Три раза, когда Азирафель исполняет извинительный танец...

Война закончилась, и жизнь вошла в мирное русло. По прошествии нескольких лет Кроули убедился, что извинение Азирафеля было всего лишь извинением, но вовсе не обещанием принести ему святой воды. Если они хотели возобновить встречи и видеться с такими интервалами, которые, вероятно, можно было бы назвать рискованными, но которые были бы им обоим по нраву, то Кроули желал бы предусмотреть защиту даже на самый непредвиденный случай. Он мог бы махнуть рукой, но идея прочно засела у него в сознании. Тем более, время от времени они всё же встречались, пусть и не в книжном, а в заранее оговорённых местах. Вон, даже у ангела где-то в недрах книжного спрятано оружие. А Кроули почему должен себе в этом отказывать? И он решил организовать всё сам. В шестидесятых Сохо славился как злачное местечко, и найти там нужных людей не составило труда. Удивительно, но на этот раз Азирафель будто присматривал за демоном, подобно тому, как тот прикрыл его в церкви в сорок первом. В итоге ангел остановил задуманное Кроули ограбление и вручил ему вожделенный сосуд, термос, трогательно отделанный клетчатым узором. Не согласившись на совместную поездку, он скромно покинул Бентли. Кроули остался один сидеть за рулём и осознавать свою новую реальность. Не только сам подарок, но и речи Азирафеля напрочь выбивали из колеи. Это только на первый взгляд фраза «Ты слишком быстр для меня, Кроули» была отвергающей. На самом деле сквозь эти слова проступало доверчивое и робкое признание, что они движутся, пусть медленно, но движутся. И застенчивый тон Азирафеля позволял надеяться, что Кроули правильно его понял. Тут Кроули обратил внимание, что его пальцы непроизвольно огладили белую-белую крышку этого вопиюще-клетчатого термоса, и что этот жест вышел мало того, что направленным, личным, но и почти неприличным. Он убрал руку и тронулся, слегка досадуя на себя. Так и вёл всю дорогу одной рукой, другой прижимая к себе термос, потому что не решился его никуда пристроить, и уж тем более он страшился бы положить его на бок в перчаточное отделение, хотя был уверен, что и внешняя, и внутренняя крышки притёрты на совесть. *** Кроули дымился. Уже не буквально, как минуту назад. Но он всё ещё готов был рвать и метать всё, что попадёт под руку, вплоть до сотворения электрических пробоев воздуха. Ладно, ладно, хватит с него и одной молнии, а теперь он в Бентли, она может пострадать, а она ни в чём не виновата. Азирафель! Ты, конечно, в своем праве. Но… Новая блажь этого безрассудного создания, его решение приютить Архангела Гавриила в своём книжном всё ещё выводило Кроули из себя. Но он признал своё поражение в этом споре. Он ведь и сбежал-то потому, что понимал: следует уважать право Азирафеля принимать решения насчёт его собственной жизни. Мог остаться, мог продолжать спорить, настаивать, убеждать. Мог поставить какой-нибудь ультиматум, в конце концов. Но он не позволил себе этого, особенно после того, как Азирафель наступил на горло собственному страху и принёс ему святой воды. «Видишь, Азирафель признал твоё право держать у себя дома нечто столь смертоносное, — говорил он сам себе, — теперь твоя очередь ответить тем же». Наверное, извинительный танец, случившийся в сорок первом году, подтолкнул ангела к осознанию, что именно такая свобода распоряжаться своей жизнью важна для Кроули, и что поэтому нужно смириться с тем, что демон будет хранить святую воду. А самому Кроули тот случай дал понять, что иногда стоит выговорить напрямую, что тебе нужно. Обозначить, без чего тебе не обойтись. Только тогда тебя поймут. Внезапно Вельзевул лично явилась к Кроули в машину и переместила его к себе в Преисподнюю для разговора. На этот раз она была на удивление обходительна, даже усадила рядом, и ей явно что-то было нужно именно от него. Кроули отметил это, чтобы потом обдумать, а сейчас мчался в книжный, жалея, что перегруженные Лондонские улицы не дают выжать из Бентли всё, на что его крошка способна. Ох, не Гавриил сейчас представлял настоящую опасность, а те, кто его ищут. Так что Кроули хотелось стать гигантским, немедленно дотянуться до книжного, обхватить его вместе со всеми прилегающими строениями, обнять, прикрыть собой, защитить от всего на свете. И пусть где-то в глубине книжного находился Архангел Гавриил, но главное — чтобы Азирафелю никто извне не смог причинить ни малейшего вреда. Экстремально шныряя между другими автомобилями по узким улицам и оставляя змеевидные следы шин на поворотах, Кроули не собирался прислушиваться к привычному музыкальному фону, но Бентли пустила в ход тяжёлую артиллерию: «Good Old-Fashioned Lover Boy». Милая, всё хорошо, но зачем сейчас? Серьёзно? «Славный старомодный любовник»? В этой песенке столько романтики и чувственности, столько деталей, вызывающих личные воспоминания и волнующие образы, а Кроули сейчас есть о чём позаботиться, ему не до беспричинных фантазий. Come on and sit at my hot seat of love And tell me how do you feel, right after all (Давай, присядь на мое место, каково на сиденьи любви, горячо? Поведай мне, что чувствуешь, в конце концов.) Да что ж такое! Да, да! Кроули готов признать! Злость горячила, будоражила и возбуждала его. Но какое отношение это имеет к… Да никакого! Бентли, по всей видимости, не обладала полноценным собственным сознанием, а просто вытаскивала из подсознания Кроули ему самому не очевидные ассоциации и являла их в виде музыки. Так что… Если поразмыслить… Ведь права старушка! Подходящая строчка. Он только что думал, что Азирафель уже побывал на его месте, признал его право иметь дело с чем-то опасным, а Кроули в ответ должен признать то же право за ангелом. Выходит, Азирафель в своё время переживал точно такую же злость, возмущение и беспокойство, какими накрыло сейчас Кроули? Что, если каждый из них в свой черёд сидит на «сиденье любви»? Что, если ангелу было настолько же горячо? Кроули облизал губы и сглотнул. Горячая мысль потекла от горла к груди, словно глоток жгучего алкоголя, опустилась до живота и угнездилась в паху, сладко ноя и отвлекая. Кроули уже прибыл на место, и времени на своевольные шалости собственного тела совершенно не было. Он небрежно парканулся, на удивление удачно, впрочем, и выскочил из автомобиля. Войдя в двери книжного, Кроули увидел, что Азирафель сидит за столом и ломает комедию, притворяясь, что погружён в работу. Будь всё как обычно, он, как бы ни был занят, обернулся бы к Кроули, лишь только ощутив его появление, и по меньшей мере молча кивнул бы, давая понять, что через несколько минут закончит. А сейчас? Кроули и так вернулся, чего ему ещё-то надо?! «Вот поганец!» — с долей восторга подумал Кроули. Но, переполненный гордой обидой, он кинул очки на прилавок и возмущённо брякнул звоночком для посетителей. Звоночек прозвучал восхитительно раздражённо. То, что надо. Азирафель поднял на Кроули взгляд, недоуменный, если не сказать надменный, но сейчас же вновь уткнул нос в свои бумажки, продолжая отстранённо сидеть боком к нему. — Я вернулся, — заявил Кроули тоном, полным убеждённости, что имел право уйти. А теперь имеет право вернуться. — Да. Я это вижу, — практически игнорируя присутствие демона, сообщил Азирафель. — Ты хочешь услышать «думаю, я сказал что-то не то» и прочие великие извинения? Или будем считать, что я уже всё сказал? — едко спросил Кроули, изучающе глядя на него и заталкивая поглубже своё смятение. Неужели ангел посмеет? Но по спине Кроули уже побежал предательский холодок подозрения, что он попался. Ах, зачем он предложил Азирафелю выбор? Нужно было просто коротко признать свою ошибку. — Вообще-то, я хотел бы извинений, — продолжая демонстративно перебирать бумаги, ровным голосом сказал Азирафель. — Ты был прав, — на пробу отвесил ему Кроули чайную ложечку любезности, стараясь выглядеть так, как будто монетку нищему кинул от барских щедрот. Но, глядя, как Азирафель расстроенно снимает очочки, как обращается к нему твёрдым голосом, хоть и не развернувшись прямо, а обиженно глядя в сторону перед собой, Кроули ощутил свою беспомощность. Если так пойдёт дальше, переспорить, передавить упрямство ангела он не сможет, не захочет и не будет. — Не совсем подойдёт. Я хочу правильных извинений, — с упрёком выговорил ангел. — Нет. Кроули выбросил этот ответ, как утопающий выбрасывает из воды руку, чтобы из последних сил ухватиться за скользкий осыпающийся берег. Оба прекрасно понимали, о чём идёт речь. — С пируэтиком, — закончил Азирафель, чтобы не оставить никаких разночтений. — Танцевать я не буду. — Кроули сделал последнюю попытку отстоять себя, чувствуя, как перехватывает дыхание. — Я танцевал в тысяча шестьсот пятидесятом, в тысяча семьсот девяносто третьем, в тысяча девятьсот сорок первом… — Азирафель смаковал года своих извинений, и отборная высокосортная ненависть проступала на его лице. Глядя на него, Кроули вдруг проник глубже и понял, как в каждом из тех случаев ангелу было горячо. А тот всё равно не отступил. И эта ненависть показалась Кроули непостижимо прекрасной. — Ладно! — сдался он. Азирафель быстро взглянул на Кроули как-то иначе, словно убеждаясь, что не ослышался. Он, не медля, встал, основательно оправил края жилетки, чтобы подчеркнуть, что он полностью готов внимать извинениям, что он отнесётся к ним со всей торжественностью, на которую способен, и со слегка вопросительным ожиданием едва заметно склонил голову набок. Кроули взглянул Азирафелю в глаза с выражением, что согласен смиренно принять свою судьбу, но не признаёт себя морально побеждённым, и… исполнил танец с пируэтиком. Он примерно повторил рисунок того танца, который ангел показал ему в последний раз, но получилось всё равно иначе. — Ты был прав, ты был прав, я не прав, а ты был прав, — в четыре такта хрипло произнёс он, склонился и, поднимая голову, вернул Азирафелю его жгучий взгляд, полный возмущения и обречённой ненависти. А потом выпрямился, высоко приподнял брови и вопросил: — Сойдёт? — Очень хорошо, — произнёс Азирафель серьёзно и сдержанно, из милосердия довольно тщательно скрывая своё торжество. И на том спасибо. Кроули вмиг стряхнул с себя всю бурю эмоций, вызванную танцем, и решительно перешёл к делу, бросив себя навстречу к Азирафелю, чтобы убедить его немедленно действовать. Тут как тогда, в церкви: пусть жжётся, но это не важно, надо ангела спасать. — Нам нужно оставить его здесь и спрятать! Азирафелю не требовались пояснения, о ком речь, они на этом и прервались в прошлый раз. — От кого? — ангел тоже сделал несколько шагов навстречу. — От всех. От Небес, Ада, человечества… Сделаем это вместе, чтобы никто не заметил, что он здесь. — Вместе? — деловито уточнил Азирафель. Кроули всегда восхищало, что, когда пахнет жареным, ангел, при всех своих обычных благодушии, мягкости и склонности к гедонизму как правило может мгновенно собраться и включиться в решение задачи. — Да, сотворим маленькое чудо, малюсенькое. Сделаем, чтобы он стал незаметным, особенно для тех, кто его ищет. Азирафель сначала засомневался, что получится скрытно это сделать, но тут же сам предложил блестящее решение: сотворить по половинке чуда, каждый в свою сторону, чтобы уравновесить воздействие одного другим. И они, всё как следует обсудив, пришли к обоюдному согласию. О, улыбка Азирафеля, которая засияла, как только Кроули проверил, что их чудо удалось, была такой озорной и искренней! Она напомнила Кроули ту его улыбку, что он видел в магазине фокусов в сорок первом, когда согласился помогать ангелу с ловлей пули. Азирафель обожал водить кого-нибудь за нос, и чтобы Кроули это видел. Вечером того же дня, отъезжая от книжного магазинчика, Кроули со странным чувством подумал: а ведь не за что ему было сегодня извиняться. Разве он мешал Азирафелю поступить по-своему, как бы ни хотелось помешать? А вот отстраниться сам, сбежать Кроули имел полное право, потому что ангел подмоги лишь просил, а отнюдь не требовал, честно признавая за Кроули его свободу действий. Кроули поджал губы и нахмурился. Злость и возмущение опять подкрались, начали охватывать его, смешиваясь с невесть откуда взявшимся телесным томлением. Самое обидное, что если бы можно было вернуться в тот же момент, Кроули сделал бы всё то же самое. В обычных обстоятельствах он ни за что не признался бы Азирафелю, на что ради него готов. Но за то, что Азирафель заставил его в этом признаться, он в какой-то мере был даже благодарен. Только теперь стало ясно, насколько невыносимо было всё время держать это в себе, скрывать и подавлять. «Очень хорошо», — сказал ангел, дав Кроули выразить себя, хотя тот сознательно и сопротивлялся, но в душе, оказывается, давно и страстно жаждал этого. Кроули не мог бы выразить это словами, но его сжимающееся от жуткого соблазна существо будто слышало, как Азирафель нашёптывает, искушая: «Посмотри, ты жертвуешь чем-то для меня только в тех случаях, когда мне что-то угрожает, чтобы у тебя была возможность прикрываться внешними причинами, и чтобы тебе было чем оправдать свою жертву. На самом деле ты хочешь отдать мне всего себя, но не разрешаешь себе этого, потому что у тебя есть гордость, потому что тебе важно не потерять себя. Я это понимаю. Тогда позволь мне хоть на несколько секунд танца освободить тебя от твоих собственных оков, и ты увидишь, что дарить мне себя — это такая свобода, за которой не последует расплата». К тому же ангел своей выходкой напомнил Кроули, дал ощутить на своей шкуре, что и сам готов для него на что-то столь же значительное. Это осознание горячило Кроули кровь, и он ещё долго ехал, изнывая, не в состоянии успокоиться. «Очень хорошо», — сказал Азирафель. Как будто хотел дать понять: «Ты можешь быть со мной откровенным. Это безопасно. Я не воспользуюсь твоей уязвимостью».