Панзоотия. Театр одного Буйволсона

      Дарий теперь мог говорить, пусть и недолго и слабым голосом.       — Вэриан умер? Такой молодой? — Новость явно потрясла Дария. — Он же на четыре года старше твоего Гилберта…       — Тот водитель лимузина в Тундра-тауне тоже моложе меня, но и Манчаса не пощадила болезнь, — вздохнул Буйволсон.       — У меня тоже новости не очень, Эд, — медленно произнёс Дарий. — Джуди тоже попала в больницу. Ник от неё не отходит, привезли её сегодня ночью с сильным жаром. Супругов Выдрингтонов сегодня выписали, хоть что-то хорошее.       Трахать тебя во все щели. Когда это кончится?       Желая выпалить эту фразу, в которую он заключил своё бессилие, Буйволсон поперхнулся воздухом. Дарий явно встревожился.       — Эд, ты чего? Ты хоть не…       — Всё хорошо, Дарий, хорошо, — поспешил его успокоить Буйволсон.       — Слышь, я хочу видеть тебя здоровым, а не на этаже лёгочников, — предупредил Дарий. — Когда кончится этот сраный локдаун, всё равно не навещай меня. Понял, Эд? Здесь даже два доктора заразились. Знаешь, каково мне было? Я изо всех сил пытался вдохнуть, мне так не хватало воздуха… так грудь сдавливало, что казалось — грудина сердце продавит. И жар… дикий жар всего тела… Я не мог выдавить ни слова, я только хотел дышать. Просто дышать, Эд! Страх умереть от болезни — наш общий, помнишь?       Так же, как дни, в которые у меня родились сын и дочь.       — Когда выберусь отсюда — в подробностях расскажу обо всех ощущениях, — продолжал Дарий, прокашлявшись — похоже, ему от напряжения не хватало сил повысить голос. — Просто не заболевай. Слышишь, Эд? Эд?       Буйволсон во время разговора ворошил вещи на полке в шкафу — обмотанный полотенцем, вышедший из душа, он выбирал, что сегодня надеть. Какое-то время ему не понадобится выстиранная форма… Табельное оружие, которое Буйволсон прятал под нею — точно.       Не только сам пистолет, но и пули — в целом. И опять память захватила его с головой. Буйволсон, каким бы его ни представляли друзья, коллеги или пресса, в жизни всегда был против насилия. По поводу этого его прежний начальник, давно покойный Гэлверн Браунфур, однажды созвал пресс-конференцию. Но в работе полицейских оружие — порою единственный язык. Страшный язык. Гэлверн применял оружие, в него стреляли. В Буйволсона — тоже. Сколько раз он был ранен, сколько раз сам обрывал жизни выстрелами? С одной стороны — в Буйволсоне иногда взмётывалось желание оставить отъявленного преступника в живых, ведь он такой же зверь, житель Зверополиса, как и он сам, а с другой — тут либо ты его убьёшь, либо он тебя. С одной стороны — работа и долг, а с другой — семья и любовь. Не работай Эддрик Буйволсон в полиции, он бы не исполнял свою мечту о защите граждан своего города и тех, кто ему дорог.       Каждый полицейский как земледелец. Цена за этот труд — вероятность самому удобрять землю. И этот каскад мыслей, которые Буйволсон испытывал, глядя на оружие, вспоминая, как он стрелял из него и убивал, как стреляли в Буйволсона и ранили его, как он вспоминал тех, кого он спас, служа в полиции — вызывал и вызывает в нём чувство страха. Перед оружием. За свою жизнь, за жизни тех, кто ему дорог.       Пренебрежение к оружию? Нет, Буйволсону приходится говорить им, как с помощью языка. Страх? Да. Но не столько за себя, сколько за коллег, друзей и семью. Страшно пользоваться оружием, которое убивает, и страшно, когда оно может убить любого, кто тебе дорог. И тебя. Борьба на два фронта.       Меч с двумя лезвиями.       — Ты оглох, Эд? — влетел в воспоминания голос Дария.       Буйволсон вздохнул.       — Выздоравливай, дружище, и возвращайся.