***
Проснувшись, какое-то время он просто лежал, пытаясь понять. И что-нибудь вспомнить. Дракон обвился вокруг него, едва касаясь, закрывая их обоих полураспахнутым крылом, которое в серости утра казалось ещё чернее, чем накануне — цвета воды в колодце. Тело дракона, длинное, несформированное, вздымалось и опадало, источая жар — как если бы человек подкатился во сне к огню слишком близко. Одежда была волглой, но этого не чувствовалось. Этот дракон был молод — по драконьим меркам, не по человеческим. Хотя уже достиг порога зрелости, иначе не очутился бы в окрестностях Ринда один. Вполне возможно, реши он развоплотиться, дракон и человек оказались бы ровесниками. Но, в отличие от человека, дракон, должно быть, помнил времена, когда Хогар Горелый занял Ринд. Молодые драконы охотнее взрослых сородичей контактировали с людьми. Скорее всего, этого в Ринд привело любопытство. Может, увидел пожарище, учуял запах дыма и жжёного мяса, пролетая мимо… Всё, что случилось вчера, казалось увязшим в предрассветном тумане. То, чего не случилось, — тоже. Человек не мог разглядеть, что творится за пределами пещеры, но в этом не было нужды: он прожил здесь свою жизнь. Значит ли это, что он будет жить — только потому, что жил раньше? Если так — всё остальное не имеет значения. Он не знал,что думать. Обо всём. Вопросов в нём не осталось — или они затаились под слоем ещё не отступившего сна. Стараясь двигаться осторожно, человек сел; дракон, почуяв движение, дёрнул крылом. Сейчас он казался лишь тенью среди камней, чуть рыжеватой, что едва ли было реальностью: драконы Севера — чёрного цвета. Дождь перестал; в прорехи тумана, отяжелевшие от влаги и холода, он увидел небо, ещё мутно-синее, в клочьях поистрепавшихся за ночь туч, зыбкие отблески зари на скалах с другой стороны обрыва и примятую траву в том месте, где вчера был застигнут грозой. Высота не манила — как, впрочем, ничто другое. Ничего не изменилось вокруг. И никогда не изменится. Точно не при его жизни. Но что-то в нём угасло за эту ночь — и было размыто дождём. Разведено и разбавлено утренней серостью, и почти уже не давило на сердце и почти не мешало дышать. В какой-то мере он чувствовал себя… будто бы обновлённым. Таким, каким был когда-то выброшен этот в мир волей тех, в кого он больше не верил. Пустым, не имеющим ничего. Пустота давила снаружи, ворочалась внутри — как накануне. Но в этот раз он поступит иначе. У выхода из пещеры он обернулся. Стоило бы сказать… хоть что-то. Спасибо. Слова не шли. Его дракон свился в клубок и на миг приоткрыл жёлтый глаз, более никак не дав понять, что прекрасно осведомлён о намерениях человека, как, впрочем, и не желая ему препятствовать. Выдохнул, погружаясь в сон — или делая вид. И забирая неловкость. Как будто то, что происходило в эти минуты, и было прощанием. Человек шагнул в рассвет, в росу и холод — и зашагал прочь. Не оборачиваясь.Пролог. Человек на скале
20 марта 2024 г. в 10:36
Небо разверзлось над ним, когда идти дальше не было сил. Ночь вспыхнула, обозначив впереди и край обрыва, неожиданно близкого, и неровные клочья кустов, и битые ветром пряди травы — серой на сером. Где-то за левым плечом предупреждающе громыхнуло. Эхо заметалось меж скал; нагоняя гром, в глаза ему бросилась чернота, ослепляющая и глухая.
Зрения не осталось. Мир утонул в струях стелющегося ливня, неровного и по-осеннему студёного.
Поняв, что самое Небеса лишили его чувств, которым он мог бы довериться, человек закрыл глаза.
Тьма была перед ним.
Он не чувствовал холода; не чувствовал ничего с тех пор, как оставил пожарище Ринда за спиной. Не думал, куда идёт. Как не думал о том, кто он — теперь, когда сам сжёг всё, чем он был, чем хотел быть.
Осознав себя с пропастью наедине, он почувствовал облегчение, пускай ответов на вопросы в его голове не прибавилось. Может, сюда, сам того не ведая, он шёл всю свою жизнь?..
Оставалась пара шагов.
Он упёрся в тьму как в стену.
Что это, как не попытка выторговать себе… что? Надежду? Человек усмехнулся, зная, что его никто не услышит: он слишком смертен в каждый момент своей жизни, чтобы обмануть дождь, обмануть вечность. Даже дождь не принял его всерьёз. Как знать, вдруг это… правильно?..
Почему силы оставили его именно здесь, именно сейчас, когда до спасения — рукой подать?..
Тьма по-прежнему была перед ним; тьма манила, хоть уже не так громко. Стоя у её порога, растворённый в дожде, он понял со всей леденящей мысли ясностью: он не просто не знал, куда шёл до этого дня.
Он и сейчас не знает.
Вроде бы, куда очевидней, — думал бы он, если бы мог открыть глаза и заглянуть тьме в лицо так, как она смотрела в него — бездна рваных небес над фьордом, где он родился. Но не мог: против него было всё, даже дождь, который отгораживал его от чего-то, что таилось даже не впереди — в нём самом.
Если бы он ушёл раньше… Не отдал плащ Хальфу. Если бы Хальф успел увернуться… Если бы он сам успел вовремя? Если бы он остался на чёртовом пиру, в конце концов? Или вовсе не появился на нём? Что, если бы он вообще не родился? Что было бы?.. Ничего? Может, это и есть ответ, которого он боялся?
Ничего бы не было.
Волен ли он делать всё, что пожелает? Или не делать вовсе? Если это не может ничего изменить.
Странная мысль в странное время. Он открыл глаза, но не увидел ровным счётом ничего, лишь понял, что продрог до костей.
Эта зима будет ранней. Совсем скоро люди Ринда выйдут в поля и оставят последний сноп Фрейру, и мороз прихватит последнее яблоко Дарующей Девы — раньше, чем год назад, раньше, чем в год до этого.
Снег оденет отроги Трёх Дев, и Кейтиль — не он — отправится в горы. Кейтиль — не он — добудет озёрного змея и к Духову Дню смастерит пояс для Эгле, и Эгле примет дар Кейтиля с радостью, а не с тоской.
Дитмарово воинство откатится за Перешеек зализывать раны. Ладьи Ринда будут вытащены на берег до весны. Ринд выстоял — в этот раз. Выстоит и в следующий. Кейтиль справится. Кейтиль должен справиться. Кейтиль — лучшее, что есть у отца. Лучшее, что есть у Ринда. А он… в этом бою он сделал всё, что мог. Намного, намного больше. И куда меньше, чем должен был сделать.
Человек вдохнул глубоко, погружаясь в будущее — неслучившееся, но от того — внезапно — прекрасное. Он позволил себе это. А что будет дальше… Так ли важно?.. Того, что будет потом, он представить не мог; ещё пару часов назад он даже не думал, что «потом» — будет. Но сам он был — сейчас, и это его в чём-то устраивало.
К тому же, он был не один.
В какой момент стало так — сложно сказать, да и что с этого толку. Человек достаточно пожил в соседстве с ними, чтобы знать наверняка. В любых других обстоятельствах он испытал бы страх. Теперь… он уверен не был. Он весь — суть страх, он осознал это как нельзя остро. Был. Когда-то. Но больше он не боялся. Теперь — бояться некого. Уж точно не разумную тварь, что смотрела ему в затылок.
Драконы не охотятся на людей, так говорят — и закрывают ставни. Драконы не охотятся на людей. Для чего это им, единственным изначальным обитателям этого мира, кого люди не смогли ни уничтожить, ни подчинить?..
Ещё говорят, к драконам нельзя привыкнуть, но он привык. Как каждый, живущий на драконьей земле, понимал: он здесь потому, что ему позволяют быть. Как смены сезонов позволяют сеять и собирать урожай, добывать зверя, сплавлять и высушивать лес, строить корабли и спускать их на воду. На Континенте нет драконов; драконы остались там лишь в балладах — и проклятиях. Но здесь, у Края Мира, всё почти так, как сотни, тысячи лет назад. Если подумать, нет ничего более правильного — и простого — в том, чтобы относиться к драконам как к стихии. Просто принять: они — есть. И продолжать пребывать в иллюзии о том, кто здесь хозяин. Это лучше чем страх. Но, тем не менее…
Он не знал, хорошо ли драконы видят в темноте. Но чувствовал, как уверенно тварь приближается, не сводя глаз с какой-то точки у него в основании шеи. Он никогда не был так близко к дракону в истинной форме, но в том, что это дракон, ошибиться не мог.
Забрёл ли он в драконьи угодья, или тот оказался здесь случайно? Человек понятия не имел, где живут драконы; они, как бури, приходили с северо-запада. И почти никогда не давали себя почувствовать — только если сами хотели знать, что о них думает человек. В иное время драконы ощущались как пустота, воздушный пузырь в толще воды, но этот…
Подбираясь ближе, этот всё отчётливее походил на сгусток чего-то… тёмного? Подвижного, плотного. Точно — не пустоты. Запоздало напомнив себе, что драконы чувствуют мысли, человек вспомнил о том, зачем он здесь, — но не о том, что нужно бояться.
Они всё-таки видят в темноте: дракон замер слева от него, слева и чуть впереди, и вокруг всё как-то затихло: осталось лишь сиплое и неровное шипение, похожее на свист. Он не сразу понял, что звук этот рождал ветер, расшибаясь о черноту рядом с ним.
Дракон был близко, ближе почти уж некуда: человек мог бы коснуться его, если бы захотел. Странно: ему стало теплее. Драконы — что змеи, так говорили, змеи они и есть, хоть и порождения Хаоса. Ещё одна байка?
Оказалось, драконы — тёплые.
Этому ещё и не стоялось спокойно. Закрывая человека от ветра, он непрерывно перетекал с места на место, как будто…
Дракон будто звал его за собой: отступал и замирал, ожидая. И человек пошёл за драконьим теплом, хоть и не был уверен, что хочет знать — куда.
…Он бывал в этой пещере, и не раз. Она пустовала — в каждый из предыдущих. Драконы не селятся рядом с людьми. Но сейчас внутри пахло чем-то сухим и пронзительно-дымым. Ему не хотелось искать ответы. Ветер с дождём остались где-то вовне; человек протянул руку и, не нащупав опоры, осел на камни и вдруг ощутил, как тепло с лёгким шорохом обтекает его, подступает к нему всё ближе, по-прежнему не касаясь.
Он и не думал о том, чтобы дожить до утра, дракон тут совершенно ни причём. Но принял тепло с благодарностью — и с ещё большей благодарностью принял прикосновение к своей протянутой во тьму ладони.
«Ты всё-таки видишь меня», — подумал он, и тьма рядом с ним задрожала в ответ.
Дракон оказался горячим, шероховатым, ещё мокрым от дождя… Человек поймал себя на том, что старается касаться его центром раскрытой ладони, чтобы мозоли не мешали ощущать.
И это тёплое чувство, тёплое и успокаивающее, было последним, что он запомнил.