Чонина по волосам и помогает встать. — Давай, шевели булочками. Чонин приводит себя в порядок довольно быстро, забирает тесты и выходит вместе с Джисоном. Но перед входом в гостиную всё равно медлит, нервно закусывая губы. Такой скандал развел на ровном месте, что самому страшно. Джи ободряюще приобнимает его за плечи и подталкивает вперед, мол, бояться нечего. В гостиной людей прибавилось. В комнате стоял легкий, не приторный аромат каких-то фруктов помимо уже приевшихся цветочного Минхо и ванильно-шоколадного Чана. — Здравствуй, Чонин, — альфа обращается к нему низким голосом и привстает, чтобы вежливо поздороваться, но Чонин, честно говоря, его не узнает, хоть тот и кажется довольно знакомым. — Ты так вырос с нашей последней встречи. — он улыбается слегка и теряет всю свою строгость, стоит только милым ямочкам появиться на щеках. Чонин смущается, но всё же ответно кланяется и переводит взгляд на другого новоприбывшего. — Намджун, не смущай ребенка, — фыркает омега и по-доброму улыбается Чонину. Его он знает. Ким Сокджин — человек довольно уважаемый в своих кругах, работает с их семьей, сколько Чонин себя помнит. Этот омега не просто отличный специалист, а ещё и приятной наружности человек, хороший собеседник и заботливый хён. В их семье он всегда желанный гость и вне работы. — Нини, показывай, что там у тебя. Если хочешь — можем выйти вдвоём. Старший омега подходит к нему, и Джисон передает друга в объятия человека более зрелого и не менее надежного. Тот приобнимает так же за плечи и терпеливо ждет, зло зыркая на альф, сгорающих от нетерпения, среди которых и его муж. Только сейчас Чонин вспоминает Намджуна, но слабо понимает, зачем приехал он. На этот вопросительный взгляд Джин-хён отвечает незамедлительно, не стесняясь и не смущаясь: — Несносный альфа напросился на встречу с Минхо, мол: «Джин-а, я так давно не видел этих детей», — кривляется омега, изображая мужа. — Он будет молчать. Честно. Намджун на диване только кивает болванчиком под строгим взглядом мужа и глупо улыбается. Это заставляет всех посмеяться, и обстановка сама по себе становится не такой напряженной. Вот за что Чонин любит Сокджина, так это за его умение разрешить любую ситуацию одним только разговором. — Так, что там у тебя? — пока все остальные углубляются в бессмысленный разговор про сильный каблук Джина, он сам обращается к младшему. Тот с выдохом протягивает омеге три отрицательных теста и не может не заметить облегчения на чужом лице. На это обращают внимание и другие, теперь переключаясь обратно на причину их сегодняшней встречи. — Ну, что там? — выпаливает Минхо, нетерпеливо постукивая пальцами по ноге. Джисон гладит его по плечу, ласково улыбаясь, но альфа этой улыбки не видит, поскольку Джи стоит за креслом и его просто-напросто не видно. — Можешь выдохнуть, — коротко отвечает Джин и закатывает глаза, когда видит реакцию. Минхо буквально по креслу лужицей стекает и прикрывает лицо руками. Чан же выглядит совершенно спокойным. Он в своей правоте был уверен, и ни его, ни Чонина грязью не облили в конечном итоге. Джисон же ведет себя максимально мило: наклоняется через спинку кресла и бегло чмокает мужа в макушку, улыбаясь от чего-то так искренне и мило, что складывается впечатление, будто это его главная жизненная проблема только что решилась, а не Чонина. — А почему тогда первый показал положительный результат? — подает голос Чонин. — Да и тошнило, от всего воротило. Всё как при беременности же. — Сходите погуляйте, ребят, — обращается Сокджин к альфам, развесившим уши. — Отдохните, свежим воздухом там подышите, не знаю. В общем, нечего тут сидеть. Давайте, хвостики поджали и на выход! Чонин может поклясться, что никогда не видел, как четверо здоровых альф убегают, как щенки, поджав хвосты. Всё-таки Сокджин — восхитительный мужчина, пример для подражания. Остаются в комнате они втроем. Джисон — только потому, что Чонин просит остаться для моральной поддержки, так сказать. Омеги садятся на диван, и Джин снова серьёзнеет, поправляя аккуратные очки на переносице. — Насколько мне известно, у тебя очень нерегулярный цикл, — Чонин кивает. — На это может быть много причин, и, если честно, меня удивляет то, что Минхо ещё не начал бить тревогу по этому поводу. Но, если ориентироваться на этот фактор, я могу предположить, что твой организм так среагировал на альфу. В сказках этот эффект называют истинностью, но на деле у вас просто хорошая гормональная совместимость, из-за чего ты так и среагировал. Это не редкость. Ничего страшного в таком состоянии нет, но всё-таки нужно будет посетить клинику и сдать анализы, чтобы убедиться наверняка. Ты взрослый мальчик, дорогой, и должен понимать, что такого рода вещи нельзя откладывать на потом. — Сокджин гладит Чонина по руке и переводит взгляд, полный расчётливой заботы, на Джисона. — Я скажу Минхо, что всё хорошо, но буду вынужден сейчас попросить тебя, Джисон, проконтролировать все процедуры и потом передать результаты мне. Джисон кивает согласно и чуть хмурится от толики непонимания. Почему бы не сказать всё это Минхо? Или, в конце концов, Чонин может сдать всё самостоятельно, большой ведь мальчик. — Так нужно, — отвечает старший, замечая в чужих глазах непонимание. — Ни одна клиника не может гарантировать стопроцентную конфиденциальность. К сожалению, даже сеть Джуна не обеспечит этого. А если Чонина увидят одного и просекут, за каким ши-ши он туда ходил, слухов не избежать. Людям, увы, нельзя заткнуть рты и завязать глаза, чтобы ничего лишнего не выходило за пределы дозволенного. Это звучит абсурдно, но такие случаи уже были. А по поводу Минхо. Я знаю, что он воспринимает всё в штыки, и вы хорошо потреплете себе нервы, если он за это возьмется. Так что, чтобы уберечь нервные клетки, сделаем так. Идёт? Чонин соглашается в унисон с Джисоном, и разговор плавно перетекает во что-то насущное, не такое значимое и спокойное. Постепенно тревога Чонина отступает, он окончательно отпускает ситуацию и воспринимает произошедшее за эти несколько недель как пройденный этап. Омега наконец понимает, что всё хорошо, ему не угрожает спиногрыз и сломанная одинокая жизнь с ребенком по залету. Можно выдохнуть с облегчением. — Нини, — тянет заговорщически Джисон, когда старший выходит позвать альф обратно и заодно поговорить с Минхо. — Хочешь на ночевку к Чану? Чонин, мягко говоря, удивляется. С чего это вдруг такие предложения? Он окончательно всем надоел в этом доме, так теперь его хотят сплавить, чтобы надоедал кому-нибудь другому? Отлично. Круто. Классно. — Хочешь меня выгнать из родного дома? — младший вопросительно выгибает бровь и щурится по-лисьи, что Джисон аж забывает, что собирался сказать. — Нет. То есть пока всего на одну ночь, а потом — да. Ну а что? Пусть съезжает к своему любимому на здоровье. Тем более, живет Чан один, даже не придется привыкать к чужим родственникам. — Джи? — Чонин почти дуется. И не от того, что его хотят сплавить, а от того, что не говорят причину такого решения. — Ну, надо же начинать притираться к друг другу. — Джисон. — Ладно, — Джисон краснеет и прячет лицо в ладонях. — Я чувствую, что меня вот-вот накроет течкой. Я хочу член твоего брата поглубже в себе, и вряд ли ты хочешь знать подробности, — выпаливает как на духу и зарывается глубже, чтобы ни в коем случае не засветить алый румянец на щеках. — Понял. Но я к Минхо ни ногой! — Я сам договорюсь. — Я уже говорил, что ты лучший? — Чонин радостно взвизгивает и звучно чмокает друга в щеку как раз за пару секунд до того, как в комнату вернутся остальные.

***

Они заваливаются в темноту дома сплетением двух тел, разгоряченные жгучими нетерпеливыми поцелуями и тоской по теплу друг друга. Чан прижимает омегу к двери, снова приникая губами к чужим, уже аппетитно припухшим и влажным. Кажется, этот марафон начался ещё в машине на парковке особняка Ли и прерывался только во время поездки, возобновляясь при любом удобном случае. Чонин оказывается до жути жадным до прикосновений. Он тянет альфу к себе ближе, всем телом прижимается вплотную к чужому — горячему, рельефному, большому. Омега чувствует себя таким удивительно маленьким сейчас, и это его так бесконтрольно заводит, что он рискует потечь от одних только поцелуев. Омега ерзает, сжимает пальцами тонкую ткань белой футболки на широкой спине и, честное слово, обещает ту к чертям разорвать в ближайшем времени. Целоваться с Чаном сладко, горячо и почти болезненно приятно. Особенно когда поцелуи эти влажные и несдержанные, глубокие и распаляющие внутри огонёк чего-то неизведанно манящего. В воздухе стоит тяжелый озоновый аромат, вперемешку с тягучим, сладким, почти приторным ванильно-шоколадным, в котором, как оказывается, раскрываются яркие древесные ноты. Чонин чувствует всю эту сладость на языке, она пробирается глубоко в лёгкие и оседает там поволокой. А Кристофер откровенно сходит с ума: рычит утробно, сжимает омежью талию и не даёт отстраниться ни на секунду, хотя сам Чонин и не собирается. Обеим хочется ближе, больше, теснее. — Боже мой, — глухо шепчет альфа, когда младший нарочно притирается пахом к его бедру. Он тянет Чонина за собой вглубь дома, но тот долго не терпит — налетает с очередным поцелуем в лестничном пролете. Чан больше не церемонится, кусает легонько, но очень даже ощутимо, и подхватывает омегу под бедра, прижимая к стене и удерживая таким образом на весу. Чонин тихо ахает, потому что мышцы под его руками напрягаются, приятно перекатываются от этого под кожей, и он в очередной раз тает от чужой силы. Их жадность освещает только лунный свет из панорамных окон и блеск влюбленных глаз. Господи, как же Чонин сходит с ума от этого мужчины! Омега натурально задыхается. Он отстраняется от сладких губ и откидывает голову назад, невольно подставляясь под ласку более интимную, горячую. Крис опускается пламенными поцелуями к шее, зацеловывает, вылизывает и урчит довольно, как дорвавшийся зверь. Чонин скрещивает ноги на пояснице альфы и инстинктивно подается ближе, трется пахом о твердый пресс и несдержанно тонко стонет. У него уже в голове только приятная легкость, и мысли сводятся к одному лишь Чану, что целует его так неистово, жгуче. В костюме невыносимо жарко, подкладка пиджака неприятно липнет к влажному телу, и омега сипло скулит, чтобы Чан помог ему снять мешающую одежду. Пуговицы пиджака разлетаются по лестнице от резких движений, но это последнее, что сейчас волнует. Сам пиджак остается валяться кучкой в проходе вместе с футболкой старшего. Чан всё же намерен довести дело до спальни, поэтому вслепую шагает по ступенькам вверх, изредка отвлекаясь на торопливые и жадные поцелуи омеги. В общем итоге в спальню оба попадают уже с расстегнутыми ширинками, растрепанные и собравшие телами все углы и косяки дома. Чонин падает спиной на широкую кровать и тянет альфу за собой за кромку брюк. Омега улыбается игриво, глазки строит по-лисьи хитро и выгибается изящно, чтобы кожа к коже, сердце к сердцу. Темноту в комнате рассеивают бра над кроватью, которые управляются, как и всё остальное, системой умного дома. Чан наконец видит своего омегу во всей красе: бледная кожа, отсвечивающая теплым светом светильников, припухшие от множественных поцелуев сочные губы, хитрые, игривые глаза, стройное изящное тело и утонченные руки, тянущиеся к нему. — Ты такой красивый, — шепчет завороженно, перехватывая ладони, чтобы поцеловать тонкие пальчики. — С ума сойти можно. Чонин видит в этих глазах чистое обожание, восхищение и ничем не прикрытое желание. Он восхищается альфой не меньше: тот прекрасен, как греческий бог. Омеге хочется капризно захныкать от отсутствия таких необходимых сейчас прикосновений, но он решает брать дело в свои руки и действовать самому. Он сам не знает, откуда в нем столько откровенной развратности, но пользуется этим, пока может. — Успеешь налюбоваться ещё, — проговаривает томно, запуская одну руку в волосы Чана, чуть оттягивая, а второй ведет от губ по часто вздымающейся груди, торсу, поджимающимся косым мышцам и, в конце концов, цепляет резинку белья, но не снимает, только дразнится. Альфа надрывно выдыхает и чуть ли не стонет от такого Чонина: раскрепощенного, соблазнительного, до звёзд перед глазами желанного. Чан выжидающе облизывает губы, но что-то делать не спешит — хочется посмотреть, что будет делать разгоряченный и нуждающийся Чонин, если не давать ему ничего из того, что тот просит. — А я сейчас хочу, — Крис улыбается игриво и только гладит тело под собой, не делая больше ничего. Он распаляет больше, наслаждается тихим надрывным скулежом и тем, как отчаянно омега пытается схватиться за него и притянуть к себе ближе, но только царапает слегка ноготками и ерзает, не в силах справиться со всем нахлынувшим на него потоком ощущений. В комнате пахнет свежестью и летним дождем. Чонин не приторный, не сладкий, как большинство омег. Он оседает свежестью петрикора на рецепторах и заводит своей нетронутой чистотой. Альфа сам уже давно на грани, но наблюдать за чужим отчаянным желанием — что-то из ряда вон. Чонин дурманит своей красотой, тонким голосом, отливающим приятной негой в сердце старшего, и непередаваемо умопомрачительным феромоном, что заполняет всё пространство вокруг и заставляет раз за разом вдыхать землистую свежесть. У старшего голова кругом идет от того, насколько его омега прекрасный. Он не отказывает себе в удовольствии попробовать его всего и полностью — склоняется над ним и припадает поцелуями к вытянутой для ласки шее. Спускается к груди и не оставляет без внимания бледно-розовые ареолы напряженных сосков: лижет широко, зубами цепляет и погружает в рот полностью, когда чувствует руку, давящую на затылок. Омега дугой выгибается навстречу, непроизвольно голову Чана ближе притягивает, пытается направлять и руководить процессом, что альфа ему пока что любезно разрешает. Чан буквально вылизывает омегу: переходит от одного соска к другому, проворачивает с ним всё то же самое и спускается вдоль грудной клетки вниз — целует впалый живот, проводит невесомо губами по едва видным очертаниям пресса. Чонин под нежными, но настойчивыми касаниями вздрагивает, выгибается во все стороны, но прекратить не позволяет — сжимает волосы альфы удивительно крепко и направляет ниже. Старший таким решительным действиям со стороны омеги удивляется совсем немного, но послушно поддается на провокацию и добирается поцелуями до кромки нижнего белья, руками оглаживая бёдра и худые бока. Младший ощутимо давит на затылок, не просит — требует двигаться дальше, действовать решительнее и быстрее. У него внизу живота тугой узел затягивается, когда Чан наконец перестает его сладко мучать и стягивает всё-таки по ногам брюки вместе с бельём, оставляя его абсолютно нагим и раскрытым перед собой. Но альфа снова медлит. Любуется, зараза. — Хён, пожалуйста, — тянет плаксиво Чонин, хватаясь за напряженные плечи. Крис еще ничего не сделал даже, а младший уже так похабно выгибается, глаза закатывает в своем собственном экстазе и еле слышно, неразборчиво постанывает. — Господи-боже-мой-хён! Ну пожалуйста. Хватит. — Ммм? — передразнивает Чан, прикусывая нежную кожу на внутренней стороне бедра. То, как красиво звучит это обращение надломленным голоском младшего, отзывается нехилым жаром в паху, всё еще скрытом под тканью одежды. — Что хочет мой лисёнок? Чонин стонет особо громко. Он уже течёт, как течная сука, постельное под ним промокло насквозь, но альфа всё продолжает играться: оглаживает любовно бедра, целует, лижет, урчит довольно, носом по влажной коже водит и в открытую наслаждается происходящим, пока омега под его незатейливыми ласками извивается и уже совсем несдержанно стонет. — Хён, — выстанывает высоко младший, — тебя. Тебя хочу! Пожалуйста, хён, — он впивается ногтями в широкую спину, царапает лопатки, оставляя за собой жгучие красные полосы, но альфа на это только улыбается мягко и целует возбужденную плоть, заставляя Чонина вскрикнуть. Тот выглядит таким разбитым, растрепанным, нуждающимся и отчаянным, что Чан решает всё же смиловаться над ним и зайти дальше. Альфа устраивается меж призывно разведенных ног и склоняется над Чонином, накрывая очередным сладким поцелуем губы. Омега чувствует чужую ладонь между ягодиц, что гладит, сжимает и собирает вязкую смазку. Он в очередной раз стонет в поцелуй и отрывается, чтобы посмотреть на светящиеся обожанием глаза. Чан смотрит в ответ внимательно, с пеленой возбуждения перед глазами и безграничной влюбленностью. — Точно? — шепчет над ухом, надавливая на колечко мышц одним пальцем. — Да-да-да, — нетерпеливо лепечет в ответ и притягивает альфу за шею для нового поцелуя. Чан растягивает неторопливо, игнорируя попытки омеги насадиться на пальцы самостоятельно или вообще убедить его, что пальцы можно уже заменить на что-то более массивное, горячее, пульсирующее… Чонин утопает в бесконечной нежности, поцелуях и медленной, тягучей и сладкой, как патока, ласке. Ему некуда деть руки, поэтому он бесконечно царапает спину и плечи альфы, изредка поскуливая от стимуляции чувствительного комочка. Чан нарочито попадает именно туда, чтобы омегу подвести к краю и держать на грани до последнего — уж очень приятно наблюдать за тем, как удовольствие стремительно разрушает некогда стеснительного и смущающегося Чонина. Когда тот уже окончательно растекается возбужденной лужицей по постели и только едва постанывает, альфа прекращает оттягивать самое сладкое. Стоит только Крису отстраниться, как Чонин уже разочарованно стонет от неприятной пустоты внутри и приподнимается, чтобы потянуться к брюкам альфы. Он дрожащими руками пытается стянуть плотную ткань, но та никак не поддается, и возбужденный до края омега чуть ли не хнычет, дергая беспорядочно края. — Ч-ш-ш, тише, лисёнок, — рокочет Чан, снимая остатки одежды самостоятельно, и укладывает младшего обратно на светлые простыни. Чонин жадно облизывается, когда перед глазами мелькает чужой возбужденный член. Тэхён был прав. Действительно крупный, увитый сеткой вен, с багровой, влажной от предэякулята головкой, идеальный член. Омега выхватывает из рук старшего блеснувший серебристый квадратик и умоляюще строит глазки: — Можно я? Чан перед таким взглядом устоять не может, поэтому молча кивает и прикрывает глаза, чтобы не кончить раньше времени только от развратности картины. Чонин суетливо разрывает упаковку и слишком неторопливо раскатывает тонкий латекс по стволу. Проведя еще пару раз по горячей плоти, он возвращается в прежнее положение, но подкладывает под поясницу подушку. Альфа даже не хочет знать, откуда такие познания. Он предпочитает вернуться к самому сладкому и, прежде чем войти в желанное тело, предупредить: — Не думай, что я делаю это просто так, — фиксирует руки омеги над головой и медленно толкается. — Ты теперь мой. Чонин задушено стонет, хватаясь за альфу, как за спасательный круг, когда горячая твердая плоть заполняет его полностью. Слеза срывается по щеке, и он не может сдержать своих эмоций и чувств, потому что в моменте всё ощущается таким до боли правильным и идеальным, что сердце сжимается от всего этого разом. Хочется плакать, смеяться, стонать до срыва голоса и не отрываться от альфы ни на секунду. Только когда Чан глубоко в нем, он осознает, насколько сильно тянется к нему его сердце, душа и тело. — Боже, да, — хрипит омега, — твой. Только твой, хён. Господи… Кристофер берёт его ночь напролет. Медленно и быстро, спешно и чувственно, нежно и жестко, пока оба не выдыхаются под утро. Они засыпают в обнимку, не беспокоясь о своем виде, и просыпаются в неведомом раньше спокойствии и комфорте. Чонин наконец чувствует себя любимым, изнеженным и без груза проблем за спиной. Чан же обретает для себя что-то больше, чем омега под боком. Чан обретает любовь, за которую ляжет костьми, если понадобится. У них теперь есть, за что бороться и ради чего жить…

The end

***