Треугольники, круги и квадраты

Зала была обширная, гигантская даже, если сравнивать с покоями самого принца. Золото свисало с потолка, отражалось на бархатных нарядах и выглаженных пиджаках, плескалось в прозрачных бокалах и неприятной липкой дымкой оседало на руках. Ночь за мраморными занавесками уныло бросала звезды-взгляды на оконные рамы, а Ранбу боялся посмотреть в ответ. Он вообще как-то слишком много страшился в последнее время. Оправданно и по-глупому сразу. Захотелось упасть на шахматные плиты под ногами и проснуться через неделю. Может, через две. Может, не проснуться вовсе. Ранбу приемы не любил. Приемы его тоже не жаловали. Наследник то и дело поскальзывался, ронял крошки на дорогой костюм и чувствовал, как голодные до осуждающих бесед взоры сдирали с треском со спины кожу. Он ждал, когда злые языки доберутся до костей, и мог только надеяться, что раздробленная эмаль не будет ощущаться на зубах слишком долго. Принц старался на балах не думать. Мысли ему вредили иногда больше, чем сторонние взгляды. Стало интересно, как сильно он в своих доводах ошибается, и насколько золото горькое на вкус. Беловд пригубил с бокала. Поморщился. Пролил немного на новую белую рубашку и тяжело вздохнул. Казалось, что ему должно быть стыдно, что принц обязан смутиться и рассыпаться в неловком беспорядке. Ранбу почему-то совсем не хочется, но он извиняется в никуда, перебирая попутно скатерть потными пальцами. Беловд чувствует ненавязчивое прикосновение к плечу и оборачивается в сторону сидящего по правую руку от него Дрима. Востейкен с начала мероприятия маски не снимал, посему не совсем понятно выражение лица, с которым в молчаливом вопросе уставился на принца охранник. – Что? – не выдерживает немой сцены наследник. Дрим ответа не дает, только показывает головой куда-то в сторону господ Андерскоров и все еще чего-то ждет. Ранбу оглядывается и видит Таббо, стоявшего рядом с незнакомыми людьми на пару с родителями и каким-то парнем в расстегнутой рубахе на белую майку. Инфант будто чувствует изучающий взгляд со стороны и кидает принцу ответный взор с широкой улыбкой во все тридцать два. Наследник неловко машет ладонью на манер приветствия и тоскливо вздыхает, обратно глядя на кривенькую улыбку. Дрим тоже, кажется, наблюдает за кем-то в той стороне, но стоит Ранбу повернуться – охранник по струнке и внимательно, наверное, смотрит в глаза напротив. С чертовой маской ничего не разберешь. Молчаливый Востейкен в костюме смотрелся для принца как-то слишком инородно. Грубо и не к месту, блекло и вместе с этим слишком вульгарно. Все тот же налет нервного отвращения то ли к своим думам, то ли к окружению пронзил все тело Беловда разом. Душно. – Ты как? Совсем немного отрезвляющий голос Дрима прозвучал отдаленно и эхом. Показался почти шепотом среди беспорядочного гула посторонних звуков и собственного внутреннего крика. Отчаянно захотелось заткнуть уши и не слышать голоса Таббо за спиной. Вроде, жених делил беседу. Делил на громкий порицаемый в высшем обществе смех и размеренные разговоры с незнакомыми Ранбу людьми в дорогой одежке. – Никак. – Выйдем? – через маску слова звучат, словно в картонной коробке. Беловд улыбается криво, прямо как линия на белой рожице, неестественно. Тошнота подступает к горлу, его мутит, и по-роскошному золотой воздух сухими хлопьями забивает глотку. Люстра, кажется, сравнялась с полом. – Пожалуйста. Дриму два раза повторять не нужно. Он встает сам, оглядывается зачем-то, а после поворачивается спиной к Ранбу и медленным шагом идет в сторону самого, вроде, приватного места в зале. Беловд моргает пару раз, непонятливо озирается и слишком резко вскакивает из-за стола, привлекая ненужное внимание нескольких гостей. Через тремор рук принц пытается задвинуть один стул за собой и еще один за ушедшим Востейкеном, но бросает сию затею. Он или по чистой случайности сломает себе парочку непослушных пальцев, или уже не совсем случайно – спинку и так дряхлого винтажного стула. Наследник подбегает к остановившемуся в балконном проходе охраннику, и они вместе удаляются за полупрозрачный тюль. Золотая ткань беспокойно колышется вслед. Беловд мгновенно прислоняется к балюстраде и, опираясь, высовывает верхнюю половину туловища над землей. Высоты он не страшился. По крайней мере, оставаться в прошлом помещении даже около получаса ощущается намного боязней. Свежий воздух задевает то белые, то черные пряди, свежесть пронизывает наполненные водой до отказа легкие, и Ранбу думается, что здесь и сейчас он готов провалиться в глубокий сон. С оного момента знакомый беспочвенный налет дежавю плотно оседает где-то в глубине гудящей головы. Зевок, зудящее чувство впивающегося в затылок взгляда, и наследник отказывается от лицезрения плотной весенней ночи, заменяя вид перед глазами прильнувшим к дальнему углу Дримом. Маску охранник снял, но яснее различать от этого его эмоции не получалось. Востейкен до забавного серьезен, и нечитаемое выражение лица начинает доставлять откровенный дискомфорт. Ранбу в глаза спутнику не смотрит, но тихонько приближается, не отходя от перил. – Лучше? – Дрим говорит, будто, с искренним интересом. Принц зевает и останавливается метрах в трех от собеседника. – Нет. Это можно было бы назвать смятением. Можно неудобством. Можно сказать бы, что наследнику нехорошо. Но, во-первых, для Ранбу «нехорошо» – эмоция более, чем состояние уже, и, во-вторых, с Дримом никогда не возникало разговоров, которыми люди обычно затыкали неловкую тишину. С их первой встречи прошла ровно неделя. Ранбу помнил первые парочку дней довольно нечетко, без подробностей. Принц все еще привыкал к Востейкену, и, только возможно, Дрим тоже ощущал эту присущую наследнику неуверенность в общении. Если их редкие разговоры вообще можно так назвать, конечно. Они лишь несколько раз за все прошедшее время говорили вне обязанностей, вне рамок официальности, обо всем и ни о чем сразу. Первый – «гитарная», как в мыслях у себя успел ее обозвать Беловд, ночь, второй – день после, когда Дрим легкими намеками попытался вытянуть из наследника воспоминания недавнего урока. Но Ранбу умел притворяться и не умел развивать беседы, посему дальше размытых фраз в духе «Ну, я не уверен…» и «Кажется, припоминаю…» ничего не зашло. Да и «легкие намеки» тогда у Востейкена получались весьма тяжеловесными и совсем уж кривыми. Не сказать, что принц сгорал от желания постоянного теплого общения с Дримом, нет. Просто… Было что-то в ежедневном молчании загадочное. В плохом смысле недоговоренное, нависающее тяжелой тенью и нервирующее. Ранбу казалось, что его жизнь превращается в старые футуристические стихи – ново, сюрреалистично. Глупо с одной стороны, с другой – сложная серая мораль, для понимания которой нужно прочесть биографию автора и пару античных мифов. Дрим вышел из угла и подобрался чуть ближе, также опираясь после на ограждение, сохраняя расстояние в районе двух метров. Похоже, на свое и принца личное пространство. Рыжие кудри тронул порыв ветра, и голубые глаза сосредоточились на чем-то вдалеке. Ранбу слишком не нравилась навязчивая мысль, что и античных мифов здесь не нужно; Востейкен сам по себе был похож на живую легенду. Загадочный, манерный. Яркий и скрытый. – Наверное, нам нужно поговорить, – Дрим резко на грани шепота произносит, не поворачивая головы в сторону принца. – Нет, – наследник слишком боялся молвить лишнего. Он знает, что скажет. Ранбу никогда не умел подбирать нужных слов; на бумаге писать было легче. – А мог бы просто согласиться. Охранник продолжить беседу не пытается, лишь тяжко, без обиды, вздыхает и достает блокнот из кармана. Возможно, все тот же, возможно, – нет. Беловду мнится, что он уже ни в чем не уверен. Чудится, он уже ни к кому не прислушивается. Наверное, к себе тоже. Он не понял. Дрим что-то чиркает внезапно появившимся карандашом. Принц пропускает момент, когда начинает стараться тихонько подсмотреть в темноте изображение на бумаге. Беловд пропускает момент, коим разом его вообще когда-либо интересовало, что происходит вокруг. Кажется, это называется секундной мотивацией. Книжки по псевдопсихологии до добра его не доведут. – Ты художник? – Ты писатель? – Дрим блокнот закрывает и без издевки, может, без шутки действительно интересуется. – Не думаю, что это можно так назвать. Как же хочется на все плюнуть. Остатки здравого смысла оттягивают желание рассказать Востейкену больше в глубину сонного сознания. Ранбу зевает тихо, в руку. – То же самое. – Что ты рисуешь тогда? – А что ты пишешь? – Услуга за услугу? – Скорее, безвыходная социализация. Шутка несмешная. Ранбу даже не думает, что это задумывалось шуткой. Тем не менее, и он, и Дрим оба как-то чересчур громко дурачливо хихикают, пока молчание становиться чуть светлее. Не комфортным, нет. Скорее, менее концентрированным и безвыходным. Ощущение, что они говорят через силу, не становится меньше. Будто, тишина теперь содержит не только невысказанное, но и совсем недоговоренное, на середине остановленное и на паузе находившееся. Беловд не знает, что из этого лучше. Востейкен вновь прячет блокнот в боковой карман брюк и становится к принцу вполоборота. Ранбу не знает, куда деть немного сощуренные после смеха глаза и глядит Дриму на рубашку. Две платиновые броши в очах напротив сверкают глубокой загадкой и интересом. Во взгляде не алое пламя, не сжигающее вторжение. Скорее, бирюзовая вспышка приятно-теплого огонька в зимние ночи. Беловд не видел ни разу голубых всполохов в холодные месяцы. Он вообще не встречал никогда голубого огня от природы. Возможно, у наследника еще есть шанс наверстать упущенное. – Красиво. – Что? – Дрим мгновенно откликается. – Глаза у тебя красивые. Голубые, – Ранбу знал, что скажет что-то неправильное. От осознания произнесенного в желудке скручивается в тугой клубок что-то тонкое и колючее. Неприятное и навязчивое. Желанное будто, но по природе своей чуждое. Скверно. А Востейкен молчит. Думает пару секунд и улыбается искренне. Доброй скромной улыбкой. – Спасибо. Ответного комплимента в свою сторону принц не получает. Ранбу даже не понимает, почему мысль о существовании такового появилась. Но Беловд немного огорчается, совсем чуть-чуть. – Может, пойдем?.. – Резко наследника ударяет фактом, что пропажа аж двух представителей иных королевств может насторожить Их Величества. Хотя¸ говоря откровенно, он не был бы против при случае действительного забытия. – Ты в самом деле хочешь? Честно говоря, ты выглядел не совсем здорово. Точнее, совсем не здорово. Со всем уважением, Ранбу, но могу я спросить? – наверное, после «гитарной» ночи это самая большая реплика от Дрима, которую принц слышал. Не сказать, что ему не понравилось. – Конечно. Наверное. – Тебе ведь не нравятся приемы. Балы. Тебе вообще это все не нравится. Почему ты продолжаешь появляться? – Востейкен звучит подозрительно… Ознакомленным. Так, словно не понаслышке в курсе о теме разговора. Ранбу думает. Секунду-другую. Он молчит, а Дрим все также выжидательно взирает. А Беловд все прокручивает варианты ответов в голове и понимает, что единственным правильным будет бесконечный укор за отсутствие воли и голоса. – Не знаю, – спустя протяжную минуту выплевывает с неприязнью принц почти правду. В ответ доносится только тишина и тоскливая улыбка Востейкена. Понимающая такая, спокойная. Ранбу искренне верит, что со своей позиции знакомства с поддельным ощущением домашнего уюта все же имеет право назвать выражение лица напротив родным. Не именно наследнику, без конкретики, мягким и близким. И вот, в который за эту ночь раз, они утопают в шелесте листьев снизу и колыхания штор со стороны. Безмолвным смирением наполняется идущая швами между ними официальность, эфемерное полотно, кажется, окончательно прощается с заплатами, и принц скатывается с высокого холма собственной потерянности куда-то в яму недоговоренной истины. Знакомая с недавнего времени боль тугим комком падает в желудке, подскакивая каждый раз, когда их с Дримом взгляды вливаются друг в дружку. Ранбу стоит неподвижно, стараясь вторить застывшему времени на балконе. Балюстрада неприятной болью затекшей руки отзывается в мышцах. – Спасибо. – За что? – Востейкен на выдохе отвечает тихо. Они разговаривают на границе шепота и неслышных позывов. – Ты будешь смеяться…– Беловд слышит режущий звон колокола и пролитую с ним легкую мелодию из зала. Начались танцы. Значит, сейчас в районе двенадцати с половиной ночи. – Но я правда не совсем понимаю. Просто, знаешь… И Ранбу замолкает. Слова царапают горло осколками защитного барьера сдержанности. Все та же катушка сплетенных крепко между собой нервов трескается, и порыв болезненной нежности из ниоткуда вызывает в ее нитях по-детски взволнованное шевеление. Наследнику пора прекращать использовать столь туманные формулировки. Его жизнь и так похожа на запутанную метафору; откуда там три с небольшим линии ведения повествования – не до конца ясно. – Знаю. Поверь, слишком хорошо, – хриплый шепоток, наполненный тайной и нерешенными бытовыми вопросами. Слишком волнительными для будней, но без возможности переноса на выходные. Ранбу немым кивком отвечает без речи, и Дрим решительно подает ему руку. Беловд принимает предложение, и ему наконец-то безутешный поток горечи в голове прибивает мысль, что они с Востейкеном не так уж и далеки. Не сегодня ночью, по крайней мере, когда звезды внимательно наблюдают за каждым их движением, а месяц одобрительно подпевает симфонии умиротворенности. Он выходит, слегка хватая иную ладонь собеседника пальцами. Совсем несильно, ветряным намеком, ненавязчиво – Ранбу и без того с головой хватало слухов, шлейфом волочившихся за принцем всю короткую жизнь длинною в девятнадцать лет. Стоит Беловду перешагнуть порог балкона, как через момент его хватают за руку и уводят резко куда-то к людям. К высшему обществу, до которого он дорастет, наверное, через пару жизней только. Если Фортуна над ним сжалится. – Ранбу! – прямо перед ним звонкий голос, полный энтузиазма и нервных ноток каприза. Наследник стоял почти в углу помещения, где более приглушенно звучала медленная музыка для таких же полусонных танцев без души или особой привязанности. Перспектива оказаться в эпицентре фальши и натянутых вежливых улыбок никогда настолько не отталкивала. Особенно, учитывая недавний разговор с Дримом. Охранник, к слову, куда-то исчез, стоило Беловду отвлечься на минуту. Кстати, об отвлечении… – Таббо? – ошарашено принц повертел головой, осматриваясь. Не поняв, когда успел вслед за женихом пробежать почти всю залу, он отбрасывает бессмысленные беспокойства ни о чем и фокусирует внимание на мальчишке перед собой. По-другому назвать Таббо было сложно – со всей той аурой яркости и кричащими эмоциями младшего Андерскора, он похож более на ночную ностальгичную фантазию усталого взрослого о приятных обрывках солнечного детства. Перекрытые голубым небом дня, звезды в глазах инфанта ни на люмен не становились от сего бледнее. – Нет, блин, Джебедайя. Где ты был? – Таббо хватается его за подол рубашки, призывая без слов опуститься чуть ниже. Ранбу не возражает, слегка наклоняясь. – Оу, м-м… Да так, разговаривал, – Беловд неловко перебирает пальцами, зная, насколько дотошным иногда бывает жених. – Ясненько. И с кем же ты болтал так увлеченно половину вечера, боссмэн? Ох. А еще Таббо может быть крайне обеспокоенным, если ему хочется шуточной ссорой разбавить привычное плавное общение. Тем не менее, Ранбу его не винил. Как бы кто не скрывался за шутками, юмор не был бесконечен. Да и сам принц не первый год живет под одной крышей с семейством Андерскор; ему ли не знать, какие крепкие узы связывали родителей с сыном вне досягаемости пожизненной публики. Мягко говоря… Шлатт, как пример, не был хорошим отцом. Не факт, к слову, что он вообще имел отношение к Таббо в биологическом смысле. Из-за брака по расчету госпожа и господин Андерскоры по умолчанию приняли открытые отношения по причине взаимной неприязни. Говоря откровенно, Ранбу кажется, что это определение происходящего между королевскими особами не совсем подходило; ему думается, что «открытые отношения» будут звучать как что-то из разряда жесткого контроля для них. И, конечно, ни одному ребенку не захочется мало того, что с детства видеть ежедневную неприязнь родителей друг к другу, так еще и знать с ранних лет, что практика таскания к себе в спальни и на званные ужины случайных персон, которых второй партнер видит впервые – норма в том подобии отношений, которые людей заставили выстраивать. Таббо не хотел этого знать, он как-то сам об этом говорил. Тогда у них произошел один из первых «по душам» разговоров. Инфант рассказал о том, как переживает из-за пристрастия Шлатта к алкоголю, из-за грустных глаз матери тихими вечерами и непрекращающегося потока незнакомых людей, которых с годами даже перестают ему представлять хотя бы именем. У Таббо были причины переживать за Ранбу, если думать об этом чуть дольше. – Хей, Бу? – принц опять задумался и не осознавал стеклянного взгляда вдаль, пока чересчур сильно уплывал в воспоминания. – Д-да, извини. Я немного завис… Я был с Дримом, – Беловд бы не стал врать. Даже когда от признания личности и легких отголосков балконной темноты и лазурных глаз где-то там, в легких и ребрах, осколки раздирают нити катушки его тоненьких нервов. Принцу больно настолько, что, возможно, даже приятно. В извращенном смысле, в религиозном беспочвенном помешательстве и холодном поту после жаркого кошмара. Лицо жениха выражает неподдельное замешательство. – Дримом? Кто такой Дрим, черт возьми? Ой. Таббо не знает. С другой стороны, это логично. Ранбу также не знал имени охранника младшего Андерскора. Это первый раз, когда они видятся лично с возможностью поговорить после введения новых порядков. – Ох. Надо было сразу сказать… – с тем, как Ранбу искренне пытается не нервничать, разговаривая о Востейкене, напряженный взгляд инфанта крадет воздух из его груди. – Э-это мой сопровождающий. Ну, охранник там, все дела… Мне сказали, что у тебя тоже появится такой человек, – после данных слов Таббо чуть светлеет и выдыхает, вроде, облегченно. – Господи, не пугай меня так. Я думал, тебе решил предложить наркотики какой-нибудь дядя педофил или что-то вроде того, – но за шуточной интонацией проглядывается едва заметный подтон беспокойства. Сама мысль о том, что Таббо действительно переживал за него, за его местоположение… Что он в принципе заметил отсутствие наследника, грела душу. Настолько, что розовая пыль легким слоем легла на щеки Беловда. Они оба сделали вид, что ничего не заметили, хотя Ранбу определенно точно понял, как жених задержал взгляд на его лице, прежде чем поднять оный куда-то в чужие волосы. – Хорошо. Моего зовут Томми, если тебе интересно. Ранбу кивает. Спина начинает затекать из-за неудобного угла, в котором он стоит по просьбе Таббо. Жених резко вздрагивает, когда включают очередную песню. Она обычная, самая стандартная мелодичная композиция, ничего нового или интересного. Тем не менее, глубоко, в районе неосязаемой души, у Ранбу давит. Давит и жмет, схлопывается что-то до слез знакомое, но без возможности воспроизведения отзывающееся. Таббо смотрит на принца, четко в глаза, с надеждой, с нескрываемой тягой и напряжением, повисшим в минутной задержке диалога. – Ты помнишь? – с блестящими от светлости глазами инфант притягивает наследника еще немного ближе, неотрывно глядя прямо в иссине-черные зрачки напротив. Но Ранбу не помнит. И от осознания в ту же секунду ухает что-то едва заметное в желудке, и ему хочется сжаться и закрыться. От вины, от неприязни к очередному провалу. От себя. – Ранбу? – Таббо, не упуская и малейшего шанса, выразительно смотрит, потихоньку давая принцу выпрямиться. Выпрямиться, а следом еще больше забиться и отвести опечаленный взор. Он не помнит. – Я… – Ранбу не глядит в ответ, принц просто надеется, что желание ощутить раздробленные от стороннего обсуждения кости вернется. Все было лучше, чем удушающее сожаление и беспросветная вина, накрывшая все его существо намокшей марлей. Таббо так же резко, как почти расстроился, поднимает голову выше и хватает прижавшего ладони по сторонам туловища наследника за руки. А после, воодушевленный, медленно отводит жениха из угла помещения в более открытую местность. – Все хорошо. Я понимаю, правда, – и, несмотря на слова, в глазах инфанта залегает меланхолия, тяжелым камнем притягивая на дно небесно-голубого озера. Глубоко, надолго, циферблатом отсчитывая секунды до собственного раскола. – Ранбу, посмотри на меня, пожалуйста. Но Беловд не смотрит; не может. – Это нормально. Я не расстроен, я не обижен, честно. Не переживай, – Андерскор младший берет лицо избранника в маленькие ладошки и заставляет кинуть на себя взор. Улыбается, все так же ярко, стараясь разбавить внезапную неловкость. Наследник тоже силится, но помимо кривого подобия удрученной ухмылки ничего не выходит. – Давай, я напомню? Ранбу неуверенно кивает, он совсем не представляет, на что соглашается. С другого ракурса – это единственное, самое меньшее, что может Беловд сделать в качестве не искупления, но полного признания вины. – Потанцуем? И, не дожидаясь ответа, Таббо хватает принца за талию и слегка прокручивает на пятках, смеясь как-то внезапно счастливо. Ранбу, оклемавшись, без слов принимает предложение, кладет руку на плечо вставшего близко к нему Андерскора, и на его шею сам накидывается аркан неизбежного признания – он совсем не умеет танцевать. Они двигаются странно, невпопад и не под музыку. Просто шагают вразнобой, сцепляя и расцепляя пальцы, почти наступают на ноги и ярко улыбаются глазами. В воздухе что-то разливается мирным потоком, полоса света разрезает пространство от люстры до лица наследника, и Ранбу щурится. Принц ухмыляется своим мыслям и на финальных нотах песни проводит Таббо вокруг себя, сводя после их руки в легких объятиях. Инфант нисколько не противится, наоборот, он, несмотря на сторонние взгляды сливок общества, устремившиеся на них еще в начале своеобразного танца, на цыпочках дотягивается до лица Беловда и оставляет на щеке невесомый поцелуй, блеснув голубыми искрами довольного взора. Беловд не успевает осознать ни происходящего, ни себя, как жених скрывается за спинами отца и неизвестного Ранбу мужчины в голубом рядом. Малиновый заливает щеки, и мягко легшая на плечо чужая рука выводит наследника из подобия ступора. – Ты безнадежен. Через маску голос Дрима звучит, как запах ночного неба и гладкие очертания золотых балюстрад.